Текст книги "Судьбы суровый матерьял…"

«Поэзия! Высочество… Величество…»

 
Поэзия! Высочество… Величество…
Не переходит в качество количество.
Мне эта мысль – что в подполе сверчок.
Не переходит…
Ноет мозжечок.
Как будто кто, от радости дрожа,
Мне вскрыл ребро и запустил ежа.
Вот… мучаюсь…
Да ладно б только это.
Не переходит… Ну – такой закон!
А есть беда иная у поэта,
Когда он вдруг поймет, что лишний он.
Что трудно быть на сером фоне белым,
Да что там – белым, просто трудно быть.
Поэтов убивают между делом.
Поэт?
А почему бы не убить…
И, шаркая паркетными полами,
Предчувствуют красивую игру,
И пули досылают шомполами,
И порох проверяют на искру.
В партере шепот.
Письма в бельэтаже…
Ржут кони. Даль завешена грозой!
… Потом – гвоздики, мол, скорбят, а как же,
И плачут покаянною слезой.
 

«Я не верю в судьбу, не пытаю судьбу…»

 
Я не верю в судьбу, не пытаю судьбу.
Вот еще один год – словно сажа в трубу!
Это кто ж кочергою там угли ширяет?
Распахнул поддувало, а тяга сильна!
Из трубы в черном космосе дырка видна:
Не в нее ли однажды душа отлетает?
 
 
Бросит грешное тело, как житель избу,
Пролетит вместе с хлопьями сажи трубу,
И, наверно, испачкает саван Господний.
И к созвездию Рака, поскольку я – Рак,
Поспешит, огорчаясь: «Ах, парень дурак,
Сдох бы раньше, дорога была бы свободней.
 
 
А теперь, сколько их – Близнецы да Тельцы…
Жили-были, и вот обрубили концы…»
Я не верю, что души цепляют друг друга.
Я не верю, что тесно в космической мгле:
Космос – это простор, это не на земле,
Где мы вброшены в круг, и не выйти из круга.
 
 
Я не верю в судьбу, я ее не молю,
Я ножовкою обруч мой ржавый пилю,
Да смотрю на песок и листки обрываю.
И на мир, что во мне, предъявляя права,
Я пишу на стене золотые слова
И строку самогоном крутым запиваю…
 
 
Ой, ты, Боже еси, призови и спроси:
Сумасшедшие есть ли еще на Руси?..
Я отвечу, что есть, потому что я знаю.
Потому что я вижу – в таком же окне
Тусклый свет, значит, кто-то и там на стене
Пишет слово и пропасть обходит по краю.
 
 
Да случится!
И станет, и будет спасен,
А не просто летучим песком занесен,
И другой, и еще, и совсем неизвестный.
Значит, тем и живем, значит, и потому,
Раздвигая руками тяжелую тьму,
Мы однажды пройдем над грядущею бездной.
 

«Этот стих, словно серый бревенчатый дом…»

 
Этот стих, словно серый бревенчатый дом,
Где и ставень кривой, и труба косовата,
Где лежит за стеклом прошлогодняя вата,
И к двери через грязь проберешься с трудом.
 
 
Вот беда. Неужели здесь кто-то живой?
Я читаю строку – открываются двери:
Желтый свет фитиля, сухари на фанере,
Вязка луку и сетка с целебной травой.
 
 
Сквознячок. В поддувале мерцает зола.
Занавески оборваны. Ржавые вилы…
Кто здесь жил? Кто дышал тленом этой могилы?..
Пустота…. Лишь за печкой колеблется мгла,
 
 
Да в окладе серебряном некто двоится,
Наблюдая откуда-то издалека
Как на окна крылатая живность садится,
Цепенея от взгляда креста-паука…
 
 
Прочно в матицу вбит черный зуб бороны,
На обрывке пеньки муравьи шевелятся.
В мире нет и не будет угрюмей страны,
И подумалось: «Правильно, если боятся».
 
 
Потому как стоим на крылах да на лапах!
Омута будоража седьмым плавником,
Вон раскинулись как на восток и на запад,
Вдоль зубчатой стены грохоча каблуком!..
 
 
Выхожу, сквозь высоких небес решето
Солнце золото льет – травы спелые гнутся.
Что мне стих?.. Но душа норовит оглянуться,
Видно, что-то ей там померещилось.
Что?
 

О лопухах

Сердитый окрик, дегтя запах свежий…

А.А. Ахматова

1.

 
А захочется стихов – гой, еси!
На подворье лопухов,
Хоть коси.
 
 
Среди этих лопухов и хламья
Позаныкано стихов
До… черта.
 
 
Лопухи меж ржавых труб ворошу,
Стих беру, который люб,
Заношу
 
 
Я в тетрадь его в линейку косу.
Словно выужу линей
И несу.
 
 
В печь сую на жаркий под и верчу…
Приходите. Я не жмот.
Научу:
 
 
Как найти и подойти, как сорвать,
Что подладить, подкрутить,
Где соврать.
 
 
Как томить в печи его, как варить,
Как его из ничего
Сотворить.
 

2.

 
Те лини, что я ловил, не годны!
Ни кого не накормил —
Не жирны.
 
 
Вроде, ладил всё, как мог – к такту такт,
Но пошли куда-то вбок,
Не на тракт.
 
 
Брошу ручку, плюну вслед, разотру.
Сорок бед – один ответ:
Не умру…
 
 
Лопухи… Средь лопухов трын-трава,
Заготовок для стихов
Воза два.
 
 
Я хожу промеж крапив-лопухов…
Есть слова и есть мотив.
Нет стихов.
 

«…И вновь стихи. Я слышу их мотив…»

 
…И вновь стихи. Я слышу их мотив.
Так знает автор тайну слов в конверте.
Так помнит режиссер все кадры в ленте,
Отснятой и запрятанной в архив.
 
 
Они живут, как дождь, как облака,
Как времена, отлитые в века.
 
 
Я каждый вечер прихожу сюда,
Кручу кино, пока всё спит на свете.
При лампе в сорок ватт, в ее щадящем свете,
Я вынимаю кадры из «тогда» —
 
 
Из точки на обоях, на стене,
Куда дано проникнуть только мне.
 
 
Я режу ленту, заново крою,
Переставляю даты и событья,
И воскресает всё, что мог забыть я,
И жизнь мою, как будто не мою,
 
 
Я вижу вновь. Из прошлого огня
Она зовет в грядущее меня.
 
 
Как будто звук, к которому привык,
Пройдя по залам меж столов и стенок,
Вдруг приобрел неведомый оттенок,
Какой и не придумает язык…
 
 
Чем я, Господь, себя не оправдал —
Что слухом наделил и зренье дал?
 
 
Зачем мне нужно в свете сих свечей
Смотреть за горизонт и слушать, слушать,
И прежде, чем создать, сто раз разрушить,
И, трудно постигая суть вещей,
 
 
Почувствовать единственное то,
Что не умеет чувствовать никто.
 
 
И всё же я судьбу благодарю
За все мои страданья и мытарства.
Прекрасен конь и хороши полцарства!
Но за коня и царство подарю:
 
 
Но чтобы обязательно гнедой.
О двух крылах. И чтобы со звездой!
 

«Сколько дал – значит, столько и дал…»

 
Сколько дал – значит, столько и дал.
Что же дышишь в затылок натужно?
Всё, что есть – раздарю, не продам,
А чужое и даром не нужно.
 
 
Я еще поживу! Извини…
Эту жизнь я пока не итожу,
Хоть до крови изрезал ступни
И спалил до костей свою кожу.
 
 
Я еще говорю и смотрю,
Твоим словом и верой согретый…
Ты поймешь, когда всё раздарю,
По закрытой тетради. Вот этой.
 
 
Вот тогда приходи и дыши.
И, клонясь над страницею белой,
Всё, что я не успел – допиши,
Всё, что я не сумел – переделай.
 

«Посветлеет листва, а потом загорится…»

 
Посветлеет листва, а потом загорится,
А потом опадет, а потом загремит.
И метель прилетит длиннокрылою птицей,
И на озере лед – словно рвут динамит! —
Будет гулко звенеть, перемноженный эхом, —
Вот тогда и придет та, которую жду,
Со свирелью в руке, опушенная мехом,
И гнедого коня приведет в поводу.
 
 
Никогда! никогда вам не видеть той сцены:
Это будет в ночи без огней и людей —
Я ей царство мое от крыльца до антенны
Предложу за коня: проходи и владей!
И серебряный хруст под морозной подковой,
И точеный каблук на тесовом крыльце
Нитью тонкою лягут, незримой основой
Для поэмы с хорошею сказкой в конце.
 
 
Станет Дева играть на печальной свирели,
Будет конь гарцевать под высоким седлом,
Будут белые крылья широкой метели
Шелестеть по ночам за узорным стеклом.
Весь январь и февраль это чудо продлится…
Но однажды проснусь – никого: ни коня,
Ни ее, лишь исписаны густо страницы:
То ли всё – обо мне,
То ли всё – для меня…
 

«Куплю кота на черном рынке…»

 
Куплю кота на черном рынке,
Куплю двуспальную кровать,
И стану я ему у крынки
По вечерам стихи читать.
 
 
Он будет очень умный кот.
Он эти строчки незаметно
Под молочко и посвист ветра
На свой язык переведет.
 
 
Снега сойдут, прольются ливни,
Мы будем с ним супы варить,
И он под запахи и рифмы
Начнет однажды говорить.
 
 
И вот тогда мы ночью встанем,
И в добрый час в лесу ночном
Отыщем дуб и цепь натянем,
И сказку новую начнем.
 

«Мой отпечаток зрим. Как след медвежьей лапы…»

 
Мой отпечаток зрим. Как след медвежьей лапы,
Он узловат.
Ни каменных дворцов, ни крепко сшитых «в лапу»
Резных палат.
 
 
Я просто шел и пел, марал бумагу кровью,
Звенел струной,
И, брызжущим в лицо, дышал в ответ любовью,
А не слюной.
 
 
Я возводил свой храм, и, укрепляясь в вере,
Я знал: спасет.
Я этот храм воздвиг. Я открываю двери.
Входите. Вот…
 
 
Всмотритесь и – увидите воочью:
Здесь, в глубине,
Слова, пробелы, точки и отточья —
Всё обо мне.
 

«Ни на свету – от яма к яму…»

 
Ни на свету – от яма к яму,
Ни ночью – от звезды к звезде,
А просто полз из ямы в яму,
Но счастья не было нигде.
 
 
Ни там, за синими горами,
Ни здесь, в чухонской стороне.
Когда свой путь закончу в яме,
Не ставьте памятника мне.
 
 
Мне солнца хватит.
Звезд и солнца!
Осины чуткой шепотка,
Ольхи октябрьского червонца,
И ветерка, и ветерка.
 

«О, как яростно и зримо…»

 
О, как яростно и зримо,
Навещая мой уют,
Плещут крылья серафима,
Губы жаром обдают.
 
 
Ледяной водой умоюсь,
Грубой тканью разотрусь,
Выйду в поле, успокоюсь,
Присмотрюсь и разберусь.
 
 
Тропы влево, тропы вправо.
Те во льду, а те в огне.
Предо мной стоит отрава,
Предназначенная мне.
 
 
Дерева гремят острожно.
Ветры стелятся, скользя…
Яд стоит. И пить не можно,
И не пить никак нельзя.
 
 
Жребий тяжкий…
Боже правый!..
Не лекарство, не вино —
Жизни горькая отрава,
И замены не дано.
 

Рыжий

 
И картавый, и рыжий…
Ни обиды, ни зла…
Сядь, бродяга, поближе,
Покажи ремесла
Филигранные строчки, —
На три такта, на два
В дорогой оторочке
Золотые слова.
– Сядь…
И рыжий садится.
Наливает и пьет…
Занавески из ситца,
Рыбный суп и компот,
Сала тоненький пластик,
Хлеба серого шмат…
Никакой ты не классик
И собратьям не брат.
Просто жил, куролесил,
Создавал чепуху,
Средь подобных не весил,
Превращался в труху.
Говоря про нетленку,
Строчки слабые плел,
Жинку, верную Ленку,
До разлуки довел.
Прорицал: приумножишь;
Обещал: пропоешь;
Оказалось – не можешь,
Только плачешь да пьешь,
Пробиваешься воблой,
Благо, есть она здесь,
Весь какой-то прогорклый,
В пятнах плесени весь.
Ни врагов у порога,
Ни друзей, ни кого…
А ведь рыжий – от Бога,
И картав – от него.
 

Ответ

 
И не чета каким-то там Демьянам…
 

С. Есенин

 
…конечно, я отличен от иных,
И не чета каким-то там не бедным,
Пусть, правда, иногда бываю вредным,
Зато люблю слова
И слышу их.
 
 
Мне это всё даровано судьбой,
Алтайскою распахнутою степью,
Крутой волной, кипящею под крепью,
И сумасшедшей высью голубой.
 
 
Вот где всему основа и начало,
Вот где истоки горя моего.
Попробуйте для звука одного
Добыть струну, чтоб песня зазвучала.
 
 
И я из «а» перетекая в «я»,
Рифмуя «у» и «ю» наудалую,
Дышу простором, женщину целую,
И, как птенец над кромкой бытия,
 
 
Предчувствуя окрепшее перо,
Заглядываю в бездну, замираю,
Отталкиваюсь, падаю, сгораю,
И, подставляя молнии крыло,
 
 
Вхожу в грозу на резком вираже,
Ликуя над свершившемся уже.
 

«Так я и жил в грязи, в опале…»

 
Так я и жил в грязи, в опале,
Слова искал везде, где мог —
На переправах, на привале,
На стыках судеб и дорог.
 
 
Я брал их влет, руками гладил,
Дышал теплом, катал во рту,
И по ночам в своей тетради
Я выставлял их на черту,
 
 
Как бабки на кон, по ранжиру,
От самых добрых до лихих,
И, трогая перстами лиру,
Я прятал золото под них.
 
 
И знай, мой друг, битком свинцовым
Сшибая кон в сиянье дня,
Что на кону лежит под словом
Не золото, а жизнь моя.
 

«Не изгой, не парвеню…»

 
Не изгой, не парвеню,
Развернув стихов меню,
Я листаю эту стаю,
И читаю и взлетаю,
И как будто наяву
В чудном космосе живу.
 
 
Вот искусство!
Вроде просто.
К такту такт, строка к строке,
Мягко, плотно, как берёста
В новгородском туеске,
Что хранит в тени покоса
Влажный холод родника.
Поднесешь к губам – береза…
Родина…
Земля…
Века…
 

Яблочки-2

И всяк узнает себя по делам своим…

 
Был Ваня сторож нехороший:
Ружье, небритая щека,
Косоворотка в злой горошек
И ремешок поверх пупка.
 
 
Он пацанов, до яблок падких,
Дай волю – бил бы наповал.
Он не давал нам яблок сладких,
Да он и кислых не давал.
 
 
Орала ором Зостепанна:
– Они опять идут, Иван!
Иван, отвязывай Полкана!..
И на плетень влезал Полкан.
 
 
Казенный пес был черной масти.
На черном желтые зрачки
И в желтой пене в желтой пасти
Варились желтые клыки.
 
 
А мы орешками плевали,
Но каждый ощущал спиной
И холодок потертой стали,
И зубы с бешеной слюной…
 
 
А баба в крике заходилась,
И клушей рыхлой от гнезда,
Вся расшаперевшись, садилась,
Как не садилась никогда,
 
 
На старый пень ракиты-вербы
Среди сухих корней-плетней,
И было скверно ей, наверно,
И очень дурно было ей…
 
 
Кряхтя, тащился Ваня следом.
Хрипела псина за плетнем.
Мы шли, плюя, к ночным победам,
Не воровать же фрукты днем!
 
 
И знали – утром в сельсовете
Поднимет Зойка шум и вой,
Но год стоял две тыщи третий,
А это не 37-ой.
 

«…и музыкою сфер, и сумеречной мглою…»

 
…и музыкою сфер, и сумеречной мглою,
И сусличьей норой с капканом и флажком,
И космосом с его космической золою,
И снежною крупой, и пенным свежаком…
 
 
Я думал – это быт, а оказалось – небо,
Я думал – это прах, а оказалось – быт,
Я думал, что я был, а оказалось, не был,
И, значит, я не жил, и, значит, не убит.
 
 
Но я еще приду и этот мир открою,
С его большой рудой, с гаданием сорок,
С задумчивостью рек, с его землей сырою,
С колодцем у скрещения дорог.
 
 
И кто б ни говорил, ни тыкал воздух пальцем,
Ни теребил пеньку для будущей петли,
А я уже иду неузнанным скитальцем
По огненному ободу земли.
 

«Доверясь юному уму…»

 
Доверясь юному уму,
Покинув отчий дом по воле
Своей, не зная, сколько боли
За это в будущем приму,
Я вышел в путь, я шел сквозь ветры,
Шел прямо – не наискосок,
Минуя дни и километры,
И тратя по пути песок
Из колбы времени;
Я думал,
Я словно колос тяжелел,
Я наливался и угрюмел,
Я становился зол и смел,
Всё для того, чтобы однажды,
Презрев уют и суету,
Томим тоской и мучим жаждой,
Шагнуть за горькую черту,
Где по ночам под шорох капель,
Секущих заоконный мрак,
Над строчкой мучиться как Бабель,
И сердце рвать как Пастернак.
 

«От деревьев тени легли на крышу…»

 
От деревьев тени легли на крышу.
Говорю слова, а себя не слышу.
 
 
То ль дыханьем слаб, то ли сели связки,
То ль предать страшусь свою жизнь огласке?..
 
 
На крыльцо взойдешь, поглядишь на пустошь,
И такую мглу на себя напустишь,
 
 
Что не в счет, что было вчера и раньше,
Где себя и правил: ну, вот же, глянь же…
 
 
Пустота. Кого в пустоте увидишь?..
Но, вникая в суть переводов с идиш,
 
 
И, пером скрипя, сотый раз вспомянешь:
Не смотри назад, мертвым камнем станешь.
 

Слово

 
Налить бы всклень, хлебнуть и позабыть
Ту жизнь, что там осталась, за межою,
И кажется тебе уже такой чужою,
Что ты ее не в силах разлюбить;
 
 
Но должен только помнить, вспоминать,
И, вспоминая, не судить, а строго
Осознавать – какая благодать
Была тебе дарована от Бога.
 
 
Как ты бездарно этим козырял.
Но тратя жизнь свою не бестолково,
Нашел-таки единственное слово,
Как ту подкову, что не потерял;
 
 
Потертое о камни, о тропу,
Оно тебе, заветное, досталось,
Не просто абы как, а на судьбу,
Чтобы судьба судьбою оказалась,
 
 
Чтоб жить, как петь, творить добро – не зло…
Вот и налью за то, что повезло!
 

«Прошлое не ворошу…»

 
Прошлое не ворошу,
Не жалею, не горюю,
Я у Бога не прошу,
Я у Господа ворую.
 
 
Не пугает божья рать.
Воровать, так воровать!
 
 
Спрячу кость в кармане рыбью,
Подойду, мол, что да как,
И возьму стихи. За так!
Да еще и стопку выпью.
 
 
И пойду куда гляжу:
В дождь ли, в снег ли, в ночь сырую…
Прошлое не ворошу,
Не печалюсь, не горюю.
 
 
Главное – не согрешить,
И не мудрствуя лукаво
Верить, что имеешь право
День грядущий пережить.
 

«Освобождаясь от тисков манжет…»

 
Освобождаясь от тисков манжет,
Часов движенье с вечностью сверяя,
Иду к столу, и, рифме доверяя,
Рифмую.
Рифма вытянет сюжет.
 
 
Нащупает, добудет, притаранит,
По травам и грязи проволочет,
Прицелится, и выстрелит, и ранит,
И кровь, толпясь, по строчкам потечет
 
 
С листа на лист,
И мир предстанет пестрым,
Отличным от того как был вчера…
Здесь главное, чтоб жало было острым
У белого гусиного пера.
 
 
Чтобы оно под знаками судьбы
Легко, как всё равно, что дунуть-плюнуть,
Искало бы и стыковало бы
Слова, чтоб меж и лезвие не всунуть.
 
 
Чтобы, строку ведя, и чуял ты,
И видел как рифмованное слово,
Подсказывая скрытые ходы,
Выводит мысль на свет из темноты,
И темнотою укрывает снова.
 

Дни-1

 
То дождик приведут, то снег:
Смурны, погожи.
Ты где, мой черный человек,
На Пью похожий?
 
 
Живу в глуши, вина не пью,
Кошу, скирдую,
Но если постучится Пью —
Организую
 
 
Нормальный стол и накормлю…
Сундук открою,
Доверю карту кораблю
И клад отрою.
 
 
Замки собью и отворю:
Летите строчки!
И всё до слова раздарю,
До крайней точки!
 
 
И гол останусь, как сокол,
Как тополь в марте,
Что под окном в июне цвел
В таком азарте!
 
 
Июни!.. Песни!.. И в июлях
– тоже пелось!
Ах, до чего же я люблю
Всю эту прелесть! —
 
 
И добродеев, и лихих,
Крюки и петли —
Настолько, что пытаю их:
Молчать мне, петь ли?
 
 
Но нет ответа. Не пою.
Чиста бумага.
Боюсь, запью, ты где, мой Пью?
Ау, бродяга…
 

«Вот чувствую: мала отдача…»

 
Вот чувствую: мала отдача.
Вот день прошел.
Вот ночь пришла.
Палю свечу. Стоит задача —
До блюдца сжечь ее. Дотла.
Притом суметь не задохнуться
От духа воска, жарких трав,
И знать, что снова ужаснуться
Придется, видя, как не прав;
Что всё не то – и слог, и мысли,
И суть…
Не разберет сам черт…
А ведь в каких нездешних высях
Парил всю ночь!
 

И грусть берет…

«Так всухую и жил – от лаптей до лаптей…»

 
Так всухую и жил – от лаптей до лаптей,
Никого не винил, никому не пенял,
Видел детские сны – сочинял для детей,
Видел взрослые сны – для себя сочинял.
 
 
Знал, что счастье не факт – просто морок, мираж,
Но когда видел знак где-то там, в темноте,
Шел к ночному столу, очинял карандаш,
И не мягкий «2-эМ» – самый твердый «3-Тэ»;
 
 
Как чеканом-резцом не писал – высекал! —
Наблюдая вприщур как на свет из того
Не цветы проступали, а жизни оскал,
Что, его убивая, любила его.
 

«Нет, в поэзию всё же идут дураки…»

 
Нет, в поэзию всё же идут дураки.
И чего в ней такое! Обычные строки.
Ну – река, ну – тростник, ну – обрыв у реки,
Над которым всё утро стрекочут сороки.
 
 
Это кто ж там идет, не за мной ли с косой!
Я-то знаю, сорока трепаться не станет,
Я знаком с этой птицей, она не обманет…
И выходит… красавица!..
Ножкой босой
 
 
Отрясает росу и свирель вынимает,
И к высокой березе плечом прислонясь,
Извлекает печаль,
Вызывает на связь,
И дурак этим звукам всё утро внимает.
 

«Потом, когда я вдруг пойму…»

… и сжег свои рукописи…

«Раскольники», П.И. Багно

 
Потом, когда я вдруг пойму,
Что не настолько я безумен,
Чтобы легко сойти во тьму,
Я поступлю как Влас игумен:
Покину пост, возьму стихи,
Запрячу их на дно котомки,
Чтоб этой вредной чепухи
Вовек не видели потомки,
 
 
И эти сказки, этот миф
Предам огню, и станет жарко
Мне от того, что мне не жалко
Ни этих слов, ни этих рифм.
 

Какая основа – такая страна…

08.09.1380

 
Наберем в шеломы живой воды,
Окропим оружие, жажду снимем.
На Руси моей тридцать три беды,
И одну из них мы сейчас осилим…
 
 
То не шум, не грай, не заря встает,
Не трава блестит – копья светятся.
Но уже пошел Пересвет вперед —
Умереть Александру не терпится.
 
 
И мурза Темир эту ночь не спит:
Про монаха все вызнать хочется…
А у дальних веж коростель скрипит,
А у ближних веж сабли точатся.
 
 
…И сошлись они посреди бугра:
Кудри русые – с черным волосом!
Прохрипел мурза: «Хороша игра…»
Подтвердил монах: «Пахнет космосом…»
 
 
На две стороны разлеглись тела!
Слава мертвому да увечному!
И Победа наша с небес сошла,
Но на поле пришла только к вечеру.
 

«Почернела душа – ни уйти, ни уснуть…»

 
Почернела душа – ни уйти, ни уснуть.
Тают льды, обнажая весь ужас пространства.
Кто меня обманул, наставляя на путь,
Обещая мне счастье с таким постоянством?
 
 
Я читал эту книгу и верил в нее.
Сколько правильных слов мудрецы и калики
Изрекли для меня, сколько мыслей великих
Я открыл и поверил, что это мое.
 
 
Верил каждому слову и каждой строке…
Сколько грязи плывет по весенней реке!
Я приветствую этот вселенский разбой…
Ни креста, ни отметки на тайном погосте.
 
 
Кто забытый еще к нам пожалует в гости,
Мы еще не скорбели над чьею судьбой?
Ой, ты, Родина-мама, слепые глаза!
Есть ли пятна печальней в прошедших эпохах?
 
 
Сколько лет бушевала над нами гроза,
Сколько правды погибло в беззвучных сполохах.
Открываю завесу, и стынет душа —
Как мы выжить смогли, всё дробя и круша?
 
 
От обиды и боли сходили с ума.
Безысходность страшнее, чем «высшая мера»,
И в печали Христос покидал их дома,
И с Христом уходила последняя вера,
 
 
И сочились минуты, как годы в плену,
Где ни капли надежды на каплю удачи.
Кто-то сильно молился за эту страну,
А иначе – ну, как? – не представлю иначе,
 
 
И дорогу, что мне указует Рука,
Я единственно правильной вижу пока.
 
 
А душа почернела? На то и душа,
Чтоб гореть от стыда и чернеть от обиды,
Может, чья и спокойна, видавшая виды,
А моя так болит, словно в час мятежа.
 
 
Словно в час урагана, как челн – по волнам,
Оторвалась от суши и молится Богу,
И предчувствует трудную нашу дорогу,
И трепещет – Христос возвращается к нам!
 
 
Почему же со всеми навстречу судьбе
Я шагаю не в ногу, а сам по себе?
 

«…И приснится однажды… Как вы сны глубоки!..»

 
…И приснится однажды… Как вы сны глубоки!
Так бывает от жажды, да еще от тоски.
 
 
Потому что далёко, далеко-далеко,
По стране синеокой и светло, и легко
 
 
Бродит солнце кругами средь осоки-куги,
И садится на камни возле синей реки.
 
 
А потом вечерами просто так, задарма,
Золотыми лучами освещает дома…
 
 
Я вернусь к этой речке, к этим избам-домам,
К этим темным крылечкам и высоким дымам.
 
 
Там в ковыльном разгоне, позабыв про узду,
Одичавшие кони пьют росу и звезду.
 
 
Там девчонка Елена так легка на бегу!
Там оса по колено тонет в дынном соку,
 
 
И несказанно просто полыни да кусты
На далеких погостах среди той чистоты
 
 
Верой-правдою служат деревянным крестам,
И бездомные души не встречаются там.