Текст книги "Виктор Цой. Своими словами. Книга интервью. 1983–1990"

Интервью Виктора Цоя и Рашида Нугманова бюллетеню «Новый фильм»

Алма-Ата, март 1988 года

– Виктор, с чего началось Ваше увлечение музыкой?

– Конечно, с гитары. Я не избег общей участи мальчишек моего возраста, схваченных желанием овладеть столь престижным в те годы инструментом. Мне было четырнадцать лет, и занимался я тогда в художественном училище, но постепенно, как ни странно, бесперспективное занятие рок-музыкой взяло верх. Я бросил свои живописные начинания и стал писать песни. Мечтал собрать музыкантов и создать группу. В 1982 году руководитель «Аквариума» Борис Гребенщиков послушал мои песни, они ему понравились, и он помог записать первый магнитофонный альбом, который очень быстро из рук в руки разошелся по всей стране.

– Стала ли Ваша группа теперь профессиональной?

– Пока нет. Но в скором времени, возможно, произойдут изменения. Сейчас, когда многие коллективы переходят на новую систему хозяйствования, мы могли бы ездить с концертами по стране, иметь, допустим, свой счет в банке. Хотя теперь практически мы можем играть почти все, что хотим, а музыка для нас всегда была основным делом. Правда, оно не давало средств к материальному существованию, поэтому все мы еще где-то работали, я, например, в кочегарке. Занятие это довольно распространенное среди самодеятельных музыкантов, дающее не много денег, но много свободного времени.

– Всякое творчество, и Ваше в том числе, – способ выражения мироощущения, миропонимания…

– У меня есть свои жизненные принципы, основываясь на которых я пишу об окружающей меня жизни, о волнующих проблемах. Важно лишь быть не тем или другим, а только самим собой. Пусть для кого-то странным, смешным, неприемлемым, а для кого-то замечательным, но только собою. А рок-музыка для меня, так же, как и для огромной массы молодежи, совершенно естественная и органичная форма самовыражения. В ней нет ничего конъюктурного, заказного. Только ты, твоя совесть – твой главный критик и цензор. И эту позицию не надо афишировать на каждом углу. Ее нужно просто реализовать, воплотить в песне. Как показало время, появилось не случайное поветрие моды, а социальное явление – современная музыка. Причем, как мне кажется, с довольно-таки размытыми жанровыми границами. Я, например, часто выступаю и как автор-исполнитель. Вообще для меня есть просто песня. Можно ее петь одному под гитару, можно группой, можно – в сопровождении оркестра из трехсот человек. Это неважно…

– Как Вы пишете свои песни?

– Беру гитару, начинаю играть. Складывается стихотворный размер, потом строчки начинают обрастать фразами. И наоборот…

– Почему до сих пор есть противники рок-музыки?

– Новое всегда находится в конфликте со старым. Это естественно. Ироничный, иногда агрессивный, искренний и свободный самодеятельный рок никогда не был фальшивым. Противопоставление его духовной глухоте, бездарности, скуке, благополучному мироощущению обывателей и послужило, вероятно, причиной неприязни многих к року. Самодеятельные группы не имели возможности приобрести дорогостоящую технику, инструменты, записываться в специальных студиях, но пели то, что думали, честно и бескомпромиссно. Конечно, можно ругать ребят за серьги в ушах, заклепки, цепи, причудливые прически. Но, если разобраться, эти внешние проявления вызваны протестом против традиционного мышления, образа жизни, культуры. Насколько я знаю свою аудиторию, там плохих людей не больше, чем в любой другой. А молодые музыканты вовсе не разрушители или хулиганы от искусства, а скорее его хранители. Ведь в сложное время, во многом лживое и циничное, именно они сумели сберечь в своем искусстве радость живой жизни, индивидуальность, неприятие конформизма, протест против псевдоценностей.

– А как Вы пришли в кино?

– Пригласили. Сначала в Киев на музыкальный фильм «Конец каникул». В нем участвовала вся наша группа. Сыграл там главную роль и написал пять песен, затем появился Рашид, и была работа о ленинградском роке – фильм «Йя-Хха!». Снялся также у Соловьёва в «Ассе» и в фильме Алексея Учителя «Семь нот для размышлений», тоже о рок-музыке.

– Рашид почему Вы остановили свой выбор именно на Викторе? (Это уже вопрос режиссеру Нугманову.)

– Собственно, выбора и не было. Как только прочитал сценарий, понял, что это должен играть только Виктор. И не потому, что он единственный выразитель самочувствия современной молодежи или хотел воспользоваться модным имиджем популярного рок-музыканта, чтобы обеспечить успех фильму. Он нужен мне, прежде всего, как личность, талантливый человек. Нас связывают давняя дружба и взаимопонимание, поэтому творческих разногласий в процессе работы не возникает. Мы много беседуем, обсуждаем и в результате, как правило, приходим к единому решению. Система работы, которую мы предпочитаем, предполагает большую долю импровизации, и благодаря Виктору часто находится неожиданный подтекст, нюанс, иное решение сцены. Этим фильмом мы не иллюстрируем свое мировоззрение, свои идеи, а хотим попытаться вместе со зрителями понять этот мир.

– Виктор, поете ли Вы в этом фильме?

– В кадре – нет. Но, видимо, напишу несколько песен для фильма. Я достаточно давно играю и пою и примерно знаю реакцию зала на ту или иную песню, а вот попробовать себя в совершенно другом качестве и попытаться добиться желаемого весьма заманчиво. В последние годы получается так, что я постоянно занят в съемках, заканчивается одна картина, и тут же начинается другая.

– Не будет ли кино доминировать в Вашем творчестве?

– Не думаю. Потому что противник перевоплощения. Главное, оставаться самим собой, а это невозможно для профессионального актера. Хотя трудно загадывать наперед. Мне кажется, кино и музыка, дополняя друг друга, могут сосуществовать в моей жизни.

Виктор Цой отвечает на вопросы зрителей. Таллин. Малый зал Горхолла

6 марта 1988 года

В начале марта 1988 года Виктор вместе с Марьяной по приглашению Марка Шлямовича едет в Таллин, где дает несколько акустических концертов в Малом зале Горхолла, один из которых можно услышать благодаря записи, сделанной звукооператором Горхолла Борисом Тышечко.

По воспоминаниям Шлямовича зал скромничал, вопросов Цою почти никто не задавал, хотя песни принимали с огромным энтузиазмом. Марк пообещал собравшимся зрителям, что в будущем он обязательно устроит концерт группе «КИНО» в полном составе, однако планам о будущих концертах «КИНО» в Таллинне не суждено было сбыться. 16 ноября Верховный Совет Эстонской ССР провозгласил суверенитет Эстонии, верховенство законов республики над союзными законами. Начались митинги и противостояния, едва не дошедшие до вооруженных столкновений…

* * *

Марк Шлямович: ну, вот вы послушали, и наверное все поняли. Перед тем как позвать Виктора, я скажу только две информации, так, коротко. Что, первое, этой осенью выйдет четыре фильма, в которых Виктор принимает участие: это «Асса», потом «Игла», потом два документальных фильма: это «Рок», в последние недели можно такую хорошую статью прочесть, и фильм «Город», это по сценарию, и о «митьках» вообще. По сценарию «митьков» написано. Ну, а вторая информация, это то, что, ну, пока мы живем, мы будем стараться организовывать подобные встречи, и вообще надеюсь, что в какой-то ближайший срок группу «КИНО» увидите не только в малом, но и в большом зале. А теперь, если есть вопросы, позвать Виктора?

Только вот свет, если можно, действительно, как в яме находишься.

(Виктор Цой выходит. Аплодисменты.)

Виктор:

– Спасибо. (Пауза.)

Марк Шлямович:

– Не стесняйтесь, задавайте, пожалуйста. (Пауза, Цой смеется.)

Виктор:

– Нет вопросов?

Марк Шлямович:

– Просьбы какие-нибудь?

Вопрос.

(Как задаются вопросы на аудиозаписи не слышно.)

Виктор:

– Вы знаете, я не думаю о будущем никогда… Угу… Единственный вопрос? О будущем?

Вопрос.

Виктор:

– Вы знаете, я уже рассказывал, но это очень странная история, мы записываемся, в принципе, на пленке, на такие, магнитофонные. Вот. Но недавно фирма «Мелодия» выпустила две маленькие пластинки группы «КИНО», вот. Они продаются в магазинах, не знаю, продаются ли в Таллине. Вот. И еще… (Запись обрывается.)

Интервью Виктора Цоя газете «Молодежь Эстонии»

9 апреля 1988 года

По вышеприведенным воспоминаниям Марка Шлямовича на один из концертов он пригласил в Горхолл журналистку газеты «Молодежь Эстонии» Эллу Аграновскую, которая после концерта взяла у Виктора небольшое интервью, позднее опубликованное в газете, а еще позднее вошедшее в книгу «Виктор Цой. Стихи, воспоминания, документы», написаную Александром Житинским, вкупе с Марьяной Цой. Фотограф Николай Шарубин по просьбе Эллы сделал несколько удачных кадров, которые сегодня можно увидеть в Интернете и почувствовать атмосферу тех дней.

Элла Аграновская:

– Я была всего лишь на одном концерте – в малом зале Горхолла – Виктор выступал без группы, аккомпанируя себе на гитаре. Тогда же мы и записали интервью. И довольно долго болтали с ним и с Марьяной – они приезжали тогда в Таллин вдвоем…

* * *

– Скажите, Виктор, Вам часто приходится выступать в такой «тихой» аудитории, которая наблюдалась в рок-гостиной нашего Дворца культуры и спорта? Обычно Ваша публика кричит, и шумит, и танцует, в общем, очень откровенно выражает эмоции.

– Ну, конечно, нечасто. Но, заметьте, в зале сидели далеко не тинэйджеры, ведь кричат, в основном, они. И потом такие концерты, где я один с гитарой, и не рассчитаны на бурную реакцию.

– А бурная реакция Вам необходима?

– Нет, мне важно – чувствовать. Вот это очень важно.

– Сейчас нашему року открыли все окна, все двери, подул сквозняк, все можно, подполье кончилось. Вы верите в свежесть этого сквозняка?

– Знаете, мне все равно. По большому счету мне все равно, где играть, – в квартире, в подпольном клубе или в зале на десять тысяч человек. У меня есть возможность играть – я играю. Нет такой возможности – я готов это делать бесплатно. Сейчас у меня есть возможность шире выступать – я ею пользуюсь, и то не всегда. В любом случае делаю то, что хочу. Разумеется, насколько позволяет ситуация, в том числе и политическая ситуация в стране.

– И Вы совершенно не думаете о том, насколько искренни те, кто сейчас громко так заговорили о роке, как о больном ребенке, нуждающемся в ласке?

– Нет, я вполне отдаю себе отчет в этой суете. И не доверяю ей.

– А чему Вы доверяете?

– Не знаю… Есть люди, которым доверяю, и есть люди, которым я не доверяю. Есть люди, в чьей искренности сомневаться не приходится, и есть люди, которые мне кажутся нечестными. Допустим, тот, кто два – три года назад кричал, как это ужасно, как это все омерзительно, какое это подонство и пошлятина, сейчас кричит, какие они замечательные, наши рокеры, какие они молодцы и борцы за правое дело…

– Вы себя ощущали когда-нибудь борцом за правое дело?

– Скорее, я просто занимался тем, что мне нравится, и к каким-то препятствиям, которые приходилось преодолевать, относился философски. Потому что точно знал, что ничем дурным я не занимаюсь. По большому счету все эти конфликты с роком на меня не влияли. Они меня не заботят. Заботит отношение людей – в массе. И я бы не согласился поменяться местами с… кого бы лучше вспомнить? В общем, с любым представителем популярной эстрады.

– То, что произошло у нас в стране с рок-музыкой, как Вы думаете, это нормальный, тысячелетний конфликт поколений или нечто принципиально отличное?

– Конечно, в этом есть доля проблемы «отцов и детей», потому что всегда получается так, что у власти стоят «отцы», то есть люди другого поколения, которым непонятно и не близко то, что волнует, тревожит, будоражит «детей». И они считают это не недоступным для себя, а неестественным, быть может, ненормальным. В отличие от «детей», которые считают это своим, считают своей культурой и так далее. Такой конфликт существует всегда и везде.

И даже на Западе всем группам, направлениям и течениям приходилось через это проходить. А потом все новое всегда натыкается на сопротивление старого. Но с нашим роком, конечно, сыграла свою роль и ситуация в стране, которую называют периодом застоя. Это слово, хоть его уже затаскали, по сути своей очень точное – застой. И оно говорит само за себя. Согласитесь, это очень странно, когда пишешь песни, в которых нет ничего крамольного, а воспринимаются они и как крамола, и как мерзость. При том, что сам ты точно знаешь, что можешь собрать многотысячный зал, – и люди придут, и будут слушать, и откликаться, и переживать вместе с тобой. Но ведь, правда, странно – всерьез предполагать, что в зал этот собираются тысячи подонков и мерзавцев? А если почитать некоторые газеты трехлетней давности, то так оно и складывалось в чьих-то недалеких умах и еще преподносилось как истина в последней инстанции. Странно, когда ты знаешь, что можешь работать, что ты живой, а тебя не замечают и делают вид, что тебя в природе нет. А ты на самом деле просто другой, не такой, как все привыкли, – не такой блестящий, переливающийся и радующий глаз. И за это тебя исключают из поля зрения. Вот это, я думаю, в другой стране было бы невозможно. Это, я думаю, характерно только для нас.

– Держать и не пущать?

– Да, именно. И просто – не замечать. На официальном уровне. В то самое время, когда массы, огромные массы, и видели, и знали, и любили. И ведь множество людей в результате от этого сильно пострадало. Мы ведь молодые, и мы еще как-то успели. А были и постарше, которые не успели – и сломались, и ушли, даже из жизни ушли. Тот же Высоцкий – яркий пример.

– Но приходилось наблюдать яркие примеры и другого рода. Когда на ленинградском «Музыкальном ринге» рок-публика «рассчитывалась» с бардами. Честно говоря, не очень приятно было наблюдать, как молодые полные апломба и непоколебимой уверенности в истинности своего вкуса юноши оголтело набрасывались на постаревших, усталых людей, которые пронесли через жизнь свою искренность и свою вышедшую из моды романтику. Я ни в коем случае не хочу приравнивать, не хочу, чтобы прозвучало обидно, но вот я слушала Ваши песни, которые мне очень понравились, – чувства те же. Те же чувства, которые переполняли этих несчастных бардов, которых Ваши поклонники старались затоптать всеми силами. Музыка другая, ритм – другой, но слово, стих, выражающий чувство, – о том же. В чем тогда конфликт? Вы понимаете?

– Думаю, что да. Их поэтический язык, язык символов, образов, которые составляют песню, сейчас звучит фальшиво. И то, что они продолжают это петь сегодня, не замечая фальши, рождает недоверие и неприятие. Я не понимаю, как сегодня можно слушать песни о том, что все замечательно, когда мы сидим в палатке, у костра, и до чего здорово, какая у нас здесь любовь, дружба и так далее. Мало кто этому поверит. И не верят. И правильно делают. Возможно, когда-то это было актуально, и когда-то, быть может, действительно молодежь сидела у костров и пела. Но сейчас ведь они не верят во все то – в романтику стройотрядов и все ей сопутствующее. Не верят! Потому что все это – прошло.

– А во что все же верят?

– Понимаете, нас действительно обманули со всем этим.

– И вы ощущаете, как Вас обманули?

– Конечно, ощущаю.

– А среди Ваших знакомых есть люди того поколения «от костра»?

– Есть. Но они… Это как раз те люди, которые поняли, что уже – проехали… Ну, взять, например, Борю Гребенщикова, когда он поет один с гитарой, или, ну, не знаю… Клячкина… Это же разных интересов люди.

– Я недавно услышала, как Гребенщиков поет Вертинского. Замкнулся круг, да?

– Вот Вертинскому мы верим. Как человеку, который душой чист. И в нем самом, в его стихах, песнях чувствуется искренняя вера, без оттенка «коммерческого» характера.

– У Вас не было мысли публиковать свои собственные стихи?

– Нет, я считаю, что они должны звучать вместе с музыкой, вернее даже, с группой. Последний же год я не занимался музыкой вообще, а занимался съемками в кино.

– Вы имеете в виду фильм Сергея Соловьёва «Асса»?

– И этот фильм, и документальные фильмы о роке. Сейчас буду сниматься на «Казахфильме» в картине с рабочим названием «Игла», главный герой – наркоман.

– Вам интересно это?

– Ну, как интересно? Конечно попробовать себя в кино интересно. Я думаю даже, что это – необходимо. Потому что, если я хочу (а я хочу) выходить на профессиональный уровень, если я хочу (а я хочу) достичь равного диалога со зрителем, надо расширять поле своей деятельности. Я не сторонник тех, кто утверждает: люди нас не понимают. Значит, надо сделать что-то еще – чтобы поняли. Поэтому и стихи, и музыка, и живопись, и кино мне нужны для того, чтобы проще было находить с людьми общий язык. Я чувствую, что сейчас еще не всегда могу достичь понимания с кем-то, особенно с людьми более старшего поколения. Мне трудно в этой ситуации, потому что они по-другому мыслят. Естественно, люди и не могут думать одинаково, но понимать друг друга – должны. На то они и люди.

* * *

В 2019 году я побывал в Таллине, лично встретился с Эллой Аграновской, ее мужем Николаем Шарубиным, и Элла по моей просьбе прислал мне свои воспоминания о той самой встрече с лидером «КИНО».

Элла Аграновская, журналист:

Стояла весна 1988 года. В моем редакционном кабинете раздался звонок: вечером в Горхолле, по-русски звонко именовавшимся Дворец культуры и спорта им. В. И. Ленина, а по эстонски – просто Linnahall, будет выступать Виктор Цой.

Пауза. Видимо, мне надлежало заполнить ее восторгом. Но я к рок-музыке отношусь, скажем так, достаточно спокойно. Нет, конечно, знала, кто такой Виктор Цой, более того, истошных воплей на предмет того, что рок губителен для нашей молодежи, никогда не исторгала, но и армию фанатов на единицу своей персоны не стремилась пополнить. Впрочем, у Цоя их вполне достаточно без меня.

– Спасибо, скорее всего, не получится.

Звонившая, администратор малого зала, была моей личной знакомой, поэтому себе позволила.

– Ты в своем уме? Это же Цой! Виктор Цой! Отменяй все дела и приходи! Ты меня слышишь?

– Это Цой, Виктор Цой, я тебя слышу.

И тут беседа, если этот обмен маловразумительными междометиями можно назвать беседой, приняла неожиданный оборот.

– Приходи, пожалуйста, ты меня очень выручишь. И приводи всех, кто захочет. Дело в том, что идея устроить «рок-гостиную» и пригласить Цоя – на моей совести. Но я вовсе не уверена, что наберется публика. Если зал будет пустой, начальство меня убьет.

Как уже отмечалось выше, я не была поклонницей рока, но все же руководила отделом культуры в газете «Молодежь Эстонии», той самой Эстонии, где, в отличие от других республик, никогда не делали вид, что рок-музыки у нас нет, более того, регулярно устраивали рок-фестивали.

Пустой зал на концерте Цоя – более абсурдное предположение трудно было придумать. Оказалось, доля истины в этих словах проглядывала: во-первых, концерт по каким-то причинам широко не рекламировался, во-вторых, Цой приехал один. Точнее, с женой Марьяной, но без группы «КИНО»: в малом зале был запланирован сольный концерт – Виктор Цой с гитарой.

Это резко меняло дело, поскольку, если совсем уж откровенно, громких звуков органически не выношу.

Если бы я сейчас решила написать нечто вроде рецензии, на мониторе компьютера выскочили бы пылкие фразы про то, что это был незабываемый концерт – уникальный тембр голоса, лаконичная ритмика, отрывистые звуки негромкой гитары, угасающие в тишине. И все было бы сущей правдой, изрядно приправленной сиропом, что, безусловно, не про Цоя.

На протяжении всего концерта меня преследовали неконтролируемые ассоциации: мне 14 лет, я впервые слушаю песни Александра Вертинского. Кумир интеллигенции первой половины XX века, он давно вернулся из эмиграции, получил разрешение гастролировать, но только в провинции, к столичной сцене и к массовому слушателю допущен не был. Изданную в США пластинку, большую, намного толще, чем наши, моим родителям подарили друзья. Названия песен написаны по-русски, но латиницей. Щелчок, первые аккорды – и я на всю жизнь оказалась во власти этого странного, безголосого, поющего сердцем поэта.

Потом, в интервью, спросила Цоя про Вертинского. И услышала ответ, которого подсознательно ждала: «Вот Вертинскому мы верим. Как человеку, который чист душой…» И на всю жизнь поверила Виктору Цою.

А пока, скрежеща зубами, пережидаю – нескончаемую череду фанатов с неуемным изъявлением восторгов, автографы на случайных бумажках, изнурительную процедуру под названием «можно с вами сфотографироваться?». Кумир продвинутой молодежи второй половины XX века редкостно терпелив.

Господи, наконец-то!

«А, может, поговорим завтра? Встретимся здесь же и поговорим», – говорит просительно. «Давайте завтра Вас сфотографируют для газеты, а поговорим сегодня. У меня ребенок болеет. Не знаю, как сложится завтрашний день».

Цой вопросительно взглянул на Марьяну (они тоже были молодыми родителями) и, не дожидаясь ответного взгляда, соглашается: «А давайте!».

Мы присели в гримерке напротив друг друга. «Вы меня не помните?» – спрашивает он неожиданно. Вопрос непонятен, что и выражаю недоуменным взглядом.

«А я к Вам в редакцию приходил, с Курёхиным…». – «Ааа… Ну да… Разумеется, помню».

Помнила смутно. Курёхин вошел, занял все пространство моего небольшого кабинета – и заискрился фейерверк остроумия. А ведь точно, с ним был приятный, скромный мальчик…

Сглаживая неловкость, быстро выпаливаю первый вопрос: «Скажите, Виктор, Вам часто приходится выступать в такой тихой аудитории?».

На следующий день мне все же пришлось сопроводить фотографа Николая Шарубина на съемку, поскольку он категорически отказался проследовать в Горхолл в гордом одиночестве.

Вечером в большом зале ожидалась творческая встреча с известными кинематографистами. Шумная компания приезжих гостей заполнила служебное кафе Горхолла. За самым дальним столиком примостились Цой и Марьяна. Пробираясь к ним и близоруко щурясь, сначала не заметила Зиновия Гердта, с которым была знакома лет десять. Зиновий Ефимович помахал мне рукой. Я заметалась. Подлетела к Цою: «Извините, пожалуйста. Здесь Гердт, надо подойти… Вы ведь знаете Гердта?». Цой серьезно кивнул: «Конечно, знаю. Ну, не лично, но вообще знаю. Не волнуйтесь, мы подождем». Шарубин остался с Марьяной и Виктором. Я помчалась здороваться с Гердтом…

Позировал Цой на пустой автомобильной парковке рядом с серым саркофагом Горхолла. Это не оговорка – именно позировал, послушно устремляя взгляд в объектив. На ветру развевались белый шарф, полы черного пальто. Мелькнула мысль: белый, черный, серый – как выразительно смотрелось бы в цвете, жаль, пленка черно-белая. Велика ли разница при таком богатстве палитры? Тот, кто сечет в фотографии, меня поймет.

Интервью вышло в газете через несколько дней. В подзаголовке было сказано: «С лидером ленинградской рок-группы «КИНО» Виктором Цоем по многочисленным просьбам читателей беседует наш корреспондент». Фамилии корреспондента не было. По нынешним временам, причина совершенно идиотская: за своей подписью мне надо было срочно опубликовать другой материал, а ставить фамилию автора дважды было не принято.

Конечно, можно было с этим интервью повременить, но фанаты достали звонками: «Когда про Цоя напечатаете?». Надоело от них отбиваться. Изумленные столь неуместной анонимностью коллеги – ведь это же Цой, Виктор Цой! – крутили пальцем у виска.

P.S. Фотографию стащили из редакционного архива в день выхода газеты.