Текст книги "Василий Аксенов – одинокий бегун на длинные дистанции"

В годы так называемой «советский власти» я никаких дневников не вел. Скорей всего из лени, но, пожалуй, из провидческих соображений тоже. Примитивное «зачем же это самому на себя доносить», очевидно, присутствовало в глубинах моего подсознания, если оно, конечно, у меня тогда имелось. Поэтому я не могу точно сказать, КАКОГО ЧИСЛА МАРТА 1978 ГОДА я лично познакомился с Василием Павловичем Аксеновым, который до этого дня существовал в моей жизни в виде легенды или, если строже выражаться, выразителя чаяний и надежд моего поколения, которое правильнее называть поколением «Звездного билета», романа, напечатанного в 1961 году в журнале «Юность» огромным тиражом и тут же подвергнутого оглушительному партийному разгрому.

Впрочем, зачем про все поколение? Кто-то из нас, родившихся сразу же после войны, был уже тогда более ПРОДВИНУТЫМ, кому-то, если он, конечно, не врет, раскрыла глаза лишь «перестройка», но «Звездный билет» тогда прочитали, смею утверждать, ВСЕ, хотя и сделали из этого совершенно разные выводы, зачастую полярные.

Вдохновленные таким чтением, а также песней на слова Г. Шпаликова «На меня надвигается по реке битый лед» из фильма «Коллеги»[143]143
  Фильм «Коллеги» снят по одноименной повести В. Аксенова на «Мосфильме» (1962 г.).


[Закрыть], мы с товарищами выпустили в городе К., стоящем до сих пор на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан, три номера машинописного журнала со стихами, прозой, статьями и эпиграфом из Б. Окуджавы «А мы рукой на прошлое вранье». Журнал назывался «Гиршфельдовцы», но вовсе не потому, что его выпускал блок сионистов и беспартийных, а из некоего эпатажа вследствие случайной встречи нас, сибирских мальчиков, в ресторане «Север» со старым бойким зэком Борисом Исааковичем Гиршфельдом, которого мы угостили портвейном на его длинном пути возвращения из Зоны, куда он попал вовсе не за «политику», а, по его собственному пояснению, «просто так». И вдосталь наслушались его веселых рассказов о тех местах, «где вечно пляшут и поют».

Замечу, что щенячий этот наш журнал был организован ровно на тех же принципах, как и грядущий почти через двадцать лет знаменитый «Метрополь». Авторы, которые просто-напросто не знали, ЧТО ЭТО НЕЛЬЗЯ, вовсе не скрывались, а даже наоборот – любезно приглашали всех своих сверстников к сотрудничеству. В качестве «суперзвезды» там присутствовала ленинградская поэтесса Майя Борисова, Царство ей Небесное, вечный покой. Она тогда жила в нашем городе.

Расплата вскоре последовала в виде исключений из того самого комсомола, на который Василий Павлович обратил взор в своем последнем романе «Редкие земли». В качестве криминала на городском сборище комсомольских активистов фигурировало эссе Эдуарда Русакова о стихах Бориса Пастернака, имевшее изящное название «Заклинатель трав», и моя статейка под топорным заголовком «Культ личности и «Звездный билет»», где была фраза (стыдно теперь приводить ее, но рискну!): «Пропитанный духом лжи и угодничества сталинский режим сделал свое черное дело». Суровое наказание оказалось мне как с гуся вода, потому что я в комсомоле ни до этого инцидента, ни тем более после не состоял, что никак не могло прийти в голову карателям. Вызвали, правда, в местный КГБ, куда я явился в затертых до блеска желтых вельветовых штанах, и спросили, чем я дальше собираюсь заняться в жизни. Я ответил, что хочу повариться в рабочем котле и, закончив школу, стану работать на заводе. После чего тихо уехал на поезде в Москву и поступил в Московский геологоразведочный институт имени Серго Орджоникидзе, который и окончил в 1968 г. Том самом году, когда Аксенов напечатал все в той же «Юности» «Затоваренную бочкотару», когда в Америке и Франции бунтовали студенты, а те (не нынешние) «наши» ввели танки в Чехословакию в рамках оказания этой стране «братской помощи» по построению «социализма с человеческим лицом». Вследствие чего Аксенов начал писать свой первый полностью неподцензурный роман «Ожог» об утраченных навсегда грезах, который вместе с «Метрополем» и привел его в 1980 к фактической высылке за пределы нашей «родины чудесной» и лишению советского гражданства.

Я же по окончании вуза вернулся в Сибирь, где несколько лет действительно варился в упомянутом «рабочем котле», но результаты этой выварки были странными. Окружающий меня, молодого геолога, социум был полон чиновными кретинами и асоциальными элементами в виде сибирских бичей (бродяг, если кто не знает это исчезнувшее слово), которые, как я уже где-то об этом писал, сыграли в моей писательской жизни роль некоей коллективной Арины Родионовны. Ибо долгими вечерами у таежного костра они плели свою бесконечную дикую сагу о властях, Боге, бабах, любви, измене, смерти, географии, науке, литературе, войне, мире, водке и, конечно же, о той пресловутой Зоне, которую почти все они «топтали» подобно Борису Исааковичу Гиршфельду и миллионам других «дорогих россиян». Многие из них были образованны, повидали мир, витали в облаках перед своей вынужденной жизненной посадкой. Там были: бывший танцор Краснознаменного ансамбля песни и пляски имени Александрова Олежек, летчик Парамот, пострадавший «за любовь», морячок Саня, проведший в качестве юнги часть войны в Сиэтле (США), фальшивый внук поэта Сергея Есенина Ахметдянов и даже коммунист по фамилии Чеботок, имевший настоящий партийный билет, что не мешало ему проживать зимой в норильской теплотрассе. И множество других выдающихся личностей, среди которых вполне мог бы оказаться и персонаж замечательного аксеновского рассказа (1962 г.) «На полпути к Луне» Валерий Кирпиченко, тип, в какой-то степени предвосхитивший знаменитых шукшинских «чудиков». Замечу, кстати, что в этом рассказе несколько раз повторяется словосочетание «печки-лавочки», ставшее названием для знаменитого фильма Шукшина. Замечу вовсе не для того, чтобы подумали, будто и Шукшин находился под влиянием Аксенова или, упаси Бог, название это присвоил себе по случаю «неконтролируемых ассоциаций». Я просто о том, что значимые писатели иногда бродят параллельными тропками. «Деревенщик» Василий Макарович и «стиляга» Василий Павлович, эти два больших Василия русской литературы, на самом деле гораздо ближе друг к другу, чем десятки их эпигонов и доброжелателей, а дальнейшее развитие писателя Шукшина остановила лишь его ранняя смерть в 1974 году. Сходны и биографии: отец Аксенова Павел Васильевич провел немыслимое количество лет в ГУЛАГе, отец Шукшина Макар Леонтьевич был арестован большевиками в 1933 году и тогда же расстрелян, нищее военное детство Аксенова в городе Казани рифмуется с деревенской нищетой алтайского мальчика Васи, который, кстати, до самого получения паспорта шестнадцать лет носил материнскую фамилию Попов.

Но я отвлекся, не мое это дело – отбирать хлеб у литературоведов и историков литературного процесса. А мое дело заключалось в том, что я к началу семидесятых насочинял более сотни рассказов, персонажами которых был упомянутый выше сибирский разноклассовый народ со всеми его «отчетливыми мерзостями и таинственными воспарениями», как выразился мэтр В.П. Аксенов в послесловии к моей первой книжке «Веселие Руси», выпущенной в 1981 году издательством «Ардис» (США). Опять отвлекаюсь, но первая серьезная публикация в СССР была у меня в журнале «Новый мир» в 1976 году с предисловием ушедшего к тому времени из жизни В.М. Шукшина, отчего я тут же прославился, но получил массу недоуменных читательских писем с простым вопросом: как это ПОКОЙНИК мог написать мне предисловие? С ТОГО СВЕТА, что ли? Не объяснять же было, что его предисловие, написанное еще за год до смерти, не устраивало, равно как и мои рассказы, журнальных бонз и перестраховщиков.

А в 1973 году я еще чуть-чуть продвинулся на пути к знакомству и последующей дружбе с В.П. Аксеновым, скрепленной впоследствии идиотской пляской служилых «совписов» вокруг «Метрополя». Я был участником совещания молодых писателей Сибири и Дальнего Востока в Иркутске, где годом раньше погиб, утонув в Байкале, еще один из «основников» новой литературы драматург Александр Вампилов. Руководителем семинара у меня были ныне забытый (и совершенно напрасно!) Георгий Витальевич Семенов, тончайший мастер прозаического письма, друг Юрия Казакова, писателя, чье умение СТАВИТЬ СЛОВА во внешне бесхитростных, коротких рассказах тоже, на мой взгляд, до сих пор никто не превзошел. Георгий Витальевич, как мог, оборонял меня от разгневанных «комсомольцев», крайне недовольных сюжетами и персонажами моих скромных сочинений. «Советская Армия – это святое!» – патетически восклицал, громя меня, один из них по имени Ванька из «Молодой гвардии», который, в отличие от героев «Редких земель», так и не стал олигархом, а однажды помер от водки (Царство ему Небесное тоже).

Г.В. Семенов сказал мне тогда в приватной вечерней беседе за бутылкой:

– Мне твои рассказы совершенно не нравятся, все это ерничанье, грязь и гадость, но я тебе всегда буду помогать, потому что ты пишешь вкусно. – И добавил: – Ты с этими рассказами к Ваське иди.

– Какому такому Ваське? – опешил я.

– Аксенову, – пояснил Георгий Витальевич.

– Но я ж его не знаю, – усомнился я.

– Узнаешь, – посулил Георгий Витальевич.

И как в воду глядел! Он же дал мне рекомендацию в Союз писателей, а когда меня оттуда через 7 месяцев и 13 дней выгнали, он же отказался «отозвать» эту рекомендацию, отчего тоже поимел определенные неприятности.

А я сейчас скажу, что я имею великий бонус от всей этой прошедшей, но пока что длящейся нелепой жизни. Это то, что значительная часть ее прожита вместе с великим мастером слова Василием Павловичем Аксеновым, несмотря на его почти десятилетнее существование вне земли СССР и Российской Федерации. «Голубиная почта» работала исправно, и время от времени я получал его рукописные листки на папиросной бумаге, где он рассказывал мне о своем заокеанском житье-бытье и живо интересовался нашими реалиями жизни в распадающейся на глазах советской империи.

Печально, но весомая часть этих ценнейших документов канувшей эпохи утрачена мною при трагикомических обстоятельствах. Однажды рано утром, осенью 198-какого-то года (повторяю, что не вел я тогда дневников!) мне в дверь грубо зазвонили и на вопрос: «Кто такие?» – ответили: «КГБ Москвы и Московской области». Я, неправильно поняв, что у меня тоже пришли делать обыск, потому что днем раньше уже засадили на Лубянку одного моего литературного приятеля, сказал, что еще сплю, но сейчас оденусь.

И пошел на кухню, где моя любимая жена Светлана Васильева хранила в гречневой крупе письма от Василия Павловича. И уничтожил я все эти письма своими собственными руками, порвав их на мелкие клочки и спустив в унитаз.

А обыска-то и не было! Меня просто взяли под белы руки, посадили в казенную черную «Волгу» и повезли допрашивать на упомянутую Лубянку, нарушая тем самым права человека и Уголовно-процессуальный кодекс, согласно которому меня должны были об этом важном для каждого советского человека мероприятии сначала известить повесткой и лишь потом везти, куда их душеньке угодно.

Пора заканчивать и сообщить самое главное.

В мае 1979 года, после бурной «метропольской» зимы и весны, Василий Аксенов, Виктор Ерофеев и я отправились на зеленой аксеновской «Волге» в Крым. Там у нас было много приключений. Во-первых, пьяный московский автомеханик, все время повторявший коронную свою фразу: «Уедете, приедете, спасибо скажете», – починил тормоза машины так, что их заклинило где-то около Харькова, и мы чудом не перевернулись, проведя всю ночь в каком-то таксопарке, где нами занимались автослесари чуть-чуть более трезвые.

Во-вторых, мы изъездили весь Крым, начиная от Евпатории, заканчивая Феодосией, и где-то в районе Судака нас окружили военные матросы, тоже, естественно, пьяные, и хотели все же перевернуть нашу «Волгу» вместе с нами тоже «просто так». От какового поступка их отговорил их же старшина. В-третьих, достигнув Коктебеля, мы сняли комнату у знакомой официантки из Дома творчества и вечером пошли, заплатив деньги, в писательское кино на открытом воздухе, где наши коллеги, за исключением одного-единственного Олега Чухонцева, с ужасом глядели на нас, как на восставших из идеологической могилы мертвецов. Фильм, помнится, был про страдания лорда Байрона…

А утром мы встретили веселого Фазиля Искандера, и, когда уже сидели за выпивкой и кофе, он вдруг вспомнил, что только что получил анонимку из Москвы с характерным содержанием: «Радуйся, сволочь! Двух ваших сукиных сынов наконец-то исключили из Союза писателей!»

– Вас правда исключили? – огорчился Фазиль, но мы успокоили его, сказав, что таких «параш» и «уток» было за все это время предостаточно, что, когда мы уезжали, все было спокойно, спокойно все будет и впредь.

Но когда мы возвратились и я только-только открыл дверь квартиры матери Аксенова, где тогда временно проживал, раздался телефонный звонок. Звонил Василий Павлович, непривычно серьезный.

– Знаешь, Женя, – сказал он. – Все, к сожалению, подтвердилось. Вас действительно исключили.

И тут же без паузы добавил:

– И я тебе звоню сказать, что, как я обещал, так и будет. Я выйду из Союза писателей, если вас не восстановят.

Не сразу, значительно позже я понял, для чего он это сделал, для чего звонил сразу, а не по прошествии какого-либо времени, ибо, в принципе, теперь-то уж все равно, коли исключили.

Он сделал это, чтобы МНЕ НЕ БЫЛО СТРАШНО. Он понимал, МНЕ БУДЕТ СТРАШНО, когда я в одиночестве узнаю о том, что судьба моя теперь круто ломается, и мне было бы страшно, но он позвонил. И мне почему-то ПЕРЕСТАЛО БЫТЬ СТРАШНО (извините за неуклюжий оборот).

Фильм по «Звездному билету» назывался «Мой младший брат», но я опять отвлекаюсь…

Александр Кабаков. Евгений Попов

Глава четвертая. Аксенов-блюз

ЕВГЕНИЙ ПОПОВ: Итак – зачем Аксенову нужен был джаз и почему именно джаз? Но сначала я хотел бы поговорить о музыкальности писателей вообще. Вот смотри: два крупных писателя второй половины двадцатого века – Астафьев и Аксенов. Почему-то Астафьева я вообще часто вспоминаю в связи с Аксеновым – пожалуй, потому, что их я знал лучше, чем других больших писателей современности, так сказать… Пару лет назад вышла книжка переписки Астафьева и Колобова[145]145
  Имеется в виду книга «Созвучие» о дружбе писателя Виктора Астафьева и дирижера Евгения Колобова; Иркутск, издательство Сапронова, 2009.


[Закрыть], где очень много о музыке, и к книжке приложена пластинка с любимой музыкой Астафьева. А к аксеновским «Редким землям» тоже приложен диск с любимыми джазовыми мелодиями автора… Почему же Астафьев, несмотря на то, что он возрос совершенно в гуще блатного сибирского народа, обожал классическую музыку? И разбирался в ней прекрасно. Тот же Колобов приводил какую-то цитату из Астафьева и говорил, что лучше, чем он, Астафьев, о музыке не сказал никто. Так почему же у Астафьева классическая музыка, а у Аксенова – джаз? Я перебирал других заметных писателей второй половины двадцатого века, русских, – я не вижу особой связи между писателями и музыкой. Как ни странно, даже у Казакова, Юрия Казакова, который сам был музыкант, на контрабасе играл… как-то музыка присутствовала, но не очевидно. Такой определяющей увлеченности, как у Астафьева классикой и у Аксенова джазом, я ни у кого больше не могу вспомнить…

АЛЕКСАНДР КАБАКОВ: Нет, вообще-то русская литература с музыкой очень связана, не новейшая, но классика. Вот «Крейцерова соната» – уникальное явление: произведение литературы называется так же, как музыкальное. Невозможно себе представить, чтобы, например, литературное произведение называлось, скажем, «Бурлаки на Волге». А с музыкой связь обозначается прямо.

Е.П.: Ну, есть пример… Пожалуйста: «Не ждали». Рассказ так называется, а не только знаменитая картина.

А.К.: Чей рассказ?

Е.П.: Мой!

А.К.: Интересно… Ну, ладно. Но ты ведь использовал название как пародию, как способ остранения. А «Крейцерова соната» у Толстого названа всерьез вслед за «Крейцеровой сонатой»… В общем, чтобы не расплываться в примерах, я сформулирую прямо: музыка в русской литературе играет важнейшую роль. Русские писатели пытались всегда через музыку уйти из… из этого своего повседневного существования. И благодаря музыке, ее высшей образности у них возникала возможность высказаться чуть прямее, чуть яснее, чуть выразительнее, чем без музыкальной ассоциации, и они использовали музыку как способ высказаться. И когда Василий Павлович упоминает названия джазовых стандартов, он использует таким образом дополнительное средство выразительности. Другой вопрос – почему же именно джаз? Вот у Астафьева, ты говоришь, классическая музыка, я этого не знал, потому что в текстах у него музыка не присутствует… А у Аксенова джаз – почему?.. Вот начало пятидесятых годов, когда Аксенов формируется, когда формируются его вкусы. Весь мир – Франция, Германия, Скандинавия, Италия – попал под сильнейшее влияние Америки. Вместе с планом Маршалла[146]146
  План Маршалла (англ. Marshall Plan, официальное название англ. European Recovery Program, «Программа восстановления Европы») – программа помощи Европе после Второй мировой войны. Выдвинут в 1947 г. американским государственным секретарем Джорджем К. Маршаллом. В осуществлении плана участвовали 17 европейских стран (включая Западную Германию).


[Закрыть], с экономической помощью Европе пришел американский джаз. А в Советском Союзе популярность джаза в это время объяснялась по-другому. Это было стремление какой-то части молодежи к другой жизни. Какие-то кусочки этой жизни показались, когда было сближение с американским союзником, потом железный занавес все закрыл, а молодежь это не устраивало. Появились стиляги, «Час джаза» по «Голосу Америки» по ночам и так далее… Вот так получилось, что в СССР джаз оказался модным тогда же, когда во всей Европе. И то, что Вася оказался… ну, если угодно, продуктом этой моды – это нормально! Это так же нормально и закономерно, как то, что он выглядеть хотел не по-здешнему… Так и появился джаз в жизни Аксенова, там не было никакой метафизики, там была обычная, в сущности бытовая ситуация.

Е.П.: Я тоже сейчас вспоминаю, хотя это много позже, другое время: Красноярск, улица Лебедева, где я жил, снега кругом, приемник «Рекорд», светится в нем, подмигивает такой «кошачий глаз» настройки… This is the Voice of America from Okinawa[147]147
  Говорит «Голос Америки» из Окинавы.


[Закрыть]…

А.К.: Это вам сообщали, вы к Японии ближе. А нам транслировали из Танжера…

Е.П.: Ну, сколько мне тогда было… одиннадцать-двенадцать лет, наверное…

А.К.: Вот. И Вася в свое время, как позже и я, и ты, попал в эту… в это обволакивание, понимаешь, под тлетворное влияние…

Е.П.: Интересно, в Магадане, у Евгении Семеновны и Вальтера, когда Вася там жил, был приемник? В конце сороковых…

А.К.: Конечно был! В «Московской саге» описано, там целая история с приемником. Вряд ли Вася ее выдумал… Там самодельный приемник и история вокруг него.

Е.П.: Что, коммунисты с ума сошли, что ли? Почему они с приемниками не боролись? Только во время войны запретили и отобрали, а потом снова – пожалуйста. Потом глушилок наставили, энергии на них тратили черт его знает сколько… А надо было просто приемники запретить и сажать за них по статье.

А.К.: Потому что идиоты были. С одной стороны, придавали большое значение пропаганде, а с другой – не понимали, что этот «Голос Америки» для них опасней атомной бомбы. Приемники не запрещали, только короткие волны, короче 25 метров запрещали, и приемников с такими волнами не было в производстве. Но умельцы переделывали, конечно. Так было до восьмидесятых годов! А надо было вообще приемники запретить, или только с длинными и средними волнами.

Е.П.: У меня был приемник… транзисторный, как он назывался… не помню… и за двадцать рублей мне поставили диапазоны 11, 13, 16 и 19 метров…

А.К.: Вот что я тебе скажу, независимо от того, о чем мы сейчас говорим: знаешь, почему рухнула советская власть? Не слушались начальства. Никаких запретов. Никто.

Е.П.: Народ не слушался руководителей партии и правительства? Это верно. Им, народу, говорят – коммунизм надо строить, а они ханку жрут…

А.К.: Им говорят: осваиваем целину. Хорошо – едут на целину, но и там пьют водку, и совершенно не думают о том, что они строят коммунизм. И так далее… Ну, что ты с этим народом сделаешь?

Е.П.: Да. Надо ему капитализм разрешить…

А.К.: Разрешили? Убедились? Ничего с этим народом не сделаешь. С ним ни коммунизм не построишь, ни капитализм… Помнишь, такое выражение было у начальства – «с этим народом коммунизм не построишь»? Оказывается – и капитализм тоже. Ему говорят – хоть какая-то совесть у тебя, народ, есть? – Есть, есть. – Что ж ты воруешь и взятки берешь? – А это не я…

Е.П.: Далековато мы ушли от джаза.

А.К.: Итак, Вася Аксенов, нормальный юноша своего времени, как ты или я, наслушался джаза по радио, да плюс еще, живя в Казани, наслушался там джаза Олега Лундстрема, репатриантов из Шанхая, сосланных в Казань, и подсел, как теперь говорят, на джаз. Но почему же, спрашивается, русский, советский человек, комсомолец, сын Павла Васильевича Аксенова и Евгении Семеновны Гинзбург, вдруг оказывается повернутым именно на джазе? А не, допустим, на романсе? Или я, например, – какое мне дело до джаза? А у меня ведь вся жизнь прошла под знаком, если можно так выразиться, джаза…

Е.П.: Так мы же на этот вопрос уже полностью ответили! Потому что джаз не одобряло начальство и называло его с легкой руки Горького «музыкой толстых»[148]148
  Статья М. Горького «О музыке толстых» впервые напечатана в газете «Правда», 1928, № 90 от 18 апреля: «…радио – одно из величайших открытий науки, одна из тайн, вырванная ею у приторно безгласной природы. Это – радио в соседнем отеле утешает мир толстых людей, мир хищников, сообщая им по воздуху новый фокстрот в исполнении оркестра негров. Это – музыка для толстых. Под ее ритм во всех великолепных кабаках «культурных» стран толстые люди, цинически двигая бедрами, грязнят, симулируют акт оплодотворения мужчиной женщины…»


[Закрыть], потому что джаз был американской музыкой. И в этом была простая бравада – раз вы джаз запрещаете, так я его буду слушать!..

А.К.: То есть, кроме бравады, ничего не было? А если с другой стороны зайти – что же такое было в джазе, что советские коммунисты в нем почувствовали врага? И почему на Кубе, при всем тамошнем кастровском антиамериканизме, джаз даже поощрялся, а в самой Америке… ну, скажем так, джаз, особенно современный джаз, начиная с би-бопа[149]149
  Би-боп – бибоп, би-боп, боп (англ. bebop), джазовый стиль, сложившийся в начале – середине 40-х годов ХХ века, характеризуется быстрым темпом и сложными импровизациями, основанными на обыгрывании гармонии, а не мелодии. Основоположниками бибопа стали: саксофонист Чарли Паркер, трубач Диззи Гиллеспи…


[Закрыть], был связан с протестными движениями, битниками?

Е.П.: Ну, и откуда я знаю, в чем дело?

А.К.: У меня есть такой… самодеятельный вариант ответа: джаз, особенно так называемый современный джаз, был музыкой, с одной стороны, разрушающей систему понятий… старую эстетическую систему, а вместе с ней и всякую устоявшуюся систему вообще, как и любое современное искусство. А с другой стороны, джаз, традиционный джаз, в отличие от традиционного рока – это музыка компромисса. Вот рок – это музыка протеста, войны с истеблишментом. А старый джаз – это музыка компромисса. В ней заложено вот это: примирение, давайте будем все жить хорошо, черные, белые… Джаз стоял несколько в стороне от истеблишмента, но не противостоял ему. Правда, и с той, и с другой стороны, и со стороны, условно говоря, истеблишмента, и со стороны искусства – были люди, которые говорили: не будем мириться! никакого примирения! Со стороны музыки эти люди проявились, когда возник новый джаз, би-боп и дальше – фри-джаз, авангард… Вот тогда джаз стал непримиримым, бунтарским, как все новое искусство. И истеблишмент ответил сначала подозрительностью, потом враждебностью. Соответственно, в свободных странах враждебность истеблишмента – это вольная отверженность музыкантов, а при коммунистах, особенно когда они уже коммунистические мещане – просто запрет. Кастро, как революционеру, джаз был близок, а какому-нибудь Подгорному… он кожей чувствовал – что-то не то, свободой пахнет, Венгрию пятьдесят шестого года напоминает… И вот с этим джазом был связан Аксенов.

Е.П.: Ну, то есть, джаз как восстание. А восстание у него некоторое время одной из любимых тем было… Ты тогда вот что скажи, поскольку сам в этом понимаешь: он в джазе разбирался вообще?

А.К.: Да. И очень хорошо.

Е.П.: Я читал его репортаж знаменитый в «Юности» о первом таллинском джазовом фестивале…

А.К.: Да, «Баллада о тридцати бегемотах», кажется, так назывался. Отличный был репортаж. И очень компетентный, по отзывам самих музыкантов. Вася хорошо разбирался в джазе, и это объяснялось не только, не столько его социально-психологическим отношением к джазу, а просто тем, что он был чрезвычайно музыкальным человеком.

Е.П.: А я вспоминаю, как он пел… Значит, в последний раз мы с ним пели… Мы стояли около памятника Надежде Константиновне Крупской на Сретенском бульваре. Он в это время дописывал роман «Редкие земли», один из его «комсомольских» романов, и мы с ним стали вдруг петь комсомольские песни, текст которых он беспощадно перевирал, конечно. Но не только текст. Я бы не сказал, что он очень был музыкальным. Немножко он фальшивил…

А.К.: Ну, слух и способность воспроизвести мелодию голосом – это разные вещи. Я говорю «музыкальный» в смысле, что он очень хорошо в этом разбирался. Он очень хорошо разбирался вообще в музыке. В последние лет восемь, а то и больше, он уже гораздо меньше слушал джаз, он слушал симфоническую и камерную классическую и современную музыку.

Е.П.: Слушай, так это потрясающе! Получается, что разные совершенно пути, разные люди, а пришли к одним интересам. Астафьев, значит, в молодости слушал блатные песни и всякую чушь, которую по радио передают, по черной тарелке, по радиоточке, Вася слушал «Серенаду Солнечной долины»[150]150
  «Серенада Солнечной долины» (англ. Sun Valley Serenade), 1941 г. Музыка Гленна Миллера.


[Закрыть] и Лундстрема, а под конец-то… То есть им было бы о чем поговорить.

А.К.: Но, в то же время, когда, бывало, в последние годы я его подвозил куда-нибудь и в машине включал джаз, какой-нибудь старый уже боп, всегда была одна и та же история: он оживлялся, вспоминал и начинал подпевать. Я чувствовал, как он… как он поймал кайф. А потом раз – и терял интерес, начинал скучать. Понимаешь? Ему было приятно вспомнить джазовые времена, но ему уже тесно было в джазе.

Е.П.: Когда я был у него в Вашингтоне, он меня привел в некий джазовый клуб, какую-то джазовую пивную… названия не помню… Он мне сказал, что однажды в этой пивной слышал самого Гиллеспи. Как ты думаешь, Гиллеспи мог там играть?

А.К.: Отчего же нет, мог и Гиллеспи[151]151
  Диззи Гиллеспи (англ. Dizzy Gillespie; 1917–1993), выдающийся джазовый трубач-виртуоз, вокалист, композитор, аранжировщик, руководитель ансамблей и оркестров, родоначальник современного импровизационного джаза (вместе с Чарли Паркером основал стиль бибоп).


[Закрыть]…

Е.П.: Вот, и Вася рассказывал: пришел он как-то в это заведение, а там все, как обычно, только великий Гиллеспи играет. Как на пластинке… Я был очарован этим рассказом, посидели мы, послушали музыку, потом поехали, и Васю мент американский оштрафовал. Вернее, хотел оштрафовать, но не оштрафовал. Он проехал на желтый свет, и мент ему говорит: «На желтый проехали, сэр». Вася: «Ну, проехал, что ж делать…» – «Пивком пахнет, – говорит мент – где пили?» Ну, Вася говорит, мол, там-то и называет эту джазовую пивную. «Джаз любите?» – говорит ему мент и отпускает, представляешь?

А.К.: Ничего себе, это в законопослушной Америке! А вообще отношение Васи к джазу – это отношение очень многих наших людей его и чуть более молодого поколения. Ну, его и моего поколения. Это отношение, во-первых, протестное, то есть джаз как символ протеста против советской системы, поскольку система не принимала джаз; во-вторых, это музыка, которая, при всем том, примиряла с жизнью, с жизнью вообще, очень жизнелюбивая музыка… Но и то, и другое – это живет в душе, пока душа еще молодая, пока она еще гуляет. А дальше, когда уже гуляние кончилось, когда уже все всерьез, когда душа уже к встрече с Господом готовится, тогда от этого отходишь… Вот Вася и полюбил симфоническую музыку.

Е.П.: Тем не менее он продолжает все-таки быть в джазовом космосе. Ну, дружить с Козловым, например…

А.К.: О нет, они просто дружили сорок лет – естественно, и продолжали дружить. Впрочем, мы с Васей однажды вместе ходили слушать Козлова в клуб, где он постоянно играл, провели прекрасный вечер…

Е.П.: Ты знаешь, мне пришла вот какая мысль сейчас: ведь во всем двадцатом веке, кроме Аксенова, немного было в литературе таких певцов джаза.

А.К.: А Керуак[152]152
  Джек Керуак (англ. Jack Kerouac; 1922–1969), американский писатель, поэт, важнейший представитель литературы «бит-поколения».


[Закрыть]?

Е.П.: Керуак… Керуак уже битник, все уже, это уже к року ближе…

А.К.: Да у него рассказ прямо так называется – «Ночь би-бопа»!

Е.П.: Ну, и король был в этом – Скотт Фицджеральд…

А.К.: Еще Кортасар. Его рассказ «Преследователь» о Чарли Паркере… И вообще он джазовым критиком был… Конечно, Борис Виан, он и сам на трубе играл… Пожалуй – все. И Аксенов в этом ряду единственный русский писатель.

Е.П.: Так что получается – Аксенов ввел джаз в русскую литературу. Например, через роман «Ожог».

А.К.: А в чем отличие его джазовой литературы от всякой другой, связанной с музыкой? В том, что есть литература о музыке, с музыкой как предметом изображения, а Вася писал джазовую литературу джазовым способом. У него именно джазовая литература, а не о джазе. У него джазовая проза, она звучит особым образом. Это очень существенно. Таких музыкальных, а не о музыке писателей вообще мало, не только в России – в России он точно один, – но таких писателей мало и где бы то ни было.

Е.П.: Я не знаю, в английской литературе есть?.. По-моему, нет.

А.К.: И при том, что литература Аксенова интонационно джазовая, а не только и не столько даже по теме, при этом в жизни его джаз был существенной темой. Я же сто раз рассказывал, как мы с ним познакомились в очереди за билетами на джазовый концерт… И потом я его стал таскать на концерты. Звонил – вот, мол, интересный сешн ожидается… И вот году в семьдесят восьмом… или девятом… собираемся мы с Васей ехать на большой концерт в рамках джазового московского фестиваля во дворце культуры «Москворечье». Это Каширка…

Е.П.: Знаменитое место.

А.К.: Встречаемся же мы таким образом: мы с женою моей Эллой выходим из газеты «Гудок», где оба работали, а «Гудок» тогда помещался вблизи улицы Герцена, она же Большая Никитская, идем по улице Станкевича, проходим мимо Храма Воскресения на Успенском Вражке, выходим к углу центрального телеграфа… И там стоит автомобиль писателя Аксенова, «ВАЗ-2104», универсал, и задние дверцы его не закрываются, поэтому связаны изнутри веревкой! И люди, которые сидят внутри, всю дорогу эту веревку должны держать и натягивать. То есть сзади натягивать веревку садятся моя жена и Васин сын Алеша, и вот в таком виде, с натянутой веревкой, мы едем долго, долго-долго до дворца «Москворечье». Там приезжаем, завязываем изнутри веревку, кое-как вылезаем все… Вот пожалуйста, концерт не запомнился абсолютно, а такая чисто джазовая поездка – на всю жизнь… Идем во дворец, у входа толпа, все знакомые, такое джазовое братство фанатиков. Леша Баташев[153]153
  Алексей Николаевич Баташев (р. 1934), старейшина джазовой критики, историк и активный популяризатор джаза, автор первой монографии «Советский джаз» (М., «Музыка», 1972).


[Закрыть], Гера Бахчиев, близнецы Фридманы, Саша Петров, последний «штатник»… И в этом братстве присутствует такая фронда, вот, примерно, как «нас много, нас, может быть, четверо», а тут тоже… ну, сотни две на Москву… Да. Не помню, кто именно играл, это был какой-то день фестиваля, где играли одни авангардисты, и мы от этого сверхавангардного джаза с Васей офигели и вышли в буфет. И сидим там, пьем фруктовую воду…

Е.П.: Ну, Вася понятно, он за рулем и вообще в завязке, а ты-то чего?

А.К.: Женя, кругом советская же власть, там больше ничего и не было!

Е.П.: А, правильно, я совсем уже…

А.К.: И в это время открывается дверь, выходят из зала Леша Аксенов с моей женой, которые терпеливо слушали авангард, и Леша твердо говорит: «Это больные люди» – про авангардистов. Вася хотел было с ним заспорить, но тут подходит к нам и Леша Козлов, тогда с длинными волосами, с длинной такой козлиной бородкой, и говорит неожиданно то же самое, собственно, что сказал и Лешка Аксенов, а именно: «Шарлатаны!» Тут уж не поспоришь, с самим-то Козловым. В этот момент нас троих сфотографировал известный джазовый фотограф-летописец Лучников, кажется, есть такая фотография…