Текст книги "Гуманистическая психотерапия. Преодоление бессмысленности жизни"

Смысл не только можно найти, его нужно найти. В этом поиске человек руководствуется совестью. Иными словами, совесть – это орган смысла. Он способен уловить уникальный, специфический смысл, сокрытый в каждом моменте. Совесть – это феномен, свойственный лишь человеку. Она настолько человечна, что составляет часть condition humaine и, как и все в жизни человека, несет печать бренности. Кроме того, совесть может повести человека по ложному пути. До последнего вздоха, до последней минуты своей жизни человек не знает, действительно ли он исполнил свое предназначение в жизни или он просто думал, что исполняет его – ignoramus et ignorabimus[12]12
  Не знаем и не узнаем (лат.). Прим. пер.


[Закрыть]. Со времен Петера Вуста мы знаем, что неведение и риск неразрывно связаны между собой. И пусть совесть так и оставит нас в неведении, удалось ли нам уловить и постигнуть смысл жизни, такое неведение все равно не избавляет нас от необходимости идти на риск – повиноваться голосу совести или хотя бы прислушиваться к нему.

Такое неведение предполагает не только риск, но и смирение. Ведь если даже на смертном одре нам не дано узнать, не заблуждался ли наш орган смысла, то есть наша совесть, значит, нам остается лишь смириться с тем, что прав был кто-то другой. Это не значит, что истины не существует. Истина всегда одна, но никто не может быть уверен в том, что именно он знает истину, а не кто-то другой. Так что смирение означает терпимость, а терпимость – это не равнодушие, ведь уважать инакомыслящего – не значит разделять его убеждения.

В наше время ощущение бессмысленности распространяется все шире. Воспитание сегодня – это не только передача знаний. Нужно учить человека прислушиваться к голосу совести, так чтобы он улавливал требования, исходящие от каждой ситуации. Сейчас, когда многие, кажется, уже позабыли о десяти заповедях, человеку нужно вернуть способность воспринять десять тысяч заповедей, зашифрованных в десяти тысячах ситуаций. Тогда он будет ощущать свою жизнь осмысленной и выработает иммунитет против конформизма и тоталитаризма, этих двух порождений экзистенциального вакуума. Лишь человек с пробужденной совестью устойчив, не склоняется к конформизму и не прогибается под тоталитаризм.

Сегодня воспитание больше, чем когда-либо, касается ответственности. Быть ответственным – значит быть избирательным, осторожным. Мы живем в обществе изобилия, в информационной перегрузке, во времена контрацепции. Если мы не хотим сгинуть в этом потоке тотальной вседозволенности, мы должны научиться различать, что существенно, а что нет, что имеет смысл, а что его не несет, а также то, за что можно брать на себя ответственность, а за что нет.

Итак, смысл всегда конкретен в конкретной ситуации. Это требование часа, и оно всегда адресовано конкретному человеку. И так же, как всякая ситуация неповторима, каждая личность уникальна. Каждый день, каждый час несет свой новый смысл, каждого человека ждет свой смысл. То есть существует смысл для каждого, и для каждого он особенный. Смысл, о котором мы говорим, меняется в зависимости от человека и ситуации. При этом он есть всегда. Нет ситуации, в которой жизнь отказала бы нам в смысловой возможности, и нет человека, для которого она не имела бы задачи. Возможность осуществления конкретного смысла дается лишь однажды, и есть только одна личность, которая может ее осуществить. Можно обратиться к публикациям таких авторов, как Браун, Кашиани, Крамбо, Дансар, Дурлак, Кратохвиль, Лукас, Лансфорд, Мейсон, Мейер, Мерфи, Планова, Попельски, Ричмонд, Робертс, Рух, Салли, Смит, Ярнелл и Ягнг, и убедиться, что возможность найти в жизни смысл присутствует в любом случае, несмотря на гендерную принадлежность, интеллектуальные способности, образованность, на приверженность к какой-то религии или религиозность в принципе[13]13
  Для нас это не удивительно, ведь мы придерживаемся мнения, что, даже если человек не исповедует какую-то религию осознанно, он все же может быть религиозным подсознательно, то есть в самом широком смысле слова, о котором говорили Альберт Эйнштейн, Пауль Тиллих и Людвиг Витгенштейн.


[Закрыть]. Было доказано, что поиском смысла могут заниматься люди разного склада вне независимости от их окружения.

Ни один психиатр, психотерапевт (и логотерапевт) не скажет пациенту, в чем заключается смысл, но все они могут дать ему понять, что этот смысл существует. Более того, жизнь сохраняет его при всех условиях и обстоятельствах именно благодаря возможности найти последний смысл в страдании. Если мы проведем феноменологический анализ непосредственного, подлинного опыта самого простого, среднестатистического человека с улицы и переведем его на язык науки, то сможем убедиться, что любой человек не только стремится найти смысл жизни вследствие воли к смыслу, но и находит его, причем тремя путями. В первую очередь он видит смысл в том, чтобы что-то делать или создавать. Кроме того, он усматривает смысл в том, чтобы что-то переживать, кого-то любить. Но даже в безнадежной ситуации, в которой он оказывается беспомощным, в определенных обстоятельствах он способен увидеть смысл. Все зависит от его позиции и установки, с которыми он встречает свою необратимую и неизбежную судьбу. Только его позиция и установка позволяют ему засвидетельствовать то, на что способен лишь человек: превратить страдание на человеческом уровне в достижение, трансформировать его. Студент-медик из США, о письме которого я упоминал ранее, поделился следующим: «Не так давно я потерял своего лучшего друга, который не видел смысла в жизни. Сегодня я знаю, что мог бы помочь ему, используя логотерапию. Но его уже с нами нет. Его смерть всегда будет служить мне напоминанием, и я буду поддерживать тех, кто находится в беде. Я думаю, что более глубокой мотивации для меня не существует. Несмотря на мою скорбь по другу, несмотря на то что я тоже виноват в его смерти, я уверен, что его жизнь (теперь уже смерть) несет огромный смысл. Если я когда-нибудь осмелюсь стать врачом и со всей ответственностью буду исполнять свой долг, значит, его смерть была не напрасна. Более всего на свете я хочу одного: чтобы такой трагедии ни с кем больше не повторилось».

Не существует действительно бессмысленной жизненной ситуации. Аспекты человеческой жизни, которые кажутся негативными, в особенности трагическая триада (страдание, вина и смерть), можно превратить в нечто положительное, в достижение, если подойти к ним с правильной позицией и установкой.

Мы регулярно сталкиваемся с экзистенциальным вакуумом. И это происходит в обществе изобилия, в котором не осталось никаких неудовлетворенных потребностей, названных Маслоу основными. Это обусловлено тем, что удовлетворяются лишь потребности, но не воля к смыслу. Один американский студент писал мне следующее: «Мне 22 года. У меня высшее образование, шикарная машина, я финансово независим и всего, что связано с сексом и престижем, более чем достаточно. Но мне не дает покоя вопрос, в чем смысл всего этого».

В обществе изобилия царит избыток свободного времени, которое хоть и должно предоставлять возможности для наполнения жизни смыслом, но в действительности лишь усугубляет разрастание экзистенциального вакуума. Нам, психиатрам, известно это по так называемому воскресному неврозу. С ним мы встречаемся все чаще. Вот почему Джерри Мэндел утверждает: «Техника избавила нас от необходимости прилагать усилия для борьбы за существование. Мы создали общество всеобщего благоденствия, в котором человеку не нужно сильно напрягаться, чтобы выживать. И если когда-нибудь дойдет до того, что благодаря технике 15 процентов трудоспособного населения США смогут покрывать потребности всей нации, мы столкнемся с двумя проблемами: кто же войдет в эти работающие 15 процентов и что все остальные будут делать со свободным временем и потерей смысла жизни? Возможно, логотерапия сможет дать Америке следующего столетия больше, чем она уже дала Америке нынешней».

К сожалению, проблема, с которой мы сталкиваемся здесь и сейчас, иная. К избытку свободного времени нередко приводит безработица. В 1933 году я описал типичный невроз безработицы. Без работы жизнь казалась людям бессмысленной, а себя они считали бесполезными. Самым удручающим была для них не сама безработица, а ощущение бессмысленности. Не пособием единым жив человек.

Сегодняшний экономический кризис, в отличие от 1930-х годов, связан с источниками энергии. К своему ужасу, мы обнаружили, что они иссякаемы. Смею надеяться, что меня не сочтут фривольным, если я скажу, что энергетический кризис и сопутствующий ему экономический спад – большой шанс для нашей фрустрированной воли к смыслу. У нас есть шанс опомниться. В эпоху общества изобилия у большинства людей было достаточно средств к существованию, но многие люди не знали его цели. Сегодня же может произойти сдвиг акцента со средств к существованию на его цель, то есть на жизненный смысл. И, в отличие от источников энергии, смысл неиссякаем и существует везде.

Что дает нам право утверждать, что жизнь никогда и ни для кого не перестает иметь смысл? Дело в том, что человек в состоянии даже безвыходную ситуацию превратить в достижение. Поэтому страдание дает нам еще одну возможность смысла. Конечно, речь идет только о неустранимом и неизбежном страдании, о ситуации, которую нельзя отвратить. Как врач я в первую очередь думаю о неизлечимых болезнях, например о неоперабельной опухоли.

Исполняя смысл, человек раскрывает себя. Осуществляя смысл в страдании, мы раскрываем самое человечное в человеке, мы развиваемся, растем над собой. Именно там, где мы беспомощны и теряем надежду в том смысле, что не можем изменить ситуацию, нас призывают изменить самих себя. Никто не выразил это лучше, чем Иегуда Бэкон, который в детстве пережил Освенцим и впоследствии страдал навязчивыми идеями: «Когда я видел торжественные похороны с великолепным гробом и музыкой, я смеялся. Они с ума сошли? Устраивать такое из-за какого-то трупа? Когда я ходил на концерты или в театр, мне приходилось считать в уме, сколько времени потребуется, чтобы отравить газом всех людей, которые там собрались, и сколько одежды, золотых зубов и мешком с волосами от них останется». Иегуда Бэкон спрашивал себя, какой смысл имели все те годы, которые он провел в Освенциме: «Будучи парнишкой, я думал, что расскажу миру обо всем, что увидел в Освенциме, – в надежде, что мир изменится. Но мир не стал другим и ничего не захотел знать об Освенциме. Только потом я действительно понял, в чем состоит смысл страдания. Страдание имеет смысл, если меняешься ты сам».

Возвращение к гуманистической психотерапии

[14]14
  Текст основан на лекциях, прочитанных в 1957 году в рамках «академических недель» в Зальцбурге по приглашению дирекции.


[Закрыть]

Фрейд, Адлер и Юнг

Не вызывает никаких сомнений, что Зигмунд Фрейд (1856–1939) и есть тот самый великий первопроходец в психотерапии и та самая гениальная личность. Если бы меня попросили изложить учение Фрейда в двух словах, я бы сформулировал так: его заслуга в том, что он поставил вопрос о смысле. И ее не преуменьшает то, что Фрейд задался этим вопросом не так, как делаем это сегодня мы, и не ответил на него. Фрейд мыслил в духе того времени и находился под его влиянием. Во-первых, в материальном отношении он оставался заложником жеманной культуры Викторианской эпохи, которая, с одной стороны, была щепетильной в сексуальном отношении, с другой – похотливой. Во-вторых, в формальном отношении в основе его идей лежала механистическая модель, которая ни в коей мере не станет более приемлемой, если приписать ей эвфемизм «динамическая».

Фрейду было особенно важно трактовать смысл невротических симптомов, что заставило его прорваться в бессознательную сферу души и открыть таким образом целое измерение психического бытия человека. То, что мы, в свою очередь, смогли внутри области бессознательного разглядеть нечто большее, чем влечения и инстинкты, то, что мы, выйдя за рамки бессознательной инстинктивности, смогли выявить бессознательную духовность и даже бессознательную веру[15]15
  Frankl V. E. Der unbewußte Gott. München: Kösel-Verlag, 1979.


[Закрыть], – это уже новый лист, который ни в коей мере не перекрывает историческое значение трудов и учения Фрейда.

То, что смысл невротических симптомов для Фрейда был бессознательным, означало не то, что он являлся забытым, а то, что он был вытеснен в подсознание, то есть речь шла о чем-то ставшем бессознательным, сделанным таковым из-за неприятия. Мы имеем в виду содержание, которое могло стать для человеческого сознания неприятным в условиях жеманной Викторианской эпохи. Нет ничего удивительного в том, что в те ханжеские времена пациент вытеснял в первую очередь сексуальность, но нам не стоит забывать, что для психоанализа понятие сексуальности более широкое, чем генитальная сфера, но более узкое, чем понятие либидо, которое ввел в психологию Фрейд.

Для психоанализа невроз в конечном счете сводится к компромиссу между конфликтующими влечениями или между притязаниями различных интрапсихических инстанций: «оно», «я» и «сверх-я». Компромисс, по сути, также и то, что Фрейд называл оговорками, а также сновидения. Приведу пару примеров оговорок. Бывший национал-социалист говорит, что в клинике с печальной репутацией, в которой регулярно проводилась эвтаназия, пациентов умерщвляют, а не размещают[16]16
  Игра слов на немецком: «умерщвляют» – umgebracht, «размещают» – untergebracht. Прим. пер.


[Закрыть]. Я был свидетелем, как один социалист в своей речи вместо «предохранение от нежелательной беременности» сказал «предохранение от злого рока»[17]17
  «Предохранение от нежелательной беременности» – Empfängnisverhütung, «предохранение от злого рока» – Verhängnisverhütung (нем.). Прим. пер.


[Закрыть]. В таких случаях мы видим, что наружу прорывается содержание, которое пало жертвой вытеснения или в какой-то мере ему подверглось.

Что касается снов, речь идет о компромиссе вследствие так называемой цензуры сновидений. Макс Шелер был первым, кто указал на слабое место психоанализа, а именно на логическое противоречие этого понятия: инстанция, которая вытесняет, сублимирует и накладывает цензуру, не может быть сведена к влечениям, которые сами представляют собой объект вытеснения и потому не могут являться их субъектом. Своим слушателям на лекциях я обычно объясняю это так: еще ни разу река не создала собственную плотину.

Однако мы можем говорить о сужении поля зрения психоанализа не только в отношении генеалогии морали, то есть ее сводимости к вытеснению влечений, но и в отношении принципа телеологии[18]18
  Телеология – онтологическое учение, которое объясняет развитие мира с помощью конечных причин и целей; принцип целесообразности, источником которого может быть Бог, а также природа. Прим. пер.


[Закрыть], который властвует над психикой человека, ведь, согласно психоаналитической теории, принципу гомеостаза, заимствованному у биологии, подчиняется вся природа, а также культура человека. В итоге это означает, что человеку важно и нужно лишь «справляться с определенным объемом внутренних и внешних раздражителей, с которыми он сталкивается, и устранять возбуждение», а «душевный аппарат предназначен для выполнения этой функции»[19]19
  Freud S. Gesammelte Werke. Bd. XI. S. 370.


[Закрыть]. «Согласно Фрейду, принцип жизнедеятельности основывается на гомеостазе, это значит, что он объясняет всякие действия через необходимость восстановления баланса. И все же основанное на физике того времени предположение Фрейда, что первичные стремления живого существа сводятся к снятию напряжения, просто не соответствуют действительности. Рост и размножение – это процессы, которые противоречат теории, основанной на принципе гомеостаза»[20]20
  Bühler Ch. Psychologische Rundschau. 1956. Bd. VIII/1.


[Закрыть]. Итак, если принцип гомеостаза не главный в биологическом измерении, то в психологическом и ноологическом тем более.

«Человек “творящий” создает что-то в реальности, которая воспринимается позитивно, тогда как человек приспосабливающийся и стремящийся к поддержанию гомеостаза воспринимает ее негативно» (там же. Гордон Олпорт также выразил свою критику в дискуссии о принципе гомеостаза: «Мотивацию рассматривают как состояние напряжения, которое вынуждает нас к поиску равновесия, спокойствия, адаптации, удовлетворения и гомеостаза. В рамках такого представления о человеке личность – это не более чем инструмент для снятия всякого вида напряженности. Конечно, такая теория отлично сочетается с лежащим в основе всякого эмпиризма представлением, что человек с самого начала пассивное существо, которое только принимает сигналы извне и на них реагирует. И это так, покуда мы имеем дело с оппортунизмом, но это ни в коем случае не может быть так, если мы считаем, что для сути человеческих стремлений важно не снятие напряжение, а, наоборот, его поддержание».

Альфред Адлер (1870–1937), в отличие от Зигмунда Фрейда, вышел далеко за рамки психологического и обратил внимание на такой биологический фактор, как неполноценность органа. Будучи соматическим фактором, он ведет к ощущению неполноценности, которое является психической реакцией не только на неполноценность органа, но и на ощущение своей слабости, болезненности и непривлекательности. Чувство неполноценности, в свою очередь, требует компенсации в рамках общества, для психики это проявляется в чувстве общности (здесь, помимо биологического фактора, свою роль играет также социальный фактор).

Неврозы, согласно теории индивидуальной психологии, обусловлены стремлением к компенсации или гиперкомпенсации чувства неполноценности вне коллектива. В то время как petitio principii[21]21
  Логическая ошибка (лат.). Прим. пер.


[Закрыть] психоанализа заключается в том, что влечения вытесняют сами себя, индивидуальная психология Адлера пытается нас убедить, что именно социальные факторы определяют позицию и установку человека по отношению к самому обществу: его окружение, воспитание, семья.

Говоря о Карле Густаве Юнге (1875–1961) и его аналитической психологии, невозможно переоценить его заслуги, ведь он осмелился определить невроз как «страдание души, не нашедшей смысла» еще в самом начале двадцатого века. Тем сильнее соблазн поддаться психологизму, которым пронизана аналитическая психология Юнга. Заслуга выявления у Юнга психологизма принадлежит Виктору фон Гебзаттелю, который в своей книге Christentum und Humanismus («Христианство и гуманизм»)[22]22
  Von Gebsattel V. E. Christentum und Humanismus. Stuttgart, 1947.


[Закрыть] рассматривал личность как надпсихологическую инстанцию, отсутствующую в юнгианском представлении о человеке. Только она способна наводить порядок в хаосе подсознательных религиозных мотивов и внутреннего опыта, который она отвергает или принимает, ориентируясь по своим меркам. В юнгианском представлении о человеке отсутствует инстанция, которая принимала бы решения в отношении порождений бессознательного. Тогда готовность принять Бога – это не вопрос веры. «Ведь это психологизм! – подытоживает свои рассуждения Гебзаттель. – Тогда с таким же правом можно утверждать, что человек, назвавший слона маргариткой, может считаться ботаником»[23]23
  Von Gebsattel V. E. Christentum und Humanismus. Stuttgart, 1947. S. 36.


[Закрыть].

Критику юнгианской психологии высказывает также Шмид, упрекая ее в том, что она превратилась в религию. Архетипы стали новыми божествами. Только относительно них жизнь может иметь смысл. Таким образом, в результате своих метафизических исканий человек замыкается на себе самом, а его психика – этакий современный Олимп, населенный божествами-архетипами. Индивидуальная психотерапия становится сакральным действом, а индивидуальная психология – мировоззрением. Вместе с Гансом Йоргом Вайтбрехтом мы «с удивлением задаемся вопросом, как возможно, чтобы теологи не обратили внимания на такое настойчивое стремление заключить всякую трансцендентность в рамки психологической имманентности и сами могут быть убежденными последователями Юнга». Трансцендентность даже заключается в рамки биологической имманентности: «Архетипы наследуются вместе со структурой мозга, являются ее психическим аспектом»[24]24
  Jung C. G. Seelenprobleme der Gegenwart. Bd. 3. Zürich, 1946. S. 179.


[Закрыть].

Более того, Юнг с триумфом заявляет, что двум американским исследователям «путем стимуляции ствола мозга удалось вызвать у испытуемого зрительную галлюцинацию архетипической формы», представляющую собой один из «символов мандалы», которые, как давно предполагал Юнг, «локализуются именно в мозговом стволе». «Если догадка о такой локализации этого архетипа подтвердится в ходе дальнейших экспериментов, то мы получим еще одно доказательство того, что патогенный комплекс способен самопроизвольно распадаться под воздействием специфического токсина, а деструктивный процесс можно будет трактовать как своего рода ошибочную биологическую защитную реакцию». Не стоит забывать о том, что, к примеру, Медард Босс назвал архетип «изолированным, гипостазированным и абстрактным понятием».

Было бы ошибкой полагать, что о правомерности теории динамического психологизма можно судить по результатам терапии, то есть ex juvantibus[25]25
  По лечебному эффекту (лат.). Прим. пер.


[Закрыть]. Нам давно известно, что в области психотерапии традиционное преклонение перед фактами и показателями эффективности себя изжило. Мы уже не можем просто так следовать заповеди «По делам судите их». Независимо от психотерапевтического подхода среднестатистический показатель полностью или в значительной степени излечившихся пациентов, согласно данным Карузо и Урбана, Апелля, а также Ламона, Мейерса и Харви, колеблется в пределах от 45 до 65 процентов. Лишь в исключительных случаях – например, в психотерапевтической амбулатории под руководством Евы Нибауэр, где применяются принципы логотерапии, – этот показатель достигает 75 процентов. Более того, Б. Стоквис, практикующий комбинированный подход к лечению, смог показать, что результаты применения методов вскрывающей и поддерживающей психотерапии были одинаково хороши. Нам известно, что нет никакой связи между показателем частоты случаев стойкой ремиссии и типом психотерапевтических методов; разница лишь в сроках лечения. Кроме того, следует отметить, что в ходе тестирования, проведенного в одной иностранной психотерапевтической клинике, среди больных, которые стояли в очереди на лечение, то есть еще не проходили его, объективные признаки улучшения состояния обнаруживались гораздо чаще, чем у тех, кто уже проходил лечение. Кому в этой связи не придет на ум указание фон Шальтенбранда, что терапевтические меры против рассеянного склероза, если они не приводят к улучшению в определенном проценте случаев, а именно в проценте, соответствующем тенденции заболевания к спонтанной ремиссии, уже равносильны причинению пациенту вреда?

Все это можно понять, лишь дистанцировавшись от этиологического предрассудка, будто психотерапия, в особенности психоанализ, работает не в смысле неспецифической терапии, а терапии каузальной; однако все те комплексы, конфликты и травмы, которые так часто принимают за причину заболеваний и вскрытием которых психотерапия так успешно занимается с помощью своих разоблачающих методов, не так уж патогенны, как предполагают. Мои сотрудники составили произвольную выборку историй болезни пациентов, проходивших лечение в нашем неврологическом отделении, а также произвольную выборку историй болезни пациентов психотерапевтической амбулатории, затем сопоставили их и показали, что нашим пациентам пришлось столкнуться с гораздо большим количеством комплексов, конфликтов и психических травм, и мы объясняем это тем, что учитывается весь груз дополнительных проблем, с которыми сталкиваются пациенты с неврологическими заболеваниями. Так или иначе, о том, что эти комплексы, конфликты и травмы действительно патогенны, не может быть и речи, потому что они встречаются повсеместно.

То, что принято считать патогенным, на самом деле патогномично, то есть не столько причина, сколько признак заболевания. Когда в рамках сбора анамнеза на поверхность выходят конфликты, комплексы и травмы, во многом это похоже на ситуацию с рифом, который становится видимым при отливе. Риф не причина возникновения отлива, при отливе он лишь становится видимым. Аналогичным образом анализ экфорирует, проявляет комплексы, которые, по сути, представляют собой симптомы невроза, признаки болезни. То, что в случаях конфликтов и травм речь идет о чрезмерной нагрузке, то есть, по определению Селье, о стрессе, дает нам весомый повод остерегаться распространенного заблуждения, что якобы только чрезмерная нагрузка патогенна, но не ее резкое снятие. Нагрузка, пока она дозирована и выражается, скажем, в том, что человек занят задачей, предъявляющей к нему определенные требования, может быть антипатогенной. Больше стресса, чем было в Освенциме, едва ли можно себе представить, но именно там психосоматические заболевания, которые, как считается, вызывают стресс, практически не встречались.

Дело не только в том, что комплексы не патогенны сами по себе, но и в том, что они могут быть ятрогенными. Например, Эмиль Гутхейль и Ян Эренвальд показали, что пациенты фрейдистов видят сны, связанные с эдиповым комплексом, а у пациентов, которых лечат по методу Адлера или Юнга, во сне фигурируют конфликты на почве борьбы за власть или архетипы. Мы не можем более полагаться на трактование сновидений. Как заявляют некоторые выдающиеся психоаналитики, сны часто «идут навстречу» лечащему врачу, то есть его методу трактования. «Если психоанализ оказывает терапевтический эффект, во многом это происходит за счет терапии внушения. Пациент не понимает, как проводимые врачом поиски вытесненных комплексов могут ему помочь, если ему не объяснят цель этого процесса, а объяснение он получает благодаря большой популярности основных понятий психоанализа. Следовательно, пациент, который отправился на сеанс психоанализа, уже доказал, что он увлечен его идеями и в нем уже присутствует соответствующее ожидание, имеющее аутосуггестивное действие»[26]26
  Berze J. Psychotherapie von Vernunft zu Vernunft, Festschrift zum 70. Geburtstag von Prof. Dr. Otto Pötzl / herausgegeben von Prof. Dr. H. J. Urban. Innsbruck, 1949.


[Закрыть]. «Процесс суггестии начинается еще до беседы, – подмечает М. Пфланц. – А понимание того, что почти в любой терапии в той или иной мере присутствует внушение, о котором говорил еще Стоквис, возможно, устранит предвзятость, с которой к нему относятся».

Помимо фактора внушения, свою роль играет также возможность выговориться: именно она дает пациенту чувство облегчения. Нам легче переносить не только разделенное горе, но и страдание, которым мы просто поделились, о котором рассказали. Если на этот счет нужны доказательства, то его хорошо иллюстрирует следующая история. Однажды ко мне обратилась американская студентка, которая хотела поведать мне о своем страдании. Она говорила на таком яром сленге, что я не мог понять ни слова, хотя очень старался. Она продолжала изливать мне душу, и я, дабы она не заметила мое смущение, направил ее к моему американскому коллеге под предлогом того, что ей нужно сделать электрокардиограмму, и назначил ей прием на другой день. Однако она не пошла к коллеге и ко мне тоже не вернулась. Мы столкнулись с ней как-то на улице, и выяснилось, что той встречи со мной ей оказалось достаточно, чтобы разобраться с ее конфликтной ситуацией. И по сей день я понятия не имею, что привело ее ко мне!

Принято думать, что психоанализ способствует изменению динамики аффективных процессов и преобразованию энергии влечений, но в действительности если психоаналитикам и удается достичь успеха в лечении, то только благодаря тому, что под влиянием психоанализа у пациента происходит экзистенциальная перестройка. Без опасения перед громкими словами можно сказать, что движущая сила лечебного процесса в психоанализе – встреча человека с человеком. Даже так называемый перенос – это всего лишь особое средство для такой встречи, поэтому мы можем понять Роттхауса, который не считает перенос обязательным условием психотерапии. Очевидно, что экзистенциальная перестройка (которой своими методами стремится достичь экзистенциальный анализ) как таковая, как экзистенциальная, так же как и так называемый перенос, выходит за рамки чисто интеллектуальных, рациональных процессов, затрагивает эмоциональную основу в человеке, то есть запускает процесс в человеке, меняющий его в целом. Менее очевидным может быть то, почему экзистенциальная перестройка не может входить в состав техник или методов. Для нас уже не секрет, что метод, который использует психотерапевт, не главное. Важно построение человеческих взаимоотношений между врачом и пациентом. Известно немало случаев, которые показывают, что именно отказ от позиции стороннего наблюдателя и установки на дистанцирование производит на пациента впечатление и в принципе делает возможным лечение. Мне кажется, что пора пробудиться от полувекового сна, в котором грезили о механике души и технике по ее исцелению, иными словами, о толковании психики на основании механики и лечении душевных проблем с позиции техницизма.