Текст книги "Удивительные дети (сборник)"

Виктор Голявкин
Удивительные дети

© Голявкин В. В., наследники, текст, рисунки, 1972

© Оформление. АО «Издательство «Детская литература», 2017

* * *

Ты приходи к нам, приходи
Повесть

Вечер

Блестит озеро.

Солнце ушло за деревья.

Спокойно стоят камыши.

Всё озеро в чёрных чёрточках. Это лодки, а в них рыбаки.

Бегут к дороге телята, становятся в ряд и смотрят на нас.

Сидят две собаки и смотрят на нас.

Бегут к нам вприпрыжку мальчишки.

Грузовик наш поднял много пыли, и она оседает постепенно.

Я вижу деревню, лес, озеро.

Из дома выходит хозяин с бородкой, в старой морской фуражке.

– Здравия желаем жильцам, – говорит он, – вечерок что надо, рыбка ловится, ветра нет, понюхайте-ка воздух, понюхайте… – Он громко нюхает воздух. Трясёт всем нам руки.

– Пыли много, – говорит мама, – ужасно много пыли!

– Так это ваша пыль и есть, – говорит хозяин.

– Дорога у вас пыльная, – говорит мама.

– А воздух-то какой!

Всё больше и больше темнеет.

Наш дом – верхние комнаты.

Мы с мамой несём наши вещи.

Я поднимаюсь по лестнице и всё время нюхаю воздух.

– Жаль, что отцу не дали отпуск, – говорит мама.

– Такой воздух! – говорю я.

Мы с мамой стоим в новой комнате.

– Вот здесь мы будем жить лето, – говорит мама.

Утро

Я умывался под лестницей из умывальника, а хозяин Матвей Савельич стоял рядом со мной:

– Лей, лей! Всем хватит воды, а не хватит – вон из колодца ещё возьмите, в чём дело!

Я вовсю лил.

– Ну как? Хорошо? Мойся, мойся! Вода хороша! У меня колодец очень хороший. Сам рыл. Сам копал. Только у Ямщиковых такой колодец да у меня. А у других это разве колодцы?

– А что у других?

– А ты погляди.

– Схожу погляжу…

– И сходи. И мамашу возьми.

…А какое было утро!

Солнце поднималось из-за озера. И опять всё озеро было в чёрточках. А посреди озера серебристая полоса. От солнца. Деревья слегка покачивались, и полоса на озере становилась извилистой. Совсем рядом заиграл пионерский горн.

– У кого вода, а у кого бурда, – сказал Матвей Савельич.

Я вышел за калитку.

За калиткой

За калиткой стоял малыш и плакал. А рядом с ним стояла бабушка.

Малыш повторял:

– Я хочу черпалку!

– Нету черпалки, – отвечала бабушка.

– Давай черпалку! – орал малыш.

– Что это за черпалка такая? – спросил я.

Малыш посмотрел на меня и сказал:

– Давай черпалку!

– Неужели ты не видишь, Мишенька, что у него нет черпалки? – сказала бабушка.

Он опять посмотрел на меня.

Я показал ему руки – вот, мол, нет у меня черпалки.

Он замолчал. Потом крикнул:

– Давай черпалку!

– Господи, – вздохнула бабушка, – чуть свет вставать зарядил. Возьми я ему раз да скажи: «Куплю я тебе, Мишенька, черпалку, если ты курицу съешь». А что это за черпалка такая и сама не знаю. Просто так сказала ему, чтоб он курицу съел. Вроде бы в какой-то сказке я ему про эту черпалку читала. Ну, он курицу съел и сейчас же говорит: «Давай теперь черпалку!» А откуда я её возьму? И что это за оказия такая, и что это за диковина такая, эта самая черпалка… И лодки ему показываю, и дровишки, и шишки, и чего только я ему ни показываю, а он знай про «черпалку» твердит…

Я говорю:

– Где-то видел я, продавали в магазине игрушечную землечерпалку. Шесть рублей, кажется, стоит. Вот бы такую землечерпалку купить ему за то, что он курицу съел…

Бабушка обрадовалась и говорит:

– Нужно отцу сказать, чтобы он купил ему черпалку, спасибо тебе большое, не знаю даже, как и благодарить…

– Да что вы, – говорю, – пустяки какие, я просто видел эту черпалку, если не ошибаюсь, на Литейном проспекте, в одной витрине какого-то детского магазина; любопытная, думаю, штука была бы для малышей. Я-то сам из этого возраста вышел…

– Непременно отцу скажу, – говорит бабушка, – непременно отцу доложу про это моё спасение… Сыну-то он своему не пожалеет, а меня спасёт от этого форменного мучения. Заходи к нам, мы вон напротив, спасибо тебе, сынок…

Она ушла довольная, а я стал думать, с кем бы мне ещё познакомиться. С каким-нибудь мальчишкой бы познакомиться. Вот ведь сейчас с ними познакомился…

Походил по деревне.

Ходил, ходил, зашёл домой, позавтракал и опять за калитку вышел.

На озере

Орал малыш. Просил черпалку.

Если он так всё время будет черпалку просить, с ума сойти можно. Как они терпят! Купили бы ему какую-нибудь черпалку или вовсе бы ему не обещали…

Я спускался к озеру, и малыша уже не было слышно.

Пили воду коровы.

Мне стало скучно.

Неужели вот так я и буду ходить каждый день по деревне да вдоль озера, а дальше что? Конечно, я могу купаться, кто-нибудь меня на лодке покатает, и рыбу лови себе, пожалуйста, сколько хочешь, всё это так. Но должны же ведь быть у меня какие-то друзья, приятели, не могу же я без них…

Но где их взять?

Не могу же я их вот так, сразу, взять и найти.

Вдруг я этого мальчишку увидел и ужасно обрадовался. Он стоял в камышах, и сначала я не понял, чего он там стоит, а потом понял: он там рыбу ловит.

Удочка у него была длиннющая, я сначала удочку увидел, а потом его.

Я сел на траву и смотрю. При мне он две рыбы поймал. Никак я сначала не мог понять, куда он их кладёт, а потом понял: он их за пазуху кладёт!

Он поймал третью рыбу и тоже – за пазуху. Я сейчас же представил себе, сколько у него там за пазухой этих рыб, как они там прыгают и щекотят ему живот.

Вот почему он всё время ёжился и корчился!

Я сидел и ждал, когда он кончит ловить, выйдет из своих камышей и покажет мне рыб.

Но он всё ловил.

Я окликнул его.

Нет, он не слышал меня или он не хотел меня слышать. Он стоял ко мне боком, и я видел его оттопыренную майку с рыбами, его какое-то суровое лицо в веснушках, и опять стало мне скучно.

Он так был занят своей рыбой!

Он, наверное, весь день может так стоять в воде со своей удочкой, не видя ничего, не слыша…

Пробежали ребята с мячом.

Я бы за ними с удовольствием побежал, да только что они подумают, если я вдруг за ними побегу?

Я встал. Пошёл вдоль берега.

А этот! Тоже мне! Рыбак! Я бы никогда не стал за пазуху рыб запихивать. Разве настоящий рыбак за пазуху рыб запихивает? А ещё не отвечает!

В лесу

Я свернул в лес.

Как вдруг из-за дерева выскакивает мальчишка, хватает меня за рукав и кричит:

– Всё!

Я сначала немножко испугался: странно всё-таки. А потом – ничего, вижу – стоит он и дышит тяжело, словно бежал долго.

– Ты чего, – говорю, – до меня дотрагиваешься?

– А кто ты такой? – говорит. – Что, до тебя дотрагиваться нельзя?

– А ты кто такой? – спрашиваю.

– Да ты кто, сумасшедший или кто? – это он мне говорит.

– Это ты, – говорю, – сумасшедший, по всему видно: ни с того ни с сего вдруг выскакивает, дотрагивается…

– Ишь ты какой! – говорит. – А как же я с тебя погоны буду срывать? Или у тебя их уже сорвали?

– Какие погоны? – Если и вправду он из какого-нибудь сумасшедшего дома сбежал? Возьмёт да укусит, да мало ли что…

А он орёт:

– Да ты что, с луны свалился?

– Кто из нас с луны свалился, это ещё неизвестно, скорей всего, это ты с луны свалился…

Он хлопнул в ладоши, подпрыгнул и как заорёт:

– Ха! Вот фрукт!

«Ну, – думаю, – не иначе. Вылитый сумасшедший!» Вижу, у него на плечах по листику. Нормальный человек, сами понимаете, ни с того ни с сего не будет себе на плечи листики цеплять… Как бы от него спокойненько уйти?..

А он:

– Ты скажи, я тебя запятнал? Не будешь потом говорить, что я тебя не запятнал?

– Чего? – говорю.

Он опять хлопнул в ладоши, подпрыгнул и как заорёт:

– Ха! Вот фрукт!

Я хотел убежать. Я всё время от него отодвигался, а он ко мне придвигался. Мне даже страшно стало. Тем более он повторял:

– Не говори потом, что я тебя не запятнал…

Я всё думал, как бы сбежать, но тут вдруг выскакивают ещё несколько таких же сумасшедших, а этот сумасшедший орёт:

– Хватай его, ребята!

Эти новые сумасшедшие остановились, и один говорит:

– Да это не наш, ребята!

«Не хватает, – думаю, – ещё „вашим“ быть! Этого ещё недоставало! Но в то же время, если они меня не своим признают, мало ли что им в голову придёт… Хотели же они меня хватать…»

Один говорит:

– В том-то и дело, что не наш. Наш был бы – так незачем было бы его и хватать!

Я перепугался и говорю:

– Я ваш, ребята…

Один из сумасшедших говорит:

– Смотрите, ребята, чтобы не сбежал, вон он как дурака валяет…

Тот первый сумасшедший говорит:

– А если ты наш, так чего же ты тогда сразу не сказал?

– А вы, – говорю, – меня не спрашивали, я и не сказал. Я никогда ничего не говорю, если меня не спрашивают. У меня привычка такая… Когда меня в классе не спрашивают…

Один из них говорит:

– Ты брось нам тут про свой класс рассказывать, ты нам лучше скажи, белый ты или синий?

Другой говорит:

– Да что вы, ребята, не видите, он не из нашего лагеря, у него погон даже нету!

Тот первый сумасшедший говорит:

– Как – не из нашего? Ты не из лагеря?

– Из какого лагеря?

– Из пионерского, – говорят, – из какого же ещё!

Тут только я догадался, что это игра у них идёт и они меня за противника приняли. Они тоже поняли, что недоразумение произошло, и мы стали смеяться.

Мой первый знакомый говорит:

– Я его запятнал, а он огрызается. «Чего бы это, – думаю, – он огрызается, нечестно играет?..» А он, оказывается, вовсе не играет…

– А я-то думал, вы сумасшедшие, – говорю.

Им это не понравилось, они и смеяться перестали.

– Сейчас-то я не думаю, – говорю, – это я сначала подумал.

Опять стали смеяться, рассуждать по этому поводу, какие сумасшедшие бывают и прочее, а мой первый знакомый говорит:

– Ты извини меня, так всё получилось. Давай-ка познакомимся: меня Санькой звать.

– Давай, – говорю, – познакомимся. Меня Лялькой звать…

– Это ты правда или шутишь?

– Имя это, конечно, девчоночье, – говорю, – я знаю, и ты тоже знаешь, да и все знают, только не я же виноват, что родители меня Лялькой зовут…

Они все сочувственно молчали и кивали головами, будто со мной какое несчастье произошло, а я продолжал:

– Мама моя пошла и назвала меня Русланом, а отец как услышал, стал скандалить: он меня Сашей хотел назвать, в честь своего брата, героя Гражданской войны. «Не потерплю, – говорит, – чтобы моего сына таким именем звали! Не хватает ещё, чтобы его Рогдаем называли…» Мама ему говорит, что это имя старинное, былинное, так отец совсем разошёлся. «Какие-то допотопные имена, – говорит, – никакой современности и далеки от революции; в таком случае как звали мы его Лялькой, так и будем звать».

Санька говорит:

– Ерунда, подумаешь! Ничего в этом страшного, я считаю, нет. Хуже, когда вырастешь. К примеру, станешь маршалом… Как же тут можно Лялькой называться – ума не приложу…

– Да я, может, маршалом и не буду… – говорю. – А если буду маршалом – Русланом будут звать…

– Да ты не расстраивайся, – говорят ребята, – нервы не трепли из-за этого.

Один говорит:

– Если каждый будет маршалом, тогда у нас одни только маршалы будут по улицам ходить… Не так-то это просто…

Но, в общем, они все ко мне очень сочувственно отнеслись.

Только один, с таким длиннющим носом, говорит:

– Здо́рово он всё-таки треплется, этот парнишка! Язык у него как мельница, даже родственника своего, героя, успел приплести…

В это время в лесу раздались звуки какой-то дудочки, и все побежали на этот звук, только Санька остался.

– Да ну её к чёрту, – говорит, – эту войну! Если бы настоящая война была, а то игра…

Мы с ним медленно пошли, и он сказал:

– Давай я тебя Валькой буду звать. Две буквы отбросим. И всё. А на место их другие поставим. Совершенно другое имя будет. Какое имеют значение какие-то две буквы!

Я согласился, что две буквы действительно никакого значения не имеют, и даже обрадовался, что так всё вышло. У меня с моим именем всегда какие-то насмешки и неприятности получались. Каждому на свете нужно было рассказывать и объяснять, как это меня девчоночьим именем назвали. Вот вам, пожалуйста, «трепачом» меня назвали – совершенно ни за что ни про что!.. И как это никто не догадался раньше меня Валькой звать! Отпали бы сразу все эти громадные сложности. Не нужно было бы никому ничего объяснять и рассказывать. Всего ведь только нужно было две первые буквы отнять и две другие приставить… Какая у него всё-таки замечательная голова, честное слово!

Конечно, и я бы мог придумать такое, и мои родители, но ни я, ни мои родители ведь этого не придумали!

Мы немного прошли, Санька засмеялся и говорит:

– С этими именами много всякой чепухи происходит. Помню такую историю. Ох и история! Представь себе, в нашем дворе рыжий Санька, я – Санька и Копылов. Три Саньки. А двор один. Например, я зову Саньку рыжего, а Копылов отзывается. Или меня зовёт Санька рыжий, а я думаю, Копылова зовут. Один раз я назвал Саньку рыжего Рыжим. Чтоб он знал, что его зовут, а не другого. Так рыжий Санька обиделся. И Копылова нельзя Копыловым звать. Обижается тоже. «Для чего же тогда, – говорит, – я Санька? Не для того, чтобы меня Копыловым звали. А для того, чтоб меня Санькой звали…»

– Ну и чего же вы сделали? – спрашиваю.

– А ничего не сделали, – говорит Санька, – так и жили…

Кочерыжки

– Мы только недавно прибыли, – рассказывал Санька по дороге, – так что не всех пока знаем, вот я тебя и поймал…

Я был рад, что он меня поймал, как-никак, всё-таки нашёл себе приятеля, а что он сначала напугал меня, так это не важно.

– Вот и хорошо, что поймал, – говорю.

Мы подошли с ним к воротам лагеря, и он меня слегка подтолкнул, чтобы я, значит, не стеснялся. Он мне перед этим сказал, что начальник лагеря «на войне», и старшая пионервожатая тоже, так что бояться некого.

Я хотел пройти в ворота, но часовые своими палками, на концах которых были флажки, загородили дорогу.

Санька как закричит на них:

– Да вы что, своего не признали? Зачем вас сюда поставили – непонятно!

Они только руками развели и посторонились.

Вот это Санька! Ловко нашёлся, ничего не скажешь!

– Я же тебе говорил, – сказал Санька, – что тут никто ещё толком друг друга не знает. Так что ты можешь быть спокоен на этот счёт. Денька через два, конечно, дело сложнее будет. А сейчас… – он присвистнул, – шагай за мной!

– И обедать можно, никто не узнает? – спросил я.

– Тут сложней, – сказал он, – а ты есть, что ли, захотел?

– Да нет. Я просто так…

– Да брось ты стесняться, шагай за мной!

Я всё его уверял, что ел недавно, а он меня и слушать не хотел.

Я возле кухни остался, а он прямо в кухню пошёл. Выходит вместе с поваром, а в руке у него капустная кочерыжка.

– Погрызи, – говорит, – чтоб голодным не ходить.

– Да вовсе я не голодный, – говорю.

– Да ты грызи, чего ты ломаешься. – И суёт мне эту кочерыжку. Да я её и вправду не хотел.

– Грызи, грызи, – говорит повар, – а мало будет, за новой кочерыжкой приходи.

Санька радостно говорит:

– У них там кочерыжек – видимо-невидимо!

И к повару обращается:

– Новенький, понимаете, только что прибыл, запоздал маленько, а есть хочется ребёнку, – и мне моргает, чтобы я молчал.

– Ишь ты! – говорит повар. – Может, котлету тебе вынести?

Повар пошёл за котлетой, а я ему вслед закричал, что никакой котлеты мне не надо, но он всё-таки вынес мне хлеб с котлетой и ушёл, потому что у него каша могла подгореть.

– Знакомый? – спросил я.

– А как же! Знакомый! Котлету ведь дал. Ты мне-то дай половину.

Я ему хотел всё отдать, а он взял половину, откусил и говорит:

– Вкусная котлета!

Я тоже стал есть, и котлета мне тоже понравилась.

Он себе полный рот котлетой набил и говорит:

– Не наешься… пойдём… ещё котлету попросим… нас двое, скажем, а котлету нам одну дали… Знаешь, я какую пословицу придумал? «Тот, кто много ест, никогда не пойдёт на тот свет».

– Да ну тебя, не надо мне никаких котлет!

– Как это так – не надо? Два человека одну котлету едят – это же форменное безобразие!

Я и оглянуться не успел, как он ещё одну котлету притащил. Я никак не хотел у него половину брать, так он мне её просто насильно всучил и всё свою пословицу повторял.

– А за кочерыжками ты можешь всегда приходить, – сказал Санька, дожёвывая котлету.

– Не надо мне кочерыжек, – сказал я. – Терпеть я не могу эти кочерыжки!

– Ну не надо так не надо, – сказал Санька. Он вздохнул. – Я, понимаешь, никогда не знаю, когда я наелся, всё ем, ем, пока живот, как мяч, не надуется.

Вышел повар с ведром кочерыжек.

– Может, вы стесняетесь, ребята, так вы, ребята, пожалуйста, не стесняйтесь, берите-ка, берите кочерыжки!

Я назад отступил и говорю:

– Нет, нет, мы не стесняемся…

– Вы там ребят созовите, пусть они за кочерыжками приходят, – сказал он.

– Война окончится, – сказал Санька, – они и заберут.

– Скорей бы она окончилась, – сказал повар, – а то кочерыжки тут зря пропадают.

Он ушёл со своими кочерыжками, а мы пошли по лагерю. Саньке как хозяину хотелось мне весь лагерь показать.

– Если тебе кочерыжки нужны будут, так ты завсегда можешь за ними приходить, – сказал Санька.

– Не очень-то я люблю их, – сказал я.

– А я их люблю, – сказал Санька.

– Чего же ты у него всё ведро не съел?

– Как же я столько съем?

– Зато никогда на тот свет не пошёл бы, – сказал я.

– Я и так не пойду, – сказал он.

В лагере

Мы шли по лагерю, а Санька говорил:

– Как с людьми беседовать – я знаю. У меня на это есть талант, мне все говорят, что у меня есть талант с людьми беседовать. А у тебя этого таланта, по всей видимости, нет, так ты лучше помолчи, когда я с людьми беседую.

С людьми он действительно здо́рово беседовал.

– …Лагерь у нас хороший, зря ты всё-таки частным образом живёшь…

– Это всё родители придумали, – сказал я.

– А ты что, сло́ва не имеешь? Взял бы и сказал: мол, так и так, пошлите, мол, меня в пионерский лагерь, не желаю, мол, я частным образом жить, а хочу с коллективом… Они бы тебя с удовольствием послали, ты-то им, наверное, надоел со своими штучками…

– Какими штучками?

– Откуда я знаю какими? Каждый ребёнок разные штучки вытворяет, ты что, скажешь, ничего не вытворяешь?

Я не знал, что ему на это ответить, потому что я действительно кое-что вытворял.

– И родителям хорошо, и тебе хорошо.

– Если так хорошо, чего же тогда они меня не отправили?

– Да ты сам не видишь, что хорошо?

– Вижу.

– Голову надо иметь.

– Что же, мои родители головы не имеют?

– Да ты родителей не трогай! – сказал он. – Чего это ты своих родителей трогаешь? Это ведь твои родители!

– Это ты трогаешь, а не я!

Он подпрыгнул, хлопнул в ладоши и заорал:

– Ха! Вот фрукт!

– Чего это ты так со мной разговариваешь? – говорю.

– Это ты так со мной разговариваешь, это ты не умеешь с людьми разговаривать!

Я вспомнил, как он здо́рово с людьми разговаривал, и мне показалось, что это я во всём виноват.

– Да брось ты, Валька, – сказал он, – имя у тебя теперь новое, нервы тебе трепать теперь нечего, и спорить со мной на эту тему тоже нечего, раз у меня на это есть самый настоящий талант…

– Ты просто моего отца не знаешь, – сказал я, – у него замечательная голова!

– А у меня нет отца, – сказал вдруг Санька.

– А мать?

– Тоже нет.

– С кем же ты тогда живёшь?

– Я с тётей живу, – сказал он.

Мне как-то стало неловко, что я весь этот разговор об отце и матери затеял, тем более он мою голову, наверное, в виду имел, а не отцовскую.

Мы зашли в пионерскую комнату, и Санька показал мне дневник отряда, где он написал:

«С десятого числа началась наша замечательная жизнь в лагере. Мы долго ждали, когда начнётся эта замечательная жизнь, и вот нас привезли в автобусах, и она началась. Ура! Наступил этот день!..»

– Да хватит тебе читать, – сказал Санька, – пойдём, лучше я тебе другое покажу…

Он водил меня и всё показывал.

В кружке «Умелые руки» стояли яхты, швертботы, игрушки, сделанные ребятами. Разные вышивки, сделанные девчонками, разные полочки, выпиленные лобзиком. Там было много замечательных рисунков. И был круглый шарик, сделанный из дерева. Санька сказал, что этот шарик выточили из громадного куска дерева, и именно этим он интересен. Трудней всего, наверно, было сделать этот шарик. Такой гладкий, круглый, только вот никто не знает, что он из такого громадного куска дерева. Если бы Санька мне не сказал, я бы и не знал об этом. Какую-нибудь дощечку рядом с шариком прибили бы, а на дощечке написали, что этот шарик выточен из громадного куска дерева…

Там были: стамески, лобзики, свёрла, клещи, пилки – все эти инструменты были прикреплены к большим щитам, а под каждым инструментом табличка с названием. У меня прямо глаза разбежались, глядя на эти инструменты.

Было там ещё много разных диковинных вещей, даже куклы для кукольного театра. Этих кукол, оказалось, тоже сделали сами ребята.

– Чего это меня в лагерь не послали – понять не могу! – сказал я.

И сразу испугался, что он опять про мою голову начнёт распространяться, что во всём голова виновата, и говорю:

– Я не знал, а они не послали…

– А где твоя голова была? – говорит Санька.

– Нигде, – говорю, – не была, какое твоё дело!

Он засмеялся и больше про мою голову не стал распространяться.

Мы с ним пошли в клуб. Он влез на сцену и крикнул:

– Представление начинается! – И начал так кривляться, прыгать и такие строить рожи, что я даже захлопал. Он поднял много пыли, но всё продолжал плясать и строить рожи, пока не устал, а потом спрыгнул вниз и сказал:

– Наверное, я всё-таки артистом буду…

Мы вышли на воздух.

В лагерь входили «войска». Бил барабан. А впереди несли знамя.

Кто-то крикнул:

– Глядите! Хе-хе! Болтун-то в нашем лагере объявился!

И я увидел длинноносого. Который там, в лесу, сказал, что язык мой, как мельница, треплется…

Все разбежались по лагерю, а этот мальчишка ко мне подбежал.

– Болтун, – говорит, – опять здесь!

Недолго думая, схватил я его за рубашку, и он меня за рубашку схватил. И мы вместе покатились по траве.

Санька кинулся нас разнимать, но мы крепко друг другу в рубашки вцепились.

Кое-как нас разняли.

И вот мы стоим друг перед другом в своих разорванных рубашках, а вокруг нас почти весь лагерь стоит.

Какая-то девушка говорит:

– Чей это ребёнок?

Все молчат.

Выясняется, что я тут совершенно ничей, и тогда она кричит:

– Как мог попасть сюда этот мальчик?

Все опять молчат, и тогда она уже тише говорит:

– Каким образом этот ребёнок здесь?

Выходит вперёд мой друг Санька, имеющий талант разговаривать с людьми, и говорит:

– Товарищ старшая пионервожатая! Это Валька. Это я привёл его в наш лагерь. Что ж здесь такого?

– Как – что такого? – возмущается вожатая. – По-твоему, здесь нет ничего такого? Пришёл с улицы и ещё дерётся?!

Санька (здо́рово он всё-таки умеет разговаривать с людьми!) спокойно ей отвечает:

– По-моему, ничего такого в этом нет. Тем более его дразнили.

– А может быть, у него инфекция? – говорит вожатая.

– Нету у него инфекции, – говорит Санька.

– Откуда ты можешь знать, есть у него инфекция или нет?

– Я вижу, – говорит Санька.

– Ты ничего не видишь, – говорит вожатая. – У любого постороннего может быть инфекция!

Тогда я сказал:

– У меня нет никакой инфекции!

– Это ещё неизвестно!

– А ты, – сказала вожатая Саньке, – всего лишь только отдыхающий пионер, а ведёшь себя так, как будто ты начальник лагеря.

И тут Санька, так здо́рово умеющий разговаривать с людьми, вдруг заплакал.

Появился начальник лагеря. Он посмотрел на мой вид, взял меня за руку и, ни слова не говоря, только хмурясь, вывел меня за ворота.

– Не пускайте сюда посторонних! – сказал он часовым.