Текст книги "Убийство вне статистики"

Хроника семейного видео

Прихожу домой. Ставлю телефон Марты на зарядку. Иду смотреть семейные хроники семьи Кочубей. Прохожу в комнату и включаю видео в хронологическом порядке.

Первое видео – свадьба. Да, прически и одежда двадцать лет тому назад выглядели по-другому. Молодожёны надевают друг другу обручальные кольца. Молодым налили шампанского в бокалы. Это чтобы жизнь была сладкой. И кто тогда думал, что эта семья узнает столько горя? После шампанского молодые целуют друг друга. Пара как на подбор – оба высокие, красивые. Вся жизнь впереди. Вот Арсен выносит из ЗАГСа молодую жену. Жене Арсена во время бракососетания было девятнадцать лет. Именно в девятнадцать Марта покинула мир. Дальше идёт свадебное застолье в ресторане. Все желают счастья, здоровья, любви молодожёнам.

Вот видео с крестин новорожденной Марты. Все тоже желают счастья и здоровья.

Вот Марта в возрасте двух лет на пляже строит песчаные замки. Вот Марте четыре года. Она с отцом посещает зоопарк. Да, Марта очень похожа на свою маму. Вот первое причастие Марты в церкви.

Вот похороны матери Марты. Печальные кадры. В гробу лежит молодая женщина, которая, несмотря на истощённость и жёлтую бледность на лице, не потеряла своей красоты. Кажется, что покойная сейчас встанет и скажет мужу и дочери: «Извините мои дорогие, что покидаю вас в свои двадцать четыре года. Я этого не хотела. В моей смерти виновата болезнь. Не плачьте, не печальтесь. Арсен, заботься о дочери, ведь она – это моё продолжение. Ты теперь один остался у неё. Посмотри, как она похожа на меня. Когда ты, Арсен, посмотришь на дочь, то обязательно вспомнишь обо мне. А мне – лежать в холодной земле и оставаться в вашей памяти вечно двадцатичетырёхлетней». Арсен и пятилетняя Марта плачут. Пятилетний ребёнок плачет не по-детски. Не хочу смотреть и не могу спокойно это созерцать, но надо для следствия. Не будет Марта теперь рассказывать маме свои детские и девичьи проблемы. Не будет тебе, Марта, мама больше заплетать косички. Не посадит тебя она больше на колени. Вот гроб выносят из дома. Священник окропил святой водой покойную. Большая капля воды попала под левый глаз усопшей. Создалось впечатление, что покойная плачет. Жёлтое лицо покойной как будто плачет и не хочет покидать этот мир. Нет, больше эти кадры не буду смотреть! Слёзы сами мне накатывают на глаза.

Какая наша жизнь никчемная и сложная… Мы все хотим жить, но смерть ждёт каждого. В этом мире мы познаём горе и радость, разлуку, любовь, ностальгию.

Вот Арсен ведёт Марту на первый звонок в школе. Марта спрашивает: «Папа, а почему мамы нет с нами? Ты говорил, что она спит и скоро будет с нами и обязательно пойдёт в школу на первый мой звонок. Ведь она хочет видеть меня в школьной форме и косичках с белыми бантиками?».

Вот Марта на видео в семнадцать лет. То есть это два года назад. Три подруги на чемпионате Украины по прыжкам в воду. Марта, Наташа и Таня. Три красавицы. У Марты и Наташи черного цвета волосы. У Тани – тёмно-каштанового. Наташа и Таня чуть выше Марты. Если у Марты рост сто семьдесят пять, то у её подруг, наверное, сто семьдесят семь – сто семьдесят восемь. Все трое стоят в купальниках после прыжков в воду. Фигуры у них спортивные и красивые. Да, жаль Марту, ибо в девятнадцать лет ложиться в холодную, сырую землю… А мать Марты ушла из жизни в двадцать четыре. Двадцать четыре года – разве это возраст для смерти? Я уже молчу, что в девятнадцать лет умирать – это ужасно.

Вот день рождения Марты – девятнадцать лет. Все весёлые, кроме самой именинницы. Марта как будто чувствует, что это её последний день рождения. Девятнадцать свеч на торте гаснут, после того как она их задула.

И вот сгорела самая главная свеча Марты – свеча жизни. Марта лежит в гробу, словно живая. Только губы не такого красного цвета, как на прижизненных фото и видео. Они отдают бледной синевой. Щёки розового цвета. Как будто девушка крепко спит от усталости. Марта, так как умерла до замужества, по украинской традиции лежит в белом венчальном платье и на голове белая фата. С покойной девушкой прощается отец, он от горя еле держится на ногах, подруги – Наташа и Таня, знакомые по университету, соседи. На кладбище Арсена держат под руки. Он не хочет верить в то, что Марта умерла. По мимике его лица видно, что его в жизни больше ничто не заботит и ничто не интересует более. В церкви навсегда закрыли крышку гроба. Всё. Свет нашего тёплого солнца погас для молодой девушки. Она не станет на свадебный рушник, не родит детей, не будет встречать рассветы и закаты. Отец отрешённо идёт за процессией. Тяжело смотреть на его печальный вид.

* * *

Учёные утверждают, что на поверхности Солнца температура – два миллиона градусов по Цельсию. Через пять миллиардов лет поменяются гравитационные силы в середине Солнца и наше Солнце начнёт расширяться. Солнце поглотит Меркурий. Последней планетой, что будет поглощена Солнцем в Солнечной (нашей) галактике, будет Венера. Земля не будет поглощена, но после поглощения Солнцем Венеры, оно, Солнце, взорвётся. После взрыва наше Солнце превратится в белого карлика, потом в чёрного карлика. Наша Солнечная галактика станет тёмной и холодной!

После этих печальных раздумий о нашей жизни, я хочу ещё раз повторить вечную молитву:

 
Мой Боже!
Пусть никогда не закончатся
Песок и море,
Шелест волн,
Светлое небо,
И молитва человека.
 

Хана Сенеш, 1942 (Прогулка в Кейсарию)

Слышишь, Всевышний? Я Тебя прошу: «Чтобы никогда не закончились…». И т ут-то я понял ничтожество своей просьбы к Всевышнему. Ведь что имело начало – должно иметь конец. У каждого человека свой жизненный путь. Каждый несёт свой жизненный крест. Много ли человеку нужно для счастья? И что такое счастье? Где найти своё счастье?

Сегодня солнце будет светить и тем самым будет нам давать жизнь. Его лучи пробудят всё живое и успокоят всех, кто боится холода. Почему так мало наше солнце светило и давало жизнь Марте Кочубей и её маме? Почему скоро погаснет солнце для Арсена Кочубея?

* * *

Я вышел на балкон. Посмотрел на часы – уже пять утра. Ко мне на балкон пришел младший сын.

– Папа, почему ты плачешь?

– Да не знаю почему. Ты тоже будешь хамить мне, как твой старший брат?

– Не знаю.

Да, хорошо, что говорит, что не знает, а не врёт, что не будет таким, как его брат. Всё-таки младший сын имеет лучший характер, чем старший сын.

Сон № 3

Да, нужно хотя бы два-три часа поспать после тяжёлого просмотра семейного видео Кочубеев. Стоп, у меня есть навязчивая мысль, что я где-то видел картину, подобную той, что на видео Кочубеев, где в гробу лежит красивая черноволосая и чернобровая молодая украинка, одетая в свадебное платье и белую венчальную фату в гробу. Кажется, в каком-то фильме. Правильно, это картина по повести-ужасу классика русской литературы украинского происхождения Николая Гоголя – «Вий». Помню кадры из одноимённого фильма-ужаса «Вий» за 1967 год, снятого по мотивам этой повести.

Вий – один из наиболее известных демонов в украинском фольклоре. Взгляд Вия убивает, его глаза прикрыты огромными веками и тяжелыми ресницами, которые он самостоятельно поднять не может.

Начинаю засыпать. В голове перемешиваются картинки и строки из повести и одноимённого фильма-ужаса «Вий» по Гоголю за 1967 год.

* * *

Во время каникул семинаристы киевской духовной семинарии – богослов Халява, философ Хома Брут и ритор Тиберий Горобец – пошли в поход, чтобы что-то заработать. Они пели по украинским сёлам молитвы, вели богословские беседы. Какой-либо селянин рыдал горько от их молитв и бесед и просил свою жену дать им плату. Таким образом в их мешках появлялся то большой кусок сала, то несколько буханок хлеба, а иногда и связанная курица.

Один раз их ночь застала возле глухого хутора. Они подошли к одному двору. Постучали в ворота и им открыла страшная и неприятная старуха. Она не хотела пускать на ночь семинаристов, но потом согласилась, при условии что все трое лягут спать в разных местах страшного и странного дома.

Когда философ Хома заснул, старая баба открыла дверь и пошла прямо к нему. Он спросил старуху, что ей надо, но она, ничего не говоря, шла прямо на него с распростёртыми руками. Хома подумал, что бабка хочет от него интимных отношений и, ошарашенный этим, сказал ей, что она, голубка, устарела для таких утех. Бабка всё равно хотела молодого семинариста поймать руками. Семинарист сказал бабке, что сейчас пост и он даже за тысячу золотых не хочет опозориться. Страшная и старая бабка прыгнула ему на спину, хлопнула его по боку метлой, и философ полетел с ней на горбу через ночные леса и поля. Философ понял, что старуха – ведьма. Ему удалось вскочить ведьме на спину, и теперь она понесла его на себе. Хома схватил лежачее на дороге полено и начал бить им старуху. Баба начала кричать дикими воплями и упала на землю в изнеможении со словами: «Ох, не могу больше!».

«Он стал на ноги и посмотрел ей в очи. Рассвет загорался и блестели золотые главы вдали киевских церквей. Перед ним лежала красавица с растрепанною роскошною косою, с длинными, как стрелы, ресницами. Бесчувственно отбросила она на обе стороны белые нагие руки и стонала, возведя кверху очи, полные слез».

Хома ушёл в Киев и думал, что ночное происшествие с ведьмой пройдёт, как ужасный сон.

«Между тем распространились везде слухи, что дочь одного из богатейших сотников, которого хутор находился в пятидесяти верстах от Киева, возвратилась в один день с прогулки вся избитая, едва имевшая силы добресть до отцовского дома, находится при смерти и перед смертным часом изъявила желание, чтобы отходную по ней и молитвы в продолжение трех дней после смерти читал один из киевских семинаристов – Хома Брут. Об этом философ узнал от самого ректора, который нарочно призывал его в свою комнату и объявил, чтобы он без всякого отлагательства спешил в дорогу, что именитый сотник прислал за ним нарочно людей и возок».

Отец умершей девушки вызвал философа Хому к себе на хутор, спросил, откуда его дочь знала его. Он сказал, что он не был с его дочерью знаком. Отец покойной девушки сказал, что если он исполнит просьбу его покойной дочери – три ночи над её гробом будет петь молитвы и отходную, то он щедро наградит его деньгами, а если нет – то ему будет очень плохо. Хома подумал, что три ночи – не так уж много, а деньги нужны. Он согласился. Его отвели к усопшей. Когда он глянул на умершую девушку в гробе, то «Трепет пробежал по его жилам: пред ним лежала красавица, какая когда-либо бывала на земле. Казалось, никогда еще черты лица не были образованы в такой резкой и вместе гармонической красоте. Она лежала, как живая. Чело, прекрасное, нежное, как снег, как серебро, казалось, мыслило; брови – ночь среди солнечного дня, тонкие, ровные – горделиво приподнялись над закрытыми глазами, ресницы упали стрелами на щеки, пылая жаром тайных желаний; уста – рубины, готовые усмехнуться.

Но в них же, в тех же самых чертах он видел что-то страшно пронзительное. Он чувствовал, что душа его начинала как-то болезненно ныть, как будто бы вдруг среди вихря веселья и закружившейся толпы запел кто-нибудь песню об угнетенном народе. Рубины уст ее, казалось, прикипали кровию к самому сердцу. Вдруг что-то страшно знакомое показалось в лице ее.

– Ведьма! – вскрикнул он не своим голосом, отвел глаза в сторону, побледнел весь и стал читать свои молитвы.

Это была та самая ведьма, которую убил он. Когда солнце стало садиться, мертвую понесли в церковь. Философ одним плечом своим поддерживал черный траурный гроб и чувствовал на плече своем что-то холодное, как лед. Сотник сам шел впереди, неся рукою правую сторону тесного дома умершей. Церковь – деревянная, почерневшая, убранная зеленым мохом, с тремя конусообразными куполами – уныло стояла почти на краю села. Заметно было, что в ней давно уже не отправлялось никакого служения. Свечи были зажжены почти перед каждым образом. Гроб поставили посередине, против самого алтаря. Старый сотник поцеловал еще раз умершую, повергнулся ниц и вышел вместе с носильщиками вон, дав повеление хорошенько накормить философа и после ужина проводить его в церковь. Пришедши в кухню, все несшие гроб начали прикладывать руки к печке, что обыкновенно делают малороссияне, увидевши мертвеца».

Ночью Хому закрыли на ночь в церкви с покойной.

«Философ остался один. Сначала он зевнул, потом потянулся, потом фукнул в обе руки и наконец уже осмотрелся. Посредине стоял черный гроб. Свечи теплились пред темными образами. Свет от них освещал только иконостас и слегка середину церкви. Отдаленные углы притвора были закутаны мраком. Высокий старинный иконостас уже показывал глубокую ветхость; сквозная резьба его, покрытая золотом, еще блестела одними только искрами. Позолота в одном месте опала, в другом вовсе почернела; лики святых, совершенно потемневшие, глядели как-то мрачно. Философ еще раз обсмотрелся.

– Что ж, – сказал он, – чего тут бояться? Человек прийти сюда не может, а от мертвецов и выходцев из того света есть у меня молитвы такие, что как прочитаю, то они меня и пальцем не тронут.

…Ему даже показалось, как будто из-под ресницы правого глаза ее покатилась слеза, и когда она остановилась на щеке, то он различил ясно, что это была капля крови.

…«Ну, если подымется?..» Она приподняла голову… Он дико взглянул и протер глаза. Но она точно уже не лежит, а сидит в своем гробе. Он отвел глаза свои и опять с ужасом обратил на гроб. Она встала… идет по церкви с закрытыми глазами, беспрестанно расправляя руки, как бы желая поймать кого-нибудь.

Она идет прямо к нему. В страхе очертил он около себя круг. С усилием начал читать молитвы и произносить заклинания, которым научил его один монах, видевший всю жизнь свою ведьм и нечистых духов. Она стала почти на самой черте; но видно было, что не имела сил переступить ее, и вся посинела, как человек, уже несколько дней умерший. Хома не имел духа взглянуть на нее. Она была страшна. Она ударила зубами в зубы и открыла мертвые глаза свои. Но, не видя ничего, с бешенством – что выразило ее задрожавшее лицо – обратилась в другую сторону и, распростерши руки, обхватывала ими каждый столп и угол, стараясь поймать Хому. Наконец остановилась, погрозив пальцем, и легла в свой гроб. Философ все еще не мог прийти в себя и со страхом поглядывал на это тесное жилище ведьмы. Наконец гроб вдруг сорвался со своего места и со свистом начал летать по всей церкви, крестя во всех направлениях воздух. Философ видел его почти над головою, но вместе с тем видел, что он не мог зацепить круга, им очерченного, и усилил свои заклинания. Гроб грянулся на средине церкви и остался неподвижным. Труп опять поднялся из него, синий, позеленевший. Но в то время послышался отдаленный крик петуха. Труп опустился в гроб и захлопнулся гробовою крышкою».

На вторую ночь Хому опять закрыли с гробом девушки в церкви:

«Он поспешно стал на крылос, очертил около себя круг, произнес несколько заклинаний и начал читать громко, решаясь не подымать с книги своих глаз и не обращать внимания ни на что. Уже около часу читал он и начинал несколько уставать и покашливать. Он вынул из кармана рожок и, прежде нежели поднес табак к носу, робко повел глазами на гроб. Сердце его захолонуло. Труп уже стоял перед ним на самой черте и вперил на него мертвые позеленевшие глаза. Бурсак содрогнулся, и холод чувствительно пробежал по всем его жилам. Потупив очи в книгу, стал он читать громче свои молитвы и заклятья и слышал, как труп опять ударил зубами и замахал руками, желая схватить его. Но, покосивши слегка одним глазом, увидел он, что труп не там ловил его, где стоял он, и, как видно, не мог видеть его. Глухо стала ворчать она и начала выговаривать мертвыми устами страшные слова; хрипло всхлипывали они, как клокотанье кипящей смолы. Что значили они, того не мог бы сказать он, но что-то страшное в них заключалось. Философ в страхе понял, что она творила заклинания. Ветер пошел по церкви от слов, и послышался шум, как бы от множества летящих крыл. Он слышал, как бились крыльями в стекла церковных окон и в железные рамы, как царапали с визгом когтями по железу и как несметная сила громила в двери и хотела вломиться.

Сильно у него билось все время сердце; зажмурив глаза, читал он заклятья и молитвы. Наконец вдруг что-то засвистало вдали: это был отдаленный крик петуха. Изнуренный философ остановился и отдохнул духом. Вошедшие сменить философа нашли его едва жива. Он оперся спиною в стену и, выпучив глаза, глядел неподвижно на толкавших его казаков. Его почти вывели и должны были поддерживать всю дорогу. Пришедши на панский двор, он встряхнулся и велел себе подать кварту горилки. Выпивши ее, он пригладил на голове своей волосы и сказал:

– Много на свете всякой дряни водится! А страхи такие случаются… ну… – При этом философ махнул рукою».

После второй ночи, проведённой с покойницей в церкви, Хома полностью поседел. Он подошёл к отцу умершей и сказал ему, что больше не будет читать молитвы ночью у гроба его умершей дочери. Отец усопшей после слов Хомы впал в ярость и сказал, что если он не будет отпевать последнюю третью ночь его дочь, он прикажет своим слугам избить его кожаными канчуками, а если согласится последнюю ночь отпеть возле гроба в закрытой церкви – он выплатит ему тысячу червонцев. Хома понял, что его ждёт неминучая смерть, если он продолжит отпевание ведьмы и задумал бежать. Побег не удался, его поймали и он третью ночь насильно пошёл отпевать покойную дочь сотника:

«Все было так же. Все было в том же самом грозно-знакомом виде. Он на минуту остановился. Посредине все так же неподвижно стоял гроб ужасной ведьмы. «Не побоюсь, ей богу, не побоюсь!» – сказал он и, очертивши по-прежнему около себя круг, начал припоминать все свои заклинания. Тишина была страшная; свечи трепетали и обливали светом всю церковь. Философ перевернул один лист, потом перевернул другой и заметил, что он читает совсем не то, что написано в книге. Со страхом перекрестился он и начал петь. Это несколько ободрило его: чтение пошло вперед, и листы мелькали один за другим. Вдруг… среди тишины… с треском лопнула железная крышка гроба и поднялся мертвец. Еще страшнее был он, чем в первый раз. Зубы его страшно ударялись ряд о ряд, в судорогах задергались его губы, и с дикими взвизгиваниями понеслись заклинания. Вихорь поднялся по церкви, попадали на землю иконы, полетели сверху вниз разбитые стекла окошек.

Двери сорвались с петлей, и несметная сила чудовищ влетела в божью церковь. Страшный шум от крыл и от царапанья когтей наполнил всю церковь. Все летало и носилось, ища повсюду философа. У Хомы вышел из головы последний остаток хмеля. Он только крестился да читал как попало молитвы. И в то же время слышал, как нечистая сила металась вокруг него, чуть не зацепляя его концами крыл и отвратительных хвостов. Не имел духу разглядеть он их; видел только, как во всю стену стояло какое-то огромное чудовище в своих перепутанных волосах, как в лесу; сквозь сеть волос глядели страшно два глаза, подняв немного вверх брови. Над ним держалось в воздухе что-то в виде огромного пузыря, с тысячью протянутых из середины клещей и скорпионьих жал. Черная земля висела на них клоками. Все глядели на него, искали и не могли увидеть его, окруженного таинственным кругом.

– Приведите Вия! ступайте за Вием! – раздались слова мертвеца.

И вдруг настала тишина в церкви; послышалось вдали волчье завыванье, и скоро раздались тяжелые шаги, звучавшие по церкви; взглянув искоса, увидел он, что ведут какого-то приземистого дюжего косолапого человека. Весь был он в черной земле. Как жилистые крепкие корни, выдавались его засыпанные землею ноги и руки. Тяжело ступал он, поминутно оступаясь. Длинные веки опущены были до самой земли. С ужасом заметил Хома, что лицо было на нем железное. Его привели под руки и прямо поставили к тому месту, где стоял Хома.

– Подымите мне веки: не вижу! – сказал подземным голосом Вий, и все сонмище кинулось подымать ему веки.

«Не гляди!» – шепнул какой-то внутренний голос философу. Не вытерпел он и глянул.

– Вот он! – закричал Вий и уставил на него железный палец.

И все, сколько ни было, кинулись на философа. Бездыханный грянулся он на землю, и тут же вылетел дух из него от страха. Раздался петуший крик. Это был уже второй крик; первый прослышали гномы. Испуганные духи бросились как попало кто куда – в окна и двери, чтобы поскорее вылететь, но не т ут-то было: так и остались они там, завязнувши в дверях и окнах. Вошедший священник остановился при виде такого посрамления божьей святыни и не посмел служить панихиду в таком месте. Так навеки и осталась церковь с завязнувшими в дверях и окнах чудовищами, обросла лесом, корнями, бурьяном, диким терновником; и никто не найдет теперь к ней дороги».

Вот ужасы происходят! А я этому свидетель. Лежу в холодном поту на полу и жду своей очереди. Философ Хома погиб. Его истерзала нечистая сила.

Страшный ужасный Вий приказал кошмарным чудовищам:

– С одним умником мы уже расправились. Хома уже мертвец, а теперь приведите мне этого следователя Сергея.

Меня взяли под руки и привели к Вию.

– Ах вот ты какой, следователь! Думаешь, что ты слишком умный? Ты посмел расследовать смерть Марты Кочубей! Не веришь постановлению полиции, что Марта Кочубей покончила жизнь самоубийством?

– Нет, я не верю современной украинской полиции, прокуратуре и судам. Возможно, эти органы лет через десять станут нормальными. Там легко за деньги могут из свидетеля сделать преступника, и наоборот.

– Ты хочешь, чтобы тебя сделали преступником? Это легко в современной Украине. Ты посмел усомниться в правоте правоохранительных органов и судов своей страны и противостоять им?! За это ты поплатишься жизнью, как Хома Брут! Хоме Бруту отец покойной дочери обещал за молитвы тысячу червонцев, а тебе за расследование причин смерти Марты Кочубей подарили очень дорогую булаву. Чем ты отличаешься от Хомы Брута? Ты же тоже хочешь материальной выгоды? А ведь многие работники прокуратуры, полиции и суда тоже любят материальную выгоду, и поэтому там нет справедливости.

– Да, но я помогу Арсену Кочубею узнать истину – кто укоротил жизнь его девятнадцатилетней дочери. Ведь хирург в больнице за операцию, проведённую пациенту, тоже получает деньги. То есть хирург тоже за деньги делает людям добро. И работа хирурга почётна, хотя он операции делает за деньги. Моё расследование за деньги поможет установить отцу истину, ведь скоро он сам умрёт от рака.

– Кому нужна твоя истина? Такие умники, как ты, не живут долго и не умирают своей смертью. Какую смерть ты хочешь? Выбирай! Лучше, чтоб тебе вечером проломили голову кирпичом? Это первый вариант. Второй вариант: у тебя полиция найдёт дома два килограмма наркотиков, а три наркомана на «справедливом» суде подтвердят, что только ты последние десять лет им лично продавал наркотики. Тебя посадят в украинскую тюрьму. Ты там через два года заболеешь туберкулёзом, ибо это бич украинских тюрем. Это тебе не западноевропейские тюрьмы, которые по питанию и режиму напоминают бесплатный санаторий. А ещё через год ты в украинской тюрьме помрёшь от туберкулёза, а именно от лёгочного кровотечения, ведь твои лёгкие будет разрушать палочка туберкулёза.

Я в уме прикинул: два года до заболевания туберкулёзом, а потом умру через год. Три года украинской тюрьмы – какая-никакая, а жизнь. Это лучше, чем внезапная смерть от пролома головы кирпичом.

– Я выбираю второй вариант – три года в украинской тюрьме.

– Хорошо, умник, жди обыска в своей квартире! А дальше над тобой будет «справедливый» суд. Три года украинской тюрьмы для тебя будут адом!

– Лучше три года ада, чем гнить в земле. Хорошо, Вий, я вижу, что ты защищаешь нечистую силу, зло, мракобесие и беззаконие. Таких, как ты, много в современной Украине. Я хочу у тебя, Вий, спросить. Мне недавно снился сон, где я видел Марту Кочубей, лежащей в гробу мёртвой. Скажи мне, почему у неё белое подвенечное платье было в районе низа живота испачкано кровью? Ведь она умерла, согласно постановления полиции, от удушья, от самоубийства.

– Если ты в самом деле умный, то узнаешь это сам!