Текст книги "Струги на Неве. Город и его великие люди"

Струги на Неве. Город и его великие люди

© Кокосов В. Н., текст, 2017

© «Страта», оформление, 2018

* * *

Куда ни глянь, – везде курган

Стоит над русскими костями…

Фёдор Пестряков

Заря

Не брал сон государя! Завтра будет особый день не только в жизни царя и народа русского – многих других народов рядом живущих. Завтра мир узнает, что он объявил войну шведской коруне!

Завтра, в год семь тысяч сто шестьдесят четвёртый[1]1
  7164 год от сотворения мира равнялся 1656 году. Однако следует учесть, что новый год в России тогда начинался не с 1 января, а с 1 сентября.


[Закрыть] от сотворения мира в погожий майский день под перезвон колоколов московских церквей народу возвестят: Государь, Царь и Великий князь Всеа Великия и Малыя и Белыя Руси самодержец объявляет войну шведскому королю Карлу Десятому Густаву!

Может, и брат Фредерик тоже подаст свой голос? Ещё тринадцатого марта послана с князем Данилой Мышецким царская грамота к датскому королю, которую – в знак особой важности – государь подписал лично[2]2
  Впервые в истории русской дипломатии.


[Закрыть]. Фредерику III русский царь предлагал соединить усилия датского флота с русскими войсками и совместно действовать против Швеции.

Алексей Михайлович, тяжело дыша, слез с ложа, накинул комнатный зипун, сунул ноги в просторные башмаки, пересёк опочивальню и вошёл в свою рабочую комнату. На столе лежали оставленные с вечера бумаги. Не обращая на них внимания, он неторопливо направился к резному оконцу, распахнутому на ночь по его приказу, – по нежной коже полного лица, по бороде заструился свежий ветерок. За окном было темным-темно.

«Так же тёмны, верно, и мысли шведского государя», – подумал Алексей Михайлович. Не верил он Карлу. Тот прислал ему в минувшем году под Смоленск весьма вежливого посла Розенлинда, посол лил елей на уши, приятные слова рёк. Звал швед вместе растерзать Польшу с Литвой – причём соблазнял русского царя большими выгодами. Но эта охота более напоминала травлю, и, несмотря на многие обиды, ляхами причинённые русскому царству-государству, Алексей Михайлович не мог на подобное согласиться! Тем более он вернул уже Белую и Малую Русь, укрепился на Волыни и на Подолии, в Великом Княжестве Литовском, на старых русских землях, испокон века православными населённых! А сейчас его послы с польскими судят да рядят, как царя Алексея Михайловича и польским королём выбрать. Дабы раз и навсегда прекратить усобицы братских народов, разделённых уже не только латинскими обрядами, но и взаимными обидами.

Не ко времени. Ой как не ко времени идти войной на шведа! Совсем недавно как Земский собор и Переяславская рада затвердили присоединение Малороссии к его царству. Поляки признавать того не хотят. Да и среди казаков запорожских возникли волнения. Одни тянут к Варшаве, другие – к Москве. А иные – к шведскому «кузену», коий всю Польшу кровью залил. И Никон ещё… Со своими исправлениями в делах церковных какую Смуту среди попов и монахов посеял! Словно разворошил осиное гнездо! Ввёл поясные поклоны вместо земных, указал креститься щепотью, церковные книги исправлять…

Московский собор Никона поддержал, то есть сорок иерархов церкви, да Антиохийский патриарх Макарий и сербский Гавриил. Под ответом на вопрос Никона, как креститься до́лжно, все свои подписи учинили. А дал ответ мудрый патриарх Макарий. Государь запомнил его дословно:

«Предание прияхом сначала веры от святых апостол, и святых отец, и святых седьми соборов, творити знамение честнаго креста, с треми персты десные руки, а кто от христиан православных не творит крест тако, по преданию восточныя Церкви, еже держа с начала веры даже до днесь, есть еретик и подражатель арменов, и сего имамы его отлучена от Отца и Сына и Святаго Духа и проклята».

Кто спорит! Надо, надо было наводить порядок – но не так же, как патриарх – железной рукой. Так боле воеводе пристало службу править. Москва ноне Свеча Православия, на неё ж равняться до́лжно и в делах!

А мор, прошлый зимой с Руси ушедший!

Государь поёжился, будто зимним ветром его обдало.

Сколь бед мор наделал! Прошлым летом и осенью самый страх был! Тула да Суздаль боле чем наполовину вымерли, в Поволжских градах да селениях уж и стонать было некому. А в Москве что деялось! Царица Мария Ильинична с детишками едва спаслась сначала в Троице-Сергиевском монастыре, опосля – в монастыре в Калязине. Спасибо патриарху – вовремя их из столицы спровадил. Считай – спас, ведь наследник престола отцовского, царевич Алексей Алексеевич, совсем кроха ещё!

Сам он тогда войну за Смоленск вёл, на Москве князя Пронского вершить дела оставил, а Никону письменно повелел столицу покинуть. И не зря! Слал ему Пронский письма о невзгодах, помнил государь его последнее послание: «В Москве и слободах православных христиан малая часть остается… а приказы все заперты, дьяки и подьячие все померли, и домишки наши пустые учинились». Потом лишь царице князь отписал в сентябре, дескать, почти вся Москва повымерла, да вслед письму и сам преставился! И донесли Алексею Михайловичу, что боле трёх десятков городов его царства охвачены мором! И никто не знал, как с этой напастью справиться.

Царицей Русь спасена! Настоящей государыней себя показала представительница славного рода Милославских. Повелела устроить карантины, заставы. На дорогах огромной державы палили великие костры, проверяли всех проезжих, их пожитки с товарами. Ежели было даже малое подозренье, что их касались больные, – всё нещадно сжигалось. А с письмами, даже царскими, так велела поступать: подъезжал гонец к костру и кричал, кому письмо везёт. С другой стороны костра садился за столик писец – и начиналось действо. Гонец громко диктовал слово в слово всё письмо, потом писец через пламя ему кричал, что записал. Убедившись, что не напутали, отправляли новое письмо по назначению, а старое гонец бросал в костёр и вертался туда, откудова приехал. Да и он тоже не сидел сложа руки: указал все деньги, посылаемые в Москву, перемывать.

И беда стала отступать. Но сколько людей поумирало! Хлебопашцев и тех, кого можно в войско забрать!

Да… Не ко времени эта война. Но отсидеться в сторонке нельзя. Догрызёт швед поляка – в нашу землю двинется. Разве ж можно слову королей, принявших ересь лютераньскую, доверять? Позвал на свою беду Василий Шуйский их полвека назад – по сию пору расхлёбываем. Всю Ижорскую землю потеряли, Тихвина и Гдова, самого Новгорода едва не лишились. Стыдно сказать – крепость Орешек ноне Нотебургом кличут, Корелу Кексгольмом прозвали. Ивангород в предместье Нарвы превратился. Тьфу, поминать гадко! И всюду – Никон ему не раз сказывал – всюду утесняют шведы православных. Лютеране со своими фогтами и пасторами так повернули, что только у них, нехристей, право есть. А с православных семь шкур драть мочно! И укорял его патриарх, всякий раз о том поминая, и требовал вернуть исконные русские земли под царскую руку. И дерзок был иной раз до крайности – корил: какой ты-де государь Всеа Руси, ежели у тебя по Неве шведы в крепостях расселись и русскими землями заезжих немчинов испомещивают. Главная ж задача великого государя – защищать православных!

И что возразишь? Прав Никон. И он, царь Всеа Росии, православным поможет! Сам-то на Ригу пойдёт – удар в самое сердце шведского господства нанести, но и к Неве войско направит.

Туда уж был отправлен – государь за этим проследил – верный человек, стольник Пётр Потёмкин. Тот самый, что год назад изгоном взял у поляков Люблин.

Мелкого шляхтича государь отметил ещё полтора десятка лет назад, когда, за верную службу отца став стольником, тот попал в число сопровождающих совсем юного Алексея на богомолья. Младший сын в скромной московской семье главным назначением своим видел службу государю, прекрасно понимал: стольник – предел мечтаний для незнатного дворянина. И служил из чести, не за злато! Но верных да глупых было в избытке. Государь, увы, часто убеждался: иной верный дурак таких дров наломает, что потом годами не соберёшь. Бона, даже святейший Никон со своими реформами подобно гишпанскому инквизитору несогласных через коленку ломает. Исправляй теперь за него, людей успокаивай!

Потёмкин был рассудителен, пытливым умом обладал. Таковых бы учёных мужей поболе – к знаниям тянулся, книги любил, а уж с какой охотой старые свитки разбирал – дела бы ему посольские править, а не шведов в северных болотах пугать. Но всему своё время, что поделать! Он вот, государь, тоже ведь любит свои мысли бумаге доверять, а скоро придётся откладывать перо, надевать до-спех да к войску ехать, Ливонию воевать. Нет! Все, способные вершить дела – от царя до ратника – должны сегодня за землю родную встать. Потому и ещё один старый знакомец по богомольям – стольник Семён Змеёв – тайный указ царя с зимы сполняет. Будет шведу от него знатный гостинец!

Алексею сказывали, как после Столбовского мира[3]3
  По условиям Столбовского мирного договора 1617 года Швеция отводила войска от Пскова и из Новгорода, шведский король отказывался от притязаний на русский трон и признавал легитимность династии Романовых. Россия признавала потерю Корельского перешейка, Ивангорода, крепости Орешек и нескольких других областей, что полностью отрезало её от Балтийского моря. Договор с Россией стал триумфом короля Густава Второго Адольфа.


[Закрыть] король шведский Густав Второй Адольф похвалялся (и государь повелел эти слова для памяти записать!): «Теперь без нашего позволения русские не могут выслать ни даже одной лодки в Балтийское море… Теперь у русских отнят доступ к Балтийскому морю, и надеюсь, не так-то легко будет им перешагнуть через этот ручеек».

Что ж, верно. Но верно и то, что с той поры православные бегут и бегут от шведов со своих исконных земель. Такой порядок устроили рабам Божиим – хоть вешайся. Аки клопы кровь и соки и людишек сосут – и никак не насытятся.

Нет, шведам верить нельзя. Всеми способами ищут, как бы у нас поболе земли урвать. И творят разные пакости. Не забыл Алексей Михайлович, как нанесли ему личную обиду: не выдали в Стокгольме самозванца Анкудинку. Свой прибыток от деяний сего злодея искали, новой Смуты в его царстве вожделели.

Стрелецкий сын Тимофей Анкудинов с десяток лет назад пожёг на Москве двор с женой да объявил себя сыном царя Василия Шуйского. Не дожидая, пока за слова таки на дыбу вздёрнут, утёк в туреччину зудел назойливо о своих правах на престол султанским визирям в Стамбуле, но не найдя сочувствия, к папе римскому подался, назывался «гранд-дюком Владимирским и Шуйским, князем Великопермским», предлагал привести Русь в католическую веру. Но папа не пожелал связываться с «Джованни Шуйским», и тот бежал к казакам Хмельницкого. Это было уже серьёзно: прохиндей уверил часть старшины, что он – законный наследник престола, а царь Алексей – самозванец.

И государь приказал добыть «вора Тимошку» и доставить в Москву. По доброте своей Алексей Михайлович обещал Анкудинке прощение, ежели свои безумные дела прекратит. Но тот исчез, и… для бешеной собаки сто вёрст не крюк – объявился в шведских землях, обещая за помощь в его «праведном» деле своей законной царской десницей передать короне ещё многие русские земли.

Правившая тогда королева Кристина, пожалев «сиротку», который в четвёртый раз, к слову, сменил веру, на этот раз став лютеранином, даже передала ему значительную сумму денег – дабы «принц» не нуждался. Жить в своей стране дозволила. А царёву посланцу в выдаче Анкудинки отказала. Впрочем, и собирать ему войско риксдаг не спешил. Держал самозванца до случая, аки камень за пазухой. Царь через своего посланца настойчиво требовал выдать самозванца, и королева, наконец, согласилась, но… того в пределах коронных земель и след простыл. Наскучило Анкудинке безделье – и «Шуйский» продолжил свой путь по странам европейским, пока не попал в края союзного Алексею Михайловичу голштинского герцога. Герцог как раз просил у Москвы торговых привилегий и свободного проезда в Персию для своих людей. И в знак расположения к православному царю изловил и передал ему Анкудинку, которого привезли с великими предосторожностями в Москву. И вот три лета назад Тимофея Анкудинова прилюдно четвертовали. Алексей Михайлович по сию пору не понимал: почто не бил челом великому государю, не просил живота, почто упорствовал в своём царском достоинстве, даже когда родная мать признала! Мог же получить милость – не любил государь людей мучить. Ан пришлось казнить, кабы второй Смуты не возникло.

При отце повесили ворёнка[4]4
  Сына Марины Мнишек и Лжедмитрия Второго.


[Закрыть], при нём взошёл на плаху Анкудинка. Царь вновь поёжился – теперь от пробежавшей по телу нервной дрожи. Удел такой у тех, кто неосторожно к царскому месту приблизится. Потому как у каждого – от боярина до холопа в России – своё место.

«Да уж, – подумал Алексей Михайлович, – даже Указ мой изменить то не мочен!». И так вдруг тоскливо ему стало. Потому как сам разбередил кровоточащую рану. Ну ничего не мог он, владыка огромной державы, ничего не мог поделать с местничеством. И даже в этой войне он, самодержец, вынужден считаться в первую голову с породой своих воевод![5]5
  Под первостепенными родами подразумевались члены шестнадцати знатных родов, имевших право, обойдя низшие чины, жаловаться прямо в бояре. К ним относились князья Черкасские, Воротынские, Трубецкие, Голицыны, Хованские, Морозовы, Шереметевы, Одоевские, Пронские, Шеины, Салтыковы, Репнины, Прозоровские, Буйносовы, Хилковы, Урусовы. Вслед за ними шли представители пятнадцати родов которые при пожаловании думным чином сначала поступали в окольничие, и только после этого – в бояре: Куракины, Долгорукие, Бутурлины, Ромодановские, Пожарские, Волконские, Лобановы, Стрешневы, Барятинские, Милославские, Сукины, Пушкины, Измайловы, Плещеевы, Львовы. Это была аристократия московского царства, встать вровень было невозможно ни за какие заслуги.


[Закрыть]

Так уж повелось на Руси, что все служилые люди знали: если пращуры одних командовали пращурами других, то и все дети, внуки, племяши будут также вечно командовать потомками подчинённых. И порухой родовой чести было встать под начало воеводы, предок которого под началом, скажем, твоего прадеда служил. Это же весь род понижало на ступень, а то и несколько, в строго сословном царстве-государстве. Да, царь волен был издать любой указ. Но упомянутый в нём боярин или дворянин мог в ответ подать челобитную «в отечестве»: мол невместно ему служить под началом упомянутого в указе. В ответ другой стороной подавалась челобитная «о бесчестье и оборони», и делом занималась Боярская дума. Поднимались разрядные книги, изучались старые записи. И не считался истец ослушником: он не против царя выступал, а против первенства другого, за честь рода! А дело стопорилось!

Поэтому шаг за шагом наступал на прежние порядки великий государь. Как Никон – ломать всех бояр, детей боярских да дворян через колено, не решался. Эдак и служить-то станет некому. Он прекрасно помнил, как решил дать на войне особое командование и полки своему любимцу князю Юрию Алексеевичу Долгорукому – а к нему никто из благородных людей служить не пошёл! Потому как князь относился хоть и к аристократии, но второстатейной. И считали служилые, что недостаточно знатен Долгорукий для такого назначения, не хотели ущерб иметь в своём статусе. И – виданое ли дело! Сам Алексей Михайлович любимцу полки формировал, хотя уж и совсем не царское это дело!

И на войне со шведами придётся считаться с породой! Потому что не изменишь в один раз вековых убеждений в людях, что Трубецкой всегда должен командовать Долгоруким, Хованский – Змеёвым, Голицын – Потёмкиным.

Но удалось государю и на своём настоять. Не было в этом походе разделения на Большой, Сторожевой и прочие полки. Был Государев полк и прочие отряды. Шли полки нового строя с иноземными офицерами. И, наконец, Алексей Михайлович лично возглавил армию. А это значило, что все важнейшие приказы исходили только от него!

За оконцем стало светло-розово, повеяло утренним холодком. Скоро пора было собираться на молитву. Алексей Михайлович оглянулся. У дверей уже стоял слуга-постельничий, не решаясь отвлечь великого государя от высоких мыслей.

Царь притворил оконце и дал знак, чтобы ему подавали умываться.

Исполин с Востока

И кто доносил: нет у царя московитов более войска – вся немалая рать в Литве да в польских землях стоит, а остатних недавний мор скосил. Ох как ошиблись резиденты иноземные да имперские и шведские, английские и голландские купцы, помимо торговли охотно шпионившие для своих правительств в русском царстве-государстве.

Огромное войско двинулось к ливонским переделам. Огромное пыльное облако, скрывавшее от подсылов генералов короля Карла, было развеяно, прибито к земле принесённым им частым дождиком. И предстала перед лазутчиками громадная пёстрая змея – многочисленная русская армия.

Бодрым шагом за своими головами, гордо восседающими на породистых лошадях, с символами власти – чеканами в руках, одетыми в блестящие брони да парчовые одежды (будто не на войну, а на праздник вырядились), шли барабанщики да сиповщики[6]6
  Флейтисты.


[Закрыть], а за ними – стрельцы в бархатных шапках с овчинным околышем, разноцветных суконных кафтанах (по цвету своего приказа). Московские – в красных да малиновых, отличаясь от всех прочих жёлтыми сапогами до колен, с мушкетами в руках, шпагами на портупеях. Новгородцы шли в синих да красных кафтанах, прочие же городовые стрельцы в кафтанах из сукна некрашеного, да вооружены были самопалами с фитильными замками, саблями и бердышами. Но на каждом красовался банделир[7]7
  Кожаная перевязь, надевавшаяся через левое плечо, с кожаной сумкой, в которой хранился запас пуль, пыжей и принадлежностей для чистки оружия. К перевязи на шнурах привешивались «зарядцы» – оклеенные кожей точеные из дерева трубки о крышечками для хранения пороха.


[Закрыть], именуемый в войске «двенадцать апостолов», – по числу зарядов, с привязанным к нему длинным куском фитиля, каждый имел пороховницу-натруску.

Соблюдая строй, вертели головой по сторонам вчерашние крестьяне – драгуны, вооружённые мушкетами да саблями. С весны до осени пеклись они об урожае. А по окончании работ поступали в ученье к капралам да офицерам заморским, постигали науку боя в седле и в пеших порядках. Но не пахать им нынче на родимых полях! Государь со шведом ратиться решил! Значит, разор хозяйствам, а ежели убьют – и семьи пойдут по миру. Может, ясно дело, повезти, коли доведётся срубить богатого шведа со златыми кольцами на перстах али полным кошелём в кармане. Но, поди, у них знатных тож немного, а вои – такая ж голытьба. И гоня прочь тоскливые мысли, поглядывали окрест всадники, дивясь, как в местах незнаемых такой же лес чернеет вдали, с ёлками, берёзами, рябинами, как за родной деревней. И такие же стрижи-ласточки над головами мелькают.

Как на плацу держали шаг полки нового строя, гордость Алексея Михайловича. В каждом командирами заморские офицеры за великие деньги посланцами боярина Милославского[8]8
  Тесть Алексея Михайловича Илья Данилович Милославский стоял у истоков формирования новых полков царства.


[Закрыть] нанятые, дабы русских солдат в лучших воинов Европы превратить. Неторопливо перебирали копытами рейтарские лошади. А седоки их – русские рейтары, в латах, с шишаками на головах – знали: их дело решать исходы сражений быстрым грозным натиском, потому понапрасну животин изводить скачкой не след!

Подбоченясь и подмигивая молодухам из встречных обозов, с дороги сведённых, гарцевали на горячих скакунах – поводья шелковы, уздечки серебряны – хвастали богатым доспехом и красивым кафтаном князья, богатые помещики, сыны боярские[9]9
  Служилое сословие, изначально занимавшее место ниже бояр, но выше дворян – аналог западных рыцарей. Со временем было оттеснено дворянами по феодальной лестнице вниз.


[Закрыть] из дворянской конницы. Скромно трусили на ногайских лошадках их менее знатные товарищи в дедовских панцирях, мечтая о богатых трофеях да знатных пленниках, выкуп за которых враз вознесёт их над бахвалами.

Весёлой вольницей двигались с войском жаждущие сечи донские казаки, уже готовые – только рукой махни государь – скакать на неприятеля.

Шагали под своими прапорами суровые пушкари, себе цену знающие, как для парадного строя одетые – в синих кафтанах, перепоясанных красными кушаками, в синих сапогах, с нагрудными железными кругами – аламами – на груди и на спине. У городовых пушкарей шапки суконны и на аламах львовы головы, у московских – шапки бархатны и нагрудные аламы украшены вызолоченными щитами с изображением двуглавого орла. Такие сверкают и без солнца.

Пушкари гордо несли украшенные двуглавыми орлами пальники на длинных древках: своё дело ведали знатно, были способны удачным выстрелом из «мучителя»[10]10
  Так прозвали в войсках орудия большого калибра.


[Закрыть] отвалить кусок стены каменной крепости и запалить осаждаемый город калёными ядрами, а конницу вражью выкосить картечью. За пушкарями топала «посоха» – сотен пять обслуги пушкарского обоза, несколько тысяч крестьян, обмотавшись верёвками, помогали лошадям да волам тянуть подводы с тяжеленными бронзовыми и чугунными осадными орудиями. Далее белые одношёрстные кони везли телеги с красными лафетами – изобретением прадедов нынешних мастеров, псковских умельцев, всё артиллерийское дело изменившим! – и красными зарядными ящиками, с разной величины пищалями да гауфницами, в том числе первыми в мире нарезными пищалями. В обозе следовали и телеги с ядрами, картузами, жестянками разными – с затравками, свечками, фитилями, трубками для скорой стрельбы, натрусками, коробками, в коих носят пороховую мякоть. Вслед шёл приказ стрельцов, охраняющий грозную ударную силу царёва войска.

И полетели Карлу Десятому в Речь Посполитую, риксроду[11]11
  Риксрод в Швеции – королевский совет.


[Закрыть] в Стокгольм, рискмаршалу Делагарди в Ригу тревожные донесения о числе и силе русских. Получив вести, срочно занялся приведением в порядок своих войск в Прибалтике Магнус Делагарди. Одно дело получать предупреждения о воинственных настроениях русских от шведских послов из Москвы, а совсем другое – конкретные известия о мощи наступающей армии. Увязший в польских делах король Карл особым указом возложил на опытного полководца, графа Густава Горна, оборону всей Швеции. Но, как это часто бывает, кому беда, а кому – радость.

С ликованием восприняли новость о начале русско-шведской войны во многих европейских столицах. Датский король Фредерик видел в ней так нужную ему передышку, и надеялся: кузен Карл вынужден будет умерить свои аппетиты в отношении датских земель; бранденбургский курфюрст радостно потирал руки, понимая: подкреплений драчливый скандинав в ближайшее время не получит, можно готовить силы для решающей битвы. Полегче стало патриотам, храбро бьющимся со шведскими захватчиками в Речи Посполитой. И, конечно же, наступление русских было на руку императору Священной римской империи Фердинанду Третьему, который, прекрасно помня перипетии тридцатилетней войны и ещё не до конца очистивший свои владения от её распустившихся деток – солдатских шаек, промышлявших грабежом, страстно желал ослабления шведской армии. И даже голштинский герцог рассматривал эту войну как охранную грамоту своим землям – когда десятки тысяч бородатых варваров подчиняют Курляндию, врываются в богатую Лифляндию, в Ингерманландию – шведскому риксроду право, не до маленькой Голштинии! Голландцы и англичане расчётливо прикидывали: кто бы ни победил – они останутся в выигрыше, вытеснив шведских торговцев из Архангельска – кто ж будет иметь дело с врагом! С огромного русского рынка изгонялся опасный конкурент!

Просто не знали, что предпринять, сидевшие с прошлой осени в Москве шведские послы. Их о войне русские власти даже не известили![12]12
  И правда, объявление войны носило несколько странный характер: шведским послам в Москве официально сообщили о войне лишь 21 января 1657 года, а в октябре 1657 года, когда вновь стали обостряться отношения с Речью Посполитой и Виленское перемирие оказалось под угрозой срыва, послам разрешили направить в Швецию курьера.


[Закрыть] Государственный советник барон Бьелке, маршал посольства Конрад фон Баннер и торговый советник Филипп фон Крузеншерн пребывали в беспокойстве. Они прекрасно помнили, что, имея секретную инструкцию не жаловать русского царя новым титулом, а после того как русские войска взяли Вильно, в него добавили Литву, Белую Россию, Волынь и Подолию, они находились в проигрышном положении. К тому же, сославшись на отсутствие полномочий, они запросили своего монарха – и Карл Десятый официально отказался обращаться к Алексею Михайловичу по-новому до завершения войны в Речи Посполитой. Это была самая настоящая ловушка для послов! На все предложения продолжить переговоры им отвечали: главное – решить вопрос с титулами, все остальные вопросы мелкие и будут решены быстро. Хотя обсуждение важных вопросов проходило с большим трудом: шведы требовали соблюдения договора о выдаче перебежчиков, русская сторона представила «выписку об обидах», которые шведы нанесли жителям Ладоги, Новгорода, Тихвина. А обсуждать установку демаркационной линии в Польше русские вообще отказались – опять-таки, до решения вопроса о титулах. Только в марте шведам удалось передать верительную грамоту – и то не государю, а думному дьяку Алмазу Иванову, главе Посольского приказа. А вскоре им запретили и вовсе выходить в город. Барон Бьелке исхитрился послать весточку своему королю: судя по всему московиты готовятся к войне! И вот она грянула! Что их ждёт? За неправильное титулование царя на Руси могли казнить, а ну как московиты не посчитаются с их посольским статусом?[13]13
  Зря волновались дипломаты: рубить им головы никто не собирался. Просто с Посольского двора в Китай-городе их отправили в Замоскворечье на двор полковника Берента Рильсека, запретив покидать новую «резиденцию», принимать гостей и вести переписку. В полной изоляции от внешнего мира послы и пробыли до середины февраля следующего года.


[Закрыть] И не узнают они, как Магнус Делагарди укротит русского медведя!

Как и послы, никто в Европе, конечно, не верил, что царь Алексей, как бы он себя ни величал, победит. Бьют не пышными титулами – хорошей армией. Даже союзники считали: Столбовский мир установил стратегическую границу на Востоке, отбросив русских от Запада на почтительное расстояние. Вот пускай там и остаются! По переписи европейских стран, составленных имперцами сразу после тридцатилетней войны, Московия заняла предпоследнее место – перед Трансильванией. К тому же у неё не было флота, что делало сам поход в Лифляндию и Ингерманландию бессмысленной в итоге затеей. Однако огромное войско, как сказочный исполин с Востока, вполне могло сковать на время шведскую армию, заставить короля Карла перебросить на Восток подкрепления и – надолго увязнуть в непролазной грязи русских дорог.

…Молодой, но уже правивший твёрдой рукой государь Алексей Михайлович, стараниями Посольского приказа, конечно же, был осведомлён о резонах своих венценосных «кузенов». И рад был, что сумел сохранить от них великую тайну: флот у русского царя был!

По царёву указу, сколь можно тайно от недобрых глаз, удачливый дипломат дворянин Ордин-Нащокин на Каспле-реке занялся постройкой стругов. Казалось бы, струги строить – не посольство править. Но государственный муж должен мочь любое дело в нужное русло направить. Оказался Афанасий Лаврентьевич хозяином рачительным, даже купчиной умелым, к тому ж ратовал за выход России к Балтийскому морю. Взялся за дело, не мешкая.

Первым делом озаботился верфи завести и помощника себе подобрать дельного. Одну верфь определил иметь поближе к месту будущих боёв, на Каспле, левом притоке Западной Двины. И просил государя послать туда из Смоленска известного Алексею Михайловичу ещё по юношеским походам на богомолья стольника Змеёва, ныне командира рейтар в Смоленске.

Царь согласился. Он своих спутников по богомольям за многие годы в боях и в трудах испытал, ценил боле иных думных бояр да окольничих, доверял верным стольникам самые немыслимые дела вершить! Потёмкину – с весны на Неве шведа воевать. А Змеёва аж в феврале на Касплю услал. А дабы никто в его секретные дела носа не совал, велел составить стольнику-рейтару-корабелу грозную бумагу, величая старого знакомца с отчеством:

«Наказ стольнику Семёну Даниловичу Змеёву

о постройке в Смоленском уезде,

на реке Каспля судов.

Лета 7164,

февраля в 20-й день.

Государь… велел стольнику Семёну Даниловичу Змеёву ехать в Смоленск, для того что по государеву указу велено ему в Смоленском уезде на реке на Каспле делать струги; а для того стругового дела по государеву указу послано с ним с Москвы плотников, московских стрельцов, 180 человек, и для той посылки государева жалованья дано им на Москве по полтине человеку. Да им же велено дать государева жалованья в Смоленске сверх того по полтине человеку, да хлебных запасов по чети ржи или муки…

Да в Смоленске воеводам велено:

Семёну Змеёву дать для письма подъячего и для разсылки стрельцов и пушкарей и разсыльщиков и солдат, сколько человек пригоже… А приехав на речку Касплю, послати Змеёву в Смоленский уезд в государевы дворцовыя села стрельцов и пушкарей и велети из тех дворцовых волостей крестьяном быть к себе тот час… и велеть тем крестьяном лес ронить, который пригодится на струговое дело… делать струги добрые… а смолу к тому струговому делу велеть сидеть тут же на Каспле реке… где сосновый лес есть. А кузнецов для того стругового дела, и гвоздей, и скобы… по государеву указу пришлют к нему, Семёну, вскоре».

Везли ему из Москвы и Нижнего Новгорода, Воронежа лес и железо, канаты и верёвки, гвозди и скобы, паклю и луб, да всё в числе великом. Одной смолы из Нижнего доставили свыше тысячи пудов! С Москвы и Дона, Новгорода и Воронежа, других земель, в коих строили суда, тайно скликал русский кораблестроитель различных мастеров. С Москвы пришло ещё полсотни лучших кузнецов. Проявив расторопность и недюжинную волю, помог новгородский губернатор князь Голицын: набрал и послал десять сотен людей для разных работ. И с середины марта заспорилось дело! Через месяц, красуясь, качались на волнах первенцы военного флота! Но сколь трудов стоила победа!

Как удалось так споро управиться? Да ведь не спесивого боярина-воеводу, коий своим самодурством всё дело загубит, с мягких перин погнал на верфь государь, а привыкшего к походам и военным невзгодам, крепкого умом Семёна Змеёва от муштры рейтар оторвал. Всех высот своим трудом достигший, ведавший, как горьки зряшные обиды, сей дворянин людей не теснил и знал, пройдя сраженья: в бою его рейтары всегда командира отобьют, ежели ранен будет и в плен потащит ворог, а коли убьют – так отомстят за него. Первым делом озаботился жильё людям устроить, едой снабдить. Рыли землянки в мёрзлой земле: делали их в виде бревенчатых срубов, два венца над землёй выступали, вдоль стен нары устраивали. В такую землянку вползти можно было токмо на карачках, и внутри в полный рост не разогнёшься. Топили по-чёрному: внутри устраивали открытый очаг, без дымохода. Лошадям и то жилось свободнее – для них рядом навесы строили, укрывали с боков еловыми лапами.

На бритого безбородого стольника поначалу косо смотрели. Но сам Змеёв тоже в землянке поселился, со всеми и у огня рядом грелся и водянистую похлёбку хлебал – со снедью было туго. И жалованье стольник выдать велел. Выходец из небогатой помещичьей семьи знал цену каждой деньге!

И ещё. Выказал он мастерам уважение: в феврале собрав на совет, под секретом царёв указ огласил, самых старых корабелов величал по отчеству. Великие умельцы из Москвы и Воронежа, с Дона, из Новгорода по очереди держали речь, спорили друг с дружкой.

В холод, объясняли они, струговы трубы распаривать нельзя, да и сами струги по весне строят, по теплу. Но надо же на шведа идти! И чесали затылки мастера, прикидывали: дескать, погода получшеет, можно начать. Но не ране средины марта! Раз им не приказный дьяк – сам великий государь доверил тако дело, а стольник его с ними на равных держится, – уж мастера расстараются. Придирчиво вызнавали у Змеёва, по каким рекам суда пойдут, большим или малым, сколь войск и грузов царёвы воеводы на них везти мыслят. Допытывались у Семёна Данилыча, как человека, воинскую науку ведающего, сколь нужно стругов, с коих стрельцам сразу на землю сбегать в бой, надо ль на них места для пищалей оставлять, а сколь для пушкарей надобно и их наряда, и ставить ли на таковых навесы, али дранки довольно будет? Спознав всё, начали счёт вести мастера, сколь труб струговых, сколь и каких досок, штевней, райн, нашивин, скоб, гвоздей кованых и всего прочего иметь им до́лжно. На малые струги и те, что поболе, на грузовые струги и дощаники. Не забыли про паруса и стыри[14]14
  Кормовые весла.


[Закрыть]. Уговорились: на стругах вёсла распашные иметь нать, поелику на вальковые двух стрельцов грести не посадишь.

Седьмого марта начали заготавливать лес. Трудились с великим поспешаньем, а лошадей не хватало. Тогда приказал Змеёв волочить доски к берегу на лямках. И сам впрягался, вместе с новгородским мужиком и окским плотником. Униженья своей дворянской чести в том не видел. В сраженье тож полковник наравне с простым рейтаром в атаку скачет!