Текст книги "Рассказы"

Настройщик роялей

Его звали просто настройщиком роялей. Никто не знал, сколько ему лет, но все предполагали, что не менее ста; а ребятишки были уверены, что ему вся тысяча, такой он был сухой, сморщенный и старый.

Он появлялся в чьей-нибудь квартире часов в десять утра с небольшим чемоданчиком в руке и долго не мог отдышаться, даже если надо было подниматься всего на второй этаж. Его сразу же приглашали пройти в комнату, предлагали стул, заботливо спрашивали, не налить ли чаю, потому что настройщики на вес золота, ведь инструментов нынче стало много, чуть ли не в каждой квартире, а настройщиков нет.

И вот он сидит в чисто прибранной комнате, делая частые неглубокие вздохи, покорно дожидаясь, когда сердце перейдет с галопа на неторопливый шаг, и молчит. Он не произносит ни слова. И седенькой старушке, которая до сих пор с опаской обходит пианино, приходится говорить. Она знает, что раз пришел настройщик роялей, значит надо говорить об инструменте. Она с радостью поговорила бы о чем-нибудь другом, например, о погоде, о том, что в прошлом году грибов «просто пропасть сколько было», или о том, что последнее время сильная ломота в ногах, но положение обязывает говорить только о пианино.

– Вот купили эту роялю. Говорят, дочка пусть учится играть. Ей и было-то три года, а уж деньги копить начали. Теперь-то, говорят, в кредит можно купить. Ну да ведь не знаешь, что завтра будет. Купили, и хорошо. Слава богу, Танюша уже второй класс кончает. И играет. Придет со школы и за нее, значит, за пианину эту. Понимает уже все. И по нотам разбирается.

Старушка смолкла, ожидая, что заговорит настройщик роялей, но тот не произнес ни слова. И когда молчание стало слишком затягиваться, снова заговорила:

– С матерью, с дочкой, значит, моей, они по вечерам сидят. Бренчат, бренчат. Хорошо получается. Особенно эти… этюды. И отец тоже сядет где-нибудь в уголке и слушает. Молчит и слушает. А потом расцелует обеих, а сам чуть не плачет. Их-то ведь ничему не учили… Время такое было.

Настройщик слушал и иногда молча кивал головой, чему-то улыбаясь.

– Вот я и говорю, – снова начала старушка. – Инструмент, он порядку требует, присмотру. Настроить там или еще что. Я сейчас… – и она поспешно ушла в спальню, покопалась там с минуту, вернулась назад и поставила на столик рядом с пианино масленку от швейной машины.

Настройщик по-прежнему молчал, загадочно улыбаясь. Старушка озабоченно огляделась вокруг. Может, еще молоток нужен? Спросить, что ли?

– Так, значит, Танюша в час придет? – вдруг звонким мальчишеским голосом спросил настройщик, так что старушка чуть не ойкнула от удивления. Ведь она ему об этом ничего не говорила…

– В час… в час…

– Ну так я в час и зайду! – весело и громко сказал настройщик.

– Как же, – забеспокоилась старушка. – А посмотреть хоть? Может, ремонт ему какой… Да и тише сейчас. Никто не мешает.

– А мне никто не мешает! Как же я без Танечки буду его настраивать?! Ничего не выйдет! Совершенно ничего!

– Ну, ну, – оторопело сказала старушка. – Молоток-то у нас есть, вы не беспокойтесь.

– А я пока пошел дальше, – сказал настройщик, взял свой чемоданчик и вышел из квартиры.

На лестничной площадке он немного постоял и решительно позвонил в соседнюю дверь.

Его встретила полная высокая женщина в тяжелом, расшитом павлинами халате, в замшевых туфлях с загнутыми вверх носками и с огромной бронзовой брошью на груди.

– Вам кого? – деловито и громко осведомилась она.

– Я настройщик, – тихим усталым голосом отрекомендовался старик.

– А! Наконец-то. Проходите. Терпенья уже от соседей не стало. Ноги об коврик вытрите. Снимать-то ботинки все равно не будете. Проходите вот сюда. Садитесь на этот стул. Пианино у нас чешское. Тыщу рублей вбухали. А оно и играть-то не играет.

Настройщик поставил чемоданчик на пол и осторожно опустился на стул, словно тот мог не выдержать его иссохшее тело.

Хозяйка квартиры подошла к пианино, открыла крышку и стукнула пятерней по клавишам:

– Слышите! Оно и не играет совсем.

Настройщик повернулся к инструменту одним ухом, словно прислушиваясь.

Женщина еще раз стукнула пальцами по клавишам и извлекла из инструмента какой-то сумасшедший аккорд.

Настройщик все так же молча продолжал сидеть на своем стуле.

– Что же вы? – загремела хозяйка. – Пришли, так работайте. Или вам тоже стаканчик водки надо? Нет уж! Приходили тут батареи промывать, так сначала им водки надо. А после них ремонту на тридцатку пришлось делать. Водки не дам, и чаю сразу не дам. Сделайте, а потом чаи гоняйте… Что же вы сидите?

– Кто у вас на нем играет-то? – осторожно спросил настройщик.

– Я играю. А вообще-то для Коленьки купили. А вам-то что до этого?

– Нужно, – твердо ответил настройщик.

– Коленька, – позвала женщина. – Иди сюда. Уроки потом сделаешь.

Из комнаты вышел мальчишка лет десяти и, глядя куда-то в сторону, поздоровался.

– Не хочешь играть? – вдруг спросил его настройщик.

– Не хочу! Не хочу и не буду! – скороговоркой ответил мальчишка и испуганно посмотрел на мать.

Та погрозила ему кулаком и строго выговорила:

– Мал еще: хочу не хочу. Что скажу, то и будешь делать.

– Коля, сыграй мне что-нибудь, – попросил настройщик. – Просто так, как будто для себя. А я послушаю, что у вас с вашим инструментом.

Мальчишка насупился, но все же сел за пианино и сыграл этюд Черни.

– Вы слышите, как тихо играет, – сурово сказала Колина мама. – На третьем этаже уже ничего не слышно. За что только деньги берут?

– А мне в школе сказали, что у меня слуха совершенно нет, – объявил Коля.

– Не твое дело, есть или нет, – отрезала мама.

Настройщик подошел к пианино, и Коля поспешно уступил ему место. Старик ласково пробежал по клавишам пальцами обеих рук и осторожно погладил полированную поверхность.

– Хороший инструмент. Почти совершенно не расстроен.

– Так ведь играет тихо, – забеспокоилась хозяйка. – Соседи играют, у нас все слышно. Мы играем, им хоть бы хны. Ни разу не пришли, не сказали, что мы им мешаем. А мне чуть ли не каждый день приходится стучать в стенку. Телевизор не посмотришь… Сделайте, чтобы играло громко. Чтобы на всех этажах слышно было.

– Понимаю. Это пустяковое дело, – сказал настройщик.

– А сколько берете? – подозрительно спросила Колина мама.

– Я беру десять рублей, – твердо ответил настройщик.

– За пустяковое-то дело?

– Кому пустяковое, кому – нет.

– Ох уж с этими халтурщиками спорить! Все равно вырвут.

– Я настройщик роялей, – твердо сказал старик.

– Господи, да заплачу я. Сделайте только все, чтобы как гром гремел.

– Сделаем. Так, значит, Коля, ты не хочешь играть на пианино?

– Нет, – ответил мальчишка, глядя в угол.

«А слуха у сорванца действительно нет. Да и у матери тоже», – отметил настройщик.

Он снял с пианино передние стенки, верхнюю и нижнюю, вытащил из чемоданчика инструменты, всякие молоточки, ключики, моточки струн и с час провозился с инструментом, ни на кого не обращая внимания и прослушивая его, как врач больного. Потом он поставил стенки на место, закрыл чемоданчик и сказал:

– Готово. Можете проверить.

Хозяйка недоверчиво подошла и долбанула по клавишам пухлой пятерней. Раздался ужасающий грохот, в окнах зазвенели стекла, и с телевизора упала фарфоровая статуэтка купальщицы.

– Ну, теперь они у меня попляшут! – грозно сказала женщина. – Коленька устанет, сама садиться буду. А ну, сынуля, садись. Посмотрим, долго ли они выдержат.

Мальчишка, чуть не плача, сел за пианино, и квартира снова наполнилась неимоверным грохотом.

– Прекрасно, – сказала Колина мама и выдала настройщику десятку.

Тот не торопясь положил деньги в потрепанный бумажник и взялся за чемоданчик. Лишь только он переступил порог квартиры, как гром сразу же смолк. Настройщик на всякий случай переступил порог в обратном направлении и удовлетворенно улыбнулся. В квартире грохотало пианино и дребезжали стекла. Но только в квартире. Сразу же за ее пределами стояла глубокая и приятная тишина.

Настройщик знал свое дело.

Он поднялся на третий этаж и позвонил в дверь, из которой доносились нестройные звуки пьяного квартета. Здесь все еще праздновали затянувшийся день рождения.

Дверь отрыл глава семьи, нетвердо держащийся на ногах, но очень вежливый и нарочито подтянутый.

– Папаша, проходите. Мы вас ждали. Шум сейчас мы устраним. Не хотите ли стаканчик за здоровье моей любимой дочери? Впрочем, пардон-с. Бутылки пусты. Но это мы в миг организуем. Садитесь за стол. Это моя жена. Это не то брат жены, не то дядя. Черт их всех запомнит! Его драгоценнейшая супруга. А это моя Варька. Что за черт! Варька, где ты?

Не то дядя, не то брат жены оторвал голову от тарелки с салатом из ранних помидор, осоловевшими глазами посмотрел вокруг и сказал:

– Я тебя знаю. Ты у меня на барахолке мотоцикл купил.

– Молчал бы! – прикрикнула на него жена. – Какой мотоцикл? У тебя и велосипеда-то никогда не было. – И она осторожно бумажной салфеткой сняла со лба мужа кольца тонко нарезанного репчатого лука.

– Варька! – зычно крикнул отец. – Иди сюда. И сыграй нам на пианино… Три этюда… Три этюда для верблюда… – Пропел он и вдруг захохотал, а за ним и все остальные. – Она у меня талант! Ее на конкурс хотят послать. Талант, а для отца и гостей не заставишь сыграть! Варька! Ну, Варюшенька, сыграй нам.

– У тебя дочь играет, – вдруг обрел дар речи не то брат, не то дядя, – а у меня машину сперли. – И он скривил губы, как бы собираясь заплакать.

– Ну что мелет человек, – начала успокаивать его жена. – Какой автомобиль? У тебя и велосипеда-то никогда не было.

– Варюшенька, – позвала мать, накладывая себе в тарелку тушеной капусты, – сыграй, доченька. И дедушка послушает.

В дверях показалась девочка. Вид у нее был сердитый и вызывающий.

– Чего вам надо! Орете второй день, а я вам играй! Все равно ничего не понимаете.

– А я говорю: играй! – приказал папа.

Настройщик вдруг понимающе подмигнул девочке, и та прыснула в плечо от смеха. Потом села за пианино и отбарабанила что-то совершенно непонятное и наверняка никому до этого не известное.

Папа, мама и гости зааплодировали, а дядя-брат сказал:

– Я всегда плачу, когда мотоцикл завожу.

– Молчал бы уж, – вспылила его жена.

– Варька у меня талант, вон как отчебучила! – похвастал папа.

– Доченька, сыграй для гостей еще что-нибудь, – попросила мама.

– А водочки-то тю-тю, нету, – сказал вдруг настройщик, и все забыли про музыку.

– Это мы сейчас сообразим, – уверил папа, и через минуту папа и дядя-брат устремились в магазин.

– Нельзя их одних отпускать, – сказала мама и, обе женщины бросились за мужьями.

– А теперь мы посмотрим, что случилось с нашим пианино, – довольным голосом сказал настройщик. – И мешать нам никто не будет.

– Да, не будет! Сейчас вернутся и затянут «Скакал казак через долину».

– Не вернутся. Они дверь не найдут.

– Правда, не найдут? Вот здорово! – сказала девочка. – Всегда бы так.

– Так и будет. Как только они тебя заставят играть, сразу всем понадобится за чем-нибудь выйти, а дверей, чтобы вернуться назад, они не найдут, пока ты их не захочешь впустить.

– И я буду играть одна?

– Одна. Никто тебе не помешает.

– Спасибо, дедуля, спасибо! – девочка бросилась на шею настройщику роялей, так что тот едва устоял на ногах. – Я бы их совсем не пустила и все время играла.

– Как захочешь, так и будет, Варюшенька. А теперь давай вместе возьмемся за него. А?

– Давайте.

Через час пианино было настроено, и старик, устало закрыв глаза и чему-то улыбаясь, слушал странную и смелую музыку. Варенька импровизировала.

Потом они сжалились и впустили гостей в квартиру. Настройщику было выдано десять рублей, и он осторожно положил десятку в потертый бумажник. Девочка не отходила от него и все время повторяла:

– Я еще хочу вас видеть.

А папе снова захотелось, чтобы дочь сыграла для гостей. Варенька сразу согласилась и заговорщицки подмигнула настройщику. Тот тоже хитро сожмурил глаз, так что лицо его стало похоже на сморщенное яблоко.

– Варька, отчебучь! – приказал папа.

– Я тебя знаю, – сказал не то дядя, не то брат.

– С огромнейшим удовольствием, – по-взрослому сказала девочка и взяла аккорд.

– А пивка-то не взяли, – встрепенулся папа. – Пойдем-ка, пока магазины не закрыли.

Мужчины чуть ли не бегом выскочили на лестничную площадку.

– Опять квартиру не найдут, – заволновалась мама. – Надо проследить. – И обе женщины вышли тоже.

– Вот здорово! – закричала в восторге девочка. – Приходите ко мне еще, дедуля. Я так хочу вас еще видеть!

– Приду, Варюшенька, приду, – сказал настройщик роялей, подмигнул и вышел за дверь. Здесь он несколько минут постоял, слушая, как девочка переносит в музыку свою маленькую, чистую и уже такую сложную душу. А во дворе препирались папа и мама, которые никак не могли найти свою квартиру.

Настройщик знал свое дело.

Было пять минут второго, и настройщик роялей снова спустился на второй этаж, где жила Таня. Она уже пришла из школы.

– Здравствуй, Танечка, – мальчишески звонким голосом сказал сморщенный старик.

– Здравствуйте, – ответила девочка. – Вы настройщик роялей? И вы настроите мое пианино? У него «ля» в третьей октаве расстроено, и «ре» в контроктаве западает.

– А мы его вылечим. У тебя хорошее пианино.

– Да вы садитесь, – засуетилась бабушка. – Отобедайте. Ведь время уже.

– Обед подождет, – ответил настройщик. – Сначала мы займемся лечением. А еще раньше ты, Танюша, сыграешь. Я сяду вот сюда в уголок, и меня совсем нет. Никого нет. Играй.

Девочка нерешительно перебирала ноты, не зная, что выбрать. Выбрала седьмую сонату Бетховена. Эту сонату играют редко, но настройщик роялей знал все. Он много раз слышал ее. И в какой раз он подивился тому, как дети чувствуют музыку, как переживают ее, страдают и радуются вместе с ней. Безошибочно, но каждый по-своему.

Девочка кончила играть и сказала:

– Я очень люблю играть, когда меня слушает папа. Он как-то очень странно слушает, словно помогает мне. И еще я люблю играть с мамой в четыре руки.

«Да, – подумал настройщик роялей. – Здесь работы совсем мало. Настроить „ля“ в третьей октаве да подтянуть „ре“ в контроктаве».

И все же он провозился целый час.

В это время пришел на обед папа, на цыпочках прокрался к дивану, взял в руки книгу, но так и не перевернул ни одной страницы.

А настройщик, закончив работу, сложил инструменты в потрепанный чемоданчик и сказал:

– А теперь, Танюша, проверь, так ли я настроил твое пианино.

Девочка села, и по мере того как она играла, лицо папы меняло свое выражение. Сначала на нем было что-то недоверчивое, потом лицо выразило удивление, затем самый настоящий испуг, и, наконец, восторг и растерянность.

– Что вы сделали? – тихо спросил он у настройщика. – Она так никогда еще не играла. Девочка вообще так не может играть. Ей ведь всего десять лет. Что вы сделали?

– Я настроил пианино вашей дочери, – скромно ответил старик.

– Но… но это что-то невозможное. Она чувствует музыку лучше, чем я. Ведь она еще совсем ребенок.

– Она действительно чувствует музыку лучше, чем вы, хотя вы тоже чувствуете ее прекрасно. Об этом мне рассказала сама Танюша.

В это время пришла на обед Танина мама, и девочка бросилась ей на шею, рассказывая, как дедушка настроил ей пианино.

А папа сказал маме:

– Послушай ее. Это что-то невероятное. Таня так сейчас играла! Так прекрасно и необычно, что даже страшно становится.

– Ты что-то путаешь, – сказала мама. – Если прекрасно, то не может быть страшно.

– Но она никогда не играла так раньше.

– Это дедушка так настроил мое пианино, – гордо сказала Таня и запрыгала по комнате, таким образом, по-видимому, выражая свой восторг.

– Да, – застенчиво сказал настройщик. – Я просто настроил пианино в унисон с восторженной душой вашей дочери.

Бабушка незаметно убрала масленку от швейной машины и пригласила всех к столу обедать, но настройщик выпил только стакан молока, он спешил в следующую квартиру.

Папа смущенно протянул ему десять рублей и сказал, что расплачиваться рублями за такую работу просто неудобно. Не может ли он еще что-нибудь сделать для настройщика?

– Вы и Танечкина мама сделали для меня и так очень много, – ответил сморщенный старичок.

Настройщик осторожно положил деньги в потертый бумажник и откланялся, улыбнувшись на прощанье Танюше.

Не успел он выйти за дверь, как девочка бросилась к своему пианино, раскрыла ноты и заиграла. Папа был уже немного подготовлен, а маме пришлось вцепиться в подлокотники кресла так, что у нее побелели ногти. Потом она посмотрела на папу, тот почувствовал ее взгляд и повернулся к ней. Что они говорили друг другу этим взглядом, никто, естественно, так и не узнал.

Наверное, очень многое.

Настройщик знал свое дело.

Он постоял немного перед дверью и поднялся на четвертый этаж, потом на пятый, затем спустился вниз и зашел в соседний подъезд. И снова началось его путешествие по этажам.

Часам к семи он устал, годы брали свое, и зашел в ближайший магазин. Там он купил конфет, а в соседнем магазине – игрушек. А когда он выходил из магазина, его уже ждала толпа ребятишек, и он пошел с ними на сквер и там раздал конфеты и игрушки. Он точно знал, кому что нужно дарить. Одним конфеты, другим игрушки. Потом он рассказал им смешную сказку и, когда ребятишки начали, перебивая друг друга, пересказывать и показывать ее в лицах, незаметно ушел от них.

Потом ему встретился еще один магазин, зашел он и в него. И снова встретил шумную компанию своих бесчисленных друзей-ребятишек, и снова угощал их конфетами, и дарил игрушки, и даже придумал новую игру, такую интересную, что все тотчас же увлеклись ею, а он незаметно ушел от них.

И вот магазины уже начали закрывать, да и денег к тому времени у него уже не осталось. И теперь он уже не угощал ребятишек, а только что-то тихо рассказывал им и незаметно уходил, когда чувствовал, что им интересно и без него.

Солнце уже спряталось за дома, а он все шел, не спеша, слыша иногда музыку пианино и роялей, которые он настраивал. Многим людям настраивал он инструменты, мальчишкам и девчонкам, юношам и девушкам и даже одной старушке, которая уже двадцать пять лет была на пенсии.

Взрослые звали его просто настройщиком роялей, а дети – дедушкой или дедулей, потому что никто не знал его настоящего имени. И лет ему было, может быть, сто, а может быть, и вся тысяча. Так, во всяком случае, думали ребятишки.

Девочка

1

Это произошло однажды вечером в конце мая.

В квартиру кто-то настойчиво позвонил. Я открыл дверь и увидел на пороге девочку лет семи-восьми. Она была в белом коротеньком платьице, маленьких туфельках-босоножках и с большим белым бантом на голове. В руках она держала ученический портфель.

– Здравствуйте, маленькая волшебница, – сказал я. – Вы ко мне?

Она весело рассмеялась, бросила портфель и кинулась ко мне на шею:

– Здравствуй, папка! Какой ты смешной сегодня!

Я оторопел на мгновение, но тут же пришел в себя и опустил девочку на пол.

– Как ты сказала? Папка?

– Папка! Папуля! Папочка!

– Вот как… Это даже интересно. Что же мы стоим в таком случае на пороге? Проходи.

Она схватила портфель, вприпрыжку вбежала в комнату, бросила портфель на диван, мимоходом потрепала по спине лениво дремавшую кошку, потрогала колючие иголочки кактуса, росшего в горшке на подоконнике, открыла книжный шкаф, переставила стулья и произвела еще немало перестановок, напевая вполголоса какую-то детскую песенку. А я продолжал стоять, наверняка с открытым ртом и предельной степенью недоумения на лице. Как только нервный шок начал немного проходить, я понял, что, несмотря на загадочность, появление этой девочки в моей квартире мне очень приятно. Я даже пожалел, что эта девочка не живет в нашем подъезде. Я бы приглашал ее иногда к себе в гости, а она вот так носилась бы по комнате, совершая беспорядки, непосредственная и веселая, маленькая и легкая, стремительная, как солнечный зайчик. Вот только: «Здравствуй, папка!» Что это? На детскую шутку мало похоже. Может быть, пошутил кто-нибудь из взрослых? Но это было бы слишком жестоко по отношению к самой девочке. А вдруг она перепутала дом? Сейчас ведь все дома одинаковые. Но в таком случае я должен был походить на ее отца. Тоже маловероятно. Тем не менее что-то нужно было делать, и я отложил решение непосильных для меня загадок. Только сама девочка могла мне помочь.

– Ну, раз уж ты пришла, то что бы нам купить к чаю?

– Ах, папка! – укоризненно ответила она. – Ну конечно, эклер «Снежный». Как будто ты не знаешь!

– Да, да, – поспешил ответить я. – Как я мог забыть?

– Папка, ты иди в магазин, а я полью цветы. Они у нас совсем засохли. Наверное, я забыла их полить вчера.

– Отлично, – сказал я, надевая пиджак. – Я мигом вернусь. Чайник я сейчас включу, а ты его не трогай. Договорились?

– Договорились, папа, – и она, снова что-то замурлыкав, достала из кухонного шкафа графин и стала наполнять его водой.

Я захлопнул дверь квартиры, спустился вниз и зашел в ближайший кондитерский магазин. Минут через пять я вернулся, неся коробки с пирожными и конфетами.

Девочка сидела посреди комнаты, пытаясь растормошить кошку, которая упорно свертывалась клубком, отказываясь играть. Пустой графин стоял рядом. Цветы были политы.

– Ну вот я и вернулся. И чай, наверное, уже готов. Посмотри-ка, что я тебе принес!

Я разложил коробки на столе, и девочка сама открыла их. Через несколько минут на столе уже стояли варенье, сахар и чашки с дымящимся чаем. Мне было приятно чувствовать себя гостеприимным хозяином.

– Ну что ж, начнем, – сказал я. – Прошу садиться, волшебница.

Уговаривать ее, конечно, не пришлось. Некоторое время мы молча прихлебывали чай и шарили в коробках, выбирая что-нибудь по вкусу. Я окончательно убедился, что вижу эту девочку впервые. Ни у кого из моих друзей и знакомых не было такой.

Она вела себя так, словно действительно была дома. Ни тени смущения или робости. Предметы в комнате, казалось, тоже были ей знакомы и известны. Нашла же она сразу графин. Около стены стоял стул. Это она его поставила. Значит, полит и маленький кактус на книжном шкафу. А его не сразу-то и заметишь.

– Знаешь, папа, – сказала она, смешно сморщив носик, – я сегодня получила четверку по русскому языку. За диктант.

По некоторым ноткам в ее голосе я понял, что она немного расстроена этим событием.

– Как же так?

– Так, – внимательно посмотрела она мне в глаза. – И четверочка-то такая, ближе к тройке. – И немного помолчав: – Нет, папочка, не выйдет из меня отличницы. Я же ведь стараюсь.

– Ну, ничего, – сказал я и даже осмелился потрепать ее по волосам. – На следующий год ты уж как следует поднажмешь. Правда ведь?

– Правда, папка! – И она снова вся засияла, словно крохотное солнышко радости и света. Маленький солнечный зайчик!

– Скажи, папа, почему, как только мама куда-нибудь уедет, ты всегда что-нибудь в квартире сделаешь по-своему?

Вот как! Значит, еще и мама! А впрочем, почему бы и нет. Мама обязана быть.

– Ну и что же я сделал по-своему?

Она кивнула головой в сторону окна:

– А шторы?

– Что шторы?

– У нас таких не было.

– Ну, это я купил вчера… то есть сегодня. А знаешь что? Давай с тобой играть? Будем пить чай и играть.

– За столом?

– За столом. А мы будем не спеша пить чай и не спеша играть.

– Ну, давай…

С этой девочкой было очень интересно говорить. Меня только смущало то обстоятельство, что она называла меня папой. И еще. Я даже не знал ее имени. Спрашивать прямо мне было почему-то неудобно. Может быть, потому, что это расстроило бы игру. Все-таки наверняка игру. Какой же я папа, если не знаю, как зовут дочь.

– Мы будем играть с тобой в такую игру. Представим, что мы друг друга не знаем. Хорошо?

Она весело рассмеялась и пододвинула поближе к себе коробку конфет.

– Ну тогда начали. Мы не знаем друг друга… Девочка, как тебя зовут?

– Оля.

– Чудесное имя.

– А как зовут вас?

– А меня зовут, – я набрал полную грудь воздуха и низким, насколько было возможно, голосом пробасил: – Онуфрий Балалаевич.

Она даже подпрыгнула от восторга на стуле и засмеялась так, словно по комнате рассыпались серебряные колокольчики.

– Ой, папка! Смешной! А почему тебя все зовут Григорий Иванович? А иногда, – тут она прижала палец к губам, словно доверяла большую тайну, – а иногда Григ.

Теперь подпрыгнул на стуле я. Но только не от восторга, а от неожиданности. Подпрыгнул да еще подавился горячим чаем. Солнечный зайчик с огромным белым бантом на макушке тихо повизгивал от распиравшего его смеха.

Я фыркнул, прокашлялся, взял себя в руки и сказал:

– Мы же договорились играть. Значит, пока меня нельзя называть папой. А откуда ты знаешь, что меня зовут Григорием Ивановичем, или Григом?

– А откуда ты знаешь, что меня зовут Оля?

– Я этого не знаю.

– Так ведь это в игре. А вообще, откуда ты знаешь, что меня зовут Оля?

Я чуть было не брякнул, что я ее вообще не знаю, не только что ее имени, но вовремя спохватился.

– Ну, видишь ли, папы обычно знают, как зовут их детей. Они сами выбирают им имена. Вот и я… А откуда ты знаешь мое имя?

– Я же слышу, – и она постучала пальцем по своему уху.

– Понятно, – сказал я, чувствуя, что все больше и больше запутываюсь. – А в каком классе ты учишься? И в какой школе?

– В первом классе "Б". В школе… в первой школе.

– Это здесь, недалеко, за углом? На Зеленой улице?

– На Зеленой… Можно, я еще съем пирожное, папа?

– Конечно, Оленька. – Я, наверное, придумал хорошую игру. Но я был настолько растерян, что потерял способность задавать вопросы, кроме таких: «Как зовут твоего папу?» и «Откуда ты взялась здесь?»

Мы еще минут пятнадцать продолжали играть в придуманную мною игру. Причем девочка показывала поразительную осведомленность обо всем, что касалось меня. Я же удивлялся все больше и больше и наконец понял, что игра ей надоела. Уж очень скучные и нелепые вопросы я задавал.

– Я вымою чашки, папочка, – сказала она.

И, не дожидаясь ответа, потащила посуду на кухню.

Я уселся в кресло и закурил. Через открытую дверь мне была отчетливо видна фигурка девочки, ее загорелое лицо, на котором все время менялись выражения. Она то смешно поджимала губы, когда капли горячей воды брызгали ей на лицо и на руки, то удивленно смотрела на дно чашки, подставленной под струю, где в бешеном водовороте кружились черные чаинки. Ее вздернутый носик выражал любопытство, черные стремительные глаза – нетерпение, плавные движения рук – вполне осознанное чувство грации и пластичность. Все в ней было противоречие. Я подумал, что, наверное, невозможно заранее предугадать, что она сделает в следующее мгновение. А белый огромный бант на макушке окончательно утвердил меня в мысли, что эта девочка – солнечный зайчик.

– Папа, – вдруг сказала она, – почему ты так смотришь на меня?

– Извини, Оленька. Я задумался.

– А почему ты куришь?

Я недоуменно пожал плечами.

– Ты ведь раньше не курил.

– Ах да. Это я так. Просто… Случайно… – Наконец-то она сказала такое, что ко мне не относилось. Я курил давно и ни разу не бросал. Значит, она знает обо мне не все.

Девочка вприпрыжку выбежала из кухни, подскочила к радиоприемнику с проигрывателем, включила и, открыв дверцу тумбочки, начала рыться в пластинках.

– Папка, ты будешь танцевать со мной лагетту?

– Конечно, буду, Оленька. Только тебе придется меня научить. Я никогда не танцевал лагетту.

– Ох и хитрый, папка! Ведь мы с тобой почти каждый день танцуем лагетту. Притворяешься?

– Давай договоримся, что я забыл этот танец. А ты меня будешь учить.

– О-е-ей! – погрозила мне пальцем девочка и снова начала переставлять пластинки. – Пластинки куда-то убежали, папочка. Может быть, у них есть ножки?

– Это, наверное, проделки Матильды, Оленька. – Матильда лениво шевельнула хвостом, услышав свое имя. – А шейк или чарльстон тебя не устраивает?

– Устраивает, – ответила девочка.

И мы стали отплясывать чарльстон.

– Тебя, папочка, не перетанцуешь, – сказала девочка, смеясь.

– Да я уже и сам с ног валюсь.

Танцы кончились. Девочка села за рояль. Старый беккеровский рояль, на котором играло много поколений моих предков. Играла она неважно, но очень старательно, отсчитывая доли такта вслух. Потом вдруг захлопнула крышку рояля и сказала:

– Все равно мне Ксения Николаевна больше тройки не поставит.

– Если ты очень захочешь, то поставит.

– Я поиграю вечером. А вообще-то этот контрданс мне не очень нравится. Вот так, папочка!

– Ну, Ксения Николаевна, наверное, знает, что тебе нужно играть.

– Я пойду к Марине, папа. Сначала мы с ней поиграем, а потом сделаем уроки. Хорошо?

– Хорошо, Оля. Иди, конечно.

Девочка взяла портфель, помахала мне рукой и выскочила за дверь. Я бросился вдогонку за ней и крикнул:

– Оля! Ты еще зайдешь ко мне?

– Что, папа? – ответила она звонким голосом откуда-то уже снизу. – Что ты сказал?

– Я говорю, чтобы ты долго не задерживалась.

– Хорошо-о-о!

Хлопнула входная дверь. Я вернулся и попытался читать книгу, но это заняло меня ненадолго. Я почему-то ждал, что девочка придет снова.

Но она не пришла в этот вечер.

2

Утром я, как обычно, наскоро позавтракав, уехал на испытательный полигон. Он был расположен километрах в пятнадцати от Усть-Манска, недалеко от реки, на небольшом, слегка волнистом плоскогорье. Полигон занимал площадь в пять-шесть квадратных километров. Приземистые, но просторные корпуса лабораторий были на первый взгляд разбросаны в совершенном беспорядке по территории полигона. У въезда возле проходной теснились огромные ангары для транспортных автомашин и высилось здание подстанции. В центре блестела отполированная тысячами подошв и шин асфальтированная площадка для запуска капсул. И только стоя на этой площадке, можно было понять, что домики и вагончики лабораторий как магнитом притягивались к этому месту. Не будь на то строгого приказа директора, они окружили бы этот асфальтированный пятачок плотным многоэтажным кольцом. Впрочем, пятачок был не так уж и мал. Его диаметр составлял около двухсот метров.

Из нашей группы испытателей кто-нибудь всегда оставался ночевать на полигоне, и поэтому дверь в домик была уже открыта. Внутри раздавались голоса, стук кнопок шахматных часов, возгласы: «Вылазь! Вылазь! Шах тебе!»

– А, Григ! Здорово! Значит, и начальство приехало?

– Здорово, парни, – сказал я. – Сваливайте шахматы. Феоктистов идет!

Шахматы и часы тотчас же убрали, и у всех на лицах появилось сосредоточенное выражение.

Феоктистов – руководитель группы испытателей, в которую входило девять человек, – появился на заросшей травой дорожке и еще издали, замахав длинными неуклюжими руками, закричал:

– Опять спите! Почему Ерзанов не в капсуле?!

– В капсуле он! – также закричав, ответил Иннокентий Семенов, который был дежурным.

– В капсуле? В какой капсуле?! В шахматы опять шпарите!