Текст книги "Третья половина жизни"

XIV

– Поднялись… Завидую, сорок минут и в городе. А если там пересесть на самолёт, через пять часов Ленинград, белые ночи. Всё смутно, полутонами. Что захочешь увидеть в этих полутонах, то и увидишь. Во что захочешь поверить, в то и поверишь… Почта, Мартыныч?

– Она самая. Тебе письмо, пляши.

– Нет настроения. Это от мамочки. Беспокоится, как тут её дочка.

– Это – мне. Это – малому, где его черти носят? А это тебе, Игорь Константинович. Из Москвы, держи. А вам, Андрей Павлович, пишут… Я так думаю, можно передохнуть, а потом перетащим ящики. Я их прикрыл палаткой, полежат. Пустые бутылки, ничего им не сделается. Ну, пойти почитать, что там дома делается…

– Андрей Павлович, вы довольны консультацией?

– Кое-что прояснилось.

– А ты, Хазанов? Что же ты отмолчался?

– Вопросы имеют смысл, когда смысл имеют ответы. Если бы у меня на руках был хоть один факт, хотя бы фотоплёнка с ящиками! Ничего, будут. Теперь Андрей Павлович разрешит мне покинуть лагерь?

– Впредь можете не спрашивать у меня разрешения. По распоряжению Шубина вам предоставляется полная свобода действий.

– Учись, милый! Тебе всё ясно? Чхать на тебя Шубин хотел.

– Переживу. Хорошо чхает тот, кто чхает последним. Или правильнее сказать – чихает?.. Пока. Не хочешь поцеловать меня на дорогу?

– Перебьёшься. Счастливо… Игорь Хазанов!..

XV

– Эге-гей!.. Это я иду!.. Эгей!.. Это я пришёл. Здорово, студентка, ты чего сидишь одна такая кислая?

– А чему мне радоваться? Что ты пришёл? Подстрелил что-нибудь?

– Не-а!.. Это мне письмо? Точно – от бабушки! Почитаем… Ну и умаялся я сегодня! И страшно всё-таки в тундре – одному-то!

– У тебя вся физиономия в саже.

– Это потому, что я вспотел. Ну вот, дело сделано. Теперь можно и отдохнуть – часиков сколько-нибудь!..

XVI

– Андрей!.. Ольга!.. Мартыныч!.. Выходите! Николай Тихонович, Леонтьев! Все выходите!

– Что случилось, Игорь Константинович?

– Что тут за шум, а драки нет?

– Задонский! Выходи, чёрт бы тебя побрал!

– Привет! Быстро ты вернулся. Ты чего разбушевался?

– Узнаешь. Задонский, я кому говорю?

– Ну? Чего тебе?

– Прошу садиться. А ты стой и смотри на меня!.. Так вот, кто это сделал – я знаю. Зачем – догадываюсь. Но вот кто стоял за его спиной?.. Неужели вы, Андрей? Не могу в это поверить. Вы, Николай Тихонович? Нет, это не ваши дела. Ольга – ты? Но зачем? А тогда кто?

– Игорь Константинович, если вы объясните, в чём дело, может быть, мы сможем вам помочь. Что произошло?

– Ладно, попробую по-другому. Ну, Задонский, кто тебе велел это сделать?

– Мне? Никто мне ничего не велел.

– Не строй из себя большего дурака, чем есть! У тебя и сейчас вся физиономия в саже!

– А чего – нельзя? Может, мне так нравится?

– Смотри на меня! На той буровой был?

– Ну, был. За пробой ходил. Вот, Андрей Палыч, возьмите флягу.

– Спасибо, кстати. Очень кстати!.. Продолжайте, Игорь Константинович, а я пока сделаю анализ.

– Значит, пробу принёс? Молодец. А что ещё ты там делал?

– А ничего! Пообедал, допустим. Нельзя?

– Пообедал. Прекрасно. Тушёнку, конечно, разогревал?

– А как же? Не холодную есть.

– Слышь, малый! Ты и верно, кончай придуриваться. Видим – умеешь. Только это штука прилипчивая. И захочешь потом отвыкнуть, да поздно будет. А ты, Игорь Константинович, тоже. Хватит темнить. Говори толком, в чём дело.

– Да он там сжёг всё к чертовой матери! Ящики, доски, резину – всё в костер побросал!

– Не видал я никаких ящиков! Костёрчик сделал, не на спичках же тушёнку греть. А насчёт ящиков и чего другого – в глаза не видал. И точка. Так я кому хочешь скажу. Хоть и следователю. И нечего на меня пялиться!

– Вот, Андрей, полюбуйтесь на своего кадра!

– Что ж, это поступок. А умыться вам, Григорий Петрович, не помешает. Скажите, зачем вы это сделали?

– Спросите – понимает ли он, что сделал!

– Где уж нам понимать! Мы тёмные, один он умный. А если он такой умный, так пусть теперь и думает. А то больно шустрый. «Прокуратура! Прокуратура!..» У нас в деревне один такой шустрый дедку моего чуть под суд не упёк за полмешка картошки, мне бабушка рассказывала. На огороде в тот год посохло всё, а нас пять душ. Мать померла, батька денег по двенадцать рублей в месяц присылал… микроалиментов. Проживи тут! Так за ту картошку затаскали деда. Пока не помер, от каждого, кто в кителе, за баню прятался. Когда хоронили, бабушка говорит участковому: «Ты, милок, отойди от могилки, а то сбежит дед, тащи его потом из-за бани». «Прокуратура! Прокуратура!..» Ну, Андрей Палыч, чего вы нахимичили?

– Потерпите, я ещё не закончил.

– Дедушка! Бабушка! Полмешка картошки! Да ты же сегодня своими руками сжёг сто пятьдесят миллионов рублей! Из своего кармана, из моего, из кармана своей бабушки! С каждого собрал по рублю и бросил в костёр. Вот что ты сделал!

– Поди-ка ты со своими миллионами! Если их так легко сжечь, так они того и стоят. Сто пятьдесят миллионов! Таких денег вообще не бывает, это одни цифры. А чтобы меня за какие-то цифры человеком не считали!.. Я сюда не за деньгами приехал, заработать нынче и в колхозе можно. Бабушка пишет, по сто пятнадцать рублей на круг в прошлом году вышло. А кто механизатор – и того больше… Ну, Андрей Павлович, всё?

– Да.

– И чего?

– Фон.

– Это как понять – фон? А, студентка?

– Это значит, что руды там столько же, сколько в огороде у твоей бабушки.

– Зря я, выходит, с этой пробой уродовался. Ладно, кто ж знал… А теперь спать пойду. Потому как устал. «Прокуратура! Прокуратура!..»

– Позволю себе усомниться в методике отбора этой пробы. Андрей, повторите анализ из этой фляги.

– Давайте.

– А мне супружница пишет – на пятерки внучка школу кончает. На киноартистку учиться хочет, с ума все посходили с этим кино! Я давно ещё сказал – ладно, пусть съездит. Поступит – поступит. А нет – в смазчицы определю на мехзавод. А то моду в городе взяли – по пять раз поступать летают, а зимой баклуши бьют на родителевых харчах. Тут не денег жалко, деньги у людей есть, не зазря нам полярки платят. Только не так готовиться надо. Вон мой старший зиму на стройке разнорабочим побегал, живо в институт поступил. Прорабом сейчас в «Стальконструкции». На Талнах, на рудник «Октябрьский», мать пишет, недавно перевели.

– Как перевели? Значит, уже начали строить?

– Выходит – да, приступают… Что, Андрей Павлович, с этой пробой тоже ничего путного?

– Ольга, попробуйте ещё вы, для верности. Потом сравним результаты. Только не торопитесь.

– Послушайте, Андрей… Мне, вероятно, следует извиниться перед вами.

– Передо мной? Вы хотели сказать – перед Задонским?

– Нет, перед вами. Я сначала принял вас за одного из тех, кто прилетел сюда устраивать свои дела – на кооператив сколотить или материала для диссертации набрать. Но квартира у вас есть. Диссертацию тоже ВАК утвердил.

– Вот как? Это что, передавали по радио?

– Я получил письмо. От одного моего друга, он работает в Москве, в вашем бывшем НИИ.

– Это приятная новость, спасибо. Только вряд ли она из тех, о которых спешат сообщать друзьям.

– Не буду скрывать, я специально попросил навести о вас справки. Подчиненным следует знать своё начальство.

– Что же сообщил вам ваш информатор?

– Могу процитировать. Так… это неважно… «Просьбу твою выполнил, с тебя шоколадка, которую пришлось скормить девице из кадров. По анкете: Щукин Андрей Павлович, тридцати четырёх лет, русский, родился в Челябинске в семье военного. После школы три года в армии, потом окончил Уральский политех. Работал в Челябинске в филиале нашей конторы. Заочно закончил аспирантуру, переведён в Москву. Защищался осенью прошлого года. По слухам, защита прошла со скрипом. Вероятно, опасения, как бы чего не вышло в ВАКе, и заставили его принять приглашение начальника вашей экспедиции».

– Всё это вы могли узнать и у меня. Кажется, у нас сегодня обмен домашними новостями. А что пишут вам, Ольга?

– Не мешайте, а то что-нибудь перепутаю.

– Во всяком случае, Андрей, мне ясно одно. Шубину вы ничем не обязаны и никак от него не зависите.

– Мне не совсем понятно, почему это вас так волнует.

– А мне непонятно другое – почему вы его защищаете?

– Защищать и пытаться установить истину – это, по-вашему, одно и то же?

– Но ведь скрыть скважину – уже преступление! Деньги-то он людям платил? Платил. А за счёт чего, если скважина не включена в объем работ? Значит, приписки. Причём в особо крупных размерах. Николай Тихонович, так это называется?

– Может называться и так.

– Слышали, Андрей, что сказал опытный в таких делах человек?

– Скажите, Игорь, вас часто в жизни обманывали?

– Обмануть меня не так-то просто.

– Но, может быть, вы мечтали о другой профессии, а обстоятельства заставили вас стать геологом?

– Я стал геологом, потому что хотел стать геологом. Не понимаю ваших вопросов.

– У меня нет охоты скармливать шоколадки девицам из кадров. И нет друга, к которому я посмел бы обратиться с такой просьбой.

– Мне нечего скрывать. По анкете: двадцать пять лет, школу и университет окончил в Ленинграде, взял сюда направление по собственному желанию. Отец бухгалтер, мать медсестра. Что ещё? Наград и учёной степени не имею, под судом и следствием не состоял, гражданских прав не лишался.

– Мне проще было бы вас понять, если бы состояли и лишались гражданских прав. Несправедливо и незаконно. Откуда в вас эта… последовательность?.. Всё, что я мог вам сказать, я сказал. Можете рассчитывать на любую мою поддержку, если докажете вину Шубина. И прежде всего, что руда здесь есть. А пока я не могу обвинить Шубина даже в том, что вам не известна его программа. Вы же ничего не хотите о ней знать.

– Андрей Павлович, покажите ваш результат… Да, всё сходится…

– Фон?.. Ну-ка!.. Фон… ну и метод у вас!.. И никакой зацепки! И третий рудник уже начали строить!.. Вы, Щукин Андрей Павлович, на кой чёрт вы сюда явились? Сами не хотите ничего делать – так отойдите в сторонку! Оставайтесь чистеньким, но не мешайтесь под ногами!

– Всё? Тогда послушайте меня. Ваше поведение возмутительно. Вы, кажется, решили, что радение за государственные интересы даёт вам право разбрасываться оскорблениями? Смею вас заверить – нет. Второе. Вы образованный человек, а что вы себе позволяете? Мне стыдно за вас. В каком виде вы предстаёте перед молодым рабочим? Кроме прав, которые даёт вам диплом, у вас есть и обязанности – так извольте их выполнять! Извольте сдерживать свои нервы, а не распускаться, как…

– Права? Какие права? О чём вы говорите? Мой диплом даёт мне права? Ну да, правильно! Право три года биться головой об стенку, будто Имангда мне нужно в интересах личного обогащения! Право таскаться по этим проклятым распадкам, куда меня допустили из милости в качестве консультанта при вашем отряде! Меня, геолога, допустили фляжки с водой таскать – спасибо! Ладно, я таскаю. Я себя не жалею, так с какой стати я буду жалеть других? С какой стати я должен выпендриваться перед этим молодым рабочим? Образование, по-вашему, это сословная привилегия, им оплаченная? Свой диплом я заработал своим горбом. Спросите у Ольги, она вам расскажет, чего мне это стоило. Я по двенадцать часов не вылезал из кристаллографии, а ночами бревна грузил в Южном порту! Потому что мои старики – тоже не из рантье! А он – не захотел? Извилин в голове не хватило? А тогда какие это у меня обязанности перед ним? Не хотите помочь, так хоть не лезьте со своими нравоучениями!

– Что ж, нравоучения действительно бесполезны. Если вы сами этого не понимаете. Ничего, поймёте. Может быть, это случится не слишком поздно… Что до вашего стремления всё же отправить радиограмму в прокуратуру, в этом на мою помощь не рассчитывайте. Я не завизирую её. Даже если вы вздумаете получить мою подпись с помощью огнестрельного оружия. Как я успел заметить, это вполне в вашем стиле.

– Здравствуй, Игорь…

XVII

– Вот так она, жизнь, и идёт. У каждого свои заботы: у кого суп жидкий, у кого жемчуг мелкий… Ты чего, девка? То смеялась, а теперь плакать?

– Я не плачу, Мартыныч. Я думаю о жизни. Вот так она и идёт. Ждёшь чего-то, стремишься, а потом оказывается – бросовый ход… Господи, как нелепо всё, несуразно! И место для этого, как нарочно придумано. Такое же несуразное.

– Шла бы ты спать. А то глаза у тебя, как у белого мыша, красные. Ступай. Утро вечера, говорят, мудренее.

– Да, пожалуй….

– Нелегко ей. Ох, нелегко. Да и то сказать, когда легко – толку от этого мало. Правильно люди говорят: за что не доплатишь, того не доносишь… А вы, Николай Тихонович, почему с Шубиным в город не улетели?

– Да что мне там делать? Суета, текучка. А здесь – как отпуск. Вы работаете, а мы с Леонтьевым отдыхаем. Правда, Валерий, хорошо отдыхаем?

– Хорошо. Только я устаю очень. Никогда не любил лыжи.

– Зато спите, как младенец. Пойдёмте укладываться. Спокойной ночи.

– И вам того же… Вы, Андрей Павлович, давеча у меня про Шубина спрашивали. Больше не интересуетесь?

– Всё, что я хотел узнать, вы уже рассказали.

– Когда же это я успел? Что-то не помню.

– Вы не захотели о нём говорить, это уже показатель. Если бы он относился к категории сволочей, этого не скрывают. Своеобразная система коллективного предупреждения. Но и безупречно хорошим человеком вы его не считаете. Этого тоже не скрывают.

– Верно. Крутой был мужик. Сейчас помягчел, возраст. А тогда… Справедливый, но и обматерить мог под горячую руку, и премию снять на все сто процентов. И под суд отдать, если что серьёзное, за ним не ржавело.

– Второй показатель – то, что у него не было отдельной комнаты.

– Да где бы её взять? Я же вам это растолковал.

– Тут уж, Мартыныч, вы меня извините. Много вы начальников знали, которые жили бы в проходной комнате за отгородкой?

– Какой вы, говорите, институт кончали?

– Уральский политехнический.

– Что ж, хороший, я думаю, институт. Расскажу я вам ещё кое-что про Шубина. Про последнюю ночь – перед тем как нам отсюда улетать. А вы себе думайте… Так вот, значит, все шмотки поукладывали, спят. Я ночной сеанс связи закончил, выглядываю дровишек подкинуть, – Шубин. Не спит. Сидит на своей раскладушке, вот так… голову кулаком подпёр. Невеселый он был. «Ну что, – говорит, – Мартыныч, как бы там ни было, а мы своё дело сделали». И спрашивает, нет ли у меня пакета целлофанового. А тогда целлофаны ещё в редкость были. Дал я ему кусок брезента провощенного, аккумуляторы я в нём держал. «Сойдёт, – говорит, – спасибо». Пошёл я к себе, а минут через пять снова он. Бумаги просит ненужной. А у меня только и было, что газеты, где про нас писали, собирал я их. «Ладно, – говорит, – сойдут и газеты. Завернуть мне, – говорит, – кое-что надо». Я ему: «Жалко вроде, Владимир Семёнович, вон как про нас хорошо писали». А он: «Ни к чему их беречь». И ушёл. И долго ещё не спал, было слышно.

– Вы про те газеты, которые у Ольги? Где заметки об Имангде?

– Про них. Так вот, долго он ещё в ту ночь не спал. А у нас, у радистов, слух чуткий. И спутать по звуку, ищет чего человек или просто так по комнате ходит, думает, или, к примеру, половицу топором поддевает и на место ставит – не спутаешь.

– Значит, половицу?.. Здесь?

– Подальше… Ещё дальше – вторая от окна… Топор возьмите, там гвозди – сотки… Ну, поддевайте, чего вы ждёте?

– Оказывается, не очень приятно, когда твои логические построения подтверждаются таким вот образом… Ну что ж… Так и есть – тайник!.. Но… В нём же ничего нет. Пусто!

– Как пусто? Не может такого быть! В самом деле – пусто! Вот это номер!..

– Что тут у вас за шум?

– Извините, Николай Тихонович, мы вас разбудили.

– Я не спал. Зачем вы подняли половицу?

– Да вот, искали тайник.

– Нашли?

– Сами видите. Но он пустой.

– А что в нём должно быть?

– Если я правильно рассуждаю, три буровых журнала в провощенном брезенте. И в газетах «Заполярная правда». Погодите, Мартыныч. Но газеты Ольга нашла в углу. Если Шубин завернул в них журналы, как они там оказались?

– Я и думаю… Так полагаю, что тот, кто очистил тайник, бросил газеты в угол. Они ему без надобности.

– Кто это мог быть? Сами говорили, что здесь лет десять никого не было.

– Выходит, был.

– Андрей, о каких журналах речь? Техническая документация с той загадочной буровой?

– Да.

– Вы уверены, что они там были?

– Мартыныч говорит – слышал.

– Я не только слышал. Я видел. Выглянул, не удержался. Шубин как раз пакет в тайник укладывал. Кто же его мог взять? Как думаете, Андрей Павлович?

– Понятия не имею.

– А вы, Николай Тихонович?

– Есть у меня кое-какие соображения.

– Какие?

– Если я прав, скажу… Андрей, поставьте половицу на место… Мартыныч, сеанс связи был?

– Был. Теперь только утром.

– Отправьте радиограмму. Я сейчас напишу…

НАЧАЛЬНИКУ ЭКСПЕДИЦИИ ШУБИНУ. ПРОШУ СООБЩИТЬ, НАВОДИЛ ЛИ КТО-НИБУДЬ ЗА ПОСЛЕДНИЕ ПОЛТОРА ГОДА СПРАВКИ О БУРОВЫХ НА ИМАНГДЕ. КТО, КОГДА, ЧТО СПРАШИВАЛ. СЛЕДОВАТЕЛЬ ЕГОРОВ.

ИМАНГДА, ГИДРОГЕОХИМИЧЕСКИЙ ОТРЯД, ЕГОРОВУ. ИНФОРМАЦИЮ О БУРОВЫХ ЗАПРАШИВАЛ НЕВЕРОВ В МАРТЕ ПРОШЛОГО ГОДА. ЕГО ИНТЕРЕСОВАЛ СОСТАВ КЕРНОВ. ДАННЫЕ ПО ДЕВЯТИ ПРОБУРЕННЫМ СКВАЖИНАМ БЫЛИ ПЕРЕДАНЫ ЕМУ РАДИОГРАММОЙ. ШУБИН

XVIII

Бревенчатая изба гидрологов состояла из одной комнаты с большой русской печкой. На печке была просторная лежанка, на которой спали рабочие Иннокентиев и Терехов. Иннокентиев, которого все звали Кешей, был потрепанный жизнью плюгавый мужичонка лет пятидесяти. Память его переполняли случаи, которые приключались с ним в самых разных местах, от Калининграда до Камчатки. За два часа, которые Егоров провёл в избе гидрологов, он раз десять начинал их рассказывать, но сразу сбивался, перескакивал с одной истории на другую. Единственное, что Егоров понял, так это то, что однажды Кеша попал в облаву, которую норильские менты устроили на бичей в городской теплоцентрали. Обещали посадить, если не устроится на работу, и направили в Гидрологическую службу. На посту он уже пятый год и возвращаться в город не желает ни за какие коврижки.

– Сам посуди, чего мне там делать? – напористо спрашивал он, близко придвигая к Егорову тёмное лицо с жиденькой бородёнкой. – Обратно бичевать? А здесь у меня всё есть, сам себе хозяин. Бухла вот только мало привозят.

– Отдохни, Кеша, ты уже достал человека, – прервал его напарник. – Дай и нам поговорить.

– А я что? Я ничего, – послушно согласился Кеша и полез на печку.

Терехов был приземистый, с широкими плечами, с ранней лысиной на большой голове, с густой черной бородой, неровно подстриженной. В избе у него был свой угол со столом из двух досок, с полкой, на которой стояли технические учебники. Егоров вспомнил, что он заочно учится в Норильском индустриальном институте, поинтересовался:

– Вы на каком курсе?

– На третьем.

– Кем станете?

– Инженером-электриком.

– Я тоже учился на заочном. Знаю, каково это – учиться и работать.

– Я потому и устроился сюда. Понял, что в городе не потяну. Друзья, пьянки. И не откажешься. А здесь ничего не мешает.

– Вы Вадима Неверова хорошо знали? – продолжал Егоров.

– Ну, знал. Зиму вместе работали.

– Что он был за человек?

– Нормальный человек. Будто и не москвич. Помогал мне курсовые по математике писать.

– Москвичи все ненормальные, – подал голос с лежанки Кеша. – Я однажды на Казанском вокзале…

– Уймись, – приказал Терехов.

– Ну, молчу, молчу!

– Он часто бывал на Имангде?

– Не скажу, что часто, но приходил. Иногда ночевал. Особенно когда на дальнюю буровую ходил. На ту, что у сопки Плоской. От нас до неё километров двадцать. А если идти от Макуса, то все сорок. За день не обернёшься.

– Не говорил, зачем он туда ходил?

– Я как-то спросил. Он сказал: интересно. И всё. Он вообще-то всё больше молчал. Что-то у него в жизни было, какая-то беда. Переживал, потому и молчал.

– Что за беда?

– Откуда мне знать? Думаю, что-то с женщиной. Он же молодой был, всего года на три старше меня. В таком возрасте все беды от женщин.

– Верно говоришь, – подал голос Кеша. – Все беды у мужиков из-за баб. Вот у меня одна была…

– Кеша!

– Ну, молчу, молчу!

– Вот и молчи.

– Вы в другие дома в посёлке заходили? – перевёл Егоров разговор на другую тему. – Две избы разобрали на дрова, это я знаю. А в другие дома? Просто из интереса?

– Да чего там ловить? – снова не выдержал Кеша. – У меня однажды курево кончилось. Так домов двадцать обшмонял, даже бычка не нашёл!

– Я не ходил, – объяснил Терехов. – А Вадим интересовался. Тем домом, где вы разместились, там у буровиков контора была. Однажды два дня туда ходил. Будто что-то искал.

– Нашёл?

– Вроде нашёл.

– Что?

– С виду – пакет в брезенте. Как три больших книги. А что в нём, я не спросил.

– Что он с ним сделал?

– Забрал на Макус. Почему вы спрашиваете? Там что-то пропало?

– Ничего серьёзного. Так, старые бумаги. Когда это было?

– Сейчас точно скажу. В начале марте. Как раз за две недели до того случая. Ну, понимаете, о чём я.

– Понимаю, – сказал Егоров.

На следующее утро он отправился на Макус. Погода стояла солнечная, без единого облачка. Снег успел слежаться, наст подморозило, лыжи скользили по нему, как по накатанной колее. За все двадцать километров Егоров остановился лишь раза три. И то не для того, чтобы отдышаться, а чтобы насытить глаза бескрайним снежным простором, вызывающим стеснение в груди и беспричинный восторг.

Саулис встретил его настороженно. Молча завёл в избу, накормил рыбными котлетами, заварил крепкого чая.

– Котлеты из тех щук, что тогда поймали? – поинтересовался Егоров, чтобы нарушить тяжелое молчание.

– Ну?

– Вкусно, даже не ожидал. Ладно, Эрик, не буду темнить. Ты спрашиваешь себя, зачем я пришёл. Скажу. Мне нужны бумаги Вадима Неверова.

– Нет никаких бумаг.

– А если я обыщу избу и найду?

– Не имеете права. Вы ревизор горисполкома, мне геологи сказали.

– Тебе не всё сказали. Я следователь норильской прокуратуры. Ордер на обыск могу выписать прямо сейчас.

– Всё равно не имеете права без понятых.

– Выговор за процессуальное нарушение я как-нибудь переживу. Но знаешь, что будет, если я бумаги найду? Тебя обвинят в препятствии отправлению правосудия. Это серьёзное правонарушение. Получится, что ты не выполнил условия досрочного освобождения. Хочешь вернуться в лагерь?

Саулис угрюмо молчал.

– Я не хочу этого делать, – добавил Егоров. – Но сделаю. Бумаги Неверова очень важны, они позволят узнать, почему он ушёл из жизни.

Саулис молча поднялся и вышел в сени. Минут через десять вернулся и положил на стол пакет в провощённом брезенте. Егоров развернул брезент. В пакете было три буровых журнала и общая тетрадь. В тетрадь вложены несколько писем без конвертов. Все они начинались одинаково: «Любимый мой!» Последнего письма из Красноярска, полученного Нестеровым, в тетради не было.

– Сам читал? – спросил Егоров.

– Ну?

– Почему не отдал это следователю?

– Не знаю, – не сразу ответил Саулис. – Не хотел, чтобы менты лезли в его жизнь. Он писал не для них.

– Для кого?

– Не знаю, – повторил Эрик. – Для себя.

Егоров просмотрел буровые журналы скважины Т-6. В них были отчёты смен, метры проходки, рапорты о поломках оборудования. В конце третьего журнала приведены сводные данные о составе кернов:

«41 м. – аргелиты… 52 м. – алевролиты… 64 м. – алевролиты и песчаники тунгусской серии… 70 м. – мергели… 76 м. – габродолериты… 124 м. – песчаники… 144 м. – песчаники…»