Текст книги "Жернова. 1918–1953. Книга десятая. Выстоять и победить"

Часть 37

Глава 1

Отдельный танковый батальон майора Вологжина еще в начале мая был придан пехотной дивизии, которая занимала оборону примерно в десяти километрах от фронта.

Командир дивизии полковник Каплунов, низкорослый, плотный, наголо обритый, с щегольской щеточкой усов над полными губами, как только Вологжин представился и доложил о прибытии батальона, нетерпеливо передернул тугими плечами, ткнул пальцем в карту, разложенную на столе и приказал, глядя снизу вверх на рослого Вологжина маленькими черными угольками глаз:

– Танки повзводно рассредоточить по пехотным батальонам. Вашим коробочкам отводится роль огневых точек. Распорядитесь, майор, чтобы ваши люди каждую ночь на отведенных им участках зарывали и маскировали по одному взводу танков. Зарываться в землю так, чтобы ни снизу, ни сверху вас не было видно. И чтобы днем ни-ка-ко-го-дви-же-ния! – произнес комдив по слогам и при этом погрозил пальцем. – Вам все ясно?

– Так точно, товарищ полковник! – вытянулся Вологжин, прижав руки к бедрам.

– Вопросы есть?

– Никак нет.

– Тогда идите и выполняйте. Через неделю проверю.

– Есть! – откликнулся Вологжин, повернулся кругом и вышел из командирской землянки.

Собственно говоря, ему ничего не было ясно, кроме одного: зарыться в землю. А зачем зарываться в десяти километрах от фронта – это забота начальства. Может, просто учения такие – мало ли их было! – может, ожидается крупное наступление немцев, о чем уже судачит «солдатское радио»; может, ничего не ожидается, а так, на всякий случай. Да и танки в его батальоне в основном старой конструкции, а новых тридцатьчетверок всего один взвод, и пока стояли в тылу, Вологжин тренировал на них все экипажи в надежде, что придут еще такие же машины. Но те так и не пришли.

Впрочем, воевать можно и на старых… если с умом. Тем более что у его «бэтэшек» пушки калибра семидесяти шести миллиметров. Правда, с короткими стволами, следовательно, с низкой начальной скоростью снаряда. Однако гусеницу порвать могут вполне, хоть у того же «тигра», а потом пару снарядов в моторную часть и – «Гитлер капут!». У немцев старья тоже сколько угодно, и они при атаке держат это старье во второй линии, а впереди идут «тигры», которых даже новые «тридцатьчетверки» не берут в лоб из своих длинноствольных орудий. Разве что подкалиберным. Короче говоря, что есть, тем и надо воевать. Но как он будет командовать своим батальоном, если его танки придется раскидывать друг от друга иногда на расстояние в километр и более? Не получится ли так, что он вообще останется не у дел? Однако задавать подобный вопрос командиру дивизии не имело смысла.

И Вологжин занялся устройством своего батальона в соответствии с планом, который ему был предоставлен в штабе дивизии.

Майские ночи не больно-то длинны, и чем дальше, тем короче, но Вологжин приказал натягивать маскировочные сети, рыть капониры для танков под их прикрытием даже в светлое время суток. На оборудование взводных позиций он собирал танкистов почти со всего батальона, посылал землекопами писарей и ремонтников, то есть всех более-менее свободных людей, и за ночь они успевали-таки зарыть несколько танков в землю по самые башни, сверху накрыть навесами из бревен, на бревна уложить свежий дерн и посадить кусты, чтобы ни щелочки видно не было, ни свежей земли. И когда весь батальон был зарыт, Вологжин приказал произвести пристрелку по ориентирам – и тоже так, чтобы не попасть в фотокамеру «костылей», которые кружили в небе, надоедливо зудя, что твой слепень или овод.

Оборона строилась «гнездами» по фронту и в глубину: два-три танка, батарея противотанковых орудий, несколько минометов, пара дотов с круговым обстрелом, окопы для пехоты в две-три линии, многочисленные ходы сообщения – и все это с навесами, с тщательной маскировкой. А днем все замирало, и не дай бог кому-то взбредет в голову вылезти из укрытия – выговоров от начальства не оберешься. Похоже, действительно готовились к чему-то очень серьезному. Это было заметно еще и потому, что наезжало генералов иногда по пяти штук и более, и все в солдатских плащ-накидках с капюшонами и в пилотках, хотя гуся, как ни маскируй, видно издалека.

Побывали проверяющие и на позициях, занимаемых одним из взводов танкового батальона майора Вологжина. Кто такие, не представились, но, видать, шишки большие, если командир дивизии, низкорослый и широкий, тянулся перед ними стрункою, как иной комвзвода не тянется перед тем же командиром дивизии.

Один из поверяющих, высокий и мордастый, в пятнистом солдатском плаще с капюшоном, чтобы не были видны его регалии, и к Вологжину обратился со своими въедливыми вопросами:

– Как вы, командир танкового батальона, собираетесь командовать своим батальоном?

– Никак, товарищ генерал! – отчеканил Вологжин. – Я подчиняюсь командиру дивизии, в боевой обстановке – командиру полка, командиры танковых рот и взводов – комбатам и командирам стрелковых рот, на позициях которых стоят их танки. И так все экипажи батальона. В резерве у меня взвод из четырех танков, – это на тот случай, если противник прорвет наши позиции в каком-нибудь месте. У нас приказ, товарищ генерал: драться до последнего снаряда там, где стоим! – закончил Вологжин, глядя в спокойные серые глаза генерала своими тоже серыми, но дерзкими глазами.

– А если поступит приказ собрать батальон вместе и контратаковать прорвавшегося противника?

– Такой вариант, насколько мне известно, не предусмотрен, товарищ генерал. Но на крайний случай – посредством радиосвязи. – И пояснил, видя вопрошающий взгляд генерала: – Почти на всех танках есть рации: недавно поставили. Остается лишь назначить пункты сбора в зависимости от обстановки. Но бой, к которому мы готовимся, вряд ли позволит это сделать.

– Что ж, задачу свою знаете, – скупо похвалил генерал. И, кивнув на ордена Вологжина, спросил: – Где успели повоевать?

– Начинал на Юго-Западном фронте. В Восьмом мехкорпусе. Потом на Западном. Сюда, на Воронежский, попал после госпиталя.

– Что ж, желаю успеха, майор, – произнес генерал и пожал Вологжину руку.

– Кто такой? – спросил Вологжин, прихватив рукав командира дивизионной разведки, когда генералы один за другим потянулись с наблюдательного пункта командира пехотного полка.

– Начгенштаба маршал Василевский, – ответил разведчик шепотом и пошевелил нетерпеливо плечами. – А ты: генерал-генерал! Думать надо.

– А второй? – не отпустил рукава Вологжин, которого ничуть не смутило, что он маршала разжаловал в генералы.

– Комфронта Ватутин. Генерал-полковник, – добавил разведчик учительским тоном и поспешил за поверяющими.

После этого Вологжин окончательно уверовал, что войска готовятся к большим боям.

Миновал май, подходил к концу июнь, а на фронте никаких перемен. Правда, и в мае, и в июне раза по два объявляли боевую готовность номер раз, но то ли разведка выдумывала близкое немецкое наступление, то ли немцы передумывали наступать, а только все заканчивалось тем, что постреляют немецкие пушки, налетит их авиация, побомбит, но трудно понять, по видимым целям стреляют и бомбят, или наобум Лазаря. Потом пролетят наши самолеты в сторону фронта, будто их разбудили немецкие бомбежки, там, слышно, погромыхает – вот и вся война. Даже тошно становится от такой войны. Ладно бы на чужой территории сидели, а то на своей, и столько еще земли под немцем, столько людей. И чего ждать, спрашивается? Не хотят немцы наступать, значит, дрейфят после Сталинграда, значит, надо наступать самим. Но и на других фронтах, если верить радио и газетам, тоже идут бои местного значения, как и здесь, на Воронежском… Однако командованию сверху, как говорится, виднее, что и когда делать, и майору Вологжину остается только ждать приказа да маяться.

Впрочем, Вологжин ни себе, ни своим танкистам расслабляться не давал: профилактика матчасти, тренировки на слаженность экипажей, взаимозаменяемость в бою на случай ранения или гибели товарища. На четырех танках, что остались в резерве и которые с разрешения начальства он отвел подальше в тыл, по ночам – благо луна светила во всю – заставлял гонять по пересеченной местности, вести огонь по движущимся мишеням, преодолевать препятствия и делать много чего еще, что должно пригодиться в бою. И ни он один: и пехоту муштровали, и артиллеристов, и всех прочих, чтобы не обленились и не раскисали от безделья.

Глава 2

В эти дни ожидания предстоящих боев всех с особенной силой тянуло писать письма. Для этого рядовому составу раз в неделю замполиты раздавали по три линованных листка бумаги, вырванные из блокнотов, химические и простые карандаши. Карандаш делили пополам или даже на три части в зависимости от того, какие имелись у кого запасы. Командирам взводов и выше выдавали блокноты: им писать отчеты. Ну и… политинформации, беседы, партийные и комсомольские собрания, и прочее, и прочее – для поднятия духа.

Однажды в дивизию приехали артисты, пели под баян, хохмили по адресу Гитлера. На их концерты, проходившие в заросшей кустами ложбине, отбирали от каждого батальона людей, чтобы не слишком много и не бросалось в глаза. Приехали как-то газетчики и фотографы, Вологжина тоже сняли стоящим возле танка, но не нового, а старого, все остальное время – тягучее ожидание, которому не видно конца.

Из дому майору Вологжину писали часто. В основном отец. Иногда приходили письма от среднего брата, воевавшего в Заполярье, от самого младшего – из госпиталя, от сестер. Не было писем лишь от одного из братьев, призванного в августе сорок первого. Ну и, конечно, приходили письма от жены, которую Вологжин отправил к отцу в Череповец за полмесяца до начала войны. Он тогда получил новое назначение, должен был ехать в Киевский особый военный округ, устраиваться на новом месте, а уж потом, когда устроится, вызывать семью. Но… и устроиться не успел, и семью не вызвал – и слава, как говорится, богу, потому что после 22 июня не только о семье, но и о себе не всегда помнил. Так жена и осталась вместе с детьми в Череповце.

Четвертого июля пришла почта, и Вологжину вручили письма от отца и от сестры с лиловыми оттисками «Проверено военной цензурой».

Вологжин развернул треугольничек из одного тетрадного листика в косую линейку, исписанный на одной стороне мелким и аккуратным отцовым почерком. Отец писал, что все живы-здоровы, кланяются, внуки растут, внук – шалун, а внучка – полная ему противоположность: тихая и ласковая; от Сергея пока никаких известий: не ранен, не убит, не пропал без вести – ровным счетом ничего. Может, воюет где-нибудь, откуда не напишешь. Невестка работает на судостроительном заводе в ОТК, устает, так что не вини ее за редкие письма: я пишу всем и за всех.

И сестра Варвара о том же, хотя живет отдельно от родителей: они в Зашекснинском районе, она – в Заягорбском, поскольку город делится на три части реками Шексна и Ягорба. А главная Варварина новость – у отца открылось кровохаркание, от работы электросварщиком его отстранили, хотели вообще отправить на пенсию, но он запротестовал – и ему поручили учет заготовок для строящихся и ремонтируемых судов и прочей мелочи, из-за чего он ужасно переживает.

Прочитав письма, Вологжин вздохнул: и отца жалко, и на сердце холодок оттого, что защищает он невестку, как бы успокаивает его, своего сына, что все, мол, нормально и не о чем беспокоиться. Может, и нормально, но все равно обидно: жена все-таки, могла бы писать и почаще. Тем более что больших писем не требуется, а несколько слов – вполне хватает, и времени на них много не требуется.

В день, когда пришла почта, всякие занятия и отлучки из расположения частей были запрещены строго-настрого. Даже переговоры по телефону, не говоря о радио, и те запретили без крайней нужды. И все заметили, что немецкие самолеты-разведчики, не покидавшие небо не только днем, но и ночью, часто сбрасывая осветительные бомбы то в одном месте, то в другом, вдруг исчезли, точно все высмотрели, что надо, а больше высматривать нечего. Правда, с утра на передовой слышна была стрельба, потом над нашими тылами прошли несколько девяток «юнкерсов», побомбили, но не с пике, а с пролета, а поскольку наши нигде на их бомбежки не отвечали, то к середине дня на всей линии фронта установилась такая глухая тишина, будто всё повымерло. Значит, решил Вологжин, Оно близко и начнется со дня на день. Или даже с часу на час.

* * *

Вечером собрали всех командиров от комбата и выше в штабе дивизии, и сам комдив Каплунов, откашлявшись, заговорил звенящим голосом:

– Я думаю, что многие из вас давно догадались, что поставили нас на эти рубежи не зря. А сегодня могу сказать открыто: в ближайшие день-два ожидается большое наступление немцев, к которому они готовились еще с апреля-мая этого года. Сведения эти окончательные, проверенные и перепроверенные. Но и мы, как вы заметили, тоже не сидели сложа руки. По данным нашей разведки немцы намерены ударами с севера и юга танковыми и механизированными соединениями, подрезать так называемый Курский выступ и окружить войска Центрального и Воронежского фронтов. Они надеются разгромить наши войска и снова пойти на Москву. Наше командование решило встретить наступление противника глубоко эшелонированной обороной, обескровить танковые дивизии противника, а затем… Ну, что будет затем, этого я не знаю, до этого еще дожить надо. Зато нам известно, что против нашего, Воронежского то есть, фронта будет действовать Четвертая немецкая танковая армия и Оперативная группа под названием «Кэмпф», а также части Восьмой полевой армии, входящие в Группу армий «Юг». Наша с вами задача состоит в том, чтобы встретить врага подобающим образом… – Комдив пошевелил карандаш, лежащий на карте, подозрительно оглядел собравшихся в его блиндаже командиров, зябко передернул плечами и вдруг, побагровев, произнес высоким голосом, точно они, сидящие перед ним командиры, не поверили тому, о чем он им только что говорил: – Стоять насмерть! Продолжать драться даже в окружении! Да! Отход на новые позиции исключительно по приказу командования! Отход или тем более драп с занимаемых позиций – расстрел на месте! Приказ Верховного командования за номером двести двадцать семь никто не отменял… – Помолчал, насупившись, успокоился и снова своим обычным голосом: – Эту установку довести до каждого офицера, до каждого красноармейца. Это все, что я имел вам сказать… Вопросы будут?

Вопросов не было. Да и о чем спрашивать? Не о чем. Все и так ясно и, как теперь казалось каждому из них, ясно было еще месяц и более тому назад.

Глава 3

Майор Вологжин вышел из штабной землянки командира дивизии, устроенной в скате глубокого оврага вместе со своим начальником штаба капитаном Тетеркиным.

На выходе из хода сообщения их ожидали четверо автоматчиков из роты прикрытия: ночью командирам строго-настрого было запрещено передвигаться по территории без охраны. Два автоматчика пошли впереди, за ними Вологжин с Тетеркиным, двое сзади, держа на северо-запад по знакомой тропинке среди созревающих хлебов.

Глубокая ночь укрывала землю. Ярко светили звезды, сиял голубоватым светом Млечный путь, висела между звездами, пригорюнившись, кособокая Луна, в хлебах перекликались перепела, коростели, звенели на одной ноте кузнечики и сверчки. Иногда где-то совсем рядом возникал разговор и обрывался, казалось, на полуслове, сверху текло вниз привычное гудение ночных бомбардировщиков, летящих на большой высоте, нацеленных на дальние тылы, как предупреждение о постоянной опасности; легкий порыв ветра пролетал над нивой – и колосья шуршали своим особым шорохом, от которого на сердце становилось тоскливо.

Время от времени их вполголоса окликали часовые и разбросанные между позициями секреты: немецкая разведка шастала по нашим тылам, пытаясь раскрыть оборону, хватала зазевавшихся командиров и красноармейцев, которых потом находили в бурьяне со следами пыток. По ночам там и сям частенько возникали короткие перестрелки, изредка взлетали осветительные ракеты, заливая окрестности желтоватым мертвенным сиянием: то ли сидящим в секретах что-то померещилось, то ли и в самом деле на них наткнулась немецкая разведка, то ли кого-то из своих по дурости или по пьяному делу занесло не туда. Все привыкли к этим ночным перестрелкам и уже не обращали на них внимания, как на неизбежные и вполне объяснимые мелочи прифронтовой жизни. В эти мелочи входили и желание противника выведать секреты нашей обороны, и время от времени возникающие ЧП: когда в одном месте скапливается такое количество людей, да тянется это сидение неделями и месяцами, из кого-нибудь непременно начинает вдруг переть дурь, точно молоко из чугунка, забытого на большом огне. Об этих ЧП сообщалось в сводках большому начальству, большое начальство делало оргвыводы, доводило их до начальства поменьше, а то и до самого низа, внушая подчиненным, что разгильдяйство до добра не доводит.

Сегодня тихо, так тихо, что хотелось проверить, не оглох ли ты под грузом навалившегося ожидания. Даже затихающий вдали гул самолетов не нарушал этой тишины.

– Хлеба’ жалко, – произнес капитан Тетеркин, разминая в руке почти созревший колос. И вздохнул. – Сеяли-сеяли – и все коту под хвост.

– Да, – подтвердил Вологжин, думая о своем. Затем, будто очнувшись, возразил: – Зато они хорошо маскируют позиции.

Вверху вдруг вспыхнул мертвенный свет, и все тут же метнулись в сторону от тропы и упали среди колосьев.

Вологжин перевернулся на спину. Над ними, погасив звезды и задумчивую Луну, повисшую над лесопосадкой, горела голубоватым светом, медленно опускаясь, немецкая «люстра». Она еще не погасла, как раздался нарастающий свист – и шагах, может быть, в ста, не больше, разорвалась небольшая бомба. За ней еще одна и еще. Просвистели и прожужжали осколки, посыпалась сверху поднятая взрывами труха. Люстра, не долетев до земли, угасла, и снова наступила темнота короткой летней ночи, зажглись на небе звезды, засияли Млечный путь и Луна.

Подождали немного: не бросит ли еще? – встали, отряхнулись, пошли дальше.

– Меня чего особенно злит, – снова заговорил капитан Тетеркин, – что копали мы тут, копали, готовились-готовились, а немец до нас не доберется. Силища-то какая впереди нас стоит – просто страсть. Мне еще столько противотанковой артиллерии у нас видеть не доводилось. Нам бы столько в июне сорок первого…

– Что об этом говорить! Пустой разговор, – оборвал своего начштаба Вологжин, не любивший отвлеченных разговоров. И, помедлив, заговорил досадливо: – Дойдут – не дойдут… Даже лучше, если не дойдут. Еще навоюемся: впереди еще вон сколько! Что касается было-не было, так я так тебе скажу: не было – теперь есть. Дальше будет еще больше. Не умели воевать так, как надо, теперь кое-чему научились. Дальше будем воевать еще лучше.

– Да нет, я это к тому, – пошел на попятную Тетеркин, – что впереди нас все гражданское население выселили и хлеб сеять запретили. А у нас – нет. Значит, наверху решили, что немец до нас не дойдет. – И добавил для солидности: – Главное, чтобы на этот раз Оно началось, а то ждешь-ждешь…

– Главное – связь, – не согласился Вологжин.

Они пришли на КП второй танковой роты, где их встретил старший лейтенант Синеблузов. Его танки были разбросаны по точкам, а точки – по фронту и в глубину, сам командир роты находился при КП пехотного полка, примерно посредине со своим танком, зарытым в землю на опушке небольшой дубравы.

– Вот что, старший лейтенант, – начал Вологжин, когда комроты доложил ему, что в роте все в порядке, никаких происшествий не случилось, все на месте, живы и здоровы, связь работает нормально.

– Да, так вот что надо будет сделать, – повторил Вологжин. – Собери взводных и политруков, доведи до их сведения, что не сегодня, так завтра-послезавтра немцы начнут наступление. Чтобы бдительность и дисциплина были на высоте. Пусть доведут до сведения каждого, что от предстоящих боев зависит судьба… Короче говоря, чтобы не рассчитывали, что нам придется отсиживаться за спинами товарищей, которые там, на передовой, первыми встретят удар немецких танков. И еще раз: стоять на смерть, с позиций без приказа не уходить, в случае израсходования боеприпасов или выхода из строя матчасти, продолжать бой совместно с пехотой.

– Да мы именно так и ориентировали танкистов, товарищ майор… – начал было старший лейтенант Синеблузов, но Вологжин перебил его:

– Ориентировать – одно, а убедить и потребовать – совсем другое.

– У меня в роте все экипажи партийно-комсомольские, товарищ майор, – обиделся Синеблузов. – Поэтому в их убежденности стоять насмерть я уверен на все сто.

– А главное – бить их спокойно, расчетливо и, что называется, насмерть, – добавил Вологжин для верности, привыкший, чтобы за ним в разговоре с подчиненным оставалось последнее слово.

Попрощавшись с ротным и начальником штаба, сопровождаемый двумя автоматчиками, он продолжил путь к своей «точке», расположенной на командном пункте полка в глубине обороны.

Что ж, и еще один день прошел спокойно. И половина ночи тоже. Может, последний день и последняя ночь.