Текст книги "Жернова. 1918–1953. Книга десятая. Выстоять и победить"

Глава 6

– Подождите немного, товарищ подполковник, – попросил адъютант командующего Шестьдесят второй армией. – Командующий занят…

В это мгновение дверь «кабинета» командующего с треском распахнулась, и на пороге возникла полусогнутая фигура в офицерской шинели, но без шапки. Офицер пятился, мелко перебирая ногами, прижимая к бедрам руки, а над ним возвышался генерал Чуйков, мелькали его кулаки.

– Я тебя, сволочь, под трибунал отдам! Собственной рукой застрелю! – кричал Чуйков, нанося удары по голове офицера. Увидев Матова, Чуйков остановился, вскрикнул: – Пшел вон, с-скотина! – и скрылся за дверью.

Офицер повернулся разбитым лицом к Матову, покривился и бросился вон из штаба.

Матова эта картина потрясла до такой степени, что он как стоял возле стола дежурного, так и остался стоять, не зная, оставаться или уйти.

Адъютант командующего бросился к двери, открыл ее, заглянул, протиснулся внутрь, будто что-то мешало открыть дверь пошире. Через пару минут вернулся, произнес извиняющимся тоном:

– Командующий просит вас, товарищ подполковник.

Матов вошел, начал докладывать, но Чуйков, стоящий возле стола, махнул рукой, произнес:

– Мне уже доложили. Говорят, стреляли из пулемета?

– Пришлось, товарищ генерал.

– А я вот… – начал Чуйков, разглядывая в кровь сбитые костяшки пальцев, и замолчал. Торопливо затянувшись дымом папиросы и выдохнув его, продолжил: – Одни воюют умно, изобретательно, дорожат своими людьми, другие кладут их в лобовых атаках… Видели? – спросил, уставившись жгучими глазами из-под лохматых бровей.

– Видел.

– Командира батальона ранили, а его зам… вот этот вот самый, что вы видели… Скотина! Сволочь! Бросил людей на немецкие пулеметы, а сам… сам не пошел, сам, гнида поганая, остался в укрытии! – и вот результат: из ста тридцати человек батальона в живых осталось пятьдесят два. И набрался наглости докладывать, что приказ командования на овладение развалинами дома выполнен. – Помолчал, задавил окурок, бросил, глядя в сторону: – Вот… сорвался! Да и как тут не сорвешься? – Спросил: – Будете докладывать?

– О чем?

– Действительно, о чем тут докладывать? – проворчал Чуйков. И тут же совсем другим тоном: – Если хотите в Шестьдесят четвертую, то сейчас самое удобное время… пока не рассвело. – И посмотрел вприщур на Матова.

– Разрешить идти, товарищ генерал?

– Идите, подполковник! Идите. С левого берега уже звонили, о вас спрашивали… Беспокоятся.

Матов повернулся кругом и вышел из «кабинета». В «предбаннике» пожал руки адъютанту командующего и дежурному офицеру по штабу армии. Тот сообщил, что проводник ждет подполковника на берегу.

А на берегу стояла группа солдат вокруг кого-то, кто лежал, раскинув руки и ноги. Люди стояли, смотрели на лежащего, и – странно! – никто не снял шапки.

– Что случилось? – спросил Матов.

– Да вот, – откликнулся стоящий рядом Кузьмич. – Я стою, вас дожидаючись, а энтот вышел и бабах себе в голову из револьвера. Видать, кишка не выдержала, – заключил он. И добавил, вздохнув: – Жисть наша… едри ее в сапог.

Пока Матов дожидался погоды на аэродроме, он составил подробный отчет о состоянии наших войск, дерущихся в Сталинграде, и не только 62-й, но и 64-й армии, которой командовал генерал-майор Шумилов, проведя там неполных два дня. К этому времени атаки немцев по всему фронту почти прекратились, бои велись лишь на отдельных участках. Хотя за это время Волга не встала окончательно, но лед продолжал двигаться лишь на самой быстрине, и то еле-еле, сообщение между берегами улучшилось значительно, и Матову не пришлось совершать чудеса эквилибристики, еще дважды перебираясь с берега на берег.

Едва сев в самолет, он раскрыл дневник немецкого обер-лейтенанта Кемпфа. Это была довольно толстая тетрадь. Первая запись датировалась мартом 1942 года. Судя по некоторым ссылкам на предыдущие записи, начало дневника восходило к 1939 году, то есть к польской кампании. Это была четвертая тетрадь. И заканчивалась она записью от 10 ноября 1942 года. То есть за день до гибели ее автора в подвале разрушенной школы.

«Сталинград с каждым днем превращается для нас в настоящий ад. Русские дерутся с поразительным упорством. Более того, они дерутся лучше нас, изобретательнее, часто ставя нас в тупик. Мы все никак не можем понять, как так вышло, что еще недавно они бежали от нас, попадали в окружения сотнями тысяч, сдавались в плен, а теперь мы не можем сковырнуть их в Волгу, до которой осталось в иных местах всего пару сотен метров. Это не просто фанатизм, это что-то другое. Нам говорят, что их заставляют так сражаться жиды-комиссары. Чепуха! Мы захватывали развалины домов, в которых против нас сражались по два-три человека, и среди них ни одного жида и комиссара. Иногда одни рядовые. Под страхом смерти так сражаться человек долго не способен – непременно сломается. И у нас это наблюдается все чаще: равнодушие, усталость, самострелы, любое легкое ранение – и человек спешит в тыл. Я чувствую, что мы приближаемся к роковой черте, за которой нас, немцев, ожидает что-то страшное. Неужели господь оставил нас своими милостями…»

Глава 7

– Зря вы так рисковали, Николай Анатольевич, – попенял Матову генерал Угланов. – Не ваше это дело – стрелять из пулемета и кидать гранаты. Не для того вас учили. Да и за Волгу, при тех условиях, идти было не обязательно. Но в целом… в целом информацию вы собрали исчерпывающую. Я доложу ее наверх. А там уж как решат… А пока отдыхайте. – И генерал Угланов, улыбнувшись своей грустной улыбкой, сообщил, как о чем-то несущественном: – Кстати, сегодня утром звонила ваша жена. Она в Москве. Пробудет здесь дня три. Извините, что сразу же не сказал вам об этом. Поезжайте домой. Даю вам отпуск на три дня. И еще: тут вот приготовили вам кое-что сухим пайком. Думаю, пригодится. – И Угланов достал из-под стола набитый под завязку вещмешок.

Матов шел домой проходными дворами, протоптанными в глубоком снегу узкими тропками, время от времени переходя на рысцу, – благо, дом его находился неподалеку от места службы. Ему казалось, что каждая лишняя минута, отделяющая его от Верочки, не только сокращает их свидание, но может лишить его вообще: мало ли что случится, пока он идет. Он даже не предупредил ее по телефону о своем приходе: пока позвонишь, то да се, а время тик-так, тик-так, тик-так…

Вот и знакомый дом, в который он заглядывает не чаще одного раза в три месяца, находясь при Генштабе на казарменном положении, вот и подъезд с отбитой там и сям штукатуркой, с неплотно закрывающейся дверью, с выбитыми окнами, кое-где заделанными фанерой: результат разорвавшейся неподалеку бомбы.

Он одним духом, не дожидаясь лифта, даже не зная, работает он или нет, взлетел на четвертый этаж. Нажал на кнопку звонка и тотчас же услыхал знакомые торопливые шаги. Брякнул засов, дверь распахнулась – и вот она, Верочка. Короткий вскрик, и руки ее обвили его шею, он приподнял ее и внес в квартиру, а она целовала его лицо, всхлипывая, смеясь и что-то пытаясь сказать, и все это одновременно.

Они лежали в постели, тесно прижавшись друг к другу.

– Почему ты сразу не позвонил мне, когда приехал? – спросила она.

– Мой начальник сообщил о твоем звонке только тогда, когда я сдал отчет о командировке и подробно рассказал ему обо всем увиденном и услышанном. Он извинился, сказал, что забыл, но на самом деле, я уверен, посчитал, что известие о том, что ты в Москве, отвлекло бы меня от дела.

– Бедненький: ты целых пять часов не знал, что я жду тебя дома. А я не знала, что ты уже в Москве и с тобой все в порядке. А твой Угланов, между прочим, обещал мне, что как только ты вернешься и отчитаешься, и если не будет чего-то неожиданного, он сразу же даст тебе отпуск.

– И, как видишь, сдержал свое слово.

Верочка гладила его лицо, целовала, а он рассказывал ей о поездке в Сталинград, опуская подробности боя в разрушенной школе и показывая все это так, будто наблюдал бой со стороны из хорошо защищенного места.

На другой день Матов и Верочка встали поздно. Они пили чай, когда позвонил генерал Угланов и сообщил, что Матову необходимо быстро собраться и ждать машину. Форма одежды – выходная, новая, та, что введена совсем недавно, но которую получили далеко не все.

– Что-нибудь случилось? – забеспокоилась Верочка, отчищая на его кителе какое-то едва заметное пятнышко.

– Почему обязательно – случилось? Ничего не случилось. В лучшем случае – наградят, в худшем – пошлют опять в командировку. Ничего не поделаешь: такая у меня служба, – успокаивал ее Матов, прикрепляя к кителю свои ордена, снятые с гимнастерки.

Они сели на диван, держа друг друга за руки.

– Ты знаешь, – сказала Верочка, – когда ты далеко, я не так за тебя переживаю, как сейчас, когда тебя у меня забирают неизвестно куда. Если тебя снова пошлют на фронт, ты позвони мне обязательно. Хорошо?

– Разумеется. Как ты могла сомневаться?

– Я не сомневаюсь. Я боюсь.

Внизу настойчиво просигналила машина. Матов вскочил, стал надевать шинель.

– Ты не волнуйся и не бойся, – торопливо говорил он. – Это не на фронт. На фронт вот так, с бухты-барахты, не посылают. Но я позвоню в любом случае.

Он поцеловал ее в губы уже на лестничной площадке. Еще раз и еще. И побежал вниз, прыгая через две ступеньки.

Глава 8

Капитан госбезопасности встретил Матова у раскрытой дверцы комуфлированной «эмки».

– Капитан Шурупов, – представился он. – Попрошу ваши документы, товарищ подполковник. – Проверив удостоверение личности и несколько раз посмотрев при этом на Матова, вернул удостоверение и пригласил садиться в машину.

– Куда мы едем, капитан? – спросил Матов, едва машина тронулась.

– В Кремль.

– В Кремль? – удивился Матов. – Не скажите, зачем?

– Узнаете на месте.

Машина проскочила Каменный мост, выехала на Манежную площадь, затем на Красную мимо Исторического музея и вкатила в узкие ворота Спасской башни. Царь-пушка, Царь-колокол, зеленые ели, снежные сугробы по сторонам, поворот, еще поворот, остановились у массивной двери белого здания, все еще накрытого маскировочной сетью. В раздевалке Матов и капитан оставили шинели и портупеи, по ковровой дорожке поднялись на второй этаж; длинный коридор, молчаливая охрана, высокая дверь, просторное помещение, мягкие стулья вдоль стен, за столом со множеством телефонов генерал с круглым лицом и плешивой головой.

– Проходите, вас ждут, – произнес генерал и сам открыл дверь, пропуская Матова вперед.

Довольно светлая комната, в ней за столом с телефонами двое, еще дверь и… большое помещение с зашторенными окнами, справа длинный стол, на столе большая карта, возле стола невысокий человек. Человек повернулся – и Матов узнал в нем Сталина.

– Входите, товарищ Матов, – произнес Сталин знакомым глуховатым голосом с легким акцентом и шагнул навстречу.

Матов подошел, хотел доложить, но Сталин протянул ему руку и, задержав в своей, спросил:

– Вы успели отдохнуть после поездки в Сталинград?

– Так точно! Успел, товарищ Сталин, – ответил Матов не слишком громко, боясь нарушить плотную тишину кабинета.

– Вот и прекрасно. Расскажите мне, какое у вас сложилось впечатление о наших войсках, сражающихся в Сталинграде.

– Самое благоприятное, товарищ Сталин, – ответил Матов, все еще не понимая, что именно хочет узнать от него Сталин. – Несмотря на ожесточенные атаки превосходящих сил противника, войска дерутся, проявляя изобретательность, нанося противнику ощутимые потери.

– Но кое-где немцам все-таки удается потеснить наши войска, рассечь оборону и выйти к Волге, – возразил Сталин и повел рукой, как бы отсекая всякие возражения.

– Удается, товарищ Сталин. Но с такими потерями, что отвоеванная ими территория практически ничего им не дает. К тому же, должен заметить, умело организованными контратаками мы зачастую возвращаем не только отдельные здания, но и целые кварталы.

– Говорят, вы сами принимали участие в бою. Разве это входит в обязанность офицера Генерального штаба? А если бы вы попали в плен?

– Разумеется, участие в бою не входит в мои обязанности, товарищ Сталин. Но обстоятельства складываются иногда таким образом, что волей-неволей приходится это делать. Что касается возможности попасть в плен, то вероятность этого ничтожно мала: ведь я там был не один. Да и немец уже не тот, товарищ Сталин.

– Что значит – не тот?

– Воюет без огонька, без былой уверенности в своем превосходстве, хотя дисциплина все еще высокая и упорства хватает, однако воюет как бы механически, раз за разом повторяя заученные приемы. Наши командиры и бойцы успешно этим пользуются.

Матов хотел добавить еще кое-что из вычитанного в дневнике лейтенанта Кемпфа, но удержался, посчитав, что лейтенант от отчаяния мог и преувеличивать некоторые негативные стороны поведения солдат своей армии, как это бывало и у нас до недавних пор. Не исключено, что Сталин читал его отчет, а там есть и ссылка на дневник и другие трофейные документы.

– То есть, вы хотите сказать, что Сталинград мы удержим…

– Так точно, товарищ Сталин, непременно удержим.

– Именно это я и хотел от вас услышать, товарищ Матов. Спасибо вам за подробную информацию. Я думаю, что очередной орден Боевого Красного Знамени вы более чем заслужили.

– Служу трудовому народу! – ответил Матов, вытягиваясь еще больше, но по-прежнему не повышая голоса.

– И где ты был, если не секрет? – спросила Верочка, помогая мужу раздеться. – Ой, да у тебя новый орден! Поздравляю!

– Спасибо, – ответил Матов, целуя жену. – А был я… а был я у товарища Сталина. В Кремле… Не веришь?

– Верю. А только как-то даже не верится, – произнесла Верочка, покачивая головой, с изумлением глядя на мужа, точно не узнавая его. И пояснила: – Ведь у него столько работы, такая страна, армия, столько фронтов! И… и вдруг – ты… Но почему именно ты?

– Я полагаю, что он хотел поговорить с человеком, который только что вернулся из Сталинграда.

Еще Матову хотелось сказать, что надвигаются события, которые, если все будет хорошо, должны повернуть весь ход войны. Но это была такая тайна, такая… что о ней и сам он лишь догадывался по небывало напряженной и целенаправленной работе, проводимой Генштабом. И Матов лишь повторил всем известные слова:

– Ничего, дорогая, скоро и на нашей улице будет праздник. Вот увидишь.

– Ты представить себе не можешь, – прошептала Верочка, прижимаясь к нему всем телом, – как люди в тылу ждут этого праздника.

– Почему же не могу? Очень даже могу, – улыбнулся Матов снисходительно.

Верочка покачала головой.

– Нет, не можешь. Ты не был там, в глубинке, далеко от фронта. Люди там живут… я просто не могу тебе передать словами, как трудно они живут, в каких ужасных условиях работают. Хлеба нет, дают буквально крохи, крупы, мяса, овощей – и не спрашивай. На производстве часто случаются голодные обмороки. Иногда с тяжелыми травмами…

– Ничего, мы двужильные, мы выдюжим. Нам нельзя не выдюжить, – сжал Матов руку своей жены. А сам подумал: «Как хорошо, что сына оставили у родителей».

И Верочка, будто подслушав его мысли, прошептала:

– Боже, как я соскучилась по нашему мальчику. – Всхлипнула и уткнулась лицом ему в плечо, закапав его слезами.

Матов молча гладил ее волосы, смотрел в темный потолок и чувствовал, что и сам готов расплакаться: так вдруг защемило в груди и что-то подкатило к горлу.

Глава 9

– Итак, подводя итог, можно с уверенностью сказать, что для наступательной операции в районе Сталинграда практически все готово, – произнес генерал армии Жуков почти торжественным голосом. – Войска сосредоточены на исходных позициях. Ждут сигнала.

– Очень хорошо, товарищ Жюков, – кивнул головой Сталин. Затем прошелся по кабинету от стола до двери и обратно, остановился напротив. – И все-таки слетайте еще раз к Ватутину на Юго-Западный фронт в район сосредоточения войск и убедитесь на месте в их полной готовности. В ГКО поступают сигналы, что не все звенья готовы в одинаковой степени. Более того, имеются данные, что не все командиры верят в успех предстоящего наступления. А без веры в победу победить нельзя. Наконец, обратите особое внимание на готовность авиации. Без сильной авиации, которая бы расчищала путь войскам, громила его позиции, идущие к фронту резервы и отступающие колонны, прикрывала наши войска от атак авиации противника, операцию начинать нет смысла. Мы должны психологически подавить противника путем систематических бомбежек и штурмовок, расстроить его оборону и не позволять закрепиться на новых рубежах. Лучше начать на несколько дней позже, накопить авиацию, зато действовать наверняка и без пауз. – И Сталин сделал отсекающий жест рукой. – Надо припомнить немцам сорок первый год. Теперь мы можем себе это позволить…

Он замолчал, вернулся к столу, завозился с трубкой. Но Жуков видел, что трубка здесь совершенно ни при чем, что Сталин взволнован, и, видимо, на то есть веские причины. Особенно генерала поразила фраза о том, что не все командиры верят в успех предстоящего наступления. Сам Жуков нисколько не сомневался в успехе операции и, в силу ли своей уверенности или чего-то еще, даже не предполагал, что кто-то может подвергать сомнению задуманное и с такой тщательностью подготовленное дело. Даже если кто-то и сомневается, не избавившись до сих пор от ощущения немецкого превосходства, то дело этих сомневающихся выполнять спущенные сверху приказы, а результат в любом случае должен быть один: окружение и разгром немецких войск в районе Сталинграда.

– Василевский сейчас находится на Сталинградском фронте, – снова заговорил Сталин, не поворачиваясь к Жукову лицом, заговорил как о чем-то неважном, второстепенном. – Решите с ним, когда лучше всего начать наступление, исходя из требования полной готовности всех родов войск. И тотчас же возвращайтесь в Москву. Вам предстоит возглавить наступательные операции на Ржевско-Вяземском направлении. На этот раз в качестве координатора действий Западного и Калининского фронтов. Мы усилили эти фронты авиацией, артиллерией, резервными частями. От командования требуется лишь решительность и грамотное управление войсками. Мы полагаем, что вы в полной мере поспособствуете проявлению этих качеств у командующих фронтами. У Гитлера не хватит резервов для противостояния сразу двум нашим ударам: под Сталинградом и под Москвой.

Глаза Жукова сузились.

– Но чтобы начать там наступление, товарищ Сталин, – заговорил он возбужденно, – необходимо значительно усилить войска Западного и Калининского фронтов хотя бы еще двумя общевойсковыми армиями. Особенно артиллерией и танками. Тем более что, как доносит разведка, немцы уже перебросили в район Смоленска и Вязьмы несколько танковых и пехотных дивизий из Франции и даже из Норвегии… Мне кажется, – после небольшой паузы добавил он, – командование вермахта больше всего опасается именно за этот участок фронта.

– Возможно, возможно, – пробормотал Сталин, искоса глянув на Жукова. – Кое-что мы вам дадим дополнительно к тому, что уже поступило в войска в качестве усиления. Однако там и без того достаточно артиллерии и авиации для такого наступления. Командование фронтов уже ведет соответствующую подготовку. Постарайтесь, чтобы наши войска не попадали в окружения, как это происходило уже не раз. Чтобы не получилось так: пошел по шерсть, а вернулся стриженным. И учтите: операция «Уран» должна постоянно находиться в поле вашего зрения и контроля.

При этом Сталин не сообщил Жукову, что получил письмо от командующего Четвертым механизированным корпусом генерала Вольского, в котором тот пишет, что операция по окружению и разгрому немцев под Сталинградом приведет лишь к новому поражению войск Красной армии, а это чревато ужасными последствиями, что немцы все еще сильнее нас, лучше организованы, что войска Сталинградского фронта, предназначенные для удара во фланг Шестой немецкой армии с юга, сами окажутся в окружении, как это было уже под Москвой в районе Ржева и Вязьмы, на Волховском фронте и под Харьковом, потому что в тыл нашим наступающим войскам может ударить – и непременно ударит! – Четвертая армейская группа генерала Гота, в составе которой имеется целая танковая армия; что он, Вольский, и его механизированный корпус сделают, разумеется, все, от них зависящее, но за окончательный успех он поручиться не может, потому что, оторвавшись от своих тылов, в условиях почти полного бездорожья, корпус останется без горючего и боеприпасов и будет обречен на уничтожение. И не только его корпус, но и другие части прорыва.

И, конечно, Сталин не сказал Жукову, что немцы уведомлены о том, что командовать наступающими советскими войсками на Ржевско-Вяземском направлении будет Жуков. А не сказал не потому, что информация об этом будет воспринята Жуковым как-то не так, как следовало бы, и, разумеется, не потому, что можно предположить, будто через Жукова противнику станет известно о том, что наступление наших фронтов на Ржевско-Вяземском направлении является отвлекающим, а исключительно потому, что не видел необходимости сообщать об этом своему Первому заместителю, который должен знать лишь то, что ему положено знать. И не более того.

Не сообщив никому о паническом письме генерала Вольского, чей корпус находится в ведении Сталинградского фронта, Сталин, однако, поручил Василевскому присмотреться к этому генералу и составить окончательное мнение о том, способен ли тот командовать корпусом в условиях наступления: все-таки Вольский до сих пор непосредственно войсками не командовал, занимая должности помощника командующего армией, затем фронта по автобронетанковым войскам. Может, в теории он и силен: как-никак, а за спиной две академии, но теория – это одно, а практика – совсем другое. И это доказали многие советские генералы в предыдущих сражениях. Ну и… под влиянием ли этого письма, или помня плачевные уроки предыдущих наступательных операций Красной армии, и у самого Сталина стали закрадываться сомнения, что наши войска действительно готовы исполнить все планы, разработанные Ставкой, а главное – не позволят немцам нанести им поражение, задействовав в решительный момент какие-то неучтенные силы и тактические уловки. Теоретически вроде бы все говорит за неизбежность нашей победы на южных участках фронта, и Жуков с Василевским преисполнены уверенности и решительности, но на практике может случиться такое, чего не ожидают даже они, как случилось, например, с Тридцать третьей армией в районе Вязьмы, так и не сумевшей выйти из окружения. Так что лучше перестраховаться.

Молчание, между тем, затягивалось. Сталин все еще возился со своей трубкой, очищая ее от нагара, а Жуков ждал, не добавит ли Верховный еще что-нибудь к сказанному. Он уже понял, что вопрос о назначении его координатором наступления Западного и Калининского фронтов решен бесповоротно, возражать бесполезно, но был глубоко обижен таким назначением. Ему казалось, что, коль скоро он готовил вместе с Василевским Сталинградскую операцию, и возглавлять ее тоже должен он – Первый заместитель Верховного главнокомандующего. Тем более что Василевский, штабист до мозга костей, способен лишь пунктуально выполнять задуманное, но на войне все предусмотреть невозможно, противник может предпринять самые неожиданные контрмеры, а в таких ситуациях нужна несколько другая голова. А тебе предлагают возвращаться туда, где ты провел около года в бесплодных попытках затянуть горловину Ржевско-Вяземского мешка. И при этом не дают ни времени на тщательную подготовку, ни соответствующих поставленной задаче средств.

– У вас ко мне есть еще какие-то вопросы? – спросил Сталин, откладывая трубку в сторону и поворачиваясь к Жукову.

– Никак нет, товарищ Сталин: мне все ясно, – произнес Жуков своим, на этот раз, обычным, без интонаций, скрипучим голосом: – Я сделаю все, чтобы выполнить поставленную передо мной задачу.

– Я в этом не сомневаюсь, – буркнул Сталин, погасив усмешку, и отвернулся.