Текст книги "Жернова. 1918–1953. Книга десятая. Выстоять и победить"

Глава 24

Алексей Петрович Задонов наблюдал за боем с крыши того же кирпичного завода. И ничего не понимал из того, что происходит. И его коллеги, толпящиеся возле нескольких стереотруб, хмурились и пожимали плечами: совсем не ту картину они ожидали увидеть.

Капитан Триммер, опекавший Задонова, – как, впрочем, и другие офицеры политотдела, прикрепленные к другим журналистам из центральных газет, – куда-то исчез, спрашивать, что происходит, было не у кого, да и вряд ли кто-нибудь из них готов был ответить на этот вопрос. Ну да, танковая армия, восемьсот боевых машин, более трех тысяч сидящих в стальных коробках людей – цифры весьма внушительные. Но где остальные, где наша авиация и артиллерия? И еще много «где и почему» толклось в голове Алексея Петровича, не находя ответа. Тогда на кой черт он перся на этот фронт? Какую такую развернутую информацию даст в редакцию «Правды», если он не видит контрнаступления танковой армии, а видит всего лишь частный бой? Может, даже и не сам бой, а всего лишь разведку боем. Или в этом состоит вся наша хитрость – ударить одной танковой бригадой по наиболее сильно укрепленному рубежу, а всей массой навалиться в другом месте, где ее, эту массу, никто не ждет? Тогда почему он, известный писатель и журналист, и многие его коллеги, тоже не менее знаменитые, сидят именно здесь, а не в том самом месте, где что-то вот-вот должно произойти?

И еще одна странность: если верно то, что им сообщили, – разумеется, «по секрету», – будто здесь же, на командном пункте танковой армии, на этом же этаже кирпичного завода, находятся сам Ротмистров и даже сам Василевский, то, следовательно, именно здесь и должны происходить главные события. Не может же наше командование настолько поглупеть, чтобы своим присутствием давать понять немцам, что… ну и так далее.

Алексей Петрович отстранился от стереотрубы: все равно ни черта не видно из-за дыма и пыли! – достал свою трубку и принялся набивать ее табаком.

В это время кто-то, открыв дверь, закричал:

– Наши! Наши подходят! – и закричал таким голосом, каким, должно быть, кричал матрос-бочковой с высокой мачты бригантины Колумба: «Земля! Земля!»

Все кинулись на крик из кирпичной пристройки, выскочили на крышу, покрытую рубероидом, и увидели наши танки, в клубах пыли несущиеся вдоль железной дороги по два в ряд. И всё – туда же, где среди дыма и вздыбливающейся земли отбивались остатки Тридцать второй бригады.

«Господи! Куда же ты их?» – прошептал Алексей Петрович, представив себе на миг, как там, на скатах высоты, да и везде вокруг чистого поля, на котором горели десятки наших танков, немецкие артиллеристы, надвинув на лоб свои рогатые каски, следят за приближающимися русскими танками через цейсовскую оптику. И от одного этого ему стало нехорошо, заныло под ложечкой, пересохло в горле, и даже ноги будто потеряли опору под собой, дрогнули и прогнулись в коленях.

Пошарив по кирпичной стене вялой рукой, Алексей Петрович медленно опустился на кирпичную же ступеньку. Откуда-то взялся капитан Триммер с какой-то ветхозаветной сумой, увидел Задонова, обрадовался:

– Видите, товарищ подполковник? Видите? Ну, теперь фрицы – держись! А как идут, товарищ подполковник! Как идут! Впервые вижу такой, можно сказать, марш…

– Марш смертников, капитан, – произнес Алексей Петрович и тут же, испугавшись: черт его знает, этого Триммера! – поспешил свести свои нечаянно вырвавшиеся слова к шутке: – Как это в Древнем Риме? Идущие на смерть, приветствуют тебя? Так, кажется?

Хорошо, что другие, занятые величественным видом несущихся мимо танков, не слышали его слов. Да и грохот стоял такой, что и капитан мог не расслышать.

Но Триммер расслышал, однако шутки не принял. Он, с изумлением глянув на сидящего Задонова, спросил:

– Вам плохо, Алексей Петрович? У вас лицо такое… такое бледное… Может, доктора? Или воды?

– Не суетитесь, капитан. Да, сердце что-то… не того. Но я сейчас пососу валидольчика, и все пройдет.

А танки все перли и перли. Вот они на ходу стали расползаться, но, не закончив перестроения, кинулись в самую гущу взрывов, дыма и пыли. И опять замигали вспышками скаты меловой гряды с возвышающейся над нею высотой 252,2. И рев, какого Алексею Петровичу не доводилось еще слышать, расползся по всему видимому пространству, волнами накатываясь на кирпичный завод, оглушая и заставляя коченеть беззащитное тело.

То же самое происходило и в полосе наступление Восемнадцатого танкового корпуса, который наступал левее, имея в виду окрестные хутора и села слева от совхоза «Комсомолец». Все новые и новые бригады волнами накатывались на рубежи противника, и откатывались назад, оставляя на поле десятки дымных костров.

Шел пятый час боя. Ротмистрову и Василевскому казалось, что еще чуть поднажать – и эсэсовцы не выдержат, побегут. Но эсэсовцы не бежали, бой медленно наползал на горящие дома совхоза «Октябрьский», подбирался к вершине высоты 252,2. В бой вступали новые силы: механизированные полки мехкорпуса, стрелковые полки Пятой армии генерала Жадова.

В полдень наконец появилась и наша авиация. Штурмовики, бомбардировщики и истребители обрушились на горящие избы совхоза, на высоты, и вообще на все, что двигалось и казалось летчикам достойной целью. Задание у них было одно – подавить артиллерию противника, но где находятся ее позиции, в полетном задании указывалось весьма приблизительно, а чтобы не ударить по своим, как ни раз случалось и за что их шерстили на всех уровнях, они бомбили и обстреливали с подстраховкой, то есть с явным допуском в сторону тылов предполагаемых позиций противника, а не по конкретным целям, часто не обращая внимания на указания корректировщиков, потому что случалось, и ни раз, что под корректировщиков подстраивались немцы и наводили наши самолеты на наши же войска.

И все, кто был на крыше, следили за действиями нашей авиации.

И тут за спиной Алексея Петровича раздался отчаянный крик:

– Да куда ж тебя черти несут? Идиот! Ну не идиот ли, мать твою в выхлопную трубу!

Задонов обернулся и увидел человека в летном обмундировании, с забинтованной головой, сквозь бинт проступала запекшаяся кровь. На синем комбинезоне измятые погоны с тремя звездочками. Он смотрел в небо, где схлестнулись наши истребители с немецкими, лицо его выражало отчаяние и муку. Алексей Петрович тоже внимательно посмотрел в ту же сторону, но ничего такого страшного не заметил, чтобы переживать с такими отчаянием и мукой: разобрать отсюда, где наши, а где не наши, ему, далекому от авиации, было практически невозможно…

А летчик, стукнув кулаком по раскрытой своей ладони, обернулся к Задонову, смерил его острым взглядом с ног до головы, спросил с нескрываемой ненавистью:

– Видите? Это черт знает что такое! Третий год воюем, а летунов готовят так, будто им не в бой идти, а начальству пыль в глаза пускать. Бочку – пож-жалуйста! Мертвую петлю – сколько хотите! А научить его драться по-настоящему… А-а! – махнул он рукой. Но, заметив недоумение во взгляде подполковника, пояснил: – У немца индивидуальная подготовка летчика-истребителя на высочайшем уровне! А у нас… Научат летать в строю – больше и не спрашивай. Коллективизм – это бомберам и штурмовикам нужен! А истребитель – работа штучная, можно сказать, ювелирная. Пока этому не научим, за каждый сбитый «мессер» будем платить тремя своими «яками». – И уже более спокойно, но с той же ненавистью в остром взоре: – Вы вот, как я понимаю, журналист, возьмите и напишите об этом. Да так, чтобы наших твердолобых начальников пробрало до самых печенок. Или кишка тонка?

Из мечущихся высоко в воздухе десятков юрких самолетов то и дело выпадало то по одному, а то и по два-три сразу и устремлялось вниз, таща за собой дымный хвост, а иногда распадаясь в небе на несколько кусков. И кто там был наш, а кто немец, поди разберись.

Алексей Петрович достал из своей командирской сумки плоскую флягу с коньяком, протянул летчику.

– Выпейте, старший лейтенант. Это все, что я могу для вас сделать.

К концу дня 12 июля в двух танковых корпусах, которые настойчиво пытались хотя бы дорваться до немецких позиций и раздавить артиллерию врага, осталось менее половины танков, способных продолжать бой; их и то, что удалось вытащить с поля боя, отвели в тыл залечивать раны. Результатом этих жертвенных атак стали окраины совхоза «Октябрьский» и высота 252,2, а совхоз «Комсомольский», с помощью танкистов майора Ножевого и немногих десантников, удалось освободить полностью и продвинуться на пару километров вдоль железной дороги. На этом силы танковых корпусов иссякли, резервов не осталось, утром следующего дня ожидалось, что противник возобновит наступление, и думать надо было лишь о том, как не допустить его к Прохоровке, удержать последний рубеж, прорвав который, противник мог беспрепятственно двигаться в сторону Курска.

Капитан Триммер, растерявший за день весь свой оптимизм, с виноватым видом предложил Задонову спуститься вниз, где его ожидает машина. Вниз спускались все, кто был на КП армии, который решено перевести в другое место, поскольку он мог быть захвачен противником и уж наверняка атакован авиацией.

Алексей Петрович, успевший выпить стакан водки и съесть полкотелка гречневой каши со свиной тушенкой, вяло махнул рукой, разрешая везти себя хоть к черту на кулички, лишь бы подальше от этого поля, на котором все еще продолжали дымить наши танки. Он видел, как шли к машинам, не глядя по сторонам, маршал Василевский и генерал Ротмистров, и думал, что Сталин наверняка задаст им такого перцу, что мало не покажется. Виденное не только потрясло его, а что-то сдвинуло в нем, обнажив давно угасшую неприязнь к нынешней власти, к этим генералам, для которых русский солдат не стоил ни копейки.

«Ну ладно – сорок первый, – думал он отнюдь не с пьяным озлоблением, безучастно наблюдая, как штабные офицеры и солдаты охраны таскают какие-то ящики и укладывают их в кузова „студебеккеров“, как связисты сматывают провода. – Неожиданность вторжения немцев, отсутствие опыта и все такое прочее – все это понятно и как-то оправдывает. А тут – все есть, и такая безответственность, такая бездарность, такое пренебрежение человеческими жизнями… Ах, сволочи, сволочи! Столько народу угробить не за понюх табаку…» И тянулся к заветной фляге, чтобы заглушить черную тоску, навалившуюся на него гранитною глыбой. И все остальные, судя по хмурым лицам и виновато опущенным глазам, чувствовали то же самое.

* * *

Поздно вечером на резервный командный пункт, куда перебрался штаб танковой армии, позвонил Сталин.

– Как идут у вас дела? – спросил он у Василевского, и по сварливому тону этого вопроса, Василевский понял, что Сталину уже доложили о неудачных атаках танковой армии Ротмистрова, и хотя внутри у него все сжалось от дурных предчувствий, голос его оставался бодрым и уверенным.

– Согласно вашим личным указаниям, товарищ Сталин, с вечера вчерашнего дня нахожусь в войсках Ротмистрова и Жадова на Прохоровском и южном направлениях, – бойко начал Василевский, поднаторевший на всяких докладах и отчетах перед Верховным, уверенный, что тот всех деталей знать не может, потому что негативные детали отсекаются в аналитическом отделе Генштаба. – По наблюдению за ходом происходящих боев и показаниям пленных делаю вывод, что противник, несмотря на огромные потери как в людских силах, так и особенно в танках и авиации, все же не отказывается от мысли прорваться на Обоянь и далее на Курск, добиваясь этого какой угодно ценой. Сегодня сам лично наблюдал к юго-западу от Прохоровки танковый бой наших Восемнадцатого и Двадцать девятого корпусов с большим количеством танков противника в контратаке. Одновременно в сражении приняли участие сотни орудий и все имеющиеся у нас эрэсы. В результате все поле боя в течении часа было усеяно горящими немецкими и нашими танками. К сожалению, товарищ Сталин, потери у нас большие, ориентировочно – до пятидесяти процентов. Более точные цифры будут известны позднее. Но противник потерял значительно больше, товарищ Сталин. Однако, учитывая крупные танковые силы противника, которые постоянно подпитываются полнокровными танковыми дивизиями, которые перебрасываются с других участков советско-германского фронта, на завтрашний день перед войсками фронта ставится задача не допустить противника к Прохоровке, с тем чтобы в дальнейшем разгромить…

– Так что, так и не разгромили эсэсовцев? – перебил Василевского Сталин. – Мне доложили, что вы там бросили танковые корпуса на хорошо организованную противотанковую оборону немцев без всякой разведки и сопровождения артиллерией и авиацией.

– В отдельных моментах боя, товарищ Сталин, допускались и такие досадные положения. Но командование фронтом оперативно реагировало на эти промахи…

– Так, мне все ясно, – снова нетерпеливо перебил витиеватую вязь слов начальника Генштаба Сталин. – Потрудитесь подробно изложить на бумаге, почему две полнокровные армии так и не смогли переломить ситуацию. У меня к вам нет больше вопросов, товарищ Василевский.

Василевский положил трубку и вытер взопревший лоб большим клетчатым платком. Затем налил из графина полный стакан воды и выпил, не отрываясь.

Ротмистров во время всего разговора маршала с Верховным крутил колесики стереотрубы, пялился в сумрак наступившего вечера, все еще кое-где посверкивающего выстрелами и взрывами, и делал вид, что все остальное его не интересует.

Генерал понимал, что ничего другого маршал Василевский, спасая себя и Ватутина, – как, впрочем, и его, командующего танковой армией, – не мог доложить Сталину, наблюдая, как гибнет армия, созданная им, Ротмистровым, с таким трудом. Только встречное сражение, которого не было, может как-то оправдать такие потери танковой армии, а потери немцев – кто их станет считать?

Но война на этом не закончилась, и ему, генералу, предстоит завтра же все начинать сначала.

* * *

Сталин, закончив разговор с Василевским, некоторое время в молчании ходил по кабинету, затем, остановившись у стола, за которым сидели члены Государственного Комитета Обороны, заговорил:

– Вы все слышали. Василевский явно темнит. Я полагаю, что надо немедленно послать в штаб Воронежского фронта товарища Маленкова во главе комиссии ГКО. Необходимо самым подробным образом разобраться в объективных и субъективных причинах, которые привели к столь большим потерям боевой техники в полосе Воронежского фронта. И к столь незначительным результатам, чтобы в следующий раз ничего подобного не повторялось…

– Мне сегодня сообщили, – вклинился в паузу нарком внутренних дел Лаврентий Павлович Берия, вдавив пальцем пенсне в горбинку своего носа, – что вчера там с поля боя сбежала почти вся дивизия, вместе со своим командованием. Заградотряды НКВД задержали более шести тысяч красноармейцев и командиров. Всех их вернули на передовую. Я приказал разобраться в допущенном безобразии…

– Комиссия Гока разберется заодно и с этим, – перебил Сталин наркома. – В состав ее обязательно ввести специалистов. Им необходимо оценить новую технику противника и внести соответствующие предложения по модернизации наших танков и созданию новых. Мы должны в кратчайшие сроки вернуть нашим танкам утерянное преимущество на поле боя. Что касается командующих фронтом и армиями, то приходится признать, что Суворовых и Кутузовых среди них не имеется. Что ж, приходится воевать с теми, кто есть. И, последнее: надо будет направить к Ватутину Жюкова. Что касается Василевского, полагаю, его необходимо направить на Южный фронт. Как не справившегося с возложенными на него обязанностями.

Члены ГКО согласно закивали головами.

Глава 25

– Товарищ маршал! – негромко окликнул Жукова офицер связи. – Москва на проводе.

– Жуков слушает, – произнес Георгий Константинович, беря трубку.

– Как идут дела на Брянском фронте? – зазвучал в трубке знакомый голос Сталина.

– Наступление началось по плану, развивается вполне успешно, товарищ Сталин, – ответил Жуков, не вдаваясь в подробности. – Замечено, что немцы стали снимать части с Центрального фронта. И даже с Воронежского.

– Это хорошо. Но в полосе наступления противника на Воронежском фронте дела идут не лучшим образом. Как доложил Василевский, сегодня в течение дня армия Ротмистрова в результате контрнаступления понесла большие потери. Она не способна к дальнейшему наступлению. Похоже, Ватутин так и не изжил в себе стремление к атакам огульного характера, которые допускал под Сталинградом и в Донбассе. Отправляйтесь завтра к Ватутину, посмотрите на месте, что можно и нужно сделать, чтобы исправить сложившееся там ненормальное положение. По прибытии доложите.

– Будет исполнено, товарищ Сталин.

Жуков положил трубку и в задумчивости посмотрел на карту. Собственно говоря, ничего неожиданного в полосе наступления немцев на Воронежском фронте не происходит. Беда в том, что Ватутин не подготовился к худшему, допустил дыры в построении своей обороны, предоставив тем самым противнику воспользоваться этими дырами. В результате элементарных просчетов, не выполнив задачу по уничтожению немецкой группировки, продолжает безоглядно растрачивать свои резервы.

Жуков в качестве Первого заместителя Верховного Главнокомандующего пользовался информацией, получаемой непосредственно из Генштаба наравне со Сталиным. Но это право не позволяло ему влиять на принятие решений Ватутиным, действия которого контролирует начальник Генштаба. Разве что иногда посоветовать что-то в тактичной форме. Если попросят совета. Но ни тот, ни другой его советов не спрашивал.

С самолюбивым и упрямым характером Ватутина, бывшего своего заместителя по Генштабу, Жуков столкнулся сразу же, едва вступил в должность в январе сорок первого. Все эти выпускники академий, – а Ватутин закончил аж целых две, – с высокомерием и недоверием смотрели на самоучку Жукова и ни то чтобы вставляли палки в колеса, но постоянно пытались оспорить и даже переиначить его решения. Пришлось в резкой форме указать «академикам» их место, потребовать неукоснительного выполнения его приказов, а советовать лишь в том случае, когда у них спросят. Затем, с началом военных действий, Сталин разогнал верхушку Генштаба по фронтам, и Ватутин уже в июне сорок первого оказался на Северо-Западном фронте: сперва в качестве представителя Ставки, затем осел там же начальником штаба, а его место в Генштабе – место начальника оперативного отдела – занял Василевский, человек более спокойный и покладистый. Из своего общения со штабистами Жуков сделал вывод, что даже весьма способные из них являются большими тугодумами, привыкшими иметь дело с картами и бумагами, когда над головой, что называется, не каплет. Когда же такой штабист становится военачальником, он, как правило, командует весьма неплохо до тех пор, пока все идет по разработанному им плану, а стоит противнику нарушить этот план, теряется и зачастую принимает опрометчивые решения. Между тем фронт требует от командующего держать руку на его пульсе, чутко улавливать любые изменения в его ритме, решительно и без промедления принимать необходимые меры. Так что если бы Сталин послал Жукова к Ватутину на Воронежский фронт, то, скорее всего, получилось бы так, что Ватутин стал бы у Жукова начальником штаба, а фронтом командовал бы Жуков. Теперь оба высоколобых штабиста собрались в одном месте, а в результате у двух нянек дитя без глазу: немцы всего за два дня прорвали оба рубежа обороны Воронежского фронта, вышли к реке Псёл, к слабо подготовленному третьему рубежу, нацелились на поселок Прохоровку и вот-вот вырвутся на оперативный простор. Отсюда торопливость и неподготовленность атакующих действий со стороны командования Воронежским фронтом, несогласованность между родами войск. А ведь совсем недавно, когда ожидание немецкого наступления на Курской дуге начинало кое-кому казаться напрасной потерей времени, Ватутин предложил самим начать наступление. И Сталин в конце июня, похоже, готов был склониться на его сторону. И что бы получилось из этого наступления? Ничего хорошего бы не получилось.

– Что ж, поедем к Ватутину, – произнес Жуков, заглядывая в глаза командующему Брянским фронтом генерал-лейтенанту Попову, человеку небесталанному, но большому любителю «зеленого змия», как бы спрашивая: «Тебе все ясно, Маркиан Михайлович?», и, не уловив в его ответном взгляде подтверждения своим мыслям, добавил скрипуче: – Продолжайте действовать по плану, помните о флангах, не оставляйте пехоту без поддержки артиллерии и авиации.

– Войска готовы драться, не щадя своей крови и жизни! – влез в разговор член Военного Совета фронта генерал Мехлис. – Войска выполнят приказ партии и товарища Сталина!

Жуков исподлобья глянул на Мехлиса, которого выносил с трудом, и вновь повернулся к Попову.

– Мы всё будем делать так, как намечено, Георгий Константинович, – заверил командующий фронтом, провожая Жукова к выходу.

Самолет с Жуковым сел севернее Прохоровки ранним утром 13 июля. Маршала встретил офицер оперативного отдела Генштаба, полковник Кудринский, который еще раз подтвердил трудное положение, сложившееся южнее и юго-западнее поселка Прохоровка. Из его доклада выходило, что в танковой армии Ротмистрова почти не осталось боеготовых танков. Правда, противник остановлен, но не уничтожен. Более того, противник, перегруппировавшись, начал нажимать на фланги, стараясь окружить противостоящие войска. И это при том, что в боях участвует лишь часть дивизий Второго корпуса СС и армейской группы «Кемпф».

Показав на карте, как все происходило, полковник замолчал.

– Так, – произнес Жуков. Затем добавил: – Этого следовало ожидать. – Спросил: – Где Василевский?

– На КП у Ватутина.

– Поехали.

На КП Жуков застал не только Василевского, Ватутина, но и командующего Степным фронтом генерала Конева. Молча пожав руки присутствующим, Жуков подошел к разложенной на столе карте, заговорил своим скрипучим голосом:

– Анализ наших ошибок и промахов, думаю, сейчас проводить не время. Давайте решать, что необходимо сделать, чтобы остановить и разгромить противника. В первую очередь хотелось бы знать, что нам известно о противнике и в каком состоянии наши войска. При этом прошу докладывать действительное положение дел, а не ваши фантазии.

Молча выслушав Ватутина, Жуков изложил свой план и через час уже звонил Сталину:

– Мы считаем, товарищ Сталин, что необходимо перебросить из состава Степного фронта пару танковых корпусов и не менее двух-трех стрелковых с тем, чтобы ударить во фланг Манштейну. Если иметь в виду успешное развитие наступления Брянского, Центрального и Западного фронтов, то немцы вот-вот должны побежать. Хочу обратить ваше внимание, товарищ Сталин, что наша авиация, несмотря на ее численное превосходство, не сумела завоевать господства в воздухе, она постоянно опаздывает с вылетами на штурмовку боевых порядков противника, бомбардировщики часто летают без прикрытия истребителями, аэродромы расположены слишком далеко от фронта, связь с наземными войсками осуществляется из рук вон плохо, отсюда частые удары по своим же войскам. Зависит это не только от нераспорядительности командования, но и от слабой подготовленности летного состава, танкистов, артиллеристов. Готовят спешно и кое-как, товарищ Сталин, – добавил Жуков, ожидая, что Сталин снова оборвет его, обвинив в повторяемости и высоком самомнении.

Но Сталин не оборвал, выслушал молча и не перебивая, хотя ответил далеко не сразу, а заговорив, четко отделял каждое слово друг от друга, что свидетельствовало о едва сдерживаемом раздражении:

– Что касается подготовки военных специалистов, о чем вы, товарищ Жюков, напоминаете слишком часто и слишком настойчиво, то вопрос этот решается. Для этого нужно время. Но дело не только в недостаточной подготовленности военных специалистов, которым доверяется боевая техника. В данном конкретном случае речь может идти о неумелом руководстве со стороны командования фронтом подчиненными ему войсками. За два дня боев потерять шестьдесят процентов бронетехники и при этом не суметь остановить немецкое наступление – такое могут допустить только самые бестолковые командующие. Что касается помощи Ватутину… Прикажите Коневу от моего имени передать вам из состава Степного фронта то, что вы считаете нужным. Заставьте Ватутина обращать постоянное внимание надежному прикрытию флангов его армий. Прекратите неподготовленные и необеспеченные контратаки танковых корпусов. Свяжитесь с командующим Второй воздушной армией Красовским и потребуйте от него в категорической форме решительно улучшить работу авиации. У меня все. Желаю успехов.

– Слышали? – спросил Жуков у стоящих рядом генералов.

Дернулся Ватутин.

– Я должен пояснить, Георгий Константинович, – начал было он, но Жуков рубящим движением руки заставил его замолчать.

– Пояснения и оправдания – это потом. А теперь давайте принимать срочные меры.

Решено было собрать всю наличную бронетехнику, какую только можно, и артиллерию из Первой и Пятой гвардейских танковых армий и отдельных корпусов и нанести удар во фланг наступающей немецкой группировке, перекрыв дороги питания войск противника, тем самым заставив его прекратить наступление на Прохоровку с целью окружения действующих против них советских армий и, в конечном счете, вынудить их отходить на исходные позиции. О том, чтобы разгромить, а тем более уничтожить танковую армию генерала Гота, речи уже не было.