Текст книги "Жернова. 1918–1953. Книга десятая. Выстоять и победить"

– Откуда? При такой плотности артогня никакая связь не устоит. Связистов я пошлю, но не раньше, чем заработает наша артиллерия.

– Хорошо, зови сюда своих гавриков. Начнем работать.

* * *

Младший лейтенант Николаенко снял пилотку и осторожно приподнял голову над валиком земли, окружающим воронку. И увидел в немецких окопах головы в касках. Много голов. Похоже, немцы сами собираются атаковать. Тоже, небось, боятся. В окопе сидеть – и то не сахар, а выйдешь на чистое, тут тебя и пулеметами, и минометами начнут крошить. Если они имеются в наличии, – сделал оговорку Николаенко. – И что в таком случае делать ему, командиру взвода? Поднимать взвод навстречу немцам? А эсэсовцы – это тебе не резервисты из Казахстана, едва научившиеся стрелять, не мальчишки из деревень и заводских окраин. Эти выдрессированы как цирковые медведи, эти драпать не станут. Да и здоровые все, что твои бугаи – не ниже метр семьдесят. Гренадеры, одним словом. Такого близко к себе подпускать нельзя: взденет на штык и не охнет. В такого надо стрелять с рук, с пяти метров, не поднимая винтовки. А автомат ставить на одиночные.

И тут над головой завыло. Да так густо, что Николаенко сразу же понял: свои. И головы в касках в окопах пропали, будто их там и не было, будто они померещились. Разрывы побежали между крайними домами совхоза, пластами сметая с крыш слежалую солому. А иные ухнули значительно дальше. Но в окопы – почти ни одного. Ясно, что бьют по площадям. Скорее всего, дивизионная артиллерия. От своей, от полковой, за минувшие сутки непрерывных боев мало что осталось. Значит, дали из резерва. Что ж, и это не плохо.

Отгрохотала артиллерия. Взметнулось там и сям еще два-три разрыва пушечных снарядов, выпущенных замешкавшимися артиллеристами, и – тишина.

Николаенко приподнялся на руках, окинул взглядом поле: на нем цепями, как шли в атаку, лежали неподвижные бугорки человеческих тел. Но полк все еще жил: из воронок показывались головы и тоже поворачивались то в одну сторону, то в другую. Со всех сторон доносились стоны раненых. «Вот сейчас бы, пока фрицы в себя не пришли, и атаковать», – подумал Николаенко. Но ниоткуда не раздалось никакой команды.

И тут опять завыло, загудело, застонало. Николаенко определил точно: «катюши». И тотчас же припал к земле. А та вздрогнула под ним и забилась будто в лихорадке. И тело Николаенко вздрагивало вместе с ней, и глохло, коченело, сжимаясь само по себе в комок.

Гвардейские минометы свое отработали, и до слуха младшего лейтенанта донесся рык множества танковых моторов.

Глава 22

Двадцатисемилетний командир танкового батальона майор Евгений Ножевой окинул взором свои «тридцатьчетверки»: двадцать две штуки, одна в одну, свежевыкрашенные в лопуховый цвет, они сдержанно порыкивали своими пятисотсильными дизелями в ожидании сигнала к началу атаки. Этот сигнал получит не только он, командир батальона, и командиры рот, у которых имеются приемо-передающие радиостанции, но и все остальные экипажи, имеющие рации только с приемным устройством. А совсем недавно не было и этого. Впрочем, совсем недавно много чего не было в танковых частях.

Кстати, за этими новыми танками комбат ездил на Уральский вагоностроительный завод сам. Не один, конечно, а с лучшими танкистами своего батальона, отличившимися в боях во время разгрома окруженной 6-й армии генерала Паулюса. И собственными глазами видел инженеров и рабочих этого завода: худых от недоедания, но с радостными лицами оттого, что видят тех, кто будет воевать на танках, сработанных их руками и, если так можно выразиться, мозгами. И ему, только что получившему майорские погоны и должность комбата, стало отчего-то стыдно за свои три ордена и две медали, и это в то время, когда фашисты отбросили наши войска от Харькова, взяли Белгород и Орел. Вот если бы он со своими танками тогда дошел до Днепра – тогда совсем другое дело. А то ведь не только не дошел, а драпал во все лопатки, чтобы не попасть в окружение, потеряв при этом почти все свои танки. Правда, «тридцатьчетверок» среди них было немного, да и те, за неимением горючего, он приказал взорвать. Но не все взрывали свои танки, иные просто бросили. Так ведь и те танки, взорванные и не взорванные, делали эти же люди, и скажи им сейчас, что на некоторых из них немцы намалевали свои кресты и бьют теперь нас из таких же вот наших пушек, еще неизвестно, как бы они посмотрели на его ордена и медали. Ведь не расскажешь им, с каким наслаждением он однажды всадил в борт «тридцатьчетверки», в самый крест, намалеванный на нем, подкалиберный снаряд, так что от взрыва боеприпаса отлетела башня, а корпус вывернуло наизнанку. Конечно, не сама «тридцатьчетверка» «сдалась в плен», но в того (или в тех), кто ее бросил или послал не туда, куда надо, не обеспечив снарядами или горючим, поддержкой артиллерии или авиации, не выстрелишь.

Нет, о таком этим людям рассказывать нельзя. И совестно, и язык не повернется. И он рассказывал им, как они били фашистов в придонских степях, как хорошо вели себя танки, сделанные их руками, как отскакивали от них снаряды, не говоря уже о пулях, и что он, майор Ножевой и его товарищи, присутствующие на митинге, только поэтому остались живыми и смогли приехать сюда, чтобы от всего сердца, от имени всех живых и погибших, сказать им спасибо и низко поклониться за их самоотверженный труд.

И майор Ножевой склонился в поклоне. И его товарищи последовали его примеру.

Женщины плакали навзрыд. Впрочем, и мужчины тоже, украдкой вытирая глаза рукавом.

Разве такое забудешь!

Между тем «отыграли» «катюши», и тотчас же в наушниках прозвучал условный сигнал к атаке: «Сталь!», «Сталь!», «Сталь!» – и батальоны 32-й бригады 29-го гвардейского танкового корпуса двинулись в атаку с так называемых «выжидательных позиций». То есть даже еще и не в атаку, а просто вперед – туда, где бригада развернется для атаки.

Еще вчера комбриг полковник Линев собирал командиров батальонов своей бригады и подробно им объяснил на подробной же схеме, составленной в штабе бригады, порядок следования бригад: в авангарде идет второй батальон майора Вакуленко, за ним первый и так далее – по графику, а замыкает колонну батальон майора Ножевого. Лишь при выходе за линию наших окопов бригада должна развернуться в линию и на полном ходу атаковать позиции противника у совхоза «Октябрьский» и господствующую безымянную высоту 252,2. Однако на этой подробной схеме не были указаны позиции противотанковых орудий противника, минные поля, если они имеются, и даже не все овраги, с которыми придется столкнуться танкистам, но это никого не обескуражило.

– Бригаде придется разворачиваться в линию на местности, зажатой между железной дорогой и оврагами. По не уточненным данным, ширина открытого пространства не превышает один километр. Разворачиваться придется на виду у противника. Положение, надо сказать, не из лучших, – признался полковник Линев. – Но выбора у нас нет. Следовательно, все маневры должны выполняться быстро и четко. К тому же командование сомневается, что противник, который лишь вчера вечером захватил совхоз «Октябрьский», сумел создать вокруг него сильную противотанковую оборону. Но что бы он там ни создал, я твердо уверен, что мы с поставленной задачей справимся с честью, как и положено гвардейцам. Главное – держать скорость и вести непрерывный огонь. Отсюда задача для командиров подразделений: все видеть, четко и вовремя отдавать команды своим подчиненным. Мы обязаны прорваться сквозь огонь ПТО, выйти на тылы и раздавить артиллерию фашистов к чертовой матери! За нами идет 31-я бригада, за ней все остальные, – закончил свой инструктаж полковник Линев, внимательно вглядываясь в молодые лица комбатов, стараясь понять, дошла до них или нет поставленная задача. Лица, однако, были сосредоточенными, но ни сомнения, ни страха он на них не заметил.

И никто ему не возразил, не задал вопроса. Да и чего тут возражать? О чем спрашивать? Чтобы такой силищей да не раздавить – быть такого не может. Только в их бригаде в атаку пойдет шестьдесят три Т-34, то есть шестьдесят три орудийных ствола и вдвое больше пулеметов. А всего в 5-й гвардейской танковой армии «тридцатьчетверок» почти шестьсот штук, да около трехсот Т-70, да полсотни самоходок. И в их числе десятка полтора стапятидесятидвухмиллиметровых. А овраги и все прочее – это препятствие для новичков. Здесь же собрались воины бывалые, прошедшие огонь, воду и медные трубы. Правда, в батальонах много необстрелянной молодежи, но эта молодежь более-менее грамотная, все комсомольцы, и хотя в бой идут впервые, задора хоть отбавляй.

И все-таки осадок в душе майора Ножевого остался: идти в бой, ничего не зная о противнике, чревато непредсказуемыми сюрпризами. Про сюрпризы майор Ножевой знал не понаслышке, а на собственном опыте. Вот так же, без разведки и подготовки, с марша, их танковая бригада в августе тридцать девятого года атаковала японские позиции в далекой Монголии у реки Халхин-Гол, – и более половины танков сгорело вместе с экипажами. Он, майор Ножевой, командовал тогда танковым взводом и до сих пор не уверен, что комкор Жуков был прав, посылая танковую и броневую бригады в лоб на укрепленные позиции противника, практически без поддержки артиллерии и авиации. Но то дело прошлое, а предстоящее дело только разворачивается.

Майор Ножевой, стоял в башне своего танка и наблюдал, как из лесочка, примыкающего к селу Прохоровка, теряя по пути уже пожухлые ветки маскировки, медленно выползают танки второго батальона – одни «тридцатьчетверки». Они по одному выходили на узкую дамбу, разрезающую надвое длинный пруд неподалеку от кирпичного завода. Еще не успели первые танки миновать ее, как в воздухе на небольшой высоте появились два немецких самолета и сбросили дымовые шашки, предупреждающие своих о появлении русских танков: фиолетовые дымы высокими столбами, медленно смещались на юго-восток, покачиваясь и изгибаясь.

Второй батальон миновал дамбу, двинулся первый. И вот она, немецкая авиация, тут как тут. Около пятидесяти «юнкерсов» начали выстраиваться в карусель и, истошно воя, кинулись в атаку на медленно ползущие машины.

В наушниках прозвучал яростный крик полковника Линева:

– Первый батальон! Вас атакуют «лаптежники»! Скорость! Не плетитесь, как беременные бабы на сносях. Вперед, мать вашу в шестеренку!

Но танки продолжали плестись. Майор Ножевой мысленно подгонял своих товарищей, недоумевая, почему они не подчиняются его командам. Он понял причину их медлительности лишь тогда, когда его танк, возглавив третий батальон, выбрался на дамбу: даже при малой скорости дамба едва удерживала на себе стальные махины, пластами земли сползая из-под траков в зеленые от водорослей воды пруда.

Потеряв несколько танков при бомбежке, миновав первую и вторую линию окопов полков ВДВ, 32-я бригада снова стала выстраиваться в две колонны по одному, чтобы проследовать через два узких прохода в минном поле. Мины поставили десантники вчера вечером, а проходы сделали только сегодня утром, незадолго до атаки, опасаясь немецких танков. Известное дело: пуганая ворона куста боится. Танкистов встречали саперы, показывали проходы, отмеченные зелеными ветками среди созревающего пшеничного поля, расстрелянного артиллерией и авиацией.

«Час от часу не легче, – думал майор Ножевой, наблюдая всю эту неразбериху. – И ни одной зенитки, ни одного нашего истребителя – всех будто черти съели», – заключил он со злостью. И тут же сорвал ее на механике-водителе:

– Юдников, черт тебя подери! Давай скорость!

– Так наши впереди, товарищ майор, – огрызнулся Юдников, механик опытный, успевший дважды гореть в своей машине, с багровыми следами от огня на лице и руках.

Пока разворачивались, пока выстраивались в линию, снова налетели «юнкерсы», закружили над танками, точно осы, засыпая батальоны бомбами.

Только самолеты улетели, истратив то ли горючее, то ли бомбы, заработала артиллерия.

Под этим огнем выстраивались в линию. Выстроились. Прозвучала команда «Вперед!».

Понеслись. Ни то чтобы на полной скорости, однако километров до тридцати пяти все-таки разогнались. Уже, конечно, не шестьдесят три машины, а, дай бог, пятьдесят семь или восемь, но все еще силища. Со стороны должно выглядеть ужасно. И на фрицев должно подействовать соответствующим образом. А сзади вот-вот должна появиться 31-я бригада. У нее «тридцатьчетверок» всего штук тридцать, остальные – около сорока – Т-70. Но если 32-я пробьет брешь в обороне фашистов, то 31-ой останется только добивать.

Вдали показались первые дома совхоза «Октябрьский». Многие из них горели. Справа высота с белыми меловыми скатами. Слева насыпь железной дороги. И как-то все это пространство странным образом, чем ближе к цели, тем все уже и уже. Дистанция между машинами начинает постепенно сжимается, уже это и не линия, а черт знает что. Скорость танков снова начала падать.

В наушниках прозвучало:

– Держите дистанцию, мать вашу в шестеренку! Не толпитесь! Не сбивайтесь в стадо! Скорость давайте! Скорость!

А кой черт скорость, когда, ладно бы только воронки от снарядов и бомб, а то в них же пехота, свои люди! Машут руками, а сколько их, боже ты мой, которые и махать уже не могут! Сколько же их тут положили! Что же их теперь – давить?

Из воронки поднялся молоденький лейтенант, поднял руку, требуя остановиться. Подбежал, вскочил на броню, закричал:

– Я младший лейтенант Николаенко. Возьмите на борт!

– Один, что ли? – спросил Ножевой, высовываясь из люка.

– Нет, у меня взвод. Вернее, что осталось. Ну как?

– Давай твой взвод! – махнул рукой Ножевой, приказав по рации: – Я – Третий! Взять на борт десант.

Со всех сторон к танкам кинулось человек сорок – с винтовками, автоматами, ручными пулеметами, с сидорами за спиной и шинельными скатками в перехлест через грудь. В такую-то жару…

Двинулись дальше, чуть поотстав от головных батальонов.

И тут…

Это мгновение майор Ножевой запомнил на всю свою жизнь.

Как раз из-за кучевых облаков выглянуло солнце, осветив растерзанное и раздавленное пшеничное поле, засверкали снежной белизной ближние и дальние меловые обнажения холмов, их голые вершины, беленые дома с золотистыми крышами и черными провалами окон; только дым от горящих домов принял зловещую окраску, как бы о чем-то предупреждая. Но внимать этому предупреждению было недосуг. Более того, майору Ножевому стало казаться, что теперь-то их ничто не сможет остановить.

И в это мгновение скаты холма, стены домов, сараев, яблоневые и вишневые сады, свечи тополей как бы осветило на миг второе солнце: со всех сторон вдруг полыхнуло яркими вспышками орудийных выстрелов, и страшный грохот взорвал пространство. Майор увидел, как взрывались танки передней линии, подбрасывая высоко вверх тяжелые башни, как вспыхивали другие и замирали третьи, как крутились на одном месте, сматывая гусеницы, четвертые, и все больше черных дымов поднималось в небо похоронными столбами.

И в наушники тотчас же ворвались жуткие крики погибающих людей:

– Горим! О мать их Гитлера так и эдак!

– Братцы, погибаем! Прощайте!

– Суки! Сволочи! А-ааа!!!

– Куда вы нас загнали, паскуды гребаные? – это уже в адрес своего командования.

И чей-то почти детский голос:

– Ой, мамочка-ааа!

Выбросить на броню дымовые шашки! – прозвучала новая команда комбрига. – Не сбивайтесь в кучу. Огонь! Больше огня по огневым точкам противника!

Танки метались среди разрывов, пытаясь прикрыться гибнущими танками товарищей и из-за них стрелять по врагу, но немецкие орудия били, казалось, отовсюду, и негде было укрыться от их губительного огня.

Между тем дым от горящих танков и дымовых шашек, поднятая гусеницами и взрывами пыль начали затягивать все пространство, смещаясь к юго-востоку, и майор Ножевой решил, что этим можно воспользоваться и обойти совхоз слева, если удастся перевалить через насыпь железной дороги. И он, отдав приказ своему батальону, повел его пусть тоже в неизвестность, но не стоять же на месте, подставляя бока под орудия эсэсовцев, а там, за железкой, может статься, они и для фрицев могут оказаться неожиданностью.

Насыпь оказалась не столь высокой, какой казалась издалека, и танки ее легко преодолели и, – наконец-то! – смогли ринуться вперед на высокой скорости. Если смотреть по карте и верить разведданным, они вышли на место стыка двух эсэсовских дивизий. Если, к тому же, он плохо прикрыт, то можно прорваться в тыл. В шлейфе дыма и пыли прорвались. Однако возвращаться через железку в свою полосу наступления было практически невозможно: насыпь высокая и крутая. Но впереди дома совхоза «Комсомольский», а он тоже в полосе 29-го корпуса. Вперед ребята, черт не выдаст, свинья не съест!

Через сады ворвались в «Комсомольский», раздавили несколько противотанковых орудий. Между домами бронетранспортеры. Дави, ребята! Бей! Пулеметы, пушки – все в дело. А сверху – ай молодцы! – зацепились все-таки, усидели! – добавляет пехота младшего лейтенанта.

Майору Ножевому некогда оглядываться: он не только комбат, но еще и командир своего танка, наводчик орудия. Вертись, как хочешь. К тому же на его призывы откликнулись только два ротных и один взводный: один ротный пропал – то ли подбили, то ли еще что, у остальных рации только на прием. Заранее условлено, что они, имеющие полноценную связь, будут постоянно докладывать комбату обо всем, что увидят: два глаза – хорошо, а несколько – лучше. Но на танковой волне стоит такой галдеж людей гибнущих, растерявшихся, ошеломленных неожиданным отпором, что своих от чужих подчас невозможно отличить. Однако старый принцип «делай как я!» продолжал действовать. И тут же крик:

– Третий! Третий! Я Козлов! Слева танки противника!

– Всем-всем-всем! Я – Третий! Занимаем круговую оборону. Центр обороны – бывшая церковь. От нее первая рота – вправо, вторая – слева, третья – прикрыть спину. Быстрее, ребята! Быстрее!

Майор Ножевой высунулся из люка, огляделся. Немецких танков пока не видно из-за стелющегося над землей дыма.

– А нам что делать, товарищ командир? – прозвучал за спиной знакомый голос младшего лейтенанта.

– Занимать оборону, прикрывать танки от пехоты. Много людей осталось на броне?

– Да нет, товарищ командир, – надеясь, что танкист, одетый в комбинезон, на котором нет погон, назовет свое звание, чтобы для Николаенко не было никаких неясностей. Но тот не назвался, и младший лейтенант продолжил: – Как начали бомбить, мы посыпались, а потом кто успел – там не разобрать было, – радовался он, что наконец-то неизвестность закончилась, он все еще живой, и командир-танкист мужик вроде бы нормальный. А звание… да черт с ним, со званием!

Майор Ножевой едва успел поставить свою машину, въехав задом в сарай, как на площадь, постепенно проявляясь из дыма, медленно, будто нюхая воздух ноздрями набалдашника на конце длинного орудийного ствола, выползла несуразная махина «тигра». Его башня медленно поворачивалась в сторону церкви, за которой должна прятаться «тридцатьчетверка» командира первой роты лейтенанта Самойлова.

– Ну дайте ему кто-нибудь в бок! – не выдержал комбат, стрелять которому было бесполезно: у «тигра» лобовая броня под двадцать сантиметров, такую даже подкалиберным не возьмешь.

И едва успел произнести, как за церковью звонко рявкнула танковое орудие, и «тигр» будто осел на задние лапы, выдохнув из всех щелей густые струи дыма.

Глава 23

Маршал Василевский, покусывая нижнюю губу, следил за атакой гвардейских корпусов Пятой гвардейской танковой армии с наблюдательного пункта командующего этой армией генерала Ротмистрова, устроенного на втором этаже административного здания кирпичного завода. Маршал понимал, что наблюдает погром танковых бригад, которые оказались в западне полукольцом окружавшей их противотанковой обороны противника. Даже невооруженным глазом было видно, как густо и часто вспыхивают на склоне высоты орудийные выстрелы. Им также густо и часто вторят орудия из яблоневых и вишневых садов совхоза, из лесочка за противотанковым рвом, шестиствольные минометы и крупнокалиберные гаубицы. А сверху, сменяя друг друга, атакуют десятки «юнкерсов». Такая слаженность в действиях всех родов войск противника представлялась маршалу неожиданной, если иметь в виду, что немцы только вечером достигли этих рубежей и, следовательно, теоретически не могли создать прочной обороны всего за несколько часов. А в результате… вон они десятки и десятки наших танков, горящих на поле между железной дорогой и подножием увала, откуда немцы бьют и бьют по мечущимся среди огня и дыма еще живым огрызающимся машинам.

– Где наша авиация? – воскликнул генерал Ротмистров чуть ли ни плачущим голосом, глядя на Василевского сквозь круглые очки страдающими глазами. – Никак не можем связаться с Красовским. Черт знает что!

В углу, оседлав голову наушниками, кричал в микрофон капитан в погонах с серебристыми крылышками:

– «Сокол»! «Сокол!» Я «Ромашка»! Прием! «Сокол»! «Сокол»! Ответьте «Ромашке»!

Но «Сокол» не отвечал.

– Надо подавить немецкую артиллерию вон на той гряде, – показал пальцем в узкую амбразуру между заложенными мешками с песком оконными проемами маршал Василевский. – Где наша артиллерия? Почему молчит?

– Нет связи, – вытянулся перед маршалом майор, начальник связи армии. – Все узлы связи подавлены авиацией противника.

– Так восстановите! – повысил голос маршал.

– Все делается для того, чтобы восстановить, товарищ маршал, – еще сильнее вытянулся майор.

– Надо побыстрее вводить в бой вторые эшелоны, – произнес Василевский, поворачиваясь к генералу Ротмистрову. – Почему медлят бригады второго эшелона?

– Бригады уже движутся со своих выжидательных позиций, товарищ маршал. Как вам известно, мы не могли спрятать их вблизи от передовой. Пришлось разбрасывать по лесочкам да оврагам… – Ротмистров схватил трубку, протянутую телефонистом, пробормотав: «Извините, товарищ маршал – срочное сообщение!». С минуту слушал, что ему говорили, все более хмурясь, затем, вернув трубку: – Мне только что доложили, товарищ маршал, что танковые бригады на марше атакует авиация противника, – и замер с еще большим выражением страдания на худощавом лице.

Василевский, ничего не ответив, закусил губу, отвернулся и снова припал к стереотрубе. Но он не смотрел туда, где и так все было видно. Уткнувшись лбом в мягкое резиновое обрамление прибора, он, закрыв глаза, пытался представить, как могут развиваться события дальше, и что нужно сделать лично ему, представителю Ставки, чтобы повернуть эти события в нужную сторону. Ничего умного в голову не приходило.

Все с самого начала пошло не так, как было задумано им вместе с Ватутиным в штабе фронта. Создавалось ощущение, будто фельдмаршал Манштейн, командующий группой немецких армий, незримо присутствовал на их совещании, и теперь, заранее зная о планах советского командования, действует на опережение. Впрочем, и его положение сейчас превосходным не назовешь: окружить и разгромить советские армии в «Курском котле» немецкому командованию явно не светит, но две-три операции тактического масштаба оно провести рассчитывает и кое-чего, судя по всему, может добиться.

Однако Василевского более всего занимало не то, каким образом исправить положение, а что он скажет Сталину, если планируемый контрудар танковой армии окажется не столь эффективным, как ожидалось. Один лишь мрачный, исподлобья, взгляд Верховного, его удаляющаяся ссутулившаяся спина, затянутая в зеленый френч, стриженый затылок и шорох шагов по толстому ковру в мертвенной тишине кабинета приводили маршала в трепет, отнимая у него способность что-либо соображать. Он помнил этот взгляд и все остальное после неудачного наступления Юго-Западного фронта, и как он, недавно получивший маршальскую звезду и орден Суворова первой степени, закончив доклад о провале наступательной операции Воронежского и Юго-Западного фронтов под кодовым названием «Скачок», столбом стоял у стола в кабинете, где все было знакомо до последней детали, и ждал решения своей судьбы. А Верховный ходил по ковровой дорожке от стола к двери и молчал, и молчание это казалось начальнику Генштаба зловещим.

– Я не понимаю, – заговорил наконец Сталин, вернувшись от двери и остановившись напротив маршала. – Да, я не понимаю, – повторил он с нажимом, – как можно планировать наступательную операцию, не проработав все возможные варианты ее развития. Вы, судя по всему, оказались в плену излишне восторженного впечатления от нашей, скажем так, сравнительно неплохо проведенной операции «Уран». И вам показалось, что противник деморализован, что он будет плясать под вашу дудку, и его остается лишь бить и гнать, как говорится, в хвост и гриву. Для начальника Генерального штаба Красной армии такое отношение к своим обязанностям является непростительным верхоглядством. Ставка направляла вас на Юго-Западный фронт к Ватутину, человеку, как выяснилось, увлекающемуся, исключительно для того, чтобы вы контролировали его увлечения и не позволяли ему отрываться от реальности. Вы, что, до сих пор считаете Ватутина своим руководителем? – неожиданно спросил Сталин, вперив свой неподвижный взгляд в лицо маршала.

– Никак нет, товарищ Сталин! – дернулся тот, но Сталин вяло отмахнул рукой, точно возле его уха вился комар.

– Считаете, – отрезал он. – Это непростительно даже для бывшего студента, вставшего на самостоятельную дорогу, где должны использоваться полученные им знания от почитаемого им профессора. На этой дороге бывший студент должен развивать и углублять полученные знания, а не следовать тому, что морально обветшало. – И новый вопрос: – Так что же мы будем делать, товарищ Василевский?

– Я готов выполнить любое ваше приказание, товарищ Сталин, – вздернул подбородок маршал и замер так, будто его голову тянула вверх невидимая петля.

– Готовы – это хорошо, – кивнул головой Сталин и опять направился неспешной походкой к двери. И уже оттуда заключил: – Поезжайте к Ватутину и вместе с ним исправляйте свои ошибки. Надеюсь, что новых вы не наделаете.

Этот разговор с глазу на глаз произошел в апреле. Идет вторая декада июля. И что же? Что теперь отвечать Сталину? А главное – что делать? Делать сейчас, немедленно?

– Так что будем делать, Павел Алексеевич? – снова повернулся Василевский к Ротмистрову, оторвавшись от стереотрубы, надеясь, что тот, как танковый специалист с большим стажем, – впрочем, еще ни разу не комадовавший танковой армией в боевой обстановке, – подскажет приемлемый выход из создавшегося положения.

– Думаю, товарищ маршал, нам надо наращивать удар. Бригады второго эшелона на подходе. Через пятнадцать-двадцать минут они должны вступить в бой. Это, э-э… втрое увеличит количество танковых стволов, – споткнулся Ротмистров, только в это мгновение осознав, что втрое – это уже в прошлом, а в действительности все надо начинать сначала. Но отступать было некуда, и он продолжил: – Плюс батальоны мехкорпуса. Не могут фашисты выдержать такого удара, товарищ маршал.

Что-что, а он-то, командующий танковой армией, уже понимал, что контрудар может кончиться ничем, или, в лучшем случае, остановит немцев, не даст им захватить Прохоровку. А все потому, что контрудар готовился в спешке, с каким противником придется столкнуться, не знал никто, условия менялись едва ли ни каждый час. Тут бы перестроиться, имея в виду эти изменения, но куда там: комфронта Ватутин не привык менять свои планы.

Знал генерал Ротмистров, что он мог и должен был обо всем этом предупредить хотя бы маршала Василевского, и не потому, что маршал пребывал в неведении, а потому что предупреждение могло подтолкнуть командование к изменению своего решения. Но Ротмистров знал другое: это предупреждение может выйти ему боком в любом случае: и в случае победы, и в случае поражения. В последнем случае даже таким боком, что и не придумаешь: нарочно, мол, делал все, чтобы оправдать свои пророчества. Еще он знал, что Ватутину нельзя пятиться назад, как нельзя пятиться тому же Василевскому, поддержавшему перед Сталиным план контрудара. А удобно ли было развернуться сотням танков на ничтожном пятачке, смогут ли они набрать на нем атакующую скорость, это в конечном счете никого не интересовало.

Между тем, пока Василевский и Ротмистров, каждый думая больше о себе, безучастно взирали на происходящее, там, между железной дорогой и высотой 252,2, одна волна немецких бомбардировщиков сменяла другую, земля дыбилась и вздрагивала от удара тяжелых бомб. Едва самолеты заканчивали свою работу, начинали долбить пушки и минометы, затем появлялись новые пикировщики – и все повторялось сначала, то есть продолжалось фактическое истребление танковых бригад на глазах у тех, кто бросил их в эту мясорубку.

«И до чего же у них все рассчитано по минутам, – со злой завистью думал генерал Ротмистров. – А наших самолетов слыхом не слыхано, видом…»

Но тут – наконец-то! – появилась девятка наших истребителей, закрутилась в воздухе карусель, затем над головой пронеслись наши штурмовики и ударили… ударили, сволочи, по своим же танкам.

Опять из-за паршивой связи!