Текст книги "Жернова. 1918–1953. Книга десятая. Выстоять и победить"

– Макар Савич, Макар Савич! – пожурил подполковника Задонов. – Я с первых дней во фрунте, как говаривали наши незабвенные предки, и давно вызубрил, как раньше зубрили «Отче наш», что можно писать, а что нельзя. Так что если упоминать ваши данные не разрешат, останетесь в этом блокноте исключительно для истории… Итак, все-таки контрнаступление.

– Да, именно так. Потому что наступление готовится не три дня, как это имеет место в данном случае, а три и более месяцев. Что и показала Сталинградская операция по окружению Шестой армии генерала Паулюса. Тем более что гитлеровцы продолжают наступать в попытке захватить станцию Александровскую и село Прохоровку. Более того, становится вполне очевидным, что противник старается окружить часть наших войск в излучине реки Пена…

– И что из этого следует, Макар Савич? – спросил Алексей Петрович, уставившись в светлые глаза подполковнику Рестовскому с вниманием первого ученика.

– То есть, простите, как что из этого следует? Странный вопрос. Из этого следует, что командование фронтом спустило приказ, а мы его должны исполнять во что бы то ни стало… Кстати, я все это уже объяснял вашим коллегам.

– Простите, Макар Савич, но я привык пользоваться сведениями из первых рук. Мои коллеги – это нечто испорченного телефона. Так что вы уж не сочтите за труд объяснить мне, каким образом танковая армия собирается исполнять спущенный приказ?

Подполковник Рестовский свел белесые брови к переносице и заговорил скрипучим голосом:

– Одновременным ударом танковых корпусов и пехоты в самое, так сказать, осиное гнездо гитлеровцев, то есть по танковым дивизиям корпуса СС. А большего я вам сказать, к сожалению, не могу, – упредил он дальнейшие расспросы корреспондента, пояснив: – Не потому, что не хочу, а потому, что знаю лишь общее направление. Что касается деталей, так вы и ваши коллеги для этого сюда и приехали, чтобы увидеть все своими глазами, – закончил он и как бы застегнул лицо на все пуговицы.

– Ну что ж, – сдался Алексей Петрович. – Тогда, с вашего разрешения, пойду вздремну. Надеюсь, не просплю самого главного.

Глава 20

Представитель Генштаба подполковник Матов вышел из неприметной хаты на окраине села, огляделся. Увидев двух офицеров, торопливо идущих по пыльной улочке в сторону командного пункта армии, он, следуя инструкции, запрещающей появление на улице в светлое время суток вблизи командных пунктов более двух человек одновременно, решил пропустить их и только затем отправиться к дубраве, где его ожидала машина.

Офицер постарше своей увалистой походкой и осанистой фигурой напомнил Матову кого-то из сорок первого, но окликать и выяснять, кого именно и действительно ли из сорок первого, не имелось времени. Да и голова была занята совершенно другими проблемами.

Стоя под козырьком крыльца избы, покрытой соломой, Матов переваривал полученную в оперативном отделе информацию о положении 69-ой армии, которая весь вчерашний день и сегодняшнюю ночь пятилась под ударами эсэсовских дивизий, прорывавших фронт то в одном, то в другом месте, из-за чего комфронта генерал Ватутин вынужден перенести начало контрудара с трех часов утра, как планировалось, уже даже и не на шесть, а на восемь. Лишь поэтому два офицера, прошедших мимо, не привлекли внимания Матова настолько, чтобы разбираться, где он видел одного из них.

Хотя уже рассвело, однако небо затянуто кучевыми облаками, следовательно, есть небольшая надежда, что самолеты противника вряд ли покажутся, и надо этим воспользоваться: до штаба 69-ой более тридцати километров кружных дорог, постов заградотрядов и армейских КПП, а подполковнику Матову сам начальник Генштаба маршал Василевский, только что прибывший с совещания в штабе фронта, приказал немедленно отправиться в эту армию, оценить тамошнюю обстановку и ежечасно докладывать в Ставку и лично ему, маршалу, о всяких возникающих ожидаемых и неожиданных обстоятельствах.

До начала контрудара оставалось еще порядочно времени. Однако надо было спешить, и Матов почти бегом кинулся к дубраве. Через несколько минут «виллис» с представителем Генштаба, шофером и тремя автоматчиками охраны на большой скорости выехал на дорогу и понесся в сторону пункта назначения, указанного на карте-трехкилометровке.

Между тем, Матов все еще не мог отойти от задач, поставленных перед командованием 5-й танковой и 5-й же общевойсковой армиями, которые казались ему до конца непродуманными, исходящими из боевой обстановки вчерашнего дня. А боевая обстановка менялась час от часу, требуя столь же быстрых решений со стороны командования фронта. Запаздывание с принятием решений слишком бросалось в глаза не только представителю Генштаба подполковнику Матову, имеющему право знать реальную обстановку как с нашей стороны, так и – предполагаемую – со стороны противника. Более того, в его обязанности входило анализировать приказы и действия командования армии, при которой ему приказано состоять, оценивать готовность и способность ее войск к исполнению этих приказов, и многое другое. Для этого он должен постоянно находится в гуще событий, наблюденные им факты и свои мысли излагать в письменной форме кратко, четко и доказательно, предоставляя их в Генштаб своему непосредственному начальнику, а также командующему фронтом генералу Ватутину и маршалу Василевскому, не подлаживаясь ни под одного из них.

До сих пор Матову это более-менее удавалось, и, надо думать, именно поэтому он уже дважды удостаивался высокой чести быть приглашенным на доклад к самому Сталину. Но работа, проведенная подполковником по анализу сложившейся в районе Прохоровки обстановки перед контрударом двух армий и двух корпусов сверх того, танкового и механизированного, требовала завершения и срочной отправки в Генштаб генералу Угланову подробного доклада. Конечно, наблюдения и выводы Матова уже не могут ничего изменить, как и доклады других представителей Генштаба, но какие-то коррективы в развитие предстоящих событий Генштаб и Ставка внести могут. В крайнем случае, его оценки лягут в основу анализа предстоящих событий и их результатов, какими бы они ни оказались, а выводы из них помогут Красной армии использовать полученный опыт и не повторять допущенных ошибок.

Трясясь и подпрыгивая вместе с машиной на разбитой дороге, Матов мысленно составлял отчет о проделанной работе, который с нетерпением ждет генерал Угланов. И главный вывод, который Матов считал обязанным довести наверх, это тот, что контрудар подготовлен плохо: командиры танковых корпусов и бригад, стрелковых корпусов и дивизий не имеют представления, с каким противником они встретятся – результат плохой работы разведки всех уровней; плацдарм, с которого начнется атака корпусов, изрезан оврагами вдоль и поперек, развернуться большой массе танков негде, маневр крайне ограничен, что признают все, от командиров танковых бригад до командующего фронтом. Более того, взаимосвязь между соседними подразделениями, между танкистами и пехотой, а тех и других с артиллерией не налажена, рекогносцировка на местности произведена по месту расположения противоборствующих войск вечером десятого и днем одиннадцатого июля, а за ночь противник продвинулся к самой окраине Прохоровки, захватив те пространства, на которых было удобно разворачиваться для атаки сотням боевых машин; артиллерия распылена по отдельным частям, не сведена в кулак на главных направлениях, патронов и снарядов по одному-полтора боекомплекта на танк, орудие и пехотинца, хотя практика показала, что надо не менее трех. И, наконец, последнее: аэродромы Второй воздушной армией генерала Красовского настолько удалены от линии фронта, что это становится чуть ли ни основным препятствием для эффективного действия наших истребителей, а связь с командованием авиационных подразделений так и не налажена должным образом в результате шестидневных боев, оставаясь в том же зачаточном состоянии. В результате всего вражеская авиация господствует в воздухе, нанося огромные потери нашим войскам, нарушая проводную связь, деморализуя необстрелянные полки и дивизии, командование которых иногда не способно предотвратить бегство рядовых и младших командиров с занимаемых позиций при одном появлении танков и пехоты противника.

Если исходить из всего этого, то есть если признать правоту оценок и выводов подполковника Матова, то контрудар с этих позиций необходимо отменить, встретить противника хорошо организованной обороной и контратаками по флангам наступающих эсэсовских дивизий. Но Матов понимал, что контрудар никто отменять не станет: слишком много в него было вложено надежд как со стороны командования Воронежским фронтом, так и Ставки, что новая перегруппировка танковых корпусов на виду у противника приведет к не менее тяжким последствиям. Не исключено, что Ватутин, Василевский и сам Ротмистров хорошо понимают, какому риску они подвергают танковую армию, единственное подобное однородное соединение в Красной армии, не имея ни опыта использования его, ни продуманного обеспечения и подготовки самого удара. Тогда на что они надеются? Скорее всего, на почти тысячу танков, которые, двигаясь лавиной, раздавят, несмотря на потери, вражескую оборону и все и всех, стоящих на ее пути. И не столь уж важно для командования фронтом, какая часть уцелеет и прорвется в немецкие тылы. Главное – результат: раздавить и прорваться. Все остальное потом. По-другому, то есть умно, без навала, мы воевать все еще не умеем. В этом все дело.

К такому нерадостному заключению пришел подполковник Матов в итоге тщательного анализа обстановки накануне решающих событий. Оставалось факты и эти заключения перенести на бумагу и отправить по спецсвязи в Москву.

И это еще не все из того, что он мог бы включить в свой анализ. Сверх того он мог бы добавить, что штаб Воронежского фронта практически обезглавлен тем, что его начальник генерал Иванов отправлен командующим фронтом Ватутиным в 69-ю армию в помощь командующему этой армией генералу Крюченкину, что сам маршал Василевский сидит на КП у генерала Ротмистрова, что, таким образом, по мнению Матова, аналитический аппарат фронта разорван на части, и это тоже может сказаться не в лучшую сторону в управлении войсками.

Очень хотелось Матову добавить и это самое «сверх того», но, во-первых, подобное добавление выходило за рамки его полномочий; во-вторых, он знал, что такое распыление продиктовано лично Сталиным, считающим, что нечего им, большим генералам, протирать штаны, сидя вдали от фронта, коли все время жалуются на слабую подготовку в профессиональном отношении многих генералов поменьше. А генерал Крюченкин, к которому ехал теперь Матов, и был из тех, кто не соответствовал своей должности даже в мирное время, что и отмечено в его «личном деле»: «…способен командовать полком, но не выше». Однако вся штука в том, что этот Крюченкин в гражданскую командовал конной дивизией, и ни где-нибудь, а в Первой конной армии, к нему хорошо относились как сам Буденный, так и Ворошилов, считавшие, что характеристика – это одно, а дело – совсем другое, что Крюченкин, хотя и горлопан и склонен к своеволию, делом доказал свою преданность революции и партии большевиков. Но одно дело – командовать конной дивизией в гражданскую войну, когда исход сражений решали именно массы, сходящиеся на поле боя штык в штык и сабля на саблю, и совсем другое, когда требуется маневр в первую очередь техникой, а во вторую – человеческой массой. Однако неповоротливая мысль генерала Крюченкина не поспевала за стремительными событиями, а постоянно рвущаяся связь командующего со своими войсками еще больше усугубляла и без того критическое положение, в котором находились корпуса и дивизии 69-й армии.

Наконец, подполковник Матов имел основание подозревать, что маршал Василевский, зная неуступчивый характер своего подчиненного, специально отправляет его хотя и на важный участок непрекращающегося ни днем, ни ночью сражения, но и не на самый главный. И это, скорее всего, потому, что Матов уже высказывал свои соображения в штабе армии, а на имя начальника штаба генерала Иванова подал докладную записку, так что и высказывания, и записка, судя по всему, дошли до маршала Василевского и в особый восторг его не привели. Еще Матов знал, что далеко не все его доклады с места событий доходили до генерала Угланова, теряясь в ворохе других докладов, из которых кто-то отбирал лишь то, что полагал необходимым подать наверх, то есть самому Сталину.

Правда, в системе подачи информации критические доклады порученцев Генштаба к решительной перестройке в руководящих кругах этого важнейшего органа не привели, но постепенно кое-что все-таки менялось, менялось со скрипом, иногда не в лучшую сторону.

С тяжелым сердцем ехал подполковник Матов к месту своего назначения. Конечно, он сегодня же отправит генералу Угланову свои соображения, и это, пожалуй, все, что он сможет сделать. Все остальное – потом, вслед за этим. Если, конечно, он не ошибается в своих оценках и прогнозах. Ведь не зря же говорят, что сверху виднее. Может, оно так и есть? А он лишь зря мутит воду?

«Нет, не зря!» – одернул себя Матов, заметив, что впереди что-то двигалось в облаках пыли, а что именно, не разберешь. Однако вынырнувшая из облаков «рама» сбросила вниз дымящие фиолетовым цветом шашки, обозначая тем самым, что движутся танки противника, то есть наши танки, и тут же снова нырнула в облака.

«Начинается», – подумал Матов с досадой на немецкую пунктуальность и нашу нераспорядительность. И точно: почти тотчас же ударила немецкая артиллерия, в низком небе протянули серые хвосты реактивные снаряды, и в облаке пыли стали взметаться гигантские кусты разрывов.

Подполковник Матов появился на командном пункте 69-й армии в тот момент, когда некоторые полки 92-й и 207-й дивизий, недавно пополненные новобранцами из Средней Азии, бросили окопы и стали в беспорядке отступать в тыл. Он видел еще на подъезде к командному пункту, как по открытой местности толпами бегут красноармейцы, иные бросая оружие, как их расстреливают немецкие танки и бронетранспортеры, как мечутся среди этих толп командиры, размахивая пистолетами, но ужас настолько поразил бегущих солдат, что вряд ли кто из них понимал, что делает и где их спасение.

К счастью, в это время из небольшой рощи выползли несколько «тридцатьчетверок». Два Т-70, вооруженных «сорокопяткой» и пулеметом, боязливо жались позади своих могучих собратьев. Танки сразу же открыли огонь по немецким танкам и бронетранспортерам. Вот встал один, другой, задымил третий, взорвался четвертый, остальные, отстреливаясь, начали пятиться. В районе покинутых окопов, где оставались наши бойцы, с фланга по немцам ударило чудом уцелевшее семидесятишестимиллиметровое противотанковое орудие, и отступление эсэсовцев тоже стало походить на бегство.

Генерала Крюченкина на КП не оказалось. Зато на месте оказался начальник штаба фронта генерал Иванов. Ему-то Матов и представился. Тот лишь коротко кивнул головой и снова припал к стереотрубе, хотя поле боя, на котором разворачивались события, видно было невооруженным глазом.

В углу, склонившись над телефонным аппаратом, кричал в трубку, закрывая другое ухо ладонью, какой-то подполковник:

– Генерала Крюченкина нет на месте! Нету, говорю я! Нету! Он в 48-ом стрелковом корпусе. У Рогозного! Да, именно там! Положение? Хреновое положение, товарищ Александров! Немец жмет. По нашим данным против нас действует около трехсот танков противника. Что? Я говорю: триста танков противника! Нет, сам я их не считал: авиаразведка считала… Что? Обстановка? Особенно трудное положение на стыке 48-го и 35-го корпусов. Немец форсировал Северский Донец, движется вдоль русла на Корочу! Намечается охват. Резервов нет! Нет ни одного танка, ни одного ПТО. Все в деле. Потери? Огромные потери, товарищ Александров! Просто убийственные. Нам крайне необходима поддержка авиации… Что? Не можем связаться… Нет связи с Красовским! – кричал во все горло подполковник, и Матов, зная, что подполковник разговаривает с маршалом Василевским, понял, какая нервозная обстановка, как бы в предчувствии событий более страшных, установилась в руководящих штабах. Было понятно, что пока не стабилизируется фронт, пока не остановят противника на этих рубежах, наступать Ротмистрову нет смысла. Но наступления никто не отменял. Да и вряд ли отменят.

Однако противник атаку не повторил. В километре от линии окопов бегущих красноармейцев встретили заградотряды и вернули их на место. На всем протяжении фронтовой дуги все стихло. Если не считать там и сям возникающей стрельбы между боевыми охранениями с обеих сторон. Тишина казалась подполковнику Матову напряженной и даже жуткой.

«Неужели все-таки начнут! – подумал он, прислушиваясь к телефонным переговорам офицеров штаба с командирами отдельных частей, в то же время торопливо заканчивая докладную записку для Генштаба. И тут же заключил неожиданно для себя самого: – А что же, собственно говоря, делать, если не контратаковать? Выбора-то, как ни крути, нет никакого».

Генерал Иванов оторвался наконец от окуляров стереотрубы, вытер скомканным платком взопревшее лицо и, ни к кому особо не обращаясь, произнес:

– Странно, однако. Похоже, фрицы приглашают атаковать нас… – и, повернувшись к Матову: – Вам не кажется, подполковник, что нас заманивают в ловушку?

– Кажется, товарищ генерал, – вскочил Матов. – И еще мне кажется, простите за дерзость, что вы обязаны сообщить об этом командованию, – закончил он, не отрывая неломкого взгляда своих серых глаз от лица начальника штаба фронта.

– Что ж, совет вполне разумный, – кивнул тяжелой головой генерал. И уже связисту: – Соедините меня с генералом Ватутиным.

Ватутин, выслушав своего начальника штаба, приказал:

– Я попрошу вас, Семен Павлович, напомнить Крюченкину, чтобы его дивизии зарывались в землю. Надо воспользоваться передышкой. Пока не проявляет активности и Второй танковый корпус СС. Если одноглазый группенфюрер Хауссер не атакует нас в течение ближайшего часа, мы, пожалуй, начнем сами. Москва нас поддержала. Ставка выделила нам для страховки два корпуса: стрелковый и механизированный. Эти корпуса разворачиваются у вас за спиной. Уверен, что в любом случае мы не позволим противнику вырваться на оперативный простор из системы нашей обороны. Что касается 48-го корпуса, то он должен атаковать во фланг 2-го танкового корпуса СС. Атаковать решительно и беспрерывно! – закончил Ватутин на высокой ноте.

Генерал положил трубку, спросил у Матова:

– Слышали, подполковник? Что скажете?

– Я должен еще раз повторить, товарищ генерал, что 5-я танковая армия плохо подготовлена к выполнению стоящих перед ней задач. Об этом я посылал на ваше имя докладную записку. В то же время я понимаю, что выбора у нас нет.

– А если понимаете, так чего же вы хотите? – проворчал генерал. – Мы на войне. К великому моему сожалению, до сих пор многие этого не понимают. А на войне как на войне: то ты навязываешь свою волю противнику, то он тебе. Пока мы все еще на вторых ролях. И ничего тут не поделаешь. Видели, как бежали наши, с позволения сказать, гвардейцы?

– Так точно: видел.

– Вот то-то и оно. Надеюсь, других объяснений не требуется.

И генерал Иванов приказал, чтобы его соединили с генералом Крюченкиным.

Глава 21

Младший лейтенант Николаенко лежал в воронке от снаряда или бомбы, довольно просторной даже для двух человек. Их и было двое, только второй был мертв, и от него уже немного пованивало. Но Николаенко за те дни, что он участвует в атаках или отражении атак противника, успел привыкнуть ко всему и старался не думать, хорошо или плохо то, что он видел и к чему быстро привык. Видимо, не думали и другие, стараясь делать свое дело в силу своего умения и опыта.

Уже вторую атаку полк гвардейской воздушно-десантной дивизии предпринимает в течение часа на хорошо укрепленные позиции гренадерского полка СС, который в сумерках минувшего вечера выбил десантников из совхоза «Октябрьский», а затем оттеснил их к самым окраинам села Прохоровка. И вторая атака, не поддержанная даже собственными орудиями и минометами, захлебнулась в крови, едва густые цепи гвардейцев вышли на открытую местность.

Николаенко лежал в воронке, понимая, что раньше или позже немцы стрелять перестанут, и если то, что останется от полка, не поднимут в новую атаку, то можно будет короткими перебежками вернуться в свои окопы. Опять же, при условии, что таковой приказ последует от командира роты, тому, в свою очередь, от командира батальона и так далее, а уж он-то, младший лейтенант Николаенко, в этой цепочке самый последний, и часто до таких, как он, приказы даже не доходят, теряясь где-то посредине. Или если его, Николаенко, того самого… Но об этом вообще лучше даже не вспоминать, а то, как говаривал сорокадвухлетний запасник из Алма-Аты фотограф дядя Коля Серегин, самый пожилой из нового пополнения, наклацаешь на свою голову. С теми, кто тогда из взвода смог вырваться из фактического окружения, дяди Коли не оказалось: может, убило, может, взяли в плен. И тех пятерых молодых казахов тоже. Но лучше бы убило, а то… Впрочем, и об этом тоже лучше не думать.

Младший лейтенант Николаенко лежал в воронке и ждал приказа. Или окончания артиллерийского, минометного и всякого прочего обстрела со стороны противника. Он был уверен, что дождется того или другого. Тут главное – не паниковать. Мертвый солдат, лежавший рядом с ним, ему не мешал. Солдат был не из его взвода, и даже не из его полка: другие полки их же дивизии еще вчера пытались отбросить немцев от Прохоровки. Но не отбросили: не хватило силенок. И Николаенко, не имея представления, зачем отбивать именно этот совхоз, когда отдали множество подобных совхозов, хуторов и сел за минувшие сутки, был почти уверен, что это всего лишь прихоть командира дивизии, продолжающего исполнять вчерашний приказ, гробя при этом зря своих солдат и офицеров. Важно, что немца, если еще не остановили окончательно, зато заставили топтаться на месте, воюя за отдельные холмы, хутора и совхозы-колхозы. Выдыхается немец, сообщил вчера штабной политработник, напутствуя полк в атаку, выдыхается, но все еще пыжится что-то доказать своему фюреру, который решил взять реванш за Сталинград. Шиш ему с маслом, этому фюреру! – закончил он, сложив комбинацию из трех пальцев под одобрительный смех слушателей.

Приказа, однако, все не было и не было, хотя обстрел явно пошел на убыль. И это было странно. И что теперь делать ему, командиру взвода? Самому вставать во весь рост и поднимать свой взвод? А если он остался единственным офицером из всего батальона? Что тогда? О том, чтобы поднимать взвод без приказа, тем более роту, а уж о батальоне и говорить нечего – подобное в голову Николаенко не приходило. Как это так, чтобы он, всего-навсего младший лейтенант, и такое? Хотя в газетах писали, что не только младшие лейтенанты, но иногда сержанты и рядовые проявляли инициативу в подобных случаях. И будто бы даже где-то там какая-то медсестра. И становились Героями Советского Союза, – кто посмертно, а кто с вручением и тому подобное.

И мысль Николаенко потекла в этом направлении.

Ну, предположим, он встал и крикнул: «За родину! За Сталина! Ура!» Предположим даже, что сразу же его не убило. Такое тоже случается, хотя и редко. Предположим далее, что поднял не только батальон, но и весь полк. А куда его вести? И как? Что надо взять совхоз и выгнать оттуда эсэсовцев, – это понятно: такая задача перед ними была поставлена с самого начала. Более того, комбат, – но уже не капитан Борисов, раненый при бомбежке, а его бывший начштаба старший лейтенант Увальников, – всем командирам роты указал ориентиры и сектора атаки на совхоз, а уж комроты, – и опять же совсем другой, потому что старлея Фоминых убило той же бомбой там же, на опушке леса, – а лейтенант Грушинский из третьей роты, – показал на схеме два дома на окраине совхоза, которые должен захватить взвод младшего лейтенанта Николаенко. Но даже при всем при этом Николаенко не знал, как ему поступать дальше, если бы он поднял батальон в атаку и что делать после захвата окраинных домов. Ведь не исключено, ко всему прочему, что поднимать совсем не обязательно и даже вредно. Скажем, командование поняло, что при таком сильном огне со стороны немцев надо этот огонь предварительно подавить артиллерией или авиацией, а уж потом пускать батальоны. И то в сопровождении хотя бы десятка танков и самоходок, потому что все сразу не подавить даже «катюшами», что-то да останется, и танки с самоходками тут были бы весьма кстати. Вот у немцев все именно так и построено. Потому что немцы…

В воздухе опять истошно завыло, заставив Николаенко еще плотнее прижаться к земле. Разорвавшаяся метрах в пяти упругим хлопком крупнокалиберная мина выбросила по сторонам визжащие осколки, упругой взрывной волной заложило уши, к горлу подступила тошнота, на Николаенко посыпалась земля, иные комки очень даже крупного калибра – они так больно били по телу, прикрытому лишь пропотевшей гимнастеркой, что Николаенко после этого взрыва еще долго лежал, ощупываясь и прислушиваясь к тому, что творится за пределами его убежища, и ни о чем не думал.

* * *

В это же самое время на командном пункте полка сошлись двое: командир дивизии полковник Небогатко, получивший взбучку от командира корпуса с угрозой отдать его, полковника, под трибунал, если его дивизия не вернет совхоз «Октябрьский», и командир стрелкового полка подполковник Ящурков, чей полк, уже потерявший в первой атаке более сотни убитыми и не счесть сколько ранеными, сейчас лежал в полукилометре от окраины совхоза под убийственным огнем противника, а все вместе – по цепочке сверху вниз – от командующего 5-й гвардейской армией генерал-майора Жадова.

И вот теперь полковник Небогатко разносил на все корки своего бывшего товарища по пехотному училищу, которое они одновременно закончили в начале двадцатых, а затем и по ускоренным курсам повышения квалификации для среднего комсостава, а затем и по академии. Однако в данном случае важен не только смысл, но и слова. Как раз ради этих слов Небогатко велел всем покинуть командный пункт полка, потому что с глазу на глаз можно не выбирать ни слов, ни выражений. И начал он, не выбирая ни того, ни другого, задыхаясь от гнева, не остыв еще от взбучки, полученной от командира корпуса:

– Ты что же это, мать твою растак! – подвести всех нас хочешь под монастырь? Почему они у тебя лежат? Попрятались, как вши в кальсоны, в рот, в нос, в хвост их и в гриву! Где твои комбаты? Под трибунал захотели? В штрафбат? Я вам устрою и то и другое! А тебе, Сашка… А ты у меня… – полковник в очередной раз задохнулся от гнева, и лицо его, красное от жары, стало почти багровым. Он кричал, брызжа слюной, катая упругие желваки на скуластом лице, и казалось, что вот-вот пустит в ход кулаки. – Ты у меня не отвертишься, душу твою растак! Я не посмотрю, что мы с тобой много лет хлебали из одного котелка! Думаешь отсидеться за моей широкой спиной? Не выйдет, подполковник Ящурков. Не-вый-дет! – И для пущей убедительности помахал пальцем перед носом бывшего друга. – Сейчас же поднять полк в атаку! – вскрикнул он, будто его укусила оса.

Подполковник Ящурков стоял навытяжку и, побелев лицом, неотрывно смотрел сузившимися, непонимающими серыми глазами на своего начальника. И едва тот выговорился, комполка с трудом разжал закаменевшие челюсти, и в наступившей тишине прозвучало хриплое и неожиданное:

– Я подниму полк в атаку, товарищ полковник, при двух условиях. Или ты обеспечишь эту атаку огнем артиллерии и минометов, или пойдешь в атаку рядом со мной. В любом другом случае я полк в атаку не пошлю. И можешь расстрелять меня сейчас, на этом самом месте, а гробить остатки своего полка ни за понюх табаку я не стану.

– Да т-ты… Да ты понимаешь, что такое несешь? – почти шепотом спросил Небогатко у Ящуркова. – Ты что думаешь, я струшу? Ты, командир Красной армии, отказываешься выполнить приказ своего непосредственного начальника и при этом еще набрался наглости ставить мне условия? Да т-ты-ыыы… Ты, что, не знаешь, что за нашей спиной целая танковая армия ждет, что мы проложим ей путь для глубокого прорыва обороны противника? Тебе артиллерию подавай? А куда ты загнал свою артиллерию перед атакой?

– Я никуда ее не загонял, товарищ полковник! Ее загнал начальник артиллерии дивизии – и об этом вам, как его непосредственному начальнику, должно быть хорошо известно. А батареи заблудились в темноте, потому что даже днем далеко не все командиры из последнего пополнения умеют ориентироваться по карте на местности. А теперь, когда я их вернул на прежнее место, оказывается, что у них нет снарядов и мин для поддержки атакующей пехоты. У них, видишь ли, снаряды и мины нужны для поддержки атакующих танков! – все сильнее заводился подполковник Ящурков, и голос его звенел отчаянным гневом в замкнутом пространстве КП. – Танки вам жалко, снаряды – жалко, а солдата вам не жалко, – товарищ полковник? – И вдруг, приблизив лицо к лицу своего бывшего друга, прохрипел сквозь сжатые зубы: – Ты что, сука, не знал, что посылаешь полк на верную смерть? Тебя чему учили в училище и в академии? Людей задаром гробить, мать твою растак! У меня в полку два ротных застрелились – нервы не выдержали. Ведь даже им, запасникам, стало ясно, что совхоз нам не взять при такой примитивной организации боя. Ты что, с-сука, не мог сказать об этом комкору? Что с тобой случилось, Колька? Или близкие генеральские звезды застили тебе глаза? – Подполковник Ящурков схватил стоящий на столе стакан с водой, выпил залпом, утерся рукавом и уже спокойно, как о решенном, заключил: – Я не стану поднимать полк в атаку, полковник Небогатко. Или пойдем поднимать вместе. Это мое последнее слово.

– Сашка, не дури, – тихо и устало произнес Небогатко и, оглядев блиндаж, ногой придвинул к себе табуретку и сел. Велел: – Садись, поговорим спокойно. Ты ведь знаешь, что я обязан сделать при отказе выполнить мой приказ. Но я этого делать не буду. У нас еще есть время. У нас с тобой всего… – Он вынул из кармана часы на цепочке, щелкнул крышкой, договорил: – Сейчас семь восемнадцать. У нас с тобой всего-навсего сорок две минуты. У танкистов приказ начать атаку в восемь. Давай обсудим спокойно. Артиллерию я беру на себя. У них действительно всего ноль-семь комплекта снарядов и мин. Этого не хватит даже на полчаса хорошего боя. Но, черт с ним, передовые позиции эсэсовцев мы накроем. А дальше… дальше все в твоих руках. Я, Сашка, тоже не только полковник, но и человек. А слышал бы ты, как честил меня комкор. Н-не-ет! Он матом меня не кры-ыл. Он с подковыркой, по-интеллигентски. А что он воевать не умеет – ты это знаешь? Что в его характеристике записано: «Способен к преподавательской работе, не годен командовать строевой частью» – ты это знаешь? И многие комдивы и даже комкоры имеют такую же характеристику – это ты знаешь? А Попова крыл на все корки командарм Жадов. Но уже по-простому, по-рабоче-крестьянски. А того, само собой, сверху. Операция под контролем Ставки. Тут умри, а сделай… – И уже спокойно: – У тебя есть связь с батальонами?