Текст книги "Жернова. 1918–1953. Книга десятая. Выстоять и победить"
Автор книги: Виктор Мануйлов
Жанр: Историческая литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 23 (всего у книги 50 страниц)
Глава 26
Подполковник Матов со второй половины дня 12 июля находился безвылазно при штабе 48-го стрелкового корпуса, которым командовал генерал-майор Рогозный. И оказался он здесь после того, как представился командующему 69-й армии генералу Крюченкину. Тот хмуро выслушал генштабиста, пожевал губами и произнес:
– С полковником Нечипуренко мы сработались. Надеюсь, сработаемся и с вами, подполковник… Или у вас на этот счет имеется другое мнение? – после паузы спросил он, недоверчиво сощурившись, почти с угрозой.
– Меня направили в вашу армию работать, товарищ генерал-лейтенант. Срабатываться не входит в мою задачу.
– Ну-ну, поглядим, – буркнул Крюченкин, и худое лицо его, с глубокими морщинами от носа к подбородку, брезгливо выпяченная нижняя губа, низкий лоб, то и дело складывающийся гармошкой, досказали Матову все остальное: он, генерал Крюченкин, никому не верит, потому что все только и знают, что надзирать и подсиживать, а он тут бьется, не имея ни танков, ни артиллерии, ни боеприпасов, ни обученных рядовых и командиров среднего звена, ни одного толкового командира корпуса или дивизии, без поддержки авиации – вообще без всякой поддержки с чьей либо стороны, и при этом от него требуют невозможного, а все неудачи непременно свалят на него же.
– Писать кляузы всякий может, а вы попробуйте, подполковник, влезть в шкуру хотя бы командира полка, который уже восьмые сутки не вылазит с передовой, тогда бы сразу запели по-другому. Или кишка тонка?
– Я выполняю приказ своего начальства, товарищ генерал, – ответил Матов, не опуская глаз под прицельным прищуром генерала Крюченкина. – Если мне прикажут возглавить полк, я приму этот приказ с удовольствием, – вытянулся Матов и даже прищелкнул каблуками начищенных до блеска сапог.
Генерал Крюченкин неодобрительно, почти с омерзением глянул на сапоги генштабиста, затем на свои, покрытые толстым слоем пыли, еще больше оттопырил нижнюю губу.
– К сожалению, подполковник, я не имею права приказывать офицерам Генштаба. Между тем в 48-м корпусе у генерала Рогозного штабная работа налажена… э-э… мягко говоря, неудовлетворительно. Я предпочел бы, чтобы вы находились именно там: и вам в удовольствие, и мне спокойнее.
– Я не возражаю, товарищ генерал. Но меня к вам послал маршал Василевский…
– А коли он самолично направил вас ко мне, – перебил Матова генерал, – то я имею, так сказать, полное моральное право рекомендовать вам отправиться в 48-й корпус. А с вашим начальством я этот вопрос улажу – можете быть спокойны.
– Разрешите выполнять вашу рекомендацию, товарищ генерал-лейтенант?
– Валяйте. А я прослежу, что вы там и как.
* * *
Генерал Рогозный, с которым Матов успел познакомиться в штабе армии в ожидании генерала Крюченкина, встретил Матова легкой усмешкой и настороженным взглядом исподлобья.
– А-а, это вы, подполковник, – произнес он, оторвавшись от блокнота, в котором что-то писал. Вырвав листок, отдал его юному офицеру в танкистском комбинезоне, пожелал:
– Постарайтесь найти штаб дивизии и вернуться назад. И передайте начштаба, чтобы через каждые два часа присылал посыльного с донесением.
Лейтенант неуклюже пристукнул каблуками, повернулся кругом и побежал к ожидающему его мотоциклу.
– Вот такая у нас связь, Николай Анатольевич, – продолжил генерал с едва заметной картавостью. – Противник буквально давит наши радиостанции артиллерией и авиацией, лишая нас связи. А наши радисты часто лупят открытым текстом. А почему, спрошу я вас? А потому, что растерявшемуся начальнику некогда ждать, пока его приказ зашифруют, отстучат на ключе, на месте расшифруют, тоже отстучат, здесь примут… Короче говоря, сказка про белого бычка! Впрочем, вы и сами все знаете. – Генерал нахмурился, видимо, пожалев о своем многословии. Затем перешел к делу: – Мне уже сообщили о том, что вы направлены к нам в помощь. Что ж, в помощь так в помощь. В чем, по-вашему, она должна выражаться? – и глянул на Матова с интересом к человеку, попавшему в неловкое положение.
– Прошу вас, Зиновий Захарович, использовать меня по своему усмотрению.
– Что ж, и на том спасибо. Для начала помогите моему начальнику штаба наладить отчетность: мой начальник штаба человек опытный, но у большинства его офицеров опыта нет, ему приходится тянуть за всех, из-за этого мы подводим командование. Да и самих себя.
И подполковник Матов приступил к выполнению новых обязанностей.
Действительно, штаб 48-го стрелкового корпуса был создан всего лишь месяц назад, собирали в него офицеров откуда только можно, многие вообще никогда не служили в штабах, иные, призванные из запаса, не имели никакой практики управления войсками в боевых условиях и зачастую не знали, как выполнять те или иные приказы командования. Матову приходилось каждому из них в деталях объяснять то, что известно даже командиру взвода, недавно закончившему училище, но объяснения его с трудом доходили до сознания людей, которые скорее чувствовали, чем знали наверняка, что немец жмет на флангах, пытаясь окружить корпус, что вряд ли кто-то из них сумеет вырваться из мешка, контуры которого все более отчетливо проявляются на штабных картах.
И действительно, все шло к этому. В отличие от района, где с утра началась контратака 5-й танковой армии генерала Ротмистрова против Четвертой танковой армии генерала Гота, на острие которой наступал Второй танковый корпус СС, в междуречье Северского и Липового Донцов, где дрались дивизии 69-й армии Крюченкина, в направлении Прохоровки с юго-востока наступала немецкая армейская группа «Кемпф», в состав которой входили два танковых корпуса и две-три пехотные дивизии, превосходившие противостоящие им наши войска по численности солдат и офицеров, по количеству танков и артиллерии, а главное – по боевому опыту, профессиональному умению, отлаженному взаимодействию всех родов войск. Утром 13 июля одна из танковых дивизий этой группы, совершив неожиданный маневр, форсировала реку Северский Донец и двинулась навстречу танковым дивизиям СС. Как планировалось в штабе фельдмаршала Манштейна, обе группировки должны соединиться у Прохоровки, окружив противостоящие им советские войска, ослабленные предыдущими боями. И хотя Гитлер, вполне осознавший, что задуманная им грандиозная операция «Цитадель» на Курской дуге провалилась, и уже 10 июля отдал приказ на возвращение своих войск на исходные позиции, Манштейну необходимо было обеспечить это возвращение таким образом, чтобы не позволить русским ударить им в спину и по флангам. Окружение и уничтожение хотя бы одного 48-го корпуса, занимавшего весьма удобную позицию для такого удара, фельдмаршала вполне бы устроил, и он, как заправский шахматист, стремящийся к ничьей в проигранной партии, маневрировал на тесном пространстве своими полками и дивизиями, которые, создавая преимущество то в одном, то в другом месте, прорывались глубоко в тылы русских, заставляли их тратить свои резервы, которые готовились совсем для других целей.
Утром вчерашнего дня и здесь, в междуречье, в атаку на немецкие позиции шли стрелковые батальоны при поддержке танков, и тоже с задачей вернуть утраченные вчера территории, но эти атаки планировались Ватутиным как вспомогательные, чтобы не дать противнику перебросить свои силы туда, где наносился главный удар. Как и западнее Прохоровки, здесь тоже наступавшие стрелковые батальоны встретили хорошо организованную оборону противника, и успеха их многочисленные атаки практически не имели. Между тем командующий фронтом генерал Ватутин требовал от командующих армиями и корпусами атаки не только не прекращать, но усиливать, привлекая к ним все имеющиеся силы и средства, заверяя, что у них в тылу скапливаются новые корпуса, привлеченные из Степного фронта, которые вот-вот нанесут удар по флангам противника. Увы, и сил и средств у обороняющихся оставалось все меньше и меньше, их не хватало даже для того, чтобы удерживать занимаемые позиции, а новые корпуса следовали к пунктам назначения пешком, подвергаясь беспрерывным бомбежкам немецкой авиации.
Во всем этом подполковник Матов разобрался довольно быстро. Как и в том, что корпус генерала Рогозного уже не способен к активным действиям. И когда спросил у командира корпуса о его планах, генерал долго молчал, затем, как всегда, исподлобья глянув на прикомандированного к нему штабиста, ответил, пожав плечами:
– Тут, по-моему, и без моего ответа вам должно быть ясно, что мы можем продержаться не более двух-трех дней. Тем более что прикрывающие наши фланги войска Пятой танковой, лишившиеся почти всех своих танков, то и дело отходят, не выдерживая давления противника. При этом, заметьте, они, как правило, не ставят нас в известность о своих великолепных маневрах. Противник, естественно, этим пользуется. Следовательно? Следовательно, мы должны успеть проскочить в ту горловину намечающегося мешка, которая еще не затянулась окончательно. А вы как считаете?
– Я целиком и полностью согласен с вашей позицией, товарищ генерал, – ответил Матов. – И полагаю, что отход дивизий корпуса надо начинать готовить немедленно. Более того, спрямление фронта позволит дивизиям вашего корпуса уплотнить оборону. Меня смущает лишь тот факт, что командующий фронтом против такого шага.
– И что прикажете делать? – вскинул голову генерал Рогозный и впервые посмотрел на Матова не исподлобья. – Прикажете принести корпус в бесполезную жертву? Вот вы на моем месте как бы поступили?
– Я поступил бы точно так же, товарищ генерал.
– Вот и прекрасно. Поэтому я бы вас попросил, Николай Анатольевич, заняться подготовкой к выходу из мешка, – закончил Рогозный.
– Есть заняться подготовкой, товарищ генерал! – вскинул голову Матов, понимая, что именно ему придется уходить из мешка одним из последних, прикрывая отступление войск корпуса.
С некоторых пор Матов все более чувствовал себя этаким Пьером Безуховым, наблюдающим со стороны сражение, не имея права вмешиваться в его ход даже тогда, когда к тому имеются все предпосылки. При этом в инструкции черным по белому записано: представитель Генштаба имеет право не только наблюдать, оценивать и докладывать тем, кто его послал, но и помогать командованию советом и делом, если в том возникнет необходимость. Однако генерал Угланов всякий раз предостерегал Матова от опрометчивого вмешательства в события, ибо, во-первых, со стороны не всегда виднее, а во-вторых, что еще важнее, можно оказаться тем крайним, на кого могут свалить все неудачи. Поэтому Матов взял за правило знакомить своих «подшефных» с замечаниями, отправляемыми им в Генштаб. Немедленную пользу это приносило далеко не всегда, более того, он частенько слышал недвусмысленные реплики в свою сторону, что, мол, этот умник приехал, увидел, настрочил и уехал, а поставь его на их место, обделался бы как последний штафирка.
Что тут поделаешь: к штабным вообще, а к представителям Генштаба в особенности, у строевых командиров еще с екатерининских времен сложилось почти враждебное отношение. Матов знал, что должность офицера Генштаба для особых поручений необходима, что таковых насчитывается чуть больше сотни, что они так же рискуют жизнью, как и все прочие, и ответственность на них лежит преогромнейшая. Не исключено, что со временем эта должность отпадет за ненадобностью, однако он пребывает в нынешнем времени, а оно чревато тем, что строевые командиры, опасаясь за свою шкуру, довольно часто выдают желаемое за действительность, напуганные прошлыми репрессиями. И понять их можно вполне.
И все-таки пора переходить на живое дело. Вот вернется в Москву и напишет рапорт генералу Угланову. Тем более что разговор с ним на эту тему уже имел место, и генерал не возражал в принципе, просил только повременить.
– Обождите немного, – говорил он, поглядывая на своего подчиненного поверх очков с той нескрываемой любовью и надеждой, с какой может смотреть учитель на своего весьма способного ученика. – Пройдет еще какое-то время, все придет в норму, предпосылки к этому налицо, и я, Николай Анатольевич, с большим удовольствием отпущу вас в армию. Уверен, что получив опыт работы в Генштабе, научившись анализировать события и делать соответствующие выводы, вы станете прекрасным командиром дивизии, а после небольшой практики, и корпуса. К тому времени, надеюсь, и те, кто будет командовать непосредственно вами, тоже чему-то научатся, и вам не придется вступать с ними в конфликты по любому поводу.
– И когда, по-вашему, Константин Петрович, наступит это время? – спросил Матов, уверенный, что для этого нужны годы и годы, что идеальных условий вообще не может быть в принципе, а порядок зависит не от воли отдельно взятых людей, а от степени образованности народа, его культуры и прочих факторов, которые создаются постепенно, на протяжении поколений. Правда, армия, как особый организм, где все регламентируется приказами на основе обобщенного опыта, может и должна опережать время, однако люди есть люди, а этот материал поддается изменениям с большим скрипом и часто теряет накопленный годами опыт в результате какой-нибудь общественной пертурбации.
Но Матов ничего из тех мыслей, что сложились в его голове за минувшие месяцы войны, излагать своему начальнику и наставнику не стал – обо всем этом уже говорено и переговорено – и теперь терпеливо ждал ответа на свой вопрос.
– Я полагаю, – ответил генерал Угланов после некоторого раздумья, – что к концу этого года вы вполне можете рассчитывать на продолжение службы строевым командиром. – И, нахмурившись, уткнулся в бумаги.
Глава 27
Жаркий и душный вечер 14 июля опускался на меловые холмы. Грохот боя постепенно затихал, распадаясь на отдельные очаги. Между тем на командном пункте 48-го стрелкового корпуса, разместившегося в неглубокой балке, поросшей молодым дубняком и тополями, не прекращалась напряженная работа. Бойцы роты охраны рыли щели в каменистой почве, устраивали огневые позиции для зениток и пулеметов, натягивали маскировочные сети над передвижными радиостанциями, особенно заметными с воздуха своими размерами. Штаб корпуса за минувший день несколько раз менял место дислокации, подвергаясь налетам немецкой и даже своей авиации, так что дело доходило до того, что и по самолетам с красными звездами на крыльях начинали стрелять не только наши зенитки, но и бойцы, сидящие в окопах, наслышанные о коварстве фашистов, которые используют советские самолеты, даже не замазав на них красные звезды.
– Вот видите, Николай Анатольевич, в каких условиях нам пьиходится воевать, – с неизменными усмешкой и картавостью говорил генерал Рогозный после очередного налета краснозвездных Илов. – Наши бойцы уверяют меня, что в этих самолетах сидят немецкие летчики. О том, что противник используют наши трофейные танки и артиллерию, это известно всем. Но на тех танках все-таки кресты, а тут звезды. – Помолчал немного, качнул лобастой головой. – Все дело в отвратительной связи. На большинстве наших самолетов нет радиостанций, нашим сигнальным ракетам летчики не верят. Впрочем, сегодня утром и немецкие самолеты так врезали по своим, что любо-дорого. А все потому, что пока самолеты летели, наши отступили, немецкая пехота заняла их место… Как говорится, поспешишь, сам себя насмешишь. – И, грустно улыбнувшись: – Разведка доносит, что противник собирается атаковать наши позиции и этой ночью. Идет перегруппировка. А что у вас в арьергарде?
– Собрали все оставшиеся орудия и снаряды – набралось по четверти боекомплекта. Мы договорились с комдивом Говоруненко, что с наступлением темноты проведем короткую атаку на позиции противника на стыке двух его дивизий. По данным наших разведчиков, немцы ослабили фронтальные части, перебрасывают основные силы на фланги. Судя по всему, они именно завтра намерены завязать «мешок» в районе села Малое Яблоково. Надо спешить, Зиновий Захарович.
– Мы спешим, Николай Анатольевич. Дивизии уже готовы к маршу. Обозы с ранеными уже пришли в движение. Порядок с вашей помощью определен, все лишнее будет уничтожено. За помощь моему штабу большое спасибо. Отход начнем в тот самый момент, как только вы начнете атаку… Кстати, вы ужинали?
– Да, спасибо, и пообедал, и поужинал. Всем бойцам и командирам раздали оставшееся продовольствие и боеприпасы…
– Очень хорошо. И еще один вопрос, если не возражаете: откуда у вас такая предусмотрительность?
– Учился на своих и чужих ошибках, – поскромничал Матов.
– Тогда отдохните часок – и за дело, – подвел итог разговору генерал Рогозный. – В дивизию пойдет машина с боеприпасами. Она вас захватит.
Генерал поднялся, встал и Матов. Они молча пожали друг другу руки.
Штаб корпуса расположился в палатках, выгоревших на солнце до белизны. Их тоже накрыли продранными во многих местах маскировочными сетями, и теперь из-под них слышались голоса штабных офицеров, пытающихся связаться с дивизиями и полками. От палаток то и дело отъезжали мотоциклы с колясками: очередной офицер, не докричавшись до своих подопечных, уносился в ночь искать штабы и устанавливать связь. В небольшом окопчике на краю балки был оборудован НП, таращились вдаль рогатые стереотрубы. В километре отсюда, в низине, шел бой, вспыхивали зарницы выстрелов, переплетались трассы пулеметных очередей, но все это без той ожесточенности, какая наблюдалась весь минувший день.
Матов присел на земляной выступ, расстегнул ворот пропыленной и пропитавшейся потом гимнастерки, откинулся спиной к прохладной стенке только что вырытого узла связи. Тело отчаянно просило покоя, усталость и желание спать отодвинули куда-то вдаль все остальные чувства. Однако стоило Матову закрыть глаза, как из звенящей тишины стали вылепливаться немецкие танки и неумолимо надвигаться на КП, причем само КП располагалось среди голого поля, никем и ничем не защищенное. И никто по этим танкам не стрелял, да и танки не стреляли тоже, в полной уверенности, что передавят всех гусеницами. Он слышал ругань командиров в телефонные трубки, пытающихся как-то повлиять на события, он снова и снова видел бегущих толпами красноармейцев, порывался сам чем-то помочь офицерам штаба, но почему-то никак не мог вспомнить что-то такое единственное, что сразу же решило бы все проблемы.
Матов не знал, сколько он спал, и спал ли вообще, неожиданный короткий артналет разбудил его. Он не сразу открыл глаза, прислушиваясь.
– Ну, я подбегаю и гляжу: фриц-то мой притворился мертвым, а ведь только что бежал как угорелый и, стал быть, запыхался, грудь ходуном так и ходит, так и ходит – проник в сознание Матова чей-то захлебывающийся молодой голос. – Ну, я ему, известное дело: «Штеен зи бите! Хальт! Хенде хох!» И так далее! А он, сука, лежит и ни в зуб ногой…
– Подполковник Матов у вас обретается? – оборвал рассказчика голос бархатистого тембра, как-то не вяжущийся с этим едва устроенным убежищем.
– Есть такой, – откликнулся Матов.
Тонкий лучик фонарика уперся Матову в лицо.
– Николай, дружище! Это я, подполковник Агареев! Не узнаешь? – и в сумраке блиндажа возникла невысокая фигура несколько полноватого человека, луч фонарика описал дугу и уперся в широкое улыбающееся лицо.
– Игнат? – изумился Матов. – Ты-то здесь какими судьбами? А я слышу – знакомый голос, но поверить никак не могу…
Они обнялись, хотя до этого никогда ничего подобного с ними не случалось, похлопали друг друга по плечам.
– А я только что он Рогозного, – рассказывал Агареев. – Он велел мне захватить подполковника Матова. Я, естественно, спрашиваю, не тот ли, что из Генштаба? Оказывается, тот самый. И вот, будьте любезны: ты и собственной персоной! – хохотнул Агареев, слегка отстранившись от Матова.
– А ты, что, рассчитывал встреть метафизическое отражение моей материальной сущности?
– Представь себе, нечто в этом роде. В конторе встречались раз в месяц: то ты где-то, то я, а тут – извольте радоваться! Поневоле ударишься в метафизику.
– Так куда ты меня должен захватить? – спросил Матов, окончательно проснувшись.
– То есть как – куда? В дивизию! Я сюда приезжал для связи. А в дивизии временно командую полком. Правда, от полка осталось меньше двух батальонов, но знамя сохранилось, следовательно… Впрочем, по-моему пора ехать, – спохватился Агареев, глянув на светящийся циферблат часов. – Я на полуторке, в ней снаряды для сорокопяток, патроны, мины, – перешел он на серьезный тон. – По дороге поговорим.
– Да-да, поехали, – согласился Матов, одергивая гимнастерку.
– Понимаешь, Николай, – рассказывал Агареев, когда они забрались в кузов полуторки, уселись на штабеле ящиков, и машина тронулась, подсвечивая дорогу синими фарами. – Надоело мне перекладывать бумажки из одной папки в другую. Ведь я все-таки боевой офицер, в управление резервов Генштаба попал случайно и, как предполагал, на пару месяцев, пока не затянутся операционные швы. А получилось – почти на целый год. Эдак и квалификацию можно потерять. Подал очередной рапорт по команде и – не поверишь! – на другой же день получил назначение на Воронежский фронт. Восьмого июля прибыл в штаб фронта, там меня хотели пристроить к себе, я взбунтовался, и меня сунули к Рогозному. А тот переправил меня в 275-ю дивизию к полковнику Говоруненко начальником штаба полка. На этой почтенной должности пробыл два дня, бомбили нас отчаянно, фрицы во время атак не раз доходили до самого КП, потери среди офицеров ужасные, ротами командуют сержанты. С тех пор в моем круглом лице сошлись почти все полковые должности. И, знаешь, держимся, не бежим. И не потому, что я такой умный. Вовсе нет. А потому, что зарылись в землю по самую маковку – это раз, люди за время боев многому научились, стали воевать грамотнее – это два. Со снарядами, правда, туговато, да и с патронами, а тут затишье, и, как я понимаю, не к добру. Вот я и решил сам наведаться в штаб корпуса. Рогозный сказал, что ты у нас в дивизии вроде как заместителем комдива…
– Да, что-то в этом роде. Уж больно ваша дивизия широко разбросана, связь между левым и правым флангом неустойчивая, а нам прикрывать выход корпуса из мешка. Да и самим выходить надо организованно, собравшись в кулак.
– Мешок – это серьезно?
– Серьезнее некуда.
– Да-а, дела-ааа. То-то ж я смотрю, фрицы у нас притихли, а на флангах жмут и жмут. Понятно, им совсем не с руки выталкивать нас из мешка… Как ты думаешь, Николай, вырвемся?
– Думаю, что вырвемся. Надо только правильно распределить роли между полками.
– А ты, Николай, не боишься… не смерти, нет! Я имею в виду плен. Все-таки офицер Генштаба…
– Боюсь. Надеюсь, однако, что не попаду.
– У нас тут… может слыхал? – начальник политотдела 10-го танкового корпуса, начштаба бригады, следователь и кто-то там еще, имея на руках штабные документы, напоролись на немецкую разведку. О том, что там произошло, знает лишь шофер, успевший выскочить и скрыться. Но что случилось с остальными, так и осталось тайной. И все это в нашем тылу, средь бела дня…
– Смотри, накаркаешь, – ответил Матов. – Или прикажешь вернуться?
– Да нет, что ты! – воскликнул Агареев. И пояснил: – Извини, Николай. Нервы. Честно признаюсь – боюсь. А тут, понимаешь, семья нашлась… Я-то думал, что она в оккупации, а она в Златоусте. Жена у меня молодец: сразу почувствовала, чем дело пахнет, не стала дожидаться, как другие, подхватила детей и давай бог ноги. Как уж ей это удалось, еще не знаю. Главное – удалось. А так хочется повидаться…
– Ничего, черт не выдаст, свинья не съест, повидаемся. Не ты один такой, – заключил Матов, и до самого штаба дивизии они ехали молча, вглядываясь во тьму и сжимая в руках автоматы, думая каждый о своем.
Прежде чем атаковать село, расположившееся на взгорке, Матов посоветовал командиру полка подполковнику Агарееву пустить вперед усиленную разведку, а двум батальонам начать атаку под прикрытием артогня.
– Своих постреляем, товарищ подполковник, – засомневался Агареев. – Да еще в темноте.
– Не постреляем. – И, обращаясь к командирам батальонов, посоветовал: – Объясните командирам рот и взводов, чтобы не сбивались в кучи и держали дистанцию не ближе ста метров от линии огня, дайте им ориентиры на местности, и все пойдет хорошо.
Разведгруппы двинулись вперед по загубленному пшеничному полю, когда на западе медленно затухала вечерняя заря. Хотя небо еще было ясным, однако на земле уже сгустилась темнота, и разведчики исчезли в ней, не пройдя пятидесяти метров.
Матов вместе с Агареевым вглядывался в темноту. Время тянулось медленно. Далеко за спиной погромыхивала артиллерия.
Через двадцать три минуты ожил полевой телефон.
Агареев схватил трубку, Матов вторую, подключенную параллельно. Приглушенный голос докладывал:
– Мы уже в окопах. Никого нет. Двигаться дальше?
– Минуточку, – произнес комполка и, прикрыв трубку рукой, с надеждой посмотрел на Матова.
– Передайте им, пусть возвращаются, – ответил тот на немой вопрос комполка. – Мы слишком шумели, и немцы догадались, в чем дело. Дайте сигнал к отходу и остальным группам. – Глянул на часы. – Через двадцать минут артподготовка. Огонь перенести на тылы. Батальонам атаку не начинать. Сообщите комдиву. Я полагаю, что через час мы можем начать отход.
Но приказ на отход от командира корпуса поступил лишь черед два с половиной часа. Дивизия начала отход тотчас же. Полк Агареева отступал последним. Немцы не преследовали.
В широкую лощину стали спускаться уже засветло. Чем дальше, тем лощина уже, переходя в глубокий овраг с крутыми склонами. На флангах, метрах в двухстах от него, двигались роты сторожевого охранения. В той стороне, где расположилось село Малое Яблоново, и где, если верить карте, имелся выход из оврага, слышались звуки боя: отрывистые выстрелы танков, пулеметные очереди, разрозненная ружейная стрельба.
Матов шел во главе полка рядом с Агареевым. Чем дальше, тем уже овраг и круче его поросшие кустами скаты. Все чаще стали попадаться брошенные машины с открытыми капотами, повозки без колес, испорченные пушки. Иногда они преграждали дорогу, замедляя движение колонны. Люди с опаской поглядывали на меловые скаты оврага, ускоряли шаги.
Вдруг впереди, справа, зазвучали выстрелы. Отрывисто тявкнула танковая пушка. Матов по звуку определил: немецкая пятидесятимиллиметровая с удлиненным стволом. А это означало лишь одно: немцы вот-вот окажутся на краю оврага. Почти сразу же стрельба разгорелась и слева. Матов поднял руку, останавливая движение полка.
– Спешить надо, – воскликнул подполковник Агареев.
– Поздно, – ответил Матов. – Бери свой батальон и быстро наверх. Ты направо, я налево. Здесь нас постреляют, как зайцев. Действуй по обстоятельствам. Но лучше всего – атаковать. Все решают минуты. Давай, Кондрат. Ни пуха. – И хлопнув товарища по плечу, Матов кинулся ко второму батальону, замыкающему колонну. Поднялся на скат оврага, чтобы его было видно, и во весь голос:
– Товарищи бойцы! У нас нет выбора – только атаковать! Или нас перестреляют, или мы прорвемся и тем самым поможем своим товарищам! Действовать решительно! Наверху разворачиваемся в цепь! Приготовить гранаты. У кого автоматы – вперед. Пэтээрщики – во вторую линию! За мной, товарищи! – И Матов первым полез наверх, цепляясь за ветки кустов.
А стрельба уже накрывала овраг торжествующим треском немецких автоматов, взрывами немецких гранат, захлебывающимся гулом их крупнокалиберных пулеметов и гулом голосов людей, попавших в смертельную западню.
Оставался последний рывок, когда Матов сквозь кусты и высокую полынь увидел метрах в пятидесяти от себя немцев, спрыгивающих с бронетранспортеров. И, упершись ногой во что-то прочное, нажал на спусковой крючок автомата. Почти одновременно с ним рядом длинными очередями зашлись еще несколько. Коротко тявкнуло противотанковое ружье, заспешил длинными очередями ручной пулемет.
Матов оглянулся: люди густо лезли наверх, помогая друг другу. Он видел их ожесточенные лица и, как ему показалось, слышал в этом грохоте и стоне их запаленное дыхание. Глотнув побольше воздуху, крикнул, срывая голос:
– В атаку! За мной! Ура! – и выбросил свое тело наверх.
Что было дальше, Матов помнит смутно: бег, стрельба, лица врагов, искаженные ненавистью и страхом, удар в грудь и – темнота. Очнулся – над ним среди прозрачной голубизны плывут такие милые, такие родные, такие белые облака, среди облаков раскачивается чье-то широкое лицо, серое от пыли, с черными полосами пота от висков к подбородку. Откуда-то доносятся звуки боя, но они тонут в шорохе шагов, бряцании амуниции. Он хотел спросить, чем все кончилось, но носилки тряхнуло, тело охватила острая боль, и Матов, теряя сознание, все же успел услыхать:
– Осторожнее, черти! Не трясите: человека несете, а не мешок с картошкой.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.