Текст книги "Жернова. 1918–1953. Книга десятая. Выстоять и победить"

Глава 28

Прерывистый гул далекого сражения не затихал даже ночью. В той стороне, где были наши, и слева тоже, по ночам полыхали зарницы орудийной стрельбы. Всю ночь на разных высотах гудели самолеты, летящие то в одну сторону, то в другую, по небу шарили прожектора, стучали зенитки, громовыми раскатами расплывались в ночной темноте близкие и дальние бомбежки, пульсировали зарева пожаров.

Майор Вологжин слышал только звуки. О том, что можно увидеть глазами, ему рассказывал Сотников. Но видел он немногое.

С наступлением темноты на дороге движение танков и машин значительно усилилось: одни двигались в ту сторону, где шли бои, другие назад.

– Ох, сколько их, товарищ майор, – шептал Сотников и возбужденно теребил рукав комбинезона Вологжина. – Передать надо, чтобы наши накрыли их артиллерией.

Вологжин помнил приказ не выходить самому на связь, и теперь не знал, что ему делать. Действительно, накрыть колонны немецкой техники огнем артиллерии и «катюш» представлялось настолько необходимым, что можно нарушить и приказ. Но оставалось сомнение, что рация, рассчитанная на связь до десяти километров, будет услышана, а артиллерия дотянется сюда своими снарядами. И себя они выдадут, и тогда немцам не составит труда их обнаружить.

Однако он включил рацию и долго вслушивался в эфир, наполненный тресками, шумами и немецкой речью. И ни одного слова по-русски. Разве что одинокий девичий голос монотонно повторял числа какого-то кода, неизвестно, кому предназначенного.

– Нет, Тимоха, слишком далеко наши – не услышат. Подождем. Думаю, теперь не долго осталось.

Миновал еще один день, и еще. Вологжин все чаще впадал в беспамятство. Из еды осталось лишь несколько сухарей, а воды – всего полфляги. Сотников время от времени давал своему командиру по глотку, а пил ли он сам, у Вологжина не оставалось сил даже выяснять. Но однажды Вологжин очнулся в состоянии удивительной отчетливости своего восприятия действительности. Он снова слышал пиликанье сверчков, писк трясогузок, но самое главное – услыхал звуки не столь уж далекого боя. И со страхом почувствовал, что проспал, прозевал самое главное, ради чего они терпели в танке столько дней и ночей. И еще ему показалось, что он остался в танке один, что Сотников ушел, бросив своего командира, решив, может быть, что тот умер.

Вологжин протянул руку и с облегчением нащупал плечо Сотникова.

– А? Что? – послышался хриплый голос.

– Ты ничего не слышишь, Тимоха?

– Слышу: стреляют, товарищ майор. – И пояснил: – Так уже второй день, как стреляют. Я вас будил-будил, а вы никак не просыпаетесь. Я и воды вам давал, а вы все никак и никак, – жаловался Сотников.

– А немцы? Что ты видишь?

– Отступают, товарищ майор. Все отступают и отступают. Слышите – танки? Слышите?

– Слышу, – неуверенно ответил Вологжин, потому что с головой его началось что-то непонятное: в ней возник гул, треск и что-то еще, и это шло изнутри, заглушая все остальные звуки. Даже голос Сотникова.

А тот настойчиво тряс его за плечо и что-то говорил в самое ухо. Тогда Вологжин лбом нащупал обрамление панорамы и несколько раз ткнулся в нее, пытаясь избавиться от шума, возникшего в голове. И шум стал стихать. И он услыхал шепот Сотникова:

– Надо передать нашим, товарищ майор, что мы живы. Что немцы тут рядом. И все остальное. Товарищ майор! Товарищ майор! – тормошил он Вологжина.

– Да-да, – соглашался Вологжин, с трудом натягивая на голову шлемофон. Натянув, попробовал вызвать «Енисей», но язык его не слушался, он бессильно шевелился во рту сухим бесполезным комком.

Тогда Сотников забрал у него шлемофон и сам стал вызывать «Енисея». И тот откликнулся тут же, будто только и ждал вызова «Байкала». И слышно его было превосходно.

– По дороге наблюдаю усиленное движение колонн танков и мотопехоты в сторону фронта и машин в обе стороны! – слышал Вологжин ликующий голос своего товарища по несчастью. – Координаты те же. Жду указаний. Прием. – И, повернувшись к Вологжину: – Они совсем рядом, товарищ майор! Слышно так хорошо, что просто и не знаю, как сказать!

– Хорошо, – прохрипел Вологжин. И посоветовал: – Будь внимательным.

«Енисей» не отвечал долго. Вологжин представил, как сообщение Сотникова идет по инстанциям, доходит до самого верха, то есть до командующего фронтом, и тот…

– «Байкал» слушает! – вдруг обрадовался Сотников, и даже голос его стал звонче.

– Тимоха, – хрипел Вологжин, представляя, о чем сейчас будет говорить «Енисей», – дергая Сотникова за рукав. – Смотри в оба.

– Смотрю, товарищ майор. Смотрю!

Тяжелый снаряд разорвался далеко: видимо, били по старым координатам, имея в виду переправу через речушку.

– Справа… то есть слева пятьсот, – не слишком уверенно сообщил Сотников. – Или шестьсот. Плохо видно, товарищ майор, – пожаловался он.

Новый снаряд разорвался слева от дороги почти в расположении противотанковых орудий.

– Четыреста справа, – дал поправку Сотников, и Вологжин, превратившись в слух, с удовлетворением кивал головой.

Третий снаряд разорвался рядом с дорогой, хотя и далековато от танка.

– Есть попадание! – сообщил Сотников.

Какое-то время слышался лишь низкий, утробный гул танковых двигателей. Затем загрохотало. То ближе, то дальше взметались вверх огненные кусты, их становилось все больше и больше, пока все видимое из танка пространство не затянуло дымом и пылью, сквозь которую прорывались лишь слабые сполохи разрывов.

Артиллерийский налет продолжался минут пятнадцать.

Сотников молчал. Вологжин его не тревожил. Потом началась бомбежка. Сперва послышался густой визг падающих бомб, затем побежали разрывы, земля забилась судорожной дрожью, дрожь эта передалась танку, и в нем, в самом низу, где лежали разлагающиеся трупы, что-то жалобно забренчало – так жалобно, что Вологжин даже замер, прислушиваясь. Забеспокоились мухи.

А Сотников, возбужденно подпрыгивая на своем сидении, кричал Вологжину в самое ухо:

– Во дают, товарищ майор! Во дают! – Снова припадал к щели, и Вологжин сквозь грохот бомбежки слышал его захлебывающийся голос: – Так им, гадам! Так! Еще врежьте! Во дают! Во! Во! – и звучал радостный, не сдерживаемый смех.

И тихое жалобное бренчание.

И Вологжин думал: «Если даже нас сегодня убьют, то и тогда… не зря… нет, не зря мы тут… потому что… а как же иначе… то-то и оно…» И грудь его окутывало чем-то теплым, и боль отступала, и он верил, что будет жить долго-долго. И даже видеть.

Бой, между тем, приблизился настолько близко, что вдалеке стали различимы немецкие танки и самоходки, которые пятились и стреляли куда-то, по невидимым Сотникову целям. По ним тоже стреляли, а время от времени над полем боя пролетали наши штурмовики, тоже стреляли и бомбили, затем появлялись немецкие самолеты, в воздухе гудело и трещало, там и сям на землю падали, таща за собой дымные хвосты, поверженные самолеты, иногда вспухали белые купола парашютов.

После полудня показались вдалеке «тридцатьчетверки» и КВ, медленно и осторожно подвигающиеся вперед.

– Наши! – громким шепотом сообщил Сотников.

– Ты приготовил холостой выстрел? – спросил Вологжин.

– Приготовил, товарищ майор.

– Давай к орудию, – приказал Вологжин и даже сам удивился, что голос его как бы выправился, и язык, хотя и царапал небо, однако уже не казался чем-то чужеродным, мешающим не только говорить, но и дышать. – А я буду подавать снаряды.

Они с трудом, но все-таки поменялись местами.

– Разворачивай башню на немецкие орудия. Бери на прицел ближайшее, – приказал Вологжин.

– А если заметят?

– Теперь это не имеет значения. Если полезет пехота, используешь курсовой пулемет. Но думаю – не полезет: им сейчас не до нас.

Со скрипом и хрустом башня стала поворачиваться. И Вологжин, весь превратившись в слух, почувствовал знакомое волнение в ожидании начала боя. Руки его шарили по головкам снарядов, покоящихся в специальных брезентовых карманах по бокам башни, а внутренним взором своим он видел распадок и подножие гряды, вдоль которой стояли немецкие орудия, искореженные деревья небольшой рощицы, дорогу, уходящую вдаль, небо, видел наши танки и перебегающую пехоту…

Он услышал, как Сотников послал в казенник ствола гильзу, лишенную снаряда, и как она звякнула тоненько, жалобно, как решительно лязгнул затвор. Нет, не зря он учил танковые экипажи взаимозаменяемости. Вот и пригодилось.

– Готово, товарищ майор!

– Что фрицы?

– Ведут огонь по нашим танкам.

– Ну, как говорится, с богом. Огонь!

Глухо ударил выстрел. Даже и не выстрел, а что-то вроде выдоха.

– Открой затвор, глянь в ствол. Как там?

– Чисто, товарищ майор. И пушка как на ладони.

– Что фрицы?

– Ничего. Похоже, не заметили.

– Осколочный? – спросил Вологжин, с трудом вытащив снаряд из кармана и, задавив стон, подал его Сотникову.

– Так точно, товарищ майор! Осколочный! – весело ответил Сотников. И его веселость стала передаваться Вологжину, увеличивая его силы.

– Давай! – выдохнул он.

Глухой звон уходящего в казенник снаряда, лязг затвора.

– Ну, бога их мать, Гитлера и всех прочих! Огонь! – скомандовал сам себе Сотников.

Рявкнуло орудие, резануло по глазам, Вологжин непроизвольно прижал к ним руки. Прохрипел:

– Наводи на второе.

– Есть наводить на второе, товарищ майор! В дребезги! Пушку аж перевернуло вверх тормашками! – кричал Сотников восторженно, в полный голос.

– Заряжай!

– Есть заряжать! Огонь!

После четвертого или пятого выстрела откуда-то по танку начала стрелять самоходка. Стреляла болванками, те ударяли в крутой каменистый скат, разбрызгивая каменное крошево, и оно градом осыпало танк.

– Смотри, Сотников, чтобы пехота к нам не подобралась, – забеспокоился Вологжин. Ему, как никогда, хотелось жить и, быть может, видеть: наука ведь не стоит на месте, что-нибудь придумает.

– Самоходка… где она? Ты ее видишь? – спросил он.

– Нет, товарищ майор, не вижу. Но она где-то за дорогой, за подбитым танком прячется… – И тут же испуганно: – Немцы, товарищ майор. Человек пять. Лезут сюда…

– Так чего ж ты мямлишь, тетеря рязанская? Наводи на них орудие! Пулемет! Огонь! Жги их, в душу их мать! Снаряд! – и, не сдерживая стона от охватывающей все тело боли, совал в руки Сотникову снаряд.

Тот, действуя ножными спусками, прижал пехоту к земле пулеметным огнем, затем нажал педаль орудийного спуска. Ахнуло, еще раз почти под самым носом, перед внутренним взором Вологжина вспыхнуло яркое пламя, оно обожгло тело и тут же сменилось темнотой.

По броне танка стучали. Вологжин медленно приходил в себя, не понимая, где он и что с ним. Он вспомнил вспышку и подумал, видел ли он ее или это что-то другое.

За танковой броней перестали стучать, и кто-то сказал:

– Да мертвые они все, товарищ капитан. Вы понюхайте, какая вонь оттуда прет – ужас просто. А мухи… Фу ты, черт, сколько их!

– Надо открыть люк.

– Как же его откроешь? Взорвать разве что…

– Не выдумывай, Чеботарев. Они час назад еще вели огонь… Не могли они погибнуть. Не имеют права. Давай раскопаем люк механика-водителя. Может, он открыт. Или снизу подлезем.

Вологжин хотел что-то сказать, но губы не разжимались, язык не ворочался. Тогда он стал шарить слабыми руками по броне башни, но ничего не находил, да и не знал, что ищет. Все минувшее, как и настоящее, казалось кошмаром, из которого нет выхода. Он протянул руку туда, где должен сидеть наводчик – рука уткнулась в неподвижное тело. Вологжин напряг память, но память ему ни о чем не говорила. А рука между тем нащупала другую руку, совершенно холодную. И тут опять в мозгу вспыхнуло – и он вспомнил: Сотников! Сотников должен быть живым. А он мертв. И не только потому, что холодная рука, – чего не бывает! – но более всего потому, что рука была мертвой. И на него вдруг навалилось такое горе, такое страшное, что он задохнулся и замычал от этой подлой несправедливости, потому что… потому что лучше бы убило его, Вологжина, – он и без того наполовину труп, – чем этого жизнерадостного мальчишку, проведшего с ним в замкнутом пространстве почти две недели, задыхаясь от вони, от невыносимой жары и жажды, от мух, от невозможности выбраться и почти стопроцентной возможности умереть в этом аду.

– Там кто-то живой, товарищ капитан, – послышался все тот же голос, и голос этот показался знакомым, как и голос капитана, который крикнул:

– Эй! Ребята! Кто там живой? Свои это. Капитан Тетеркин. Откройте люк, если можете.

Вологжин с трудом дотянулся до запорного рычага, долго не мог сдвинуть его с места. Наконец рычаг подался, но толкнуть крышку сил не осталось, и он тяжело задышал и закашлялся.

– Вологжин! Товарищ майор! Вы это?

– Я, – прохрипел Вологжин.

– Мы сейчас! Сейчас мы! – засуетились снаружи голоса.

Затем лязгнуло железо – и крышка люка откинулась. Вологжину показалось, будто стало светлее. И кто-то сказал голосом начальника штаба:

– Товарищ майор! Андрей Филиппович! Бож-же ты мой! Что они с вами сделали…

Глава 29

Жуков летел в Москву по вызову Сталина. У трапа самолета перед вылетом ему передали письмо от командующего Пятой гвардейской танковой армией генерала Ротмистрова. Жуков принял конверт, покрутил его и сунул в карман. Что мог писать ему Ротмистров? Ничего, кроме оправданий своим бездумным, самонадеянным распоряжениям. Во время их встречи Жуков высказал генералу все, что он думал о его методах командования армией. Ротмистров тогда даже не пытался возражать. Да и что он мог возразить? Что выполнял приказ командующего фронтом? Но командующий фронтом не командовал танковой армией, а лишь ставил ей задачу. Что маршал Василевский не отменил приказ на атаку немецких позиций после того, как стало ясно, что задача таким образом выполнена быть не может? Но маршал Василевский тоже не командовал армией. Ротмистрова извиняло лишь то, что немцы, хотя к Прохоровке все-таки прорвались, но дальше западной окраины не прошли. Однако остановили их дальнейшее продвижение ни столько самоубийственные атаки танковых бригад и корпусов на подготовленные позиции врага, сколько стойкая оборона пехоты. Тем более что он, Жуков, прибыв на Воронежский фронт, хотя и не отменил приказ Ватутина, зато наладил более четкое взаимодействие танков с пехотой и артиллерией, подтянул авиацию.

И все-таки не это заставило повернуть назад немецкие танковые дивизии, а многочисленные прорывы немецкого фронта армиями Центрального, Брянского и Западного фронтов, которые окончательно похоронили попытку Гитлера повернуть ход войны вспять танковыми ударами под основание Курского выступа.

Усевшись в кресло самолета, Жуков все же достал письмо Ротмистрова, надел очки, вскрыл и стал читать отпечатанные на машинке страницы.

Ротмистров писал:

«В танковых боях и сражениях с 12 июля по 20 августа 1943 года 5 Гвардейская Танковая Армия встретилась с исключительно новыми типами танков противника. Больше всего на поле боя было танков Т-V („Пантера“), в значительном количестве танки Т-VI („Тигр“), а также модернизированные танки Т-III и Т-IV…»

«Ну, это ты, брат, врешь, – подумал Жуков с кривой усмешкой. – „Тигров“ и „пантер“ и сотни не наберется, а ты – больше всего. Ну не можем мы без вранья, хоть режь», – заключил он и побежал глазами дальше по строчкам письма:

«Командуя танковыми частями с первых дней Отечественной войны, я вынужден доложить Вам, товарищ Сталин, что наши танки на сегодня потеряли свое превосходство перед танками противника в броне и вооружении…»

Все это Жуков уже знал. Да и самому Ротмистрову были известны технические характеристики новых немецких танков, следовательно, он не должен был, не имел права атаковать противника в лоб, не считаясь с вполне предсказуемыми последствиями. Прозрение, оплаченное большой кровью.

И дальше Жуков лишь скользил по строчкам:

«…при столкновении с перешедшими к обороне немецкими танковыми частями мы, как общее правило, несем огромные потери…

Немцы… уже не испытывают былой танкобоязни на полях сражений…

Ныне танки Т-34 и КВ потеряли первое место, которое они по праву имели среди танков воюющих стран в первые дни войны…»

Дальше шла таблица сравнительных характеристик и просьба надавить на конструкторов, чтобы они сделали к концу сорок третьего года новые танки, превосходящие танки противника.

Жуков сложил письмо и сунул в конверт, решив передать его Сталину. Но не потому, что Сталин всего этого не знает, а потому, что лишний раз ему напомнить не повредит. В конце концов, только от Верховного зависит, какими у нас будут танки, пушки и самолеты.

Жуков вошел в кабинет Сталина и остановился возле стола, за которым сидели некоторые члены Политбюро и наркомы оборонных отраслей. В кабинете было сумрачно, шторы закрыты наглухо, в люстре горело лишь несколько лампочек, хотя за окнами вовсю светило солнце.

– Проходите, товарищ Жюков, – произнес Сталин от окна. И добавил: – Садитесь.

Жуков сел рядом со Ждановым.

– Мы тут с товарищами обсуждаем некоторые проблемы восстановления промышленных предприятий на освобожденных нашими войсками территориях, – заговорил Сталин. – Нам надо в кратчайшие сроки увеличить выплавку стали, производство других материалов, чтобы, в свою очередь, увеличить производство танков, самолетов и другого вооружения. Послушайте, товарищ Жюков, вам это будет полезно. Продолжайте, товарищ Ванников.

Жуков слушал. Действительно, интересно. Но его волновали совсем другие проблемы, которые надо решать не завтра, когда в Донбассе заработают новые заводы, а сегодня, сейчас, потому что наступление Красной армии продолжается, ей, для успеха этого наступления, нужны все те же танки, самолеты, а главное – люди, готовые грамотно ими управлять…

– Вооружать нашу армию безусловно нужно во все больших количествах, – прервал размышления маршала голос Сталина. – Но нам нужно обратить особое внимание на подготовку кадров. Вот товарищ Жюков требует увеличить срок подготовки летчиков, танкистов, артиллеристов. Да и пехотинцев тоже. Он считает, что надо создавать резерв кадров этих профессий… Воевать числом легче, но пора переходить на более высокую ступень военного искусства. Тогда и танков понадобится меньше, и самолетов… Я правильно выразил вашу мысль, товарищ Жюков?

– Так точно, товарищ Сталин! – отчеканил Жуков, вставая. И добавил: – Я получил письмо от командующего Пятой гвардейской танковой армии генерала Ротмистрова, который на опыте боев в районе Прохоровки пришел к выводу, что наши танки утратили свое лидирующее положение…

– Что наши танки устарели, мы это знаем, товарищ Жюков, – перебил маршала Сталин. – Я еще до «Курской дуги» получил письмо от товарища Ротмистрова. Но танки танками, а командование командованием. Методы ведения боя некоторыми нашими танковыми начальниками устарели тоже. Генерал Ротмистров в боях под Прохоровкой показал себя весьма самонадеянным командующим танковой армии. А командующий фронтом генерал Ватутин не подготовил должным образом ввод танковой армии в сражение, не обеспечил ее поддержкой других родов войск, не проконтролировал действия товарища Ротмистрова. Мы отметили эти упущения Ватутина и Ротмистрова в приказе Ставки и направили на место боев комиссию Гоко во главе с товарищем Маленковым. Она разберется. Но если генерал Ротмистров и дальше будет так расточительно тратить материальные и людские ресурсы, его придется отстранить от командования армией.

Сталин замолчал, отошел от окна и остановился посреди кабинета.

– Конечно, в наших газетах и по радио мы не говорим об этих упущениях наших генералов, – продолжил он. – У советского народа и без того много трудностей, чтобы мы еще заставляли его негодовать и расстраиваться из-за этих упущений. В конце концов, враг не осуществил тех целей, на которые рассчитывал, начиная сражение на Курской дуге. Войска Красной армии уже на подступах к Днепру. Пусть наш народ порадуется нашим победам. Хотя эти победы и куплены излишне большой кровью. Я думаю, что наши генералы сделают соответствующие выводы из предыдущего опыта… Что касается новых танков, то они уже производятся. Например, модернизированная «тридцатьчетверка» с новой пушкой калибра 85 миллиметров. Кстати, товарищ Жюков, – повернулся Сталин к маршалу, ткнув в его сторону зажатой в руке трубкой. – Вы читали в «Правде» очерк писателя Задонова о подвиге майора Вологжина?

– Нет, товарищ Сталин, не успел. Но я слыхал об этом майоре в штабе Ватутина. С ним, если мне не изменяет память, был еще один из членов экипажа…

– Майор Вологжин как раз и совершил свой подвиг на одном из опытных образцов этого танка. И дал объективную характеристику ее поведения в бою. Подвиг майора Вологжина – это не только подвиг человеческого духа, – продолжил Сталин наставительно, медленно шагая вдоль стола. – Это еще и подвиг профессионала высокой выучки. Завтра во всех газетах будет опубликован указ Верховного Совета о присвоении майору Вологжину звания Героя Советского Союза. Рядовому Сотникову – посмертно. Имея в нашей Красной армии таких командиров, таких красноармейцев, мы не могли не переломить ход военных действий на советско-германском фронте, хотя эти действия поначалу складывались не в нашу пользу. И мы переломили этот ход в свою пользу. Таких командиров, таких рядовых, таких коммунистов, комсомольцев и беспартийных, как майор Вологжин и рядовой Сотников, у нас много. Надо только правильно использовать их знания и самоотверженность при исполнении воинского долга. С такими командирами и рядовыми бойцами мы не можем не победить немецко-фашистских захватчиков. И мы победим. Даже если союзники вообще не откроют второго фронта.