Текст книги "Эффект фрейминга. Как управлять вниманием потребителя в цифровую эпоху?"

4
контрфактические предположения

умение представлять себе

несуществующие миры обеспечивает нам

успех в мире реальном

Утром 23 августа 1856 года в Олбани, штат Нью-Йорк, видные ученые своего времени собрались на восьмую ежегодную конференцию Американской ассоциации содействию развитию науки. Повсюду говорили о новых открытиях, сделанных в 31 штате, входящем в союз. Важной новостью было открытие расположенной неподалеку Обсерватории Дадли, главной задачей которой была продажа «услуг точного времени» банкам, компаниям и железным дорогам, – всем им знать время с точностью до секунды было абсолютно необходимо.

Но одна статья, представленная на конференции ученым-мужчиной вместо автора-женщины, отмечала этот момент как поворотный.

«Для науки, – начал Джозеф Генри из Смитсоновского института, – нет ни страны, ни пола. Мир женщины не ограничивается только красивым и полезным. Он включает в себя установление истины». Закончив это краткое вступление, которое было задумано как дань уважения, но сегодня, что забавно, воспринималось бы как сексистское, он перешел к описанию экспериментов, предпринятыми Юнис Фут в небольшой статье под названием «Обстоятельства, влияющие на тепло солнечных лучей».

Фут сравнивала температуру разных видов воздуха, например, сухого и влажного, если его нагревали на солнце или помещали в тень. Влажный воздух ожидаемо нагревался быстрее. Однако, когда она сравнила «обычный воздух» с углекислым газом, результат был поразительным: последний сильнее нагревался и дольше остывал. В статье делался вывод: при такой атмосфере температура на Земле была бы выше. Посреди промышленной революции, когда города Европы и Америки задыхались в сером фабричном дыму, Фут била тревогу относительно глобального потепления.

Ее исследования были образцово выполнены на уровне науки XIX века и представляли собой попытку найти причинно-следственные связи. (И она работала задолго до ученого, которому учебники истории приписывают установление связи между двуокисью углерода и изменением климата, Джона Тиндаля, члена Британского королевского общества.) С тех пор исследования, посвященные механизмам климата, стали еще качественнее, а данные – более полными. Так почему же в XXI веке до сих пор находятся те, кто отрицает изменение климата?

Ответ заключается в том, что продемонстрировать каузальную связь между углеродом в атмосфере и повышением температуры недостаточно. Главный вопрос в том, виноваты ли в этом люди. И здесь данные, на самом деле, могут нам помочь только до известной степени. График «хоккейная клюшка»[12]12
  График, демонстрирующий резкое увеличение температуры на Земле в XX в. Является предметом спора в научном сообществе.


[Закрыть] не отвечает на этот вопрос. Для этого нам понадобится нечто иное: ментальная модель, включающая в себя контрфактические предположения.

Именно она дает нам возможность сравнить существующее с несуществующим: планету, заселенную людьми, с планетой без них. Но поскольку Земля всего одна, провести эксперимент невозможно. Вместо этого мы ставим мысленный эксперимент. Мы берем модель, описывающую механизмы работы климата, и рассчитываем по ней температуры для воображаемого мира. Затем мы можем сравнить результаты с имеющейся у нас информацией.

Момент славы для моделирования климата наступил спустя 132 года с того момента, как Юнис Фут не представила свою статью научному сообществу. На этот раз сценой послужила встреча комитета Сената США по энергетике и природным ресурсам. 23 июня 1988 года – в тот день, когда температура в Вашингтоне превысила 100 градусов по Фаренгейту или 38 по Цельсию, – Джеймс Хансен, ученый из НАСА, представил участникам комитета три сценария: уровень парниковых газов остается неизменным, увеличивается незначительно или резко растет. Все три сценария были неутешительными.

«Глобальное потепление достигло достаточно больших масштабов, чтобы мы могли с достаточной долей уверенности установить причинно-следственную связь между ним и парниковым эффектом, – сказал он измученным жарой, но весьма заинтересованным докладом сенаторам. – Наши компьютерные модели показывают, что парниковый эффект уже достаточно велик, чтобы влиять на вероятности экстремальных событий». Компьютерные модели создавались и раньше, но такими строгими и точными они не были никогда. Как никогда они и не предсказывали настолько ощутимых последствий. Об этом выступлении заговорили в новостях по всему миру. «Глобальное потепление началось», – гласил заголовок обычно сдержанной The New York Times.

В группу исследователей под руководством Хансена входили некоторые из лучших специалистов по климату и прикладной математике. Среди них была кудесница от математики и создатель тех самых моделей по имени Инес Фун. По-видимому, ее следует считать духовным преемником Юнис Фут.

Фун, как и Фут, своего рода аутсайдер в своей области. Ее специальностью стала математика, а не метеорология. В научной группе, создавшей модель климата 1988 года, она оказалась единственной женщиной. Она родилась в Гонконге и говорит с легким акцентом, выдающим ее родное наречие – кантонский диалект китайского языка. Фун была принята в Массачусетский технологический институт после того, как на вступительном собеседовании в ответ на вопрос, почему у нее такие слабые выпускные оценки, заявила, что в школе ей было скучно.

В 1979 году, уже работая в составе группы Хансена по изменению климата, она понимала, что данных недостаточно. Требовались модели, основанные на контрфактических построениях: не нашего мира, как он есть, а такого, каким он мог бы быть.

«Температура и количество углекислого газа не обязательно являются причиной и следствием, – говорит Фун, сейчас занимающая пост профессора климатологии в Университете Беркли. – Летом в Нью-Йорке растет как продажа мороженого, так и количество убийств, – замечает она, явно подразумевая корреляцию без причинности. – Модели в максимально возможной для нас степени приближены к реальной системе. Они позволяют выявить как процессы, ответственные за перемены, так и процессы, ни на что не влияющие. Модели представляют собой единственный способ предсказать, что произойдет, если динамика выброса углекислого газа изменится».

Создав модель, Фун и ее коллеги сконструировали мир, во всем подобный нашему, но без антропогенных выбросов диоксида углерода. Никакие данные или технологии не могут непосредственно показать нам подобный альтернативный мир. На это способно только тщательно контролируемое воображение. В то же время подобная работа воображения может оказаться могучим инструментом: она дает возможность рассчитывать и сравнивать показатели климата. И это сравнение, как сообщил Хансен жарким июньским днем 1988 года, опираясь на модели Фун, доказывает вину человечества в глобальном потеплении.

Позднее Фун расширила сферу своей деятельности: ей принадлежит основополагающее исследование по углеродным циклам и концепция «углеродных провалов» – периодов, когда суша и океан поглощают углерод из воздуха. Чтобы заметить их, опять-таки потребовались не только данные, но и умение строить контрфактические предположения.

Представить себе другие реальности

В своих мыслях мы часто пытаемся представить себе мириады возможных миров, чуть отличающихся от нашего, разыгрываем игру жизни на несколько шагов вперед. Контрфактические предположения – это способ направить взгляд за пределы окружающей реальности. Не имея возможности представить себе, что «могло бы быть, но не случилось», что «было», а что «еще может случиться», мы были бы прикованы к вечному «есть» окружающего нас «здесь и сейчас».

Контрфактическое мышление – второй элемент фрейминга. При этом оно отличается от ничем не стесненного полета фантазии. Не имеет оно ничего общего и с интеллектуальной клоунадой. В отличие от случайных мыслей, составляющих «поток сознания», и свободных ассоциаций, контрфактическое мышление сфокусировано и ориентировано на конкретную цель. Мы пользуемся им, чтобы понять мир и подготовиться к действию. Гипотетические построения опираются на представления о причинах и следствиях, заложенные в наши фреймы. Благодаря этому мы можем переноситься в прошлое и будущее, или брать событие, произошедшее в одном контексте, и мысленно переносить его в другой.

Мыслить контрфактическими предположениями для нас естественно, хотя временами довольно сложно. Этот навык дает нам возможность «заполнять пробелы» относительно того, как поведет себя окружающий мир, представляя себе отсутствующую информацию в процессе осмысления имеющейся. Возьмем, к примеру, предложения: «Джон хотел быть королем. Он отправился добыть немного мышьяка». В первую секунду они кажутся не связанными друг с другом. Затем мы применяем контрфактическое мышление, чтобы воссоздать отсутствующую связь. И когда мы станем проигрывать получившуюся сцену в уме, на губах у нас, скорее всего, появится кривая улыбка.

Контрфактическое мышление дает возможность представить, как ситуация могла бы развиваться в других обстоятельствах. Когда французская команда забила гол в ворота хорватов в финале Кубка мира по футболу 2018 года, судья не стал засчитывать его бомбардиру французов Антуану Гризманну, хотя тот пробил с 27 метров точно по воротам. Вместо этого удар официально зарегистрирован как автогол, забитый хорватским защитником Марио Манджукичем. Мяч коснулся макушки игрока, в результате отклонился от своей траектории, оказался вне досягаемости голкипера и влетел прямо в сетку.

Чтобы прийти к такому решению, судье пришлось представить, что бы произошло, если бы голова Манджукича не коснулась мяча. Ему нужно было мысленно построить альтернативную траекторию и опираться на обычное каузальное знание того, каким образом на движение мяча влияют его скорость и вращение. Эта воображаемая траектория позволила ему предсказать, что хорватский голкипер, несомненно, поймал бы мяч, с легкостью защитив ворота. Если бы судья решил, что мяч в любом случае миновал бы голкипера, он приписал бы гол Гризманну. Чье имя окажется записано в результатах игры, зависело от контрфактических построений судьи – к огорчению несчастного Манджукича.

Использование гипотетических построений в каузальных рассуждениях – общепринятая практика. В ходе экспериментов, проведенных в 2017 году в МТИ и других учреждениях, ученым показывали бильярдные шары, катающиеся по столу. Когда шар сталкивался с другим, то последний либо проходил в узкие воротца, либо катился мимо. Пока подопытные следили за шарами, ученые регистрировали движение их глаз. Они обнаружили, что направление зрения постоянно менялось, люди представляли себе возможные траектории шара. Другими словами, они прибегали к контрфактическому мышлению, чтобы представить, что могло бы случиться.

Инженеры НАСА смогли предсказать все (вернее, практически все), что случится во время посадки «Аполлона-11» на Луну, хотя никогда там не были. Они следовали путем, проложенным тысячами ученых до них. Есть знаменитый рассказ о том, как Галилей бросал два предмета с Пизанской башни, чтобы опровергнуть теорию древних греков, гласящую, что тяжелые предметы падают быстрее легких. И тем не менее современные ученые полагают, что Галилей на самом деле ничего не бросал, а проделал эксперимент в уме, используя контрфактическое мышление.

Яблоко Ньютона, часы Эйнштейна, кот Шредингера – анналы науки полны воображаемыми альтернативными реальностями, которые натолкнули своих создателей на идеи, изменившие облик мира, от гравитации до теории относительности и квантовой механики. И естественными науками подобное положение дел не ограничивается.

В диалоге «Государство» Платон мысленно выстраивает идеальное государство, чтобы продемонстрировать свои представления об идеальном политическом устройстве. Воображение способно показать нам то, что всего лишь возможно, в то время как наши глаза ограничены действительностью. Жанр «альтернативной истории» расширяет представление о последствиях человеческих действий, пытаясь представить, что бы произошло, если бы весы истории качнулись в другую сторону. Япония не напала бы на Перл-Харбор, Америка не сбросила бы атомную бомбу. О ее ценности спорят профессиональные историки: то ли она содержит интересные идеи, то ли это развлечение в чистом виде. Как бы то ни было, мысленное исследование путей, которыми события только могли бы пойти, задействует воображение, позволяет представить другую реальность, отличную от существующей.

Представляя себе другие реальности, мы обычно проделываем серьезную когнитивную работу, требующую большого числа навыков. Для контрфактического мышления обычно требуются все ресурсы разума. Нам это известно, поскольку у людей с нарушением мозговой деятельности, например, страдающих болезнью Паркинсона, контрфактическое мышление вызывает большие трудности, чем другие когнитивные задачи. Даже если они свободно говорят и разумно рассуждают, им трудно представлять себе альтернативы действительности, существующей вокруг них.

Представляя альтернативные реальности, мы получаем возможность не ограничиваться каузальным рассуждением, а перейти от него к плану действий. Мы можем моделировать следствия гипотетических причин. Два этих элемента, каузальное рассуждение и контрфактическое мышление, взаимно подкрепляют и усиливают друг друга. Без каузальности нас бы захлестнул океан лишенных всякого смысла событий, без контрфактического мышления мы бы оказались пленниками существующего, лишенными выбора.

В своей книге Sapiens Юваль Ной Харари объясняет важность присущей только человеку способности действовать совместно и передавать общие, «интерсубъектные» идеи типа религии. Согласно его меткой формулировке, «никакими силами невозможно убедить обезьяну отказаться от банана в обмен на обещание бесконечного изобилия бананов в раю после смерти».

И это правда: способность передавать, сообщать ценности – чисто человеческая черта. Однако в этом замечании присутствует еще один момент, более фундаментальный: только человек способен представить себе сценарий, не имевший места в действительности, – будь то бананы, которых на самом деле не существует, или же реакцию обезьян. В этом и заключается сила контрфактического мышления.

Мир сплошной игры

Представлять себе альтернативные реальности – это тот опыт, который мы приобретаем с раннего детства. Не исключено, что долгий период детства, известный в психологии под названием «охраняемой незрелости», специально для этого предназначен. Эти занятия обычно называют непрофессиональным термином «игра». Младенцы и дети двух-трех лет в основном заняты исследованием окружающего мира и попытками выяснить, как все устроено.

Известно, что детеныши животных тоже играют, но их игра состоит в подражании действиям, которые им придется выполнять, будучи взрослыми – отработка драки, охоты и тому подобного в относительно безопасной среде. Человеческие дети в игре тоже подражают навыкам взрослых, но этим их игры не ограничиваются и затрагивают мир их собственного воображения. Игра оттачивает наш навык представлять себе альтернативные реальности.

Взрослые не всегда были высокого мнения об умственных способностях маленьких детей. Руссо в середине 1700-х годов называл младенца «совершенным идиотом». В конце 1800-х американский физиолог Уильям Джеймс охарактеризовал мышление младенца как «сплошную яркую и шумную путаницу». Зигмунд Фрейд полагал, что маленькие дети аморальны, эгоистичны и не способны отличить фантазию от реальности, а психолог Жан Плаже называл их «пре-каузальными». В 2009 году сатирическое издание The Onion опубликовало статью, которая могла бы служить голосом изможденных родителей, под названием «Новое исследование показывает, что большинство детей – не склонные к раскаянию социопаты».

В последние десятилетия представления о когнитивных способностях маленьких детей существенно изменились. Как нам теперь известно, они обладают ярко выраженными чувством каузальности и способностью к контрфактическому мышлению. Один из ведущих экспертов по этому вопросу – профессор Элисон Гопник из Калифорнийского университета в Беркли.

Во многих отношениях Гопник так и не рассталась с миром детства. Будучи старшей из шести детей, она выросла, по ее словам, «в семье полиматов», и именно ей часто приходилось присматривать за братьями и сестрами (которые сейчас сами стали знаменитыми писателями и интеллектуалами). Домашняя жизнь, протекавшая в государственном жилье в Филадельфии, была скудна в смысле доходов, но богата в смысле литературы, музыки и искусства. Еще дошкольниками они с братом Адамом ходили на Хэллоуин по соседям выпрашивать сладости, одетые как Офелия и Гамлет. В 15 лет Элисон начала посещать университетские курсы, предназначенные для выпускников. В 22 ждала ребенка, одновременно работая над диссертацией в Оксфорде. Она специализировалась на психологии развития и держала в офисе детский манеж.

Сегодня Гопник лидирует в области психологии, которая называется «теория теории». Идея заключается в том, что очень маленькие дети используют ту же форму каузальных и контрфактических рассуждений и строят точно такие же ментальные модели, что и ученые, когда проводят свои эксперименты (иными словами, эта теория о том, что младенцы мыслят теориями). Когда ученые рассуждают таким образом, объясняет она, их действия мы называем словом «исследования», а когда маленькие дети – мы говорим «интересуются решительно всем».

Гопник не скупится на хвалебные эпитеты для маленьких детей, они – «ученые в колыбели», «философствующие младенцы» (именно так называются ее книги-бестселлеры), потому что используют контрфактическое мышление и ментальные модели. В ее лаборатории разработаны некоторые остроумные эксперименты, показавшие, что уже в три года дети владеют механизмами каузального мышления и умеют строить альтернативные реальности. Один из них называется «зандо-тест». (Зандо – это яркий, необычной формы предмет, специально созданный для ее опытов.)

В первой фазе опыта дети в ходе игры строят причинно-следственную связь: если поместить зандо на верх машины, та сыграет песенку, которая будет приятным сюрпризом для куклы по имени Обезьяна, у которой сегодня день рождения. В ключевой фазе эксперимента в центре внимания оказывается имитация, игра. В комнату заходит коллега и говорит, что ей нужны машина и зандо, и уносит их. Экспериментатор выражает свое расстройство тем, что им так и не удалось устроить сюрприз для Обезьяны, но потом ей в голову приходит идея.

Она приносит коробку и два кубика разного цвета и говорит: «Я думаю, мы можем притвориться, будто эта коробка и есть моя машина, этот кубик – зандо, а этот – не зандо. Тогда мы все равно сможем устроить Обезьяне сюрприз!»

Потом она спрашивает: «Какой из них нам нужен, чтобы сделать вид, будто машина может играть музыку?» После этого она меняет роли кубиков и повторяет свой вопрос.

К этому моменту фразеология уже представляется нам настолько сложной и запутанной, что и взрослому нужно тщательно вдумываться в нее, чтобы понять, что имеется в виду. Но для ребенка, природой приспособленного к тому, чтобы воображать альтернативные реальности, это просто. Дети используют это умение, чтобы лучше взаимодействовать с окружающим миром и приспосабливать его под себя. И в результате для Обезьяны звучит песенка Happy Birthday.

Подобные игры готовят человека к рассуждениям. На самом деле, Гопник открыла, что дети, «которые лучше других в игре так или иначе притворялись, затем лучше рассуждают гипотетически». Эти слова взяты из подготовленного ей описания эксперимента. И только отчасти можно назвать шуткой ее слова, что младенцы – это «научно-исследовательский» отдел человечества, в то время как взрослым отведена более скучная роль «производства и маркетинга».

Умственные репетиции

Дар воображения не теряется с уходом детства. Умение строить контрфактические реальности мы применяем на протяжении всей жизни. Возьмите для примера литературу и изобразительное искусство. Мы завороженно внимаем историям о дерзких предприятиях, великих опасностях и отчаянных положениях. Истории могут быть длинными или короткими, комичными или трагичными, необычными или обманчиво банальными. Но рассказывать и слушать их мы обожаем.

Истории полезны с эволюционной точки зрения, потому что помогают оттачивать контрфактическое мышление. Они – трамплин, усиливающий живость воображения и умение творчески мыслить. Захватывающие и развернутые рассказы о приключениях встречаются во многих культурах и эпохах, начиная со священных текстов различных религиозных традиций до серии книг о Гарри Поттере, которые так нравятся маглам всего мира. Соль и сахар для нас – основные усилители вкуса, а для нашего ума ту же роль играют истории. Они – платформа, опираясь на которую мы можем обдумывать сценарии альтернативного развития событий и поведение людей в их рамках. Они помогают нам оценивать варианты и подготавливать решения. Таким образом они расширяют и улучшают наши навыки фрейминга.

Создавая или слушая истории об иных мирах, мы представляем действия в них при помощи воображения. Мы думаем над тем, что последует в конкретной ситуации, о том, что делать и чего не делать. Когда мы говорим, что история нас «захватывает», мы имеем это в виду буквально: наш ум совершенно поглощен образами иного мира, мы ощущаем его так, словно он и есть действительность. Всего нескольких предложений достаточно, чтобы создать яркий умственный образ. Давайте обратимся к некоторым примерам из литературы.

Начальные строки романа «Парфюмер» Патрика Зюскинда, описывающие Францию XVIII столетия:

«В городах того времени стояла вонь, почти невообразимая для нас, современных людей. Улицы воняли навозом, дворы воняли мочой, лестницы воняли гнилым деревом и крысиным пометом, кухни – скверным углем и бараньим салом… Люди воняли потом и нестираным платьем; изо рта у них пахло сгнившими зубами».

Антивоенный роман Эриха Марии Ремарка «На Западном фронте без перемен», посвященный Первой мировой войне:

«Мы видим еще живых людей, которым снесло череп; видим, как идут солдаты, которым оторвало обе ступни, они ковыляют на изломанных обрубках к ближайшему окопу… мы видим людей без рта, без нижней челюсти, без лица; находим такого, что два часа зубами пережимает артерию на руке, чтобы не истечь кровью».

А вот пикантная сцена из романа Чимаманды Нгози Адичи «Американха»:

«Она подалась вперед и поцеловала его, и поначалу он не спешил отозваться, но вот уж вздергивал на ней блузку, тянул вниз чашечки лифчика, освобождая ей грудь. Она отчетливо помнила крепость его объятия, но было в их соитии и новое: тела и помнили, и нет… Лежа рядом с ним после всего, улыбаясь вместе с ним, посмеиваясь, когда ее тело пропиталось покоем, она подумала, до чего оно точное, это “заниматься любовью”».

Образы, нарисованные здесь, весьма ярки. Будь то обоняние, боль и ужас войны или чувственность секса – все равно самый важный аспект восприятия текста в том, что мы оказываемся пленниками вселенной, созданной автором. Оказавшись внутри нее, мы начинаем домысливать ситуацию, наполнять ее возможными вариантами развития событий.

То, что хорошо работает для историй, прочитанных или услышанных, работает еще лучше для историй разыгранных. Театр существует в совершенно непохожих обществах и в значительной степени обязан своим присутствием тому, что актерская игра контрфактична, позволяет получить опыт другой жизни, способна поглотить нас и стимулировать поиск и обдумывание вариантов решения стоящей перед нами задачи. Хор в греческой трагедии знал, чем закончится пьеса, и призывал зрителей задуматься, как они могли бы поступить иначе, дабы избежать трагической судьбы главного героя. Аристотель в своей «Поэтике» указывает, что задача трагедии заключается в очищении чувств, создании «катарсиса». Мы помещаем себя на место одного из персонажей и представляем, что сделали бы иначе. Другими словами, мы боремся с альтернативами.

Кинематограф показывал иные миры с первых дней своего существования. Первые короткие фильмы были посвящены actualities – сценкам из повседневной жизни; по существу, кино в своем зачатке было документальным. Но вскоре создатели кинофильмов начали экспериментировать с техническими трюками. Они заставляли людей появляться и исчезать, усиливать непропорциональность их сложения, создавали другие «нереальные» положения. Вначале успех был оглушительным, но затем эффект приелся, и место этих фильмов заняли другие, рассказывавшие истории точно так же, как это делали до них театр и литература. Они очевидно предлагали более проработанную, прочную и стойкую версию альтернативной реальности.

Литература, изобразительное искусство, скульптура, театр, кинематограф, радио и телевидение – все они дают нам возможность погрузиться в альтернативные реальности, но не взаимодействовать с ними. Мы можем разыгрывать их внутри собственной головы при помощи ролевых игр или косплея аниме, но не манипулировать ими непосредственно. Впрочем, есть один относительно новый носитель, при помощи которого это обстоятельство можно изменить.

В своей классической книге 1983 года «Компьютеры как театр» дизайнер компьютерных игр Бренда Лаурел утверждает, что основное качество компьютерных игр – то, что в них пользователь может воздействовать на альтернативные реальности. С тех пор мы прошли долгий путь – от Марио, прыгающего на волшебные грибы, до World of Warcraft, Fortnite, Among Us, и конечно, до Dota, где игроки убивают своих друзей. Все эти игры используют некоторые элементы известного нам мира, но в то же время дополняют его новыми и непохожими. Именно сочетание знакомого и незнакомого, а также возможность манипулировать обоими элементами придают играм такую привлекательность.

Monument Valley может служить хорошим примером сказанного. На первый взгляд, задача игрока в том, чтобы управлять маленькой фигуркой по имени Ида в трехмерном геометрическом мире, словно заимствованным из работ художника Маурица Эшера, и привести ее в заданную точку. Но каким образом попасть туда, остается тайной: каким элементом реальности следует для этого манипулировать? И как?

Каждый, кто видел игру или пытался играть в нее, был заворожен отточенной элегантностью выдуманного мира, одновременно минималистского, изощренного и тщательно проработанного. Когда пытаешься взаимодействовать с лестницами, камнями, кнопками, циферблатами и другими элементами графики, они приобретают форму, которая не может существовать в реальном мире, но может быть использована в виртуальном. Когнитивный диссонанс между реальным миром, знакомым нам, и виртуальным, в котором мы прокладываем путь, придает Monument Valley привлекательности. Люди так жадны до контрфактического!

Всякий раз, читая книгу, играя в видеоигру или мечтая, мы далеки от когнитивного бездействия. Даже человек, ведущий себя, как типичный Обломов, не просто валяется на диване. Встречаясь с альтернативными реальностями и манипулируя ими – и оценивая при этом мысленно сконструированное нами множество путей развития событий, – мы взвешиваем варианты действий и при этом можем даже прояснять свое восприятие ситуации. Мы тренируем ум и оттачиваем навыки фрейминга.

Контрфактическое мышление – одна из основ профессионального образования. Хорошим примером может служить метод анализа конкретных случаев, кейсов. Прежде всего он связывается с бизнес-школами и, подобно многим другим сомнительным вещам, появился на свет в Гарварде. Но, как подсказывает его имя, он обязан своим появлением на свет юристам, а не менеджерам. В 1870 году вновь назначенный декан Школы права Гарвардского университета Кристофер Коламбус Лэнгделл был недоволен системой юридического образования. Студентам, с одной стороны, забивали голову действующим законодательством, с другой совершенно отвлеченными идеями. Для них это означало, что они будут не способны выполнить свою задачу, а для общества – что оно зря возлагает надежду на такого рода законников.

Лэнгделл предложил новаторское решение: найти показательную юридическую ситуацию и тщательно ее разобрать, заставив студентов спорить и обмениваться доводами. Это было откровенное приглашение включить контрфактическое мышление. Однажды он поразил студентов, вместо обычной лекции настоятельно предложив им «изложить дело». Затем он атаковал позицию каждого, предлагая иные объяснения для тех же обстоятельств – альтернативные версии реальности, призванные заставить студентов включиться в тщательно подготовленную дискуссию в ключе «что – если».

Это была радикально иная методика преподавания: метод кейсов дал начинающим юристам возможность не просто усваивать правила, а рассматривать ситуации под разными углами зрения. И этот подход себя оправдал. Студенты оценивали юридическую аргументацию друг друга, рассматривали право при помощи контрфактических предположений, а не впитывали пассивно слова профессоров, и Гарвард прославился интереснейшими дискуссиями в своих аудиториях. Практически повсеместно юридическое образование последовало его примеру, изменившись раз и навсегда.

Давайте перенесемся на 50 лет вперед. В 1919 году Уоллес Донэм был назначен заместителем декана Гарвардской школы бизнеса, основанной одиннадцатью годами ранее. Будучи выпускником юридического факультета, Донэм был хорошо знаком с методом кейсов. Он хотел применить его в бизнес-образовании. Но в бизнесе нет «кейсов» в юридическом смысле. Поэтому он нанял профессора, чтобы тот составил книгу из коротких глав, где описывались бы классические бизнес-решения и приводились данные для размышления. Два года спустя студентам был выдан первый кейс, озаглавленный «Всеобщая обувная компания» и украшенный грифом «Конфиденциально» в верхнем левом углу.

Формат ставит студента в положение руководителя, столкнувшегося с проблемой и обладающего при этом огромным массивом информации (частично не относящейся к делу и всегда неполной, как это и бывает в действительности). Он заставляет их предлагать варианты решения, оценивать их, делать выбор и обосновывать его. Стоит ли компании вложить средства в совершенно новый продукт, который находится в разработке, или постепенно совершенствовать имеющиеся и усилить их маркетинг? Что если сделать предложение о приобретении крупнейшего конкурента, а не соперничать с ним? Может быть, стоит продавать некоторые продукты пакетом, а не по отдельности? Профессор руководит ходом обсуждения, которое должно укладываться в рамки множества ограничений, подобных тем, что возникают в реальной жизни, а студенты предлагают и оспаривают гипотетические варианты решения (кроме того, они соревнуются друг с другом и зарабатывают очки, стараясь не делать этого слишком очевидно).