Текст книги "Не ждали… (сборник)"

– Я вас помню. Была как-то у вас на встрече Нового года.

– Не помню, – ответила Марина, открыла сумочку, достала плотную пачку долларовых купюр, положила перед главврачом.

Та, не коснувшись денег, с веселой иронией посмотрел на них, подняла глаза на девушку:

– Сколько здесь?

– Тысяча.

– Тема беседы?

– Мой отец.

– Он болен?

– Думаю, да.

– Но никаких сигналов еще не поступало.

Марина вынула еще одну пачку, положила к прежней.

– Мне нужно знать все про дом, в котором мы живем.

– Вам проще всего обратиться в архитектурное управление города.

– Думаю, вы понимаете, о чем идет речь.

– Не понимаю. Говорите конкретнее.

– Как дом со всей начинкой попал в руки моего отца?

– Через аукцион.

– Аукцион был открытый?

– Подобные вопросы решаются только в закрытом режиме.

– Сколько это стоило отцу?

– Не посвящена. Но, думаю, недешево, учитывая антиквариат и бесценные картины.

– А прежние хозяева?

– По-моему, вы судьбу их знаете. Все чисто и без нарушений.

– Вы так считаете?

– Так считает закон.

– Сын вернулся, отец тоже на свободе. Вдруг они станут судиться?

– Вами движет страх потерять богатство или же чувство справедливости?

– Чувство справедливости. Я не могу жить в доме, где все чужое, украденное.

– Не совсем понимаю. Вы хотите, чтобы все вернулось к прежним хозяевам?

– Да… Они и без того побиты судьбой. Им негде жить. Их уже преследуют.

– И будут преследовать. Потому что отдавать больнее, чем брать. Ваш отец пойдет до конца, детка.

– Они будут судиться.

– Судиться? – переспросила Софья Андреевна. – Вы уверены?

– Я знаю. Дом, картины, антиквариат – это все не наше. Украденное.

– Ни Кеша, ни его сын не дойдут до суда. Не успеют. Их просто уберут с дороги.

– Физически?

– Зачем? Их определят туда, где они находились до этого. Сын ничего не докажет, потому что все сделки проходили без него. Он на момент сделки уже находился в тюрьме. А Кеша?.. Кеша – растение. Точнее, насекомое. Он вообще не понимает, в каком мире живет. Снова подпишет любую бумагу. Он, девушка, уже никогда не придет в себя.

– А если придет?

– Такого почти не бывает. Другая жизнь, в которой мы с вами никогда ничего не поймем. И слава богу.

Марина приподнялась, с трудом сдерживая себя, перегнулась через стол:

– Вы ведь все знаете. Знаете, как кололи Кешу, как довели его до безумия, как подсунули бумаги и как он подписал все, ничего не соображая. Как стал постоянным вашим пациентом. И не только про Кешу!.. Про всех, кто лежит в ваших палатах. Вам не страшно жить после этого? Вы не сходите с ума ночами, зная их муки, понимая их страдания, представляя их будущее?! Вы ведь преступница! Вас нужно судить.

– Сядь, – приказала Софья Андреевна, тоже приподнявшись.

– Вы обязаны обо всем рассказать. Вы не имеете права молчать! Помогите несчастным, которые орут по ночам, хохочут днем, круглосуточно не находят места. Или вам остается одно: найти веревку и повеситься от того ужаса, который здесь творится.

– Сядь! – еще жестче велела главврач. – Иначе ты отсюда никогда не выйдешь! Сядь.

Они какое-то время стояли, не сводя друг с друга глаз, затем Марина медленно, почти послушно заняла стул. Произнесла не сразу, покорно:

– Я буду помогать им.

Софья Андреевна тоже села в кресло, понимающе усмехнулась:

– То есть пойдете против отца?

– С отцом. За него… Уверена, что его тоже мучает совесть. Если это не так, мне не стоит жить.

Марина жестко провела ладонью по лицу, мотнула головой, снова встала, двинулась к двери.

Главврач окликнула ее.

– Одну минуту! – взяла со стола деньги, протянула Марине. – Заберите. Во-первых, мне не нужны проблемы. Во-вторых, я ничем вам, собственно, не помогла. А в-третьих. – Женщина задумалась. – В-третьих, вам, девушка, не мешало бы подлечиться. Психика разболтана. Так недалеко и до беды. Палату мы вам отдельную найдем. Вот тогда деньги могут пригодиться.

– И как скоро я смогу выйти от вас? – усмехнулась Марина.

– Трудно сказать. Решать буду не я.

Гостья спрятала пачки в сумочку, уже на самом пороге остановилась, попросила:

– Пожалуйста. Не трогайте пока Кешу. Пусть он побудет с сыном. Может, и случится чудо, он прозреет.

…Они сидели в привокзальном сквере, отец смотрел на сына неотрывно, не веря своим глазам:

– Я тебя узнал.

– Ну, как же? – усмехнулся Егор, беря его ладонь и прижимая к лицу. – Родные люди.

– Ты изменился.

– Постарел?

– Возмужал… А где ты был все это время?

– Сказать все сразу или постепенно?

– Говори сразу.

– В тюрьме, отец.

– Тебя… судили?

– Ты не помнишь?

– Ничего не помню. За что?

– За глупость. Но семь лет, как один день, оттарабанил.

– А я где был в это время?

– Ты тоже свое оттарабанил.

– Тоже в тюрьме?

– В санатории.

– Ты шутишь? Меня… посадили?!

– Без суда и следствия.

– За что?

– Не будем сейчас об этом.

– Боишься?

– Боюсь, Кеша.

– Кеша, – повторил отец. – Кеша… Меня так любила называть Нина. – Поднял глаза на Егора: – Ты знаешь, что мама умерла?

– Знаю, отец.

– По-моему, сегодня я был у нее. Мы хорошо поговорили. Она спрашивала о тебе.

– Ей сейчас там хорошо.

– Да, она спокойна. Она рада, что ты вернулся. – Отец вдруг вцепился в ладонь Егора, руки его дрожали. – Ты ведь вернулся, сын? Ты больше не оставишь меня?

– Что ты, батя? – обнял его Егор. – Как я могу тебя оставить? Теперь мы всегда будем вместе.

– И мы будем жить в нашем доме?

– Конечно.

– И к нам будут приходить гости?

– А как без них?

– И я буду играть на рояле?

– Разумеется. Он немного расстроен, но я приглашу мастера.

– Пригласи Петра Петровича. Помнишь его? Он великолепно знает инструмент.

– Как скажешь, Кеша.

Отец отпустил руку, смотрел на сына долго, внимательно, словно заново изучая его, привыкая к нему. Прошептал сипло, сдавленным горлом:

– Сын… Мой любимый, единственный сын.

Зазвонил мобильник, Егор включил связь, поднес аппарат к уху:

– Все в порядке. Потом расскажу. Не знаю, по ситуации.

– С работы звонили? – настороженно спросил Кеша.

– С какой работы? – не понял сын.

– С моей. Из филармонии. Почему ты не сказал, что мы скоро будем?

– Я не думал, что ты хочешь там появиться.

– Что значит – появиться? Это моя работа, мои коллеги, часть моей жизни. – Кеша поднялся. – Который час?

– Скоро пять, – взглянул на время в телефоне Егор.

– Мы можем опоздать. Музыканты не любят засиживаться допоздна! Пошли!..

Ресторан был небольшой, элитный, уютный. Шуршал деликатный смешок дам за столиками, тихо журчала музыка, бесшумно передвигались официанты, мягко гоняли прохладу кондиционеры.

Зайцев и Липницкий расположились в закрытом кабинете, потягивали коньяк, лениво жевали сочное мясо, приправленное острым соусом.

– Объясни мне, Дмитрий Олегович, почему ты так их боишься? – спросил Виктор, наполняя коньяком очередную рюмку.

– Кого? – Зайцев бросил на него взгляд исподлобья.

– Этого придурка с сыном-уголовником.

– С чего ты взял, что я их боюсь?

– Вижу. Нет решительности, нет воли, нет жесткого и принципиального подхода к вопросу.

– По-моему, я уже объяснял.

– Объяснял, а я не услышал. Повтори, если не трудно.

Чокнулись, выпили.

– Ты знаешь, я никогда не решал дела с ходу, нахрапом, – заговорил Зайцев, закусывая коньяк. – Все должно происходить размеренно, постепенно, без всяких эффектных, никому не нужных вывертов.

– Но народ и без того знает твою волчью хватку. Если вцепился, хрен отпустишь.

– Знает. И пока никаких признаков неудовольствия не проявляет.

– Боится или уважает?

– Думаю, и то и другое. Не сглазить бы. – Зайцев перекрестился.

– Дмитрий Олегович! – откинулся на спинку стула Виктор. – Ты чего это? Совсем верующим стал?

– Почему стал?.. Может, был?

– Да нет, чуть что, крестишься. Совесть мучает?

– А тебя?

– Меня пока не торкает! – засмеялся Липницкий. – Подушка в головах не вертится. А за тобой я раньше как-то не замечал.

– Я тоже раньше не все за тобой замечал.

– Что, например? – слегка напрягся Виктор.

– Скажу. Выпьем еще, скажу.

– Интригуешь?

– Интригую. – Дмитрий Олегович помолчал, то ли слушая ресторанную музыку, то ли думая о чем-то. – Первое… Ни Кешу, ни его сына я не боюсь. За всю жизнь было столько всего, что отбоялся. Скорее растерянность: как быть и что делать.

– Я, кажется, дал совет. Все просто и логично. И у того и у другого дорожки протоптаны. Решим быстро, дешево, сердито.

– А если быстро не получится? Если катавасия затянется?

– Думаешь, станут судиться?

– Будут. Но от суда откуплюсь… Тут другое.

– Опасаешься слухов? Так слухи – это как вода. Краник закрутил, в трубе хрипит, вода не льется.

– Не в этом дело. Устал… Понимаешь, устал.

– Отдохни! Купи путевку в какой-нибудь Египет, возьми с собой жену, дочку-красавицу и пару неделек без дел, без тревог, без суеты. А еще лучше в гордом одиночестве. А я тем часом все проблемы тут решу.

– Ты решишь, – усмехнулся Зайцев. – Решишь так, что не разгребу потом.

– Дмитрий Олегович, обижаешь! Я хоть раз тебя подводил? Даже домину Бариновых уступил. Со всеми картинами! А мог бы хапнуть. Да, элементарно! – Липницкий перетянулся через стол, заговорил быстрым интригующим полушепотом: – Я серьезно, шеф! А лучше даже без семьи. Найдешь там телочку лет девятнадцати, оттянешься по полной, вернешься сытым, здоровым, довольным, отдохнувшим. Серьезно, Дмитрий Олегович.

Зайцев смотрел на него молча, с наливающейся ненавистью. Произнес тихо, по-звериному:

– Заткнись.

Виктор вздрогнул, послушно поднял ладони:

– Понял. Молчу. – Взял бутылку, стал наливать.

Зайцев не сводил с него тяжелого неподвижного взгляда.

– За семью! – дурацки брякнул Липницкий и тут же осекся.

– За какую семью?

– Давай за твою.

– А ее у меня нет.

– Вот те на!.. Что-то я начинаю не шарить.

– У меня ничего нет! – медленно заговорил Дмитрий Олегович, навалившись на стол. – Ничего!.. Все есть, и ничего нет. И главное – семьи нет.

– Шутка юмора!.. А Наталья Петровна? А Маринка?

– Их нет.

– Блин. По шарам уже ударило, что ли, шеф? А кто есть, если их нет?

– Получается, никого. Только я. А они живут сами. Для себя. Каждая своей жизнью. Мимо меня. А я в таком случае зачем? Я для чего живу?

– Ну как? Для них. Ради будущего!

– Какого будущего? Если его у них не будет! У нас нет понимания, любви, доверия. Счастья нет. Все есть, а счастья нет!

– Пурген несешь, Олегович! А магазины? А домина этот? А картины, каждая из которых за миллионы?! Продай все и живи на полную катушку! Вали с этого города!

– Куда валить, если кругом одно и то же?! Если башка кру€гом идет!

– Да хоть в монастырь, ёшкин кот!.. Спрячься от людей, покайся перед Богом, перед женой, дочкой, образуй все заново – и будет вам счастье!.. Клянусь, я бы так и сделал! Загнал бы все добро, нагреб бы бобла кучу – и вперед! Начни хотя бы с картин. Я купцов подгоню!

– С картин? – с ухмылкой переспросил Зайцев. – Нет, с картин нельзя. Они заговоренные. Проклятые.

– Ты чего, Дмитрий Олегович? Почему они проклятые? Кем?.. Столько лет висят у тебя, и чего! Даже напугал меня.

Зайцев в один взмах опрокинул рюмку, влажные губы вытирать не стал.

– Я только купил этот дом, они уже стали давить на меня, – произнес он шепотом, все ближе перетягиваясь к Липницкому. – Я стал бояться их. Старался не смотреть, обходить стороной, не задерживаться возле них. Они пугали меня. Тайной, неподступностью, загадкой. Они чужие. Они ненавидят меня! Я их боюсь! А когда в доме появились эти… эти двое несчастных… я понял, что схожу с ума. Перестал спать, не нахожу места! Стал молиться – не помогает. Ничего не помогает!.. Что мне делать? Ты же умный, хитрый, бессовестный. Скажи!

– Ну в первую очередь ты прав, нужно подумать о семье, – пожал плечами Виктор. – В первую очередь про дочку.

– Правильно, про дочку!.. Наташе я все объясню, она поймет. А дочку нужно спасать. Она может погибнуть.

– Вполне. Девка безбашенная.

Зайцев дотянулся до воротника липницинской сорочки, вцепился в нее:

– Ты ее любишь?

– Ты чего, Дмитрий Олегович? Чего такое несешь? У меня жена, двое детей.

– Но ты же спишь с ней?

– Дмитрий Олегович… – Виктор попытался убрать его руки.

– Говори, спишь или нет?

– Ну, было дело. Один раз, по пьяни.

– Вот и женись на ней. Помоги ей. Я уеду, оставлю все вам, а ты возьми ее. Жену оставь, Маринку возьми! Я благословляю.

– Думаешь, чего городишь? Весь город смеяться будет!

– А город не смеялся, когда ты терся с ней по углам?.. Не тыкал в спину пальцем?

Липницкому удалось все же отодрать от себя руки шефа, он довольно решительно оттолкнул его, поднялся:

– Перебрал маленько, шеф. Давай собираться, пора баиньки.

Он хотел было позвать официанта, но Зайцев снова перехватил его:

– Ты уходишь от ответа! Ты не ответил мне! Женишься на моей дочке или нет? Ты спал с ней!

– Да мало ли кто с ней не спал! – выкрикнул Виктор, снова оттолкнув Зайцева. – Сначала со взводом, потом с ротой, опосля я появился. А теперь у нее новый женишок возник!.. Ага, тот самый! Тот самый уголовничек, с которым ты можешь не только сговориться по всем делам, но заодно и свадьбу забабахать!

– Что ты сказал?

– Решение всех проблем, шеф.

– Сволочь!.. Прохиндей!.. Убью! С работы выпру, с города выживу, за решетку засажу! Ты меня знаешь.

Зайцев с рычанием ринулся на Виктора, повалил на пол, стал душить, что-то бормоча и проклиная.

На шум прибежали официанты.

Наконец дерущихся растащили. Оба они поднялись, поправили одежду и стали собирать со стола вещи.

Липницкий подошел к Зайцеву, попытался приобнять его:

– Дмитрий Олегович, прости.

Тот с силой оттолкнул его, но Липницкий снова взял его за плечи:

– Серьезно, прости… Я был не прав. Во всем не прав. В том числе про Маринку. Я хорошенько все продумаю, шеф.

Марина въехала во двор, бросила ключи охраннику, распорядилась:

– Помой машину. – И направилась в дом.

Мать возилась на кухне, услышала шаги, оглянулась:

– Что так рано?

– Нормально.

Дочка уселась с ногами в кресло: молчала, глядя перед собой в одну точку. Наталья Петровна оставила занятия, подошла к Марине:

– Что-нибудь случилось?

– Сядь, – кивнула Марина на соседнее кресло. Еще помолчала, подняла глаза: – Где папа?

– С кем-то обедает в ресторане.

– Опять придет нетрезвый?

– Такая работа.

– Я только что из психиатрической больницы.

– Из психиатрической?.. А что ты там делала?

– Разговаривала с главврачом.

– У тебя… проблемы? – через сухость в горле спросила мать.

– У нас.

– Что у нас?

– У нас проблемы, мама.

– Я не совсем тебя понимаю, Мариша.

– У нас в семье проблемы! – раздраженно ответила Марина. – Разве ты не замечаешь?

– Как в каждой семье.

– Не в каждой!.. У нас особенные!

– Не вижу ничего особенного. Ссоримся, миримся, разговариваем. Это жизнь, дочь.

– Я не хочу такой жизни!

– А какой хочешь?

– Нормальной! Человеческой! Чтоб не врали, не орали, не срывали злость, не воровали чужое!

– Я примерно понимаю, о чем ты говоришь, – тронула плечами мать. – Но так у нас сложилось.

– А я не могу так больше жить!.. У меня нет больше сил жить в этом доме!

– Хорошо, живи в загородном. Там никого нет, никто не будет раздражать, злить.

Марина возмущенно уставилась на нее:

– Ты что, не понимаешь, о чем я говорю? Или по привычке строишь из себя дурочку?

– Марина, прекрати.

– Это ты прекрати! Ты разве ничего не знаешь, не понимаешь, не замечаешь?.. Тебе, мама, разве не известно, что этот дом не наш? Что мы украли его! И что все эти долбаные картины, мебель, антиквариат – все не наше?! Ворованное!

Мать помолчала, провела белой рукой по дрожащим губам.

– Что ты от меня хочешь?

– Хочу, чтобы ты все осознала и ужаснулась! Перестала убегать в свои книги, перестала строить из себя блаженную, перестала делать вид, что ничего не происходит! Происходит, мама. Разве не видишь?

– Вижу. – Наталья Петровна стала плакать.

– Хватит слез! – взорвалась Марина. – Ненавижу сопли! Мы сходим с ума, мама. Надо остановиться. Сесть втроем, поговорить, обсудить, решить. Мы же семья, мама! Мы живем на чужом несчастье!

– Я не знаю, что делать, дочь. Все вижу, не меньше тебя мучаюсь, но выхода не нахожу. Поэтому книги. Не знаю…

– Поговори с отцом.

– Он не станет слушать.

– Вместе поговорим.

– Он решит, что это сговор. – Наталья Петровна высморкалась в передник, вытерла глаза. – Он тоже боится жить здесь. Поэтому напивается. – Она взглянула на дочку, усмехнулась. – Ты считаешь, что мы должны дом вернуть этим людям?.. Кеше и его сыну?

– Это их дом.

– Думаю, это было бы правильно. Но как решит папа?

– Нужно уломать, заставить понять, припереть в угол!

– Ты плохо его знаешь. Я прожила с ним почти тридцать лет и ни в чем не смогла переубедить. Поэтому смирилась. Стала, как ты говоришь, блаженной. Я ведь очень хорошо знаю, как он делал богатство, как шел к власти. Очень хорошо… Там было все.

– Кровь тоже была?

– Все.

Мать поднялась, на кухне что-то перемешала, вернулась обратно. Неожиданно спросила:

– А тебе Егор понравился?

– Какой Егор? – не сразу поняла Марина.

– Сын Кеши.

– А при чем тут это?

– По-моему, симпатичный молодой человек. И отец забавный. Ну и что ж, что сидел. В жизни всякое случается. А так бы сошлись, и все встало на свои места.

– Пошли к черту! – взорвалась Марина. – Пошли все к черту! – И почти бегом покинула дом.

Вахтер при входе в филармонию был мощным и неприступным. Мимо шмыгали музыканты и сотрудники, он бегло проверял их документы, продолжая смотреть на Кешу и Егора спокойно, бесстрастно.

Старик возбужденно осматривался, бросал взгляды на суетящихся людей, прислушивался к дальним звукам оркестра.

– Я так и не понял, какие проблемы? – поинтересовался вахтер.

– Это пианист Баринов. Профессор! – сдерживая раздражение, объяснил в который раз Егор. – Служил здесь когда-то.

– Здесь многие какие служили. Не понял только, в чем вопрос.

– Егор, ты слышишь, как они играют? – прервал их разговор Кеша.

– Кто?

– Оркестр!.. Они же все фальшивят!

– Подожди, батя, – остановил его сын, повернулся к вахтеру: – Человеку просто нужно войти, ощутить стены, атмосферу. Он проработал здесь всю свою жизнь. Его здесь знают все. Знаменитость!

– Заметно, – согласился вахтер, бросив взгляд на мятый костюм профессора.

– Позвоните директору, назовите фамилию Баринов или имя «Кеша», он все поймет.

– Кеша – это кто?

– Вот он. Солист филармонии. Его здесь все помнят. Спросите любого музыканта, любого сотрудника, вам все объяснят. Ему просто необходимо здесь побывать.

– Нет, это невыносимо! – произнес Кеша. – У меня голова сейчас треснет. – И решительно двинулся мимо вахтера.

– Эй, куда? – перехватил его вахтер. – Назад!

– Оркестр! Вы не слышите, как фальшивит оркестр? – вырывался старик. – Так нельзя играть! Это преступление!

– Назад, сказал! – Вахтер грубовато развернул старика, крикнул Егору: – Заберите своего придурка.

Егор ринулся к служебному телефону:

– Я сам позвоню. Какой номер директора?

– Положи трубку, говорю! Сейчас в полицию загремишь!

Между Бариновым и вахтером завязалась потасовка, Кеша все-таки проскользнул мимо них, резво побежал по коридору.

Вахтер бросился следом:

– Наза-а-ад!

Пожилой гардеробщик, молчаливо и внимательно наблюдавший издали эту сцену, быстрым семенящим шагом двинулся навстречу бегущему Кеше, с ходу принял его в объятья:

– Иннокентий Михайлович, неужели ты?.. Боже мой, Кеша!

Егор и вахтер остановились, удивленно глядя на гардеробщика. Тот не верил своим глазам, бормотал:

– Боже мой… Кеша, миленький… Как же это я сразу не признал тебя! Я уж думал тебя нет на этом свете! – повернулся к охраннику, с жаром объяснил: – Это же кумир! Кумир публики, кумир города! А вы гоните его из родного дома!.. Гляньте на эти фотографии! – Гардеробщик потащил его вдоль стены, тыча пальцами в стенды со снимками. – Смотрите – с японцами, китайцами, немцами… И все это наш Кеша! Они почитали за честь слушать его! А вы так непочтительно! Стыдно, любезный!

– А ты кто такой, чтоб наводить тут порядки? – огрызнулся вахтер.

– Во-первых, не смейте мне «тыкать»! Перед вами тоже музыкант! Князев Илья Ильич. Да, бывший! Да, ныне гардеробщик! Но это вовсе не значит, что вы имеете право хамить! А во-вторых… во-вторых, немедленно доложите господину директору, он сочтет за счастье видеть такого человека.

Пока вахтер с неудовольствием возился с телефоном, гардеробщик подошел к Кеше, доверительно и страстно зашептал:

– Ты меня помнишь, Кеша? Я играл в оркестре на флейте. Помнишь? Мы часто с тобой прогоняли наиболее сложные места.

Кеша рассеянно смотрел на бывшего коллегу, время от времени отвлекаясь на репетицию оркестра:

– Фальшивит… Весь оркестр фальшивит.

– Я каждый день это слушаю. Но сейчас так играют… А меня помнишь? – не отставал гардеробщик. – Илюша Князев!.. Ты Кеша, а я Илюша.

Старик в беспомощности повернулся к сыну, Егор медленно и уверенно кивнул:

– Вспомни, отец… Илюша Князев.

– Помню, – вдруг улыбнулся Кеша. – Рядом сидела вторая флейтистка Кира.

– Совершенно верно! – обрадовался Князев. – Кругленькая, с ямочками. Она тебе нравилась, но ты был уже увлечен Ниночкой. Кира страдала, вышла замуж за итальянца, уехала, родила, а через три года вернулась ни с чем. Вспомнил? Кстати, а как Ниночка? Она в порядке? Жива?

– С Ниной все в порядке, – вместо отца ответил Егор. – И обратился к вахтеру: – Какие новости, служивый?

– Можете идти. Валерий Иванович ждет.

…Когда шли по коридору в сторону директорского кабинета, гардеробщик торопливо и негромко сообщил Егору и Кеше:

– Вообще-то, он сынок прокурора города.

– Кто? – не понял Егор.

– Наш директор. Мужик в целом нормальный. Странноватый, правда, но нормальный. Не из наших, не из музыкантов. Менеджер, как сейчас выражаются. Думаю, бабки стрижет. Аренды и все прочее… Вначале обязательно нахамит, потом успокоится и начинает слушать. Может даже помочь. Повторяю, его папаша – большая шишка, прокурор города. У вас к нему какое-нибудь дело?

– Кеша, какое у нас к сыну прокурора дело? – с улыбкой посмотрел на отца Егор.

Тот подумал, вдруг тоже улыбнулся, неожиданно ответил:

– Набить морду. – И сам рассмеялся в рукав.

Директор филармонии оказался человеком субтильного сложения, худощавый, резкий, не старше тридцати, с нервным неуспокоенным взглядом исподлобья. Подождал, когда посетители усядутся за стол, сам занял место напротив, внимательно уставился на них колючим настороженным взглядом:

– Ну и какие проблемы?

– Кто у вас сегодня за дирижерским пультом? – неожиданно с возмущением спросил Кеша.

– Какое это имеет значение?

– Имеет! Я – пианист. Профессор Баринов! И слышу любую фальшь! Да, какое-то время я отсутствовал, но теперь готов войти в рабочий процесс и быть востребованным. Хоть с завтрашнего дня.

– Вам сколько лет, уважаемый?

Кеша бросил растерянный взгляд на сына, тот быстро пришел на помощь:

– Семьдесят пять.

– Семьдесят пять, – повторил директор, покусывая губы. – В таком возрасте надо сидеть дома, вязать теплые носки, пить травяной чай и нянчить внуков или правнуков! Я ответил на ваше предложение, уважаемый профессор?

– Это хамство, – произнес Егор.

– Это констатация факта.

Егор увидел на столе фотографию Марины в рамочке, от неожиданности даже слегка подался вперед.

– Что? – проследил за его взглядом директор.

– Ничего. Показалось.

– Меня знают все, – возмущенно заявил Кеша. – Меня почитает и любит город! На моих концертах всегда аншлаги!

– Я напишу ходатайство в администрацию города, и на вашем доме, возможно, повесят мемориальную доску, – с иронией заметил Валерий.

– Не на чем будет вешать, – произнес Баринов. – У него нет дома.

– Как нет дома? – испуганно повернулся к нему старик.

– Так получилось, отец.

– А где же проживает уважаемый музыкант? – усмехнулся директор.

– Нигде. На улице.

– Вы его сын?

– Могу показать паспорт. Недавно вернулся из заключения.

– И тоже… на улице?

– Где придется.

Директор внимательно полистал его документ, отдал обратно.

– А почему я должен верить, что это ваш отец? И что он профессор?

– Вы что окончили? – вдруг стал заводиться Баринов. – Консерваторию или стирально-прачечный техникум? Что?

– Вы хамите.

– Я задаю вопрос!.. Если бы вы были музыкантом и имели хоть какое-то образование, то вам в голову не пришло бы спросить, кто такой пианист Баринов!.. Это история нашего города! А вы кто? Менеджер? Управляющий? Кто вас сюда поставил? Батя-прокурор? – возмущенно произнес Егор.

– Покажите паспорт отца.

– У него нет паспорта!

– Значит, вы аферист. И вы, и этот старик.

– Егор, – Кеша шагнул к двери, – мне неинтересно с этим господином. Он неуч и быдло. Лучше я порепетирую с оркестром.

– Успеешь, – придержал его Егор, снова повернулся к Валерию Ивановичу: – Довожу до вашего сведения, уважаемый директор, что в психбольнице паспорта не выдают. Их стопкой хранят в сейфе. И прописка там одна – дурдом! Профессор провел в таком заведении семь лет. Слышите, семь лет! Какая прописка?.. Какой паспорт?

– Егорушка, – тихо и удивленно произнес Кеша, – разве я был в дурдоме? Ты же сказал, что в санатории.

– Считай, это одно и то же. – Сын взял отца под руку, повел к двери.

– Задержитесь, – неожиданно окликнул их директор. – Я должен кое-что уточнить.

Баринов взглянул на Кешу, усмехнулся:

– Ну что, Кеша, уважим прокурорского сынка?

– Если извинится и даст попить. Голова болит.

Директор налил из кулера воды, передал старику. Тот жадно опорожнил стакан. С насмешливым прищуром поинтересовался:

– А извиниться?

– Если вам станет от этого легче, пожалуйста.

Уселись, директор бросил короткий острый взгляд на Егора. Открыл страничку в ноутбуке, нашел что-то:

– Профессор Баринов. Пианист. Адрес проживания улица Зеленая, дом 15. – Поднял глаза сначала на Кешу, затем на сына. – Этот дом ваш?

– Был. Сейчас там живут другие люди.

– Знаете кто?

– Думаю, вы тоже знаете. Семья Зайцевых. Отец, мать и их дочь Марина, чей портрет стоит на вашем столе.

Директор положил фотографию лицом вниз:

– Это к делу не относится.

Потом помолчал, отбивая ритм тонкими ухоженными пальцами, неожиданно попросил:

– Давайте на этом закончим. Мне нужно подумать.

Под вечер Валерий уже стал выезжать за ворота филармонии, когда дорогу резко перегородил мощный внедорожник. Из него выбрался Липницкий, широко и быстро направился в сторону Валерия.

– Привет! – Он протянул руку для приветствия.

Директор филармонии молча смотрел на него, покусывая тонкие нервные губы.

– Привет, говорю, – повторил Виктор.

– Что нужно?

– А поручкаться?

– Руки не мыл.

– А я только что! – засмеялся Липницкий. – Может, выберешься из коробчонки, есть разговор?

Валерий посидел в раздумье, все-таки покинул машину. Кивнул на кровоподтеки на его лице.

– Ни дня без приключений?

– Жить нужно весело и разнообразно, – снова хохотнул Виктор. – Знаешь, кто мордописец?

– Неинтересно.

– Как раз интересно. Твой бывший тесть. Тихо-мирно сидели за столом, коньячок кушали, вдруг озверел, кинулся драться.

– У Дмитрия Олеговича «вдруг» не бывает. Значит, накопилось.

– Прав, накопилось. Семейные проблемы. Знаешь, что он предложил? Чтоб я женился на его дочке. Ну, бывшей твоей… На Маринке. Как считаешь, с мозгами у дядьки все харэ?

– Думаю, так же, как и у тебя. – Валерий смотрел на Липницкого тяжелым немигающим взглядом. – Все?

– Не все! Я, как идиот, отказался. Представляешь?

– Разговор окончен.

Валерий повернулся, собираясь уходить, Липницкий резко перехватил его:

– Подожди, Валера. По-дружески. По старой памяти. Нужен твой совет, помощь. А если женюсь на Марине, как ты к этому? Схаваешь? Проглотишь? Не будешь догонять, мстить?

– Не знаю. Пока не думал об этом, – с иронией сказал директор.

– А ты подумай. Для меня это важно. Не хочу попасть в капкан. Начнешь мстить, батю подключишь. А твой батя – человек серьезный. Станет копать, заведет дельце, в каталажку засадит.

– Давно пора.

– Вот видишь, почти уже совет. Хотя у нас полгорода таких, что «давно пора». И ты в том числе, Валерик! – Виктор растянул губы в улыбке. – Местечко в филармонии как получил, не различая ноту «до» от ноты «ре»? Музыкальный талант проклюнулся? Понял намек? А таких намеков у меня ого сколько!

– Пошел вон!

Липницкий снова придержал его:

– Вот видишь, обиделся. А я ведь по-дружески. – Он взял за рукав Валерия покрепче. – Маленький совет и отпущу. Не советую становиться на моей дорожке. Ни тебе, ни твоему папашке. С Зайцевым и с его дочкой разберусь как-нибудь сам. Без вашей помощи. Там есть в чем разбираться. А то я ведь только с виду такой добрый и нежный. А тронете, никому мало не покажется. Город раком поставлю! – Он свойски ударил директора по плечу и подмигнул. – Думай, старичок. Вопрос серьезный. И для тебя, и для меня. И даже для Маришки. – И уже от самый машины крикнул: – А то, что к тебе эти придурки приходили… ну, сынок с батей… не бери в голову. С ними тоже все порешаем.

Виктор сел в свой внедорожник, гулко посигналил и унесся, оставив директора филармонии возле своего автомобиля.

Вернулся Зайцев домой, когда уже стемнело. Машина остановилась за воротами, Дмитрий Олегович оттолкнул водителя, который было попытался его поддержать, махнул.

– Не проспи завтра. – И неверным шагом направился к калитке, которую предупредительно придерживал охранник.

Наталья встретила мужа на веранде, прошла следом в дом, спросила:

– Козу только что подоила… Будешь?

– Спать. – Зайцев подошел к лестнице оглянулся: – Где Маринка?

– Думаю, скоро будет.

Муж постоял в раздумье, вернулся, показал на стул:

– Сядь.

Наталья Петровна послушно выполнила приказ.

– Дочка была сегодня в дурдоме… В курсе?

– Да, она мне сказала.

– Знаешь зачем?

– В общих чертах.

– Ходатайствовала. Просила, чтоб Софка пожалела этого Кешу и пока не трогала. Как думаешь, стерва наша дочка?

– Завтра поговорим. Иди спать.

– Стерва… Подлая стерва.

– Иди спать, Дима. Ты выпивши.

– Да, выпивши. Но не хочу. Не хочу спать… Не усну. – Зайцев дотянулся до графина, налил воды, выпил. – Знаешь, с кем я был? С Витькой Липницким. С этой гадиной.

– Зачем же выпиваешь с ним, если он гадина?

– А больше не с кем… Все кругом гады! – вспомнил что-то, рассмеялся. – Предложил ему, чтобы он сошелся с нашей Маринкой. Знаешь, что он ответил?.. Ответил, что у него жена и двое детей.

– Правильно ответил.

– Правильно! Но при одном условии. Если б не спал до этого с моей дочкой. А он спал! Роман крутил!.. Ты знала об этом?

– Не знала, – тихо ответила Наталья Петровна.

– Потому что тебе ни до чего нет дела. Только вонючие книжки! Я ему морду набил!

– Молодец, но поговорим завтра. Нам есть о чем поговорить.

– Да, есть! Но будем говорить сегодня! Иначе двинусь. – Зайцев уставился на жену красными воспаленными глазами. – Ты ведь меня не любишь?

– Не знаю. Наверное, больше жалею.

– Жалеешь? За что? По-твоему, я убогий?

– Ты потерял себя.

– А ты? Ты нашла?

– Тоже потеряла. И вместе с нами дочка.