Текст книги "1814. Явление гения. «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать»"

Но юный Пушкин в 1811 году мог видеть ещё два петербургских театра: на Дворцовой площади и деревянный Малый у Невского проспекта, возле Аничкова моста. Немецкая труппа на больших сценах не выступала, довольствуясь театральной залой дома Кушелева на Дворцовой. Теперь на этом месте расположено здание Главного штаба.

Излюбленной площадкой французской труппы был придворный Эрмитажный театр, построенный архитектором Джакомо Кваренги. Это был внутренний, домашний театр высочайшего Двора, рассчитанный на небольшое количество зрителей, которые обычно размещались в полукруглом амфитеатре так, как им заблагорассудится. Надо заметить, что цена на посещение представления в Малом или Каменном театре была сопоставима с ценой книги и, тем не менее, заядлыми театралами в столице были не только аристократы и гвардейские офицеры, но и самая что ни на есть разношёрстная публика. Конечно, люди победнее занимали места прямо под потолком – в театральном райке, на галёрке, тогда как знать сидела в партере и отдельных ложах.

Несмотря на обилие будочников и всю мощь полицейского управления в столице было неспокойно и небезопасно. Много раз столичные власти пытались избавить город от «просящих милостыню» и разного рода «лихих людей». Особым усердием в этом отношении отличался министр полиции генерал Сергей Кузьмич Вязмитинов, но и ему мало что удавалось сделать. Жизнь в городе была очень дорогой, и в числе людей с сумой через плечо могли оказаться даже представители дворянского сословия. Только нанять приличную квартиру в городе стоило несколько тысяч рублей в год, квартиру попроще – за тысячу, это в то самое время, когда человека-слугу можно было легко купить за десятку.

А если сложить все траты семьи, то позволить себе более-менее нормальную жизнь в столице могли только весьма и весьма обеспеченные люди.

Чиновники, учителя, воспитатели и даже профессура получали крайне незначительный доход. Прилично содержать семью можно было лишь при доходах не меньше 6000 рублей в год. Такому уровню жизни соответствовало жалованье чиновника, занимавшего должность не ниже директора департамента министерства.

Царскосельский лицей для России был совершенно новым образовательным учреждением и по мысли разработчика его Устава, видного прогрессивного деятеля Империи М.М. Сперанского «оно соединяло в себе несравненно более видов, нежели все наши университеты». Согласно Уставу, воспитанники Лицея должны были там не только учиться, но и жить. Для задачи формирования «новых людей», хорошо образованных и воспитанных на идее служения Отечеству, подобная организация учебного процесса шла учащимся только на пользу. Они были избавлены от всех «прелестей» и неудобств городской жизни в имперской столице и взращивались в особой духовной среде, вобравшей в себя всё лучшее, что было привнесено в Россию европейским Просвещением.

Вид на Мойку. Фрагмент. К. Беггров. Первая треть XIX века.

12 августа Александр Пушкин держал экзамен перед будущим директором Лицея – В.Ф. Малиновским и директором департамента министерства просвещения И.И. Мартыновым в доме графа А.К. Разумовского на Фонтанке. Там же будущий поэт познакомился с другим претендентом на обучение в Лицее – Иваном Пущиным, который, как оказалось, проживал совсем недалеко от гостиницы Демута, на Мойке 14. «Когда я достоверно узнал, что и Пушкин вступает в Лицей, то на другой же день отправился к нему, как к ближнему соседу. С этой поры установилась и росла наша дружба, основанная на чувстве какой-то безотчётной симпатии». Это слова Ивана Пущина из его «Записок» 1858 года, написанных по совету известного пушкиниста и библиографа Евгения Ивановича Якушкина.

Лицейский садик. Фрагмент. Валериан Лангер. 1820.

Два месяца до начала учебных занятий в Лицее друзья часто встречались в городе, и «эти свидания вошли в обычай». 19 октября 1811 года они уже встретились в Царскосельском лицее, где им также суждено было стать соседями. Пущину назначили к проживанию комнату № 13, а Пушкину – № 14. «Очень был рад такому соседу, – писал Пущин, – но его ещё не было, дверь была заперта. Меня тотчас ввели во владение моей комнаты, одели с ног до головы в казённое, тут приготовленное, и пустили в залу, где уже двигались многие новобранцы. Мелкого нашего народу с каждым днём прибывало. Мы знакомились поближе друг с другом, знакомились и с роскошным нашим новосельем. Постоянных классов до официального открытия Лицея не было, но некоторые профессора приходили заниматься с нами, предварительно испытывая силы каждого и, таким образом, знакомясь с нами, приучали нас, в свою очередь, к себе». Так началась первая страница в истории Лицея и новая в биографии Пушкина и всех его соучеников.

«В начале жизни школу помню я; там нас, детей беспечных, было много…»

Если бы мысль о создании в России Лицея случилась десятилетием позже, когда министром просвещения был не граф Разумовский, а адмирал Шишков, это элитное учебное заведение выглядело бы совершенно иначе. Адмирал, состоящий в должности министра народного просвещения, очень опасливо относился к тому, к чему обязывала его должность: «…Науки полезны только тогда, когда, как соль, употребляются и преподаются в меру, смотря по состоянию людей и по надобности, какую всякое звание в них имеет». А если бы идея Лицея осталась невоплощённой до времён начальства над министерством графа Уварова, мечтавшего «отодвинуть Россию на пятьдесят лет от того, что готовит ей просвещение», то никакого Лицея не было бы вовсе.

Да, из проекта предложенного Устава были изъяты положения Сперанского о приёме на казённое обучение воспитанников всех сословий, однако никаких образовательных планок для Лицея не ставилось. Напротив, основным его педагогическим принципом было «раскрыть в детях мысленность», научить их думать свободно, приучая «лицейских» чутко различать критерии добра и зла, и правильному отношению «к нравственному положению человека в обществе».

К любому событию ведёт цепь случайностей, но оно реализуется всё-таки только тогда, когда для него имеются необходимые предпосылки. Российское общество начала века представляло собой очень сложное явление. С одной стороны – косность, притворство, лицемерие и нежелание обременять себя никаким знанием, с другой – ответственное отношение к званию гражданина своего Отечества, патриотизм и стремление обогатить «свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество». Отдельный человек имеет свободу выбора, свободу воли, но общество не имеет такой возможности, оно всецело подчиняется законам диалектики. Одним из таких законов является закон единства и борьбы противоположностей, когда тенденции, взаимно дополняя и взаимно отрицая друг друга, составляют противоречие, которое и служит причиной развития общества.

Вид на Лицей и Церковный флигель Екатерининского дворца. Фрагмент. Акварель С. Госсе. 1824.

Исходя из естественной логики развития, возникновение такого передового учебного заведения как Лицей было предопределено всем предшествующим ходом событий и окончательно оформлено выдающимися русскими просветителями.

Одним из таких просветителей был В.Ф. Малиновский, первый директор Императорского Царскосельского лицея.

Василий Фёдорович много сделал для утверждения лицейского «духа свободомыслия» и воспитания в учащихся гуманистических принципов. К тому же своим правом назначать на должности преподавателей он воспользовался очень умело, собрав дружный и талантливый педагогический коллектив. А.П. Куницын, Н.Ф. Кошанский, Д.И. де Будри, И. К. Кайданов, Я.И. Карцов – были приглашены Малиновским из Петербургского педагогического института, Петербургского Екатерининского института и из гимназии Московского воспитательного дома.

Кроме блестящего преподавания своих предметов эти наставники распространяли среди воспитанников передовые идеи развития общества и человека, утверждая в них творческое начало и вольнолюбивый «лицейский дух», который так сильно раздражал «господ ревнителей глубочайшего обскурантизма». Вот как злобствовал Фаддей Булгарин, вечный оппонент Александра Пушкина, по поводу Лицея и лицеистов: «Что значит Лицейский дух? В свете называется Лицейским духом, когда молодой человек не уважает старших, обходится фамильярно с начальниками, высокомерно с равными, презрительно с низшими, исключая тех случаев, когда для фанфаронады надобно показаться любителем равенства. Молодой вертопрах должен при сём порицать насмешливо все поступки особ, занимающих значительные места, все меры правительства, знать наизусть или сам быть сочинителем эпиграмм, пасквилей и песен предосудительных на русском языке, а на французском – знать все самые дерзкие и возмутительные стихи и места самые сильные из революционных сочинений. Сверх того он должен толковать о конституциях, палатах, выборах, парламентах; казаться неверующим христианским догматам и более всего представляться филантропом и Русским патриотом…В Лицее начали читать все запрещённые книги, там находился архив всех рукописей, ходивших тайно по рукам, и, наконец, пришло к тому, что если надлежало отыскать что-либо запрещённое, то прямо обращались в Лицей…»

Ненависть к «лицейским», презиравшим холуйствующих охранителей, к числу которых вполне можно отнести Булгарина, вынудила того излить свою душу Николаю I в доносе, который тщеславный Фаддей Венедиктович озаглавил со свойственной ему помпезностью: «Нечто о Царскосельском Лицее и о духе оного». И даже в доносе Булгарин не смог удержаться от верноподданической рекомендации относительно «средства к другому направлению юных умов и водворению истинных монархических правил»: «Если кто хочет переменить течение ручья, то должен начинать его у самого истока; лестницу должно мести с верхних ступеней. Для истребления чего-либо не довольно приказать, чтобы исполняли новые правила, – надобно выбрать исполнителей и наблюдать за ними…» Никак это себя рекомендовал Фаддей Венедиктович новому Императору в качестве достойного наблюдателя и ревностного надсмотрщика.

Оставим чутко чувствующего политическую конъюнктуру Булгарина, и вернёмся вновь к преподавателям Лицея, подготовивших плеяду воспитанников, прославивших наше Отечество.

Первый директор Лицея, Василий Фёдорович Малиновский был блестяще образованным человеком, знавшим множество языков и имевшим глубокие познания в самых разных областях науки. Он не хотел ограничивать себя лишь теоретической работой; трудиться «для общей пользы», видеть реальные результаты своей деятельности, стараться найти верное решение сложных вопросов, в которых другие оказывались бессильны – было целью и смыслом всей его жизни. Неслучайно выражение «для общей пользы», подобно лозунгу рыцарского ордена, стало девизом Царскосельского лицея.

Малиновский был полезен и как издатель, и как дипломат, и как правовед. Он был полезен как переговорщик в ходе русско-турецкой войны, успешно проявил себя на дипломатическом поприще в составе русской миссии в Британской империи и Молдавском княжестве, а в выпускаемом им еженедельнике «Осенние вечера» разрабатывал научно-политические темы от вопросов войны и мира, естественного права и общественного договора, до сугубо российской тематики – истории России и её народов. В 1802 году, подав канцлеру Российской империи графу В.П. Кочубею свой проект крестьянской реформы «Об освобождении рабов», Малиновский стал одним из первых, кто выступал за отмену крепостного права. Ратуя за ненасильственный, реформаторский путь преобразования действительности, высшими человеческими ценностями Василий Фёдорович неизменно считал равенство и свободу. Об этом он рассуждал не только в теоретических работах, но и в своих беседах с лицеистами.

Влияние личности первого директора Лицея на учеников, и в особенности на Александра Пушкина, трудно переоценить. Юный поэт перенял от своего наставника не только гражданскую позицию, но и научился «терпению в страдании, бодрости и постоянству в несчастий, смелости и неустрашимости во всех обстоятельствах». Пушкин любил своего первого директора. Отчасти поэтому с самого начала не сложились его отношения с пришедшим на место Малиновского Егором Антоновичем Энгельгардтом. Энгельгардт не нарушил своим приходом в Лицей сложившийся педагогический коллектив, и так же как Малиновский был верен лицейскому девизу: «Для общей пользы».

Торжество в Царскосельском лицее. Фрагмент.

Неизвестный художник. Первая треть XIX века.

Среди наставников, оказавших большое влияние на формирование талантов поэтов-лицеистов – Пушкина, Дельвига, Илличевского и Кюхельбекера, был Николай Фёдорович Кошанский, профессор российской и латинской словесности. Кошанский, как никто другой, прекрасно знал литературу античности, и увлеченность ею сумел передать своим ученикам. В стихах лицеисты нередко обращались к образам богов и героев; а сюжетные отсылки и использование ассоциативных значений слов из эпоса времён Гомера, лишний раз свидетельствуют о хорошем знании Древнего Мира и его мировоззренческих установок. Недаром Дельвиг на вопрос поэта и критика Петра Плетнёва, где тот обучался «языку богов», не задумываясь, отвечал: «У Кошанского».

Интерес к «живой русской речи», столь явственно проявившийся у Александра Сергеевича, также следует отнести к результатам педагогической системы Кошанского, позволявшей ученикам критически осмыслять разные подходы к бытованию «старого и нового слога».

Сменивший Кошанского на кафедре российской и латинской словесности адъюнкт-профессор Галич, по причине внезапной болезни Николая Фёдоровича, оказал на юного Александра Сергеевича ничуть не меньшее влияние, чем его прежний преподаватель – Кошанский. Александр Иванович Галич, несомненно, видел редкое дарование Пушкина и как мог, способствовал его развитию. Это он посоветовал Пушкину написать стихотворение «Воспоминание в Царском Селе», которое так поразило Державина на переходном экзамене в Лицее. «Мудрецом любезным», «добрым Галичем» называл своего педагога Пушкин.

Другим преподавателем, без наставничества которого Пушкин мог бы не состояться таким, каким мы его знаем, был профессор французской словесности де Будри, родной брат «Друга народа», лидера якобинцев Жана-Поля Марата. Помимо своего предмета, мотивировать к изучению которого автор французской грамматики для русских учебных заведений мог самого нерадивого ученика, Давид Иванович де Будри умел пламенно произносить речи. В этом смысле он ни в чём не уступал своему брату-революционеру. Умение ясно выражать мысли и правильно выстраивать «композицию речи» де Будри требовал и от своих учеников. Он развивал в них «высшую и важнейшую способность – способность правильного мышления, а через неё и другую способность логического, складного и отчётливого выражения мыслей словом». Это свидетельство Модеста Корфа не единственное, посвящённое профессору французской словесности. Лицеисты любили своего педагога; Пушкин, будучи его лучшим учеником, также очень тепло отзывался о Давиде Ивановиче.

Царскосельский парк. Фрагмент. А. Мартынов. 1821.

Но более всего Пушкин ценил и уважал Александра Петровича Куницина, преподававшего нравственные и юридические науки. Его речь, произнесённая на открытии Лицея, впечатлила всех присутствующих, не исключая самого Императора. Одни посчитали её дерзкой, другие – блестящей, но равнодушных не было. В каком-то смысле это была программа будущего Лицея, на который возлагались надежды создания людей государственно мыслящих, способных обеспечить развитие и процветание державы. Так оно впоследствии и случилось: многие лицеисты из первого, пушкинского выпуска были достойными сынами Отечества, своими делами прославившие Россию. И в том немалая заслуга Лицея, его преподавателей и господствовавшего в его стенах «лицейского духа». Здесь, в Лицее, происходило становление личности Пушкина, формировалось его мировоззрение и оттачивался его поэтический талант.

Так что же провозглашал Куницын на открытии Лицея во вступительной речи, многие положения которой стали основополагающими для воплощения самой идеи лицейского образования?

«…Вы будете иметь непосредственное влияние на благо целого общества. Государственный человек должен знать всё, что только прикасается к кругу его действия; его прозорливость простирается далее пределов, останавливающих взоры частных людей. Стоя у подножия престола, он обозревает состояние граждан, измеряет их нужды и недостатки, предваряет несчастия, им угрожающие, или прекращает постигнувшие их бедствия. Будучи принуждён непрерывно сражаться с предрассудками и страстями народа, он старается проникнуть в сердце человеческое, дабы исторгнуть самый корень пороков, ослабляющих общество; сообразуясь с природою человека, он предпочитает тихие меры насильственным и употребляет последние только тогда, когда первые недостаточны; никогда не отвергает он народного вопля, ибо глас народа есть глас божий…Но главным основанием ваших познаний должна быть истинная добродетель…»

Очевидно, Куницын обладал исключительным даром убеждения, харизмой, как теперь принято говорить о способности неординарных людей пробуждать в других манящие маячки надежды, зовущие к новым горизонтам, к подвигу, к доблести и к свершениям. Об этом свидетельствует даже тот факт, что Куницын нередко выступал с публичными лекциями и вне стен Лицея; его слушателями были практически все лидеры и руководители будущего декабристского движения. О пафосе его речей можно судить по цитатам из книги Александра Петровича «Право Естественное»: «Каждый человек внутренне свободен и зависит только от законов разума, посему другие люди не должны употреблять его средством для своих целей…»

Насколько Куницын опередил своё время рассуждать не будем, но то, что он был одним из самых значимых взрослых для «свободы сеятеля пустынного» Александра Пушкина – это несомненно. Впрочем, и сам Александр Сергеевич, по мысли Гоголя, опередил своё время на целых два столетия, и, таким образом, мы вполне можем почитать Пушкина нашим современником.

О том, насколько чутко прислушивались лицеисты (да разве только они одни!) к Куницыну, можно судить по степени озлобления в стане противников педагога, устроивших гонения на него и изъявших его книгу из всех образовательных учреждений. «…Книгу сию, как вредную, запретить повсюду к преподаванию по ней и притом принять меры к прекращению во всех учебных заведениях преподавание естественного права по началам столь разрушительным, каковы оказались в книге Куницына».

Отстранение Куницына от педагогической деятельности возмутило не только Пушкина, но и Энгельгардта, директора Лицея, ценившего помимо педагогического таланта своего профессора также высокий строй его мысли, стремление к правде и справедливости.

Лицей был элитарным учебным заведением даже не по статусу, а, скорее, по кадровому составу преподавателей, подобранных Малиновским. В этой связи уместно вспомнить коллегу Куницына – Ивана Кузьмича Кайданова, преподававшего историю, географию и статистику. Кайданов умел так живо и увлекательно преподнести фактический материал, что тот легко усваивался слушателями, оставляя в памяти зримые образы времени и места. Истоки историзма Пушкина и его стремление воскресить события прошлого следует искать в тех зёрнах призабытых истин, что заложил в душу впечатлительного юноши в Лицее почтенный профессор Иван Кузьмич Кайданов.

Царское Село, Вид на Садовую улицу.

Литография В. Лангера. Первая четверть XIX века.

Конечно, общая образовательная направленность лицейского обучения была гуманитарной, однако точные науки в Лицее преподавались тоже. Читал лекции по математике, физике, астрономии и военным наукам адъюнкт-профессор, чуть позже сдавший экзамен на звание профессора, Яков Иванович Карцов.

Как вспоминал соученик Александра Сергеевича барон Модест Корф, из всего пушкинского класса один Вольховский «шёл за лекциями и знал, что преподавалось». А крылатая фраза Карцова: «Садитесь на своё место и пишите стихи» – теперь украшает всякую творческую биографию Пушкина, кем бы она ни была написана.

Учителем рисования и гувернёром в Лицее был Сергей Гаврилович Чириков. Выпускник Академии художеств, Чириков, принимал активное участие в жизни лицеистов, благоволил их литературным увлечениям и сам писал стихи для воспитанников. Его стихи неизменно зачитывались на литературных собраниях лицеистов, которые регулярно устраивались у него в комнатах. Будучи «добрейшим человеком», он не обижался на довольно-таки едкие эпиграммы, которыми награждали его же ученики. Не остался в стороне от случая «задеть» Чирикова и Пушкин. Однако учитель «обладал замечательным тактом» и старался не замечать колкостей от пробующих «остроту пера» воспитанников Лицея. Предполагается, что Чириков сделал портреты всего пушкинского выпуска, однако почти все они не сохранились до настоящего времени.

Большое внимание в Лицее уделялось физическому развитию учеников. Александр Васильевич Вальвиль преподавал фехтование. Но его усилия умело обращаться с оружием увенчались успехом только для троих «лицейских» из первого набора: Пушкина, Мартынова и Комовского. Пушкину очень нравился этот предмет и позднее он даже поступил в обучение к известнейшему в России мастеру фехтования Огюстену Гризье.

Кроме гимнастики и фехтования в Лицее преподавали танцы. Гюар, Вилье и Эбергардт, последовательно сменяя друг друга, обучали «лицейских» премудростям танца. Обучать танцевальному мастерству воспитанников начинали лишь по истечению трёх лет пребывания в Лицее. Уроки танцев научили Пушкина любить и ценить балет. Многие из современников поэта вспоминали Пушкина как большого любителя театра и балетного искусств ва.

В формировании личности юных воспитанников Лицея преподаватели сыграли значительную роль, однако нельзя не учитывать воспитательного воздействия лицеистов друг на друга. В этом смысле интересно творческое соперничество Пушкина и Илличевского, Дельвига и Корсакова, Кюхельбекера и Яковлева. Не имея возможности свободно общаться с внешним миром, лицеисты привычно сталкивались на литературных собраниях у Чирикова, на страницах рукописных журналов, в драматических постановках на сцене Лицея, а на последних годах обучения и в российской периодической печати, таких изданиях как «Вестник Европы», «Амфион», «Российский Музеум»…

Не подлежит также никакому сомнению, что музу Пушкина питали чудесные образы родной природы, подаренные юному поэту огромным парковым ансамблем Царского Села. В безмятежности уединения рождались первые пушкинские строчки, навеянные золотом осенней листвы и «прелестью увядания» деревьев и трав. Осень в «Садах Лицея» стала для Пушкина ещё одним «натурным классом», в котором росло и крепло его могучее дарование.

И прав, наверное, был Василий Назарович Каразин в своём доносе министру внутренних дел графу В.П. Кочубею: «…Из воспитанников более или менее есть почти всякий Пушкин, и все они связаны каким-то подозрительным союзом…» Об этом доносе Александр Сергеевич так и не узнал, однако сумел заочно ответить через несколько лет на навет Василия Назаровича своим замечательным стихотворением:

 
Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он, как душа, неразделим и вечен —
Неколебим, свободен и беспечен,
Срастался он под сенью дружных муз.
Куда бы нас ни бросила судьбина
И счастие куда б ни повело,
Всё те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское Село.
 

ПЕРВАЯ ПУБЛИКАЦИЯ А.С. ПУШКИНА. ЖУРНАЛ «ВЕСТНИК ЕВРОПЫ». № 13. 1814