Текст книги "Русская колонна"

Второй круг естественных экономических союзников мы могли бы найти в тех странах Азии, Африки и Латинской Америки, которые могли бы стать естественными потребителями продукции постсоветской обрабатывающей промышленности, уступающей мировым образцам в качестве, но сильно выигрывающей в цене, а часто и в неприхотливости.

Если добавить еще принцип культурной преемственности традиционных связей, то у России могут быть выявлены еще два круга естественных друзей и союзников. Это – традиционные друзья России и традиционные друзья Советского Союза. Традиционные друзья России – это, прежде всего, страны православной и нехалкидонской культуры. Естественно, что страны православной культуры, проводящие враждебную России политику, из этого круга выпадают. Но даже при этих ограничениях нашими естественными союзниками с полным правом могут быть названы Югославия, Греция, Кипр, Армения и Эфиопия.

Как бы мы ни относились к Советскому Союзу и советскому наследию, необходимо понимать, что для внешнего мира, в особенности для мирового Юга, Советский Союз часто выступал в роли прогрессивной мировой силы, поддерживающей законное стремление народов к экономической и политической независимости. В этом смысле мы должны понимать, что бросать старых друзей на произвол судьбы только в связи со сменой у нас господствующей идеологии и аморально, и чрезвычайно контрпродуктивно, если не сказать – глупо. Особенно глупо отказываться от дружеских связей с государствами и народами, традиционно любящими Россию и видящими в ней союзника. Из государств я имею ввиду, прежде всего, Кубу и Вьетнам. Возможно, может идти речь и о дружеских отношениях с такими странами, как Намибия, Ангола, Мозамбик и т. д. Из народов я имею ввиду, в первую очередь, курдов и их парагосударственное образование – автономный Свободный Курдистан в Ираке. Здесь, кстати, надо заметить, что дружеские связи России с курдами возникли значительно раньше советского периода, так что курдов можно считать одновременно традиционными друзьями и исторической России, и Советского Союза. В связи со сложностью проблем я специально оставляю за бортом проблему отношений с авторитарными дружественными России режимами в исламском мире – на Ближнем и Среднем Востоке и в Центральной Азии. Специального рассмотрения требуют, видимо, и наши отношения с Палестиной и Израилем.

Важно отметить также и такой важнейший в регулировании международных отношений любой страны принцип, как принцип гибкости. Так, например, нам естественно иметь союзниками Израиль и международные еврейские организации в борьбе с политикой ренацификации, проводимой странами Балтии, Молдавией и Украиной. Это никак не должно препятствовать, например, нашей политике защиты законных интересов палестинского народа. Точно так же нам имеет смысл не обращать внимания на протесты международных еврейских организаций, если они позволят себе настолько ошибиться, что возьмут на себя ответственность по поддержке преступного олигархического бизнеса у нас в стране только по причине того, что часть бизнесменов-преступников имеет еврейское этническое происхождение.

Помимо друзей у любой уважающей себя державы, тем более претендующей на статус великой, должны быть и враги, иначе никто ее никогда уважать не будет. Для того чтобы понять ошибочность пресловутого тезиса Козырева о том, что у России сегодня в международных отношениях врагов нет и быть не может, не обязательно даже читать Шмитта, достаточно хоть немножко знать историю международных отношений. Полагаю, что для сегодняшней России было бы чрезвычайно полезным иметь свою, альтернативную американской «ось зла». В нее желательно включить режимы тоталитарные и/или практикующие этнические чистки и геноцид, поддерживающие международный терроризм, поддерживающие международный наркотрафик, но при этом по «непонятным» причинам в американскую «ось зла» не попавшие, а зачастую и находящиеся в превосходных отношениях с мировым гегемоном. Навскидку можно предложить следующие кандидатуры: Саудовская Аравия, Пакистан, Туркменистан, Колумбия и Косово. Постоянными кандидатами на попадание в этот список могут быть Хорватия, Босния, Латвия, Молдавия и т. д.

Институты влияния. Реализация предложенной идеологии требует не очень больших организационных и финансовых ресурсов. Было бы целесообразным создать в правительстве специальный Совет по внешней политике. Функции Совета должны сводиться к координации деятельности МИДа, внешних разведок и внешней торговли. Такой Совет должен возглавлять вице-премьер, отчитывающийся перед президентом. Совет должен также курировать научное и образовательное обеспечение внешней политики нашей страны.

Для придания значительной части нашей внешнеполитической деятельности неправительственного характера необходимо создать несколько фондов внешней политики. Один из них может быть правительственным – например, Российский фонд внешнеполитических исследований и разработок. Остальные – общественные и даже частные. Задача у фондов одна – раздавать гранты общественным и правозащитным организациям, независимым исследовательским центрам и независимым СМИ. Гранты должны получать и российские, и зарубежные юрлица. Разумеется, вся эта деятельность должна быть не только неправительственной, но и неполитической – чисто общественной. Зачем финансировать политическую партию за рубежом, когда проще поддержать близкую к этой партии общественную организацию? В общем, в предлагаемой здесь методике нет ничего нового. Стандартный англо-американский подход, чудесно сработавший в ходе разработки и поддержки бархатных революций в Литве, Югославии, Грузии и на Украине.

Гораздо интереснее подумать о научном и образовательном обеспечении концепции. Первое, что здесь необходимо сделать – это восстановить существовавшую в советские времена на неявном уровне связь и координацию между внешнеполитическими ведомствами, научными и образовательными учреждениями, исследовательскими, учебными и образовательными программами.

Самым первым шагом могла бы быть здесь государственная поддержка едва держащихся на плаву государственных академических и ведомственных, а также общественных и частных страноведческих НИИ и их изданий, как периодических, так и непериодических. Возможно создание единой координирующей программы – Российского центра страноведческих исследований и разработок. Кстати, такой центр или институт совершенно не обязательно должен быть государственным. Такой центр, естественно, не должен ограничиваться чисто страноведческой информацией, но должен также проводить исследования в сфере определения российских национальных интересов и национальной стратегии. Связи такого научного учреждения с внешнеполитическими ведомствами естественны и тривиальны. Гораздо труднее осуществить второй шаг – связь с учреждениями высшего образования.

Больших проблем здесь в общем-то тоже нет. Героическими усилиями действующих ректоратов МГИМО и Дипакадемии воспроизводство внешнеполитических специалистов в значительной мере обеспечивается. Однако здесь есть свои лакуны. С одной стороны, МГИМО все-таки пошел по линии специализации обучения. Этот недостаток, конечно, легко устраним. Достаточно ввести общеуниверситетский факультет общей подготовки, на котором все студенты обучались бы первые 2–3 курса до специализации. Гораздо хуже другое. Наш внешнеполитический Оксфорд не имеет своего Кембриджа. А отсутствие конкуренции в любом деле ведет в конечном счете к застою.

Чудесного конкурента МГИМО легко было бы вырастить на базе Института восточных языков МГУ. Для этого практически достаточно слегка повысить статус романо-германских и славянских кафедр. Преимуществом ИВЯ является то, что обучение изначально построено по страноведческому принципу, интегрирующему для каждой страны языковые, культурологические, политические, экономические и исторические учебные курсы. ИВЯ мог бы с легкостью готовить не только чистых ученых, но и специалистов для МИДа, Внешторга и СВР с ГРУ. В особенности, если перевести в ИВЯ из РГГУ парочку информационных спецфакультетов. С таким дипломом можно сразу было бы поступать на работу в МИД или Внешторг. Такие специалисты хорошо подошли бы и для Высших школ наших разведведомств. Организованный по страноведческому принципу такой новый университет легко мог бы быть интегрирован и с научными учреждениями страноведческого профиля.

Что касается подготовки кадров для помянутых выше многочисленных правозащитных и иных общественных организаций, действующих за рубежом, то эту задачу с успехом мог бы выполнять при небольших дополнительных вложениях Российский университет дружбы народов. Задача обеспечения РУДН студентами из стран ближнего зарубежья является технической и легко разрешимой. Отдельно может быть также рассмотрен вопрос о создании при всех российских университетах международных отношений богословских факультетов российских традиционных конфессий, готовящих миссионеров для зарубежной проповеднической деятельности.

Перечисленных выше ресурсов, на мой взгляд, вполне достаточно для обеспечения предлагаемой концепции за одним, но, к сожалению, важнейшим исключением. Это проблема кадровых назначений министра иностранных дел России и других высших руководителей российской внешней политики. Но здесь мне сказать особенно нечего. Поскольку вероятность назначения на эти посты автора этих строк или его ближайших друзей крайне мала, то остается вверить эту проблему в руки президента РФ, ангела-хранителя российской государственности.

Россия при оккупационном режиме

Тема оккупационности режима, сложившегося в Российской Федерации при ее создании как отдельного государства в 1991 году, одна из самых популярных среди патриотов.

Это, разумеется, неслучайно, так как ряд характеристик, традиционно входящих в понятие оккупационного режима, в Российской Федерации не просто имеют место, но и, так сказать, «вопиют к небесам». Прежде всего это:

– низкая средняя продолжительность жизни;

– крайне высокое отношение уровня доходов первой децили населения к десятой и вообще искусственно созданная и поддерживаемая сверху массовая бедность, сверхкрупное воровство приближенных к власти «бизнесменов» и осуществленная Ельциным раздача значительной доли общенационального достояния группе его знакомых;

– высокая доля этнически нерусских на вершине власти, и особенно среди самых богатых и в эфирных и бумажных СМИ;

– ликвидация неподконтрольных «исполнительной власти» органов представительной власти, начавшаяся с прямого вооруженного переворота, совершенного Ельциным в 1993 году.

К этим самым очевидным характеристикам добавляются и менее непосредственные, но не менее существенные черты:

– прогрессирующая ликвидация социальных гарантий, имевшихся у населения до 1991 года;

– массовое и практически мгновенное уничтожение градообразующих предприятий;

– многократное снижение уровня производства в большом количестве отраслей хозяйства и вообще деградация структуры хозяйства;

– высокая безработица, сопровождающаяся (и потому частично скрытая) вынужденным массовым деклассированием, то есть переходом наемных работников из сферы умственного труда в сферу розничной торговли;

– крайне низкие государственные капиталовложения в поддержание хозяйственной инфраструктуры, в образование, науку и здравоохранение;

– низкий уровень финансирования вооруженных сил.

Этот список можно еще продолжить, но интересней в данном месте задаться вопросом: а каких характерных черт, которые могут быть вообще свойственны оккупационному режиму, в Российской Федерации нет? Список их не так уж велик, а политические издержки от их реализации в современном обществе были бы чрезвычайно высоки. Это, например, поддерживаемые государством человеческие жертвоприношения, рабовладение, массовые (или значительные по числу) убийства и вообще репрессии за неповиновение произвольным хотениям начальства, за невосхваление начальства и т. д., а также за политическую оппозиционность или за «неправильную» национальность и т. п.

Заметим, что значительные по количеству убийства с санкции и по распоряжению государства членов незаконных вооруженных формирований, участвующих в террористических военных действиях, главным образом на Северном Кавказе, естественно, не подпадают под категорию оккупационных, так как война террористов-сепаратистов против Российской Федерации была начата практически мгновенно, без предварительной политической кампании. Первым шагом террористов было массовое выселение иноэтнических жителей из Чечни, сопровождавшееся убийствами несогласных и различными видами насилия над ними. Война террористов велась без каких-либо аргументов, кроме одного: хотим своего отдельного государства. Но такое национальное «самоопределение» есть не что иное, как военная агрессия.

Имевшие место в оборонительной войне Российской Федерации против этих сепаратистов выходы за границы оправданной самообороны также далеко не достигают уровня, характерного для оккупационного государства.

Из всего вышесказанного видно, что государством были предприняты почти все возможные ненасильственные меры вреда населению (что было здесь «упущено», я подсказывать не собираюсь) и одновременно почти все возможные насильственные меры, кроме переворота 1993 года, применены не были. Способствование приходу к власти в Чечне будущих чеченских сепаратистов, то есть Дудаева и компании, и передача им советского оружия не могут быть отнесены к прямому насильственному причинению вреда населению, хотя и обернулись последующим насилием.

В результате всего этого причиненного населению «государственного» вреда сильнее всего пострадали русские, которые в среднем стали жить вдвое беднее и на пять лет меньше (последнее относится к мужчинам, но и русские женщины стали умирать в более раннем возрасте, чем прежде). Были существенно подорваны ресурсы и источники цивилизации и культуры, уменьшилась обороноспособность страны.

Таким образом, государственную политику последних пятнадцати лет следует признать, пожалуй, невиданной до того в писаной истории формой «мягкого» геноцида.

Почему же стал возможен этот русоцид?

Понятно, что на такие вопросы всегда нужно давать трехчленный ответ:

– во-первых, козни врагов;

– во-вторых, собственные слабости и ошибки;

– в-третьих, неблагоприятный «расклад».

В патриотической публицистике основной упор делают на первый пункт, то есть разоблачают врагов, причем главным образом внутренних. Эти внутренние враги состоят на службе внешних врагов и одновременно занимают ключевые посты во власти Российской Федерации, у них имеется подкармливаемая широкая сеть сочувствующих, возможности пропаганды и т. д. и т. п.

Я не собираюсь здесь спорить с подобными объяснениями, тем более что в значительной мере и сам с ними согласен. Но они не могут охватить всю специфику вопроса и, больше того, не схватывают в этой специфике главного.

Уже тот поворот мысли, что внешние враги знали о наших слабостях и «подбили» своих агентов в Советском Союзе и РФ ударить именно по этим слабостям, настойчиво поворачивает взгляд спрашивающего к этим самым слабостям. А уж то, что не самые грубые из возможных государственные меры, а в отдельных случаях даже просто мягкие и чуть ли не гомеопатические, привели к такому тяжелому ущербу для населения, и притом в подобных масштабах впервые в истории, скорее всего, говорит о том, что русскому народу свойственны либо уникальные недостатки, либо недостатки, общие с другими народами, которые отодвинуты от «мирового пирога», либо даже общечеловеческие недостатки, но в увеличенном размере.

Эти недостатки вообще-то тоже нашли отражение в патриотической прессе, да я и сам о них неоднократно писал и говорил. Но системно их значение в реализации именно русоцида еще не было отражено.

Третья сторона ответа на вопрос, то есть «расклад», тоже нашла свое отражение. Так, неоднократно указывалось, что Запад больше всего боялся русского народа, занимающего огромную территорию с громадными природными ресурсами и выдвинувшего (с различными вариациями) стратегию жизни, которая больше всего беспокоила Запад, как минимум, последние две сотни лет. Указывалось также, что отталкивание от России достигало у Запада степени этнической чуждости и культурной враждебности, чем бы это ни было вызвано: реальной ли биологической основой или же жестким политическим выбором.

Так что народы, которым, возможно, присущи такие же недостатки, какие имеются у русских, просто не стали первоочередной целью своих недоброжелателей.

Еще одна компонента «расклада» состоит в том, что как раз несколько десятилетий назад наши враги придумали систему мер, которые «международные» (а на самом деле американские) экономические и финансовые организации могли навязывать всем странам, которые требовалось еще сильнее закабалить. Эти меры ненасильственны, но весьма разрушительны. Они оказались у наших врагов под рукой очень «ко времени». Надо, впрочем, отметить, что применены они были не только к России и постсоветским странам, но и к Латинской Америке, восточноевропейским странам и некоторым азиатским странам. О вреде этого рода в патриотической прессе говорилось достаточно много.

В политической сфере параллель этому образует впервые опубликованная на Западе методика «оранжевых» революций. В России она не сумела остаться ненасильственной, хотя применяла ее власть по отношению к оппозиции, а не наоборот, и привела в конце концов к вооруженному перевороту 1993 года. А в Грузии и на Украине защищающиеся стороны твердости не проявили, и все прошло как бы «ненасильственно». Об оранжевой методике писалось достаточно много. На Западе и у нас указывалось, что первые ее опыты были осуществлены, как минимум, полвека назад в Латинской Америке и Иране, а затем она была применена к Филиппинам. Я же полагаю, что и Февральская революция 1917 года в России уже содержала значительную оранжевую компоненту.

Каковы же те недостатки и слабости русского народа, которые позволили его врагам почти не применять насильственных мер и остаться с формальной точки зрения не столь уж виновными?

Эта формальная невиновность особенно важна для внутреннего употребления в западных странах. Так, средний гражданин подобной страны, с хорошим основанием отождествляющий себя со своим государством, на любую претензию со стороны русских типично говорит: а мы вам ничего плохого не сделали, это вы все сами.

Хорошо известно, что русское общество достаточно давно не имеет семейно-клановой структуры. Кузенов и аналогичных по степени родственников русские не считают по-настоящему своими. Поэтому мы не можем брать пример с Китая, с Северного Кавказа или даже с Южной Италии.

Известно также, что у нас невысок уровень «спонтанной социализации», если воспользоваться термином Фукуямы. Казалось бы, вот прямой путь к ответу на главный вопрос. Но дело тут обстоит более тонко, чем может показаться на первый взгляд.

Кто знает, сколь высоким был бы уровень спонтанной социализации, например, в Северной и Центральной Европе, если бы тамошние начальники и богатеи вели себя аналогично их российским «коллегам», то есть так, словно они являются чужаками по отношению ко всему остальному населению своей страны и в первую очередь по отношению к титульному этносу?

Это соображение показывает, что рассмотрение слабостей и недостатков русского народа приводит в том числе и к углублению постановки вопроса об оккупационности. Оно также показывает, что вместо единого народа может иметься «двународие», состоящее из властителей и подвластных.

Вопрос об образовании этих двух «каст» – властителей и подвластных – может проясниться при рассмотрении образования государства и переломных этапов его так называемого «укрепления».

Варварские государства чаще всего возникали либо в результате порабощения мирных племен агрессивными кочевниками, либо в результате захвата кочевниками ослабевшей империи. Механизм же возникновения империй до сих пор в основном непонятен.

Зато понятно вот что. Социальная и государственная структура и в империях древности, и в варварских государствах в момент их возникновения представляла собой очень жесткое разделение на «два народа», причем один из них обращался с другим как со своим не заслуживающим снисхождения врагом. И это происходило даже тогда, когда этническое происхождение у властителей и подвластных было общим.

Таким образом, все государства древности представляют собой оккупационный режим в чистом виде. И хотя несогласных с таким государственным устройством на протяжении веков было все же достаточно много, только складывание капитализма постепенно привело к существенным изменениям.

Если же рассматривать картину более детально и обратить внимание на не столь отдаленные времена, то можно будет заметить, что укрепление верховной власти в государствах почти всегда приводило к усилению порабощения народа и к восстановлению «двународия», когда частичному, а когда и полному. В России, например, режимы Годунова и Петра Первого ознаменовались, кроме всего прочего, усилением закрепощения крестьян. Точно так же разгром религиозных движений и становление французского абсолютизма ослабили способность французского народа к солидарности и вылились в катастрофу революции.

Это, пожалуй, позволяет выделить наличие жесткой верховной власти как признак оккупационности режима. Этот признак обычно достаточен, но, как показывает наш текущий опыт, не необходим.

Хотя сложившийся в Российской Федерации режим не является насильственным, он тем не менее обнаруживает явные черты «двународия»: правящий слой (включая сюда самых богатых «бизнесменов») рассматривает остальное население как совершенно не своих; его не заботит благополучие или неблагополучие этого остального населения, если только таковое неблагополучие не будет напрямую угрожать властителям. Больше того, при имеющемся в настоящее время притоке в Российскую Федерацию значительных денежных средств из-за высоких цен на нефть начальство отчаянно старается не поделиться ими с населением.

К мирным крестьянам внутри государства и к свободным мирным племенам нельзя предъявить моральные претензии за то, что они не справились с поработителями. Дело в том, что, не имея достаточных знаний об окружающем мире или не имея оружия, сопротивляться вооруженному агрессору практически невозможно, даже если ты практикуешь солидарность в отношениях с людьми. Но совсем по-другому на первый взгляд выглядит картина массового под-падания под объективно враждебную пропаганду.

Это вновь возвращает нас к характеризации современного среднего русского человека и к тому, как он становится таким, каков он есть. Типичный русский имеет симпатию к людям, подвергающимся прямому насилию, но не имеет ее к людям, которые подверглись неподсудному мошенничеству или вымогательству. Больше того, если кто-то подвергся такому вымогательству, но не согласился на него и противостоит ему, то окружающие, как правило, увещевают его сдаться. У них, видите ли, возникает от подобного конфликта дополнительный дискомфорт, а так как вымогателя они усовестить не смогут, да и боятся его, то мишенью их осуждения становится строптивец, не уступивший вымогательству.

Интересно, что средний русский не согласен даже выработать не высказываемую отрицательную оценку вымогателю и положительную оценку строптивцу, так как в подобном случае пришлось бы либо произнести эту оценку вслух, либо признать самого себя трусом. Последнее же было бы реально морально более приемлемым, чем перевернутая оценка, но признавать самого себя трусом человек часто боится больше всего.

По отношению же к близким родственникам и к таким друзьям, которые становятся подобными близким родственникам, типичный русский все же проявляет симпатию. Но и в этом случае он часто попадает в порочные круги страхов и ложных тревог.

Правда, все это только одна сторона дела. Типичный русский – это не только нерациональный и черствый трус, но порой и «недоделанный» хищник. То есть некоторые нехищные по природе русские по мере сил подражают настоящим хищникам – как раз потому, что относятся к окружающим без достаточного сочувствия. И в новом поколении таких становится все больше.

Если пока оставить за скобками возможные биологические факторы и обратиться только к процессу воспитания, то можно заметить, что родители отучают ребенка, начиная с самого раннего возраста, от гнева и возмущения по отношению к несправедливым поползновениям других детей. Они также отучают своего ребенка сочувствовать несправедливо обиженным и, наоборот, приучают его неосуждающе относиться к закоренелым обидчикам, приучают «входить в их положение».

Кроме того, они приучают своего ребенка к тому, что у него якобы имеется святое право не обосновывать свое мнение по моральным вопросам, а просто его иметь – и точка. В результате у русского образуется такое «прайвеси», которое никакому англичанину и не снилось.

Делают родители это, копируя самих себя. И даже если их собственные родители учили их не совсем этому, то окружающие прививают им эти пагубные нормы в более зрелом возрасте, так как таких окружающих обычно много и свои навыки они навязывают другим весьма агрессивно, как это ни парадоксально звучит на первый взгляд.

В результате подобного «воспитания» ребенок усваивает такие нормы на столь низком энергетическом уровне, что они потом кажутся ему прямо-таки законами природы, так как первых лет своей жизни человек не помнит.

Нужно сказать, что людей с такого рода «чистым» мировоззрением все-таки не большинство. Их всего процентов тридцать, и именно они образуют электоральное «болото», которое в Российской Федерации голосует за начальство, сколь бы дурным оно ни было – потому что если не входить в положение начальства и поддержать оппозицию, то возникнет конфликт. Конфликта же «болото» боится больше всего, даже если этот конфликт не угрожает самому «болоту». Например, в 1993 году «болото» поддержало Ельцина на референдуме и обеспечило успех последующего переворота.

Кроме «болота», имеется еще очень много людей, которым свойственна часть подобных навыков. Они составляют процентов пятьдесят-шестьдесят.

Почему же к таким зомбированным в раннем детстве людям все-таки стоит предъявлять претензии? Дело вот в чем. Природные импульсы возмущенной реакции на несправедливость никогда не исчезают, а лишь заглушаются противоположными привитыми в раннем детстве импульсами. И взрослый человек с типичным для России образованием всегда имеет возможность вывести и те и другие импульсы на свет и произвести осознанный выбор.

Последняя по времени операция закрепощения русских и привития им вышеописанных дурных навыков произошла, очевидно, в период насаждения жесткой иерархии, то есть во время катастрофы гражданской войны и правления Ленина, Троцкого и Сталина.

Огромное количество убитых в гражданской войне привело к повышенной ожесточенности населения. К тому же большевики его разжигали своей разнузданной пропагандой против всех, кто не был рабочим или небогатым крестьянином. Всех этих людей они скопом назвали «буржуями» и «контрой» и довольно многих из них убили уже в начале двадцатых годов. Так была запугана и деморализована образованная часть общества. Когда же в ряды образованных влились выходцы из рабочих и крестьян, их деморализовали аналогичными методами. Хотя надо признать, что репрессии тридцатых годов значительно сильнее прошлись по самим большевикам и их сторонникам. Тем самым деморализована оказалась и «хищная» прослойка образовавшегося общества.

В этот период все отлично поняли, что возражать начальству может быть смертельно опасно. Практически столь же опасно было публично не восхвалять Ленина, Сталина, ЧК и партию. Это была эффективная «школа» отучения от сопротивления наездам.

Отметим, что «двународие», сложившееся в результате большевистского переворота, было в значительной мере этническим. К власти пришел союз евреев и выходцев из крестьян, но во главе были в основном евреи. Опираясь на выходцев из крестьян, а также на привлеченных кавказцев, Сталин победил «еврейскую партию» и жестоко расправился с нею. Но окончательно выходцы из крестьян пришли к власти только после смерти Сталина. И неудивительно, что «двународие» начало размываться. Брежневский режим уже во многом стал прокрестьянским и даже прорабочим, продолжая относиться к более образованной части населения с подозрением и враждебностью.

Как же сохранилась симпатия по отношению к людям, подвергшимся насилию? Она сохранилась, а вернее, возродилась во многом благодаря вооруженному сопротивлению немецкой агрессии. Существенно также и то, что советские режимы и советская пропаганда враждебно относились к бандитам и не позволяли им организовывать крупные сообщества и сращиваться с официальной властью. Поэтому населению и не было привито одобрительное или снисходительное отношение к бандитам.

В противоположность этому нынешняя официальная пропаганда зачастую романтизирует и героизирует бандитов во многих телевизионных сериалах. Одной из целей такой пропаганды как раз и является отучение людей от сочувствия тем, кто подвергается прямому насилию. В этом же направлении «работает» и сращивание криминала с официальной властью.

Итак, все изложенное совершенно определенно говорит о том, что положение русского населения, не попавшего во власть, сейчас таково, что его в большинстве случаев можно брать «голыми руками».

В связи с этим возникает вопрос: а есть ли какие-нибудь шансы у русских вылезти из той дыры, в которой они оказались, если к тому не будет доброй воли у начальства?

Целенаправленное привитие самим себе навыков солидарности и самозащиты быстрым быть не может. Хуже того, никто в истории не делал подобного за десять или двадцать лет, которые, возможно, составляют весь временной лимит, который нам для этого остался. И даже если мы перед лицом опасности сумеем добиться желаемого, неизвестно, не попробуют ли начальники во время этого процесса отдать нас на растерзание нашим внешним врагам.

Дело усугубляется еще и ненасильственностью оккупации. Нецельный человек, то есть принадлежащий к «болоту» или имеющий часть «болотных» качеств, легко способен убедить сам себя, особенно «призвав на помощь» официальную пропаганду, что ничего страшного не происходит, что разговоры об оккупации сильно преувеличены, что многие похожие процессы идут не только в Российской Федерации, но и во многих других странах, включая даже те, что принадлежат к капиталистическому «центру». Такой человек постарается запретить себе переворачивать тезис и замечать, что как раз эта аналогичность процессов, наоборот, говорит о том, что «тьма сгущается» и оккупационное правление проникает в сам капиталистический центр, угрожая в конце концов образовать «железную пяту».