Текст книги "Путь. Стихи"

Виктор Моспан
Путь

 
Ни сожаленья, ни тревоги —
Того, что было, не вернуть,
А все житейские дороги
Составили в итоге —
Путь.
 

© Моспан В., 2017.

© Московская городская организация России

© НП «Литературная Республика»

Стихотворения
(1965–2016)

«Не великие зодчие…»

 
Не великие зодчие —
Мужики крепостные,
Что рождались без отчества,
Умирали босые,
В армячишках с прорехами
Топорами стучали,
Возводили над реками
Храмы русской печали
И былинного горюшка…
Мастера неизвестны,
Но стоят на пригорочках
Лебединые песни.
 

Темнота

 
Улеглась у окошка
Темнота,
Словно черная кошка,
Да не та,
Что суха, обогрета
И сыта…
О, бездомная эта
Темнота!
 

Гитара
Романс

 
Гитара с трагическим звоном,
О прошлых годах расскажи,
Когда я был юным, влюблённым,
Не знал обольстительной лжи.
 
 
И весело струны звучали,
И радость была на лице.
Но то, что бывает в начале,
Не часто бывает в конце.
 
 
Меня обманули, забыли,
Смеясь над наивной душой.
С тех пор мы с тобой полюбили
Друг друга любовью большой.
 
 
Так пой же с надрывом, гитара,
Звени про минувшие дни.
Я стал преждевременно старым,
С тобой мы остались одни.
 
 
Я скоро умру, и, быть может,
Друзья, мои песни любя,
В могилу со мною положат
Гитару-подругу, тебя.
 

Вдохновение

 
Я знаю,
Раз в душе иссяк
Святой источник удивлений,
Слова верти и так и сяк —
В стихах не будет откровений.
Что за беда —
сиди и жди
(Рот сжат молчаньем, как тисками).
Лишь иногда идут дожди
В пустыне жёлтой над песками.
И то,
хотя и моросит,
Но, до земли не долетая,
Под серой тучей дождь висит —
Увы, надежда золотая…
Пусть нет угрюмее труда,
Ты жди —
с трудом раздвинув камни,
На дне источника вода
Забьёт весёлыми толчками.
 

«В парк ворвался с виража…»

 
В парк ворвался с виража
Ветер-лиходей —
Листья сыпятся с ветвей,
Падают кружа.
 
 
По воде плывут, летят —
Паруса полны,
Словно в край своей весны
Вновь попасть хотят.
 

«Я вспомнил деревянную церквушку…»

 
Я вспомнил деревянную церквушку
(Весной над куполами птичий гам),
Похожую на девушку-хохлушку,
Идущую с братишкой по лугам.
 
 
В счастливом детстве, в цвинтаре играя,
Не знал я, что за все благодаря, —
Как Андруши не встретить больше рая, —
Сказал однажды автор «Кобзаря».
 
 
Он вспоминал село в песках пустыни
И видел, как мираж в палящей сини,
Вишневым белым садом расцвело,
Дойдя из века права крепостного,
Дотла сгорая и вставая снова,
Большое украинское село.
 

«Большое украинское село…»

 
Большое украинское село…
Над ним бушует Каневское море.
А было… В паводок, волнам назло,
Как “чайки” запорожцев на просторе
 
 
С днепровским свежим ветром в парусах,
Выныривали хаты из тумана —
Высокий купол церкви в небесах,
Как шапка куренного атамана.
 

«Я душу окропил живой водою…»

 
Я душу окропил живой водою,
Холодной, словно в полдень из Днепра.
Моя душа желает быть святою,
Открытою криницею добра.
Такой, как та. У хаты. Под ветлою.
Её копал отец мой молодой.
Известная своею голубою,
Едва ли не целебною водой.
И становилось больше год от году
Людей, что пили и хвалили воду.
Никто не обходился без того
Из множества прохожих и проезжих.
Вкус той воды – одно из самых свежих
Воспоминаний детства моего.
 

Степь

 
Всё неподвижно в мертвом царстве зноя.
 
 
Что говорить о людях и животных,
О ковылях и о полях пшеницы,
Когда у ветра даже нет охоты
Вприпрыжку по дороге пробежаться.
 
 
Всё изнывает в мертвом царстве зноя.
 
 
Один орёл доволен:
Как прекрасно
Лежать,
Раскинув крылья,
На упругих
Воздушных
Подпирающих потоках
И знать,
Что ты счастливей всех на свете.
 

Осенний лес

 
В осенний лес пугливой тропкою
Бесцельно как-нибудь приди
В ту пору осени короткую,
Когда уже не льют дожди.
Когда он каждой веткой нервною
И каждой жилкою листа —
Весь в ожиданье снега первого,
Когда в просветах – даль чиста.
 
 
Чем гость добрей, приём радушнее,
И ты двустволку и ягдташ
Оставил дома.
Что оружие,
Куда надежней карандаш!
 
 
Идёшь – сровняешься с рябинками,
И не покажутся вовек
Тебе
кровавыми дробинками
Их гроздья,
Добрый человек.
 

Предчувствие

 
Мелодия ещё в моей душе
Не родилась, как в оркестровой яме,
Но всё-таки предчувствие уже,
Всё заглушив, царит в партерном гаме.
 
 
Пока не все заполнены места,
И шум, как под шатрами балаганов,
Что может показаться – не проста
Задача успокоить меломанов,
 
 
Которые жуют, программки мнут.
Здесь кашель слышен, там раскаты смеха…
Волненье этих нескольких минут
Куда важнее шумного успеха.
 
 
Но вот уже погашен в зале свет.
Сейчас маэстро музыку разбудит…
И тут я умолкаю: смысла нет
Пытаться рассказать о том, что будет.
 

«Вот и всё. Ушла любовь от нас…»

 
Вот и всё. Ушла любовь от нас.
У меня в душе, как в чистом поле.
Осень. Предвечерний тихий час.
Только глухо, пусто – и не боле.
 
 
Высоко проплыли журавли
(Говорят, хорошая примета),
Но они растаяли вдали
Светлой литерой любви и лета.
 
 
И теперь моя душа пуста.
Вьюга бы скорей ворвалась, что ли?
До чего унылые места —
Даже места не нашлось для боли.
 

«Тот, кто несуетно умён…»

Познать тоску всех стран и всех времён.

Иван Бунин

 
Тот, кто несуетно умён,
Познает чуткою душою
Тоску всех стран и всех времён —
Она не может быть чужою.
 
 
Одна тоска другой сродни.
Как звуки плача в разных странах,
У всех людей сердца одни —
Они в одних и тех же ранах.
 

Ночные окна

 
Беда царит в зашторенном покое.
Недремлющие окна городов,
У вас во взгляде что-то есть такое,
Чему я дать названье не готов.
 
 
Я вашего покоя не нарушу,
Не запущу булыжником в стекло,
Но только не глядите прямо в душу,
И без того, поверьте, тяжело.
 

Пробуждение

 
Я спал.
Мне показалось,
Что на лоб легла тёплая ладонь.
В детстве,
Когда я болел,
Бабушка,
Чтобы узнать, есть ли температура,
Прикладывала руку ко лбу,
А мне казалось,
Что её рука снимает боль.
Я проснулся и зажмурился – солнце!
 

Солдаты шли…

 
Солдаты шли, сутулы, хмуры,
Дорогой чести – до конца.
Солдаты шли —
И пули-дуры,
Тупые капельки свинца,
Расплющивались о сердца.
 

«Молва идет…»

 
Молва идет,
Красивых редко милуя.
Но что бы ни было,
А грязь уйдёт под снег.
И будет жизнь светла —
белей, чем лилия,
А эта женщина – чиста:
безгрешней всех.
 

Ночь

 
Ночь,
Ты хороший собеседник,
Понимающий всё на свете.
Ты видела столько,
Что почернела от горя.
Да и как такою не стать,
Замаливая грехи —
Чужие грехи.
 
 
Ночь,
Ты хороший собеседник,
Потому что умеешь слушать.
Среди людей не часто встретишь таких.
Люди суетливы.
Да и какое им дело до чужих мыслей —
Хватает своих забот.
 
 
Ночь,
Ты хороший собеседник —
Ни разу не перебила меня.
Но отчего ты всегда соглашаешься?
Знаешь, я не могу, как ты,
Мудрость хранить и копить.
Жаль, что мы только вдвоём.
 

«Отхлынула любовь, как полая вода…»

 
Отхлынула любовь, как полая вода.
В привычном русле жизнь течёт —
Нетороплива,
Как будто и не знала никогда
Волнующего празднества разлива.
Но память не даёт покоя мне:
Напоминает властно о минувшем…
Река спокойна.
Что-то в глубине —
В потоке, притворившемся заснувшим?!
 

«Пора приниматься за дело…»

 
Пора приниматься за дело —
Уже зазвенела струна,
Каким её ветром задело,
Не важно тебе, старина.
 
 
Ты знаешь: и счастье, и горе —
Всего лишь пустые слова
Для музы, которая вскоре
На душу предъявит права.
 

«Гроза идёт…»

 
Гроза идёт —
Смеются глаза,
Хохочут груди,
Ноги пускаются в пляс:
Молнии,
громы,
ливни
И —
непокорный плащ.
 

Воспоминание о строевой песне

 
Проходит взвод, равненье сохраняя.
От шага строевого пыль столбом.
Но наша песня – песня строевая —
Как жаворонок в небе голубом.
 
 
Её легко выводит запевала,
И за собою нас ведет она
До скорого желанного привала,
Где мы поступим под начало сна.
 
 
А поздней ночью, спящих согревая
Мелодией, что теплится в душе,
Мужская песня – песня строевая —
Звучит как колыбельная уже.
 

«Живу – сгораю. И сгорю…»

 
Живу – сгораю. И сгорю.
А мог бы с тихою душою
Встречать спокойную зарю
Над безмятежною рекою.
Забыть бы смысл крамольных слов,
Что мне природа нашептала,
Когда счастливый рыболов,
Я шёл сквозь ливень краснотала.
Хрустел крупитчатый песок,
Восток алел – уже светало.
– Пораньше б выйти на часок, —
Я шаг прибавил запоздало.
Пахнуло сыростью речной.
Ещё минута – через лозы.
И я, от радости хмельной,
Сквозь навернувшиеся слёзы
Глядел, не видя ничего.
Смеялся, плакал, как в дурмане.
Кричал – и эхо: «О – го – го!»,
Как друг, откликнулось в тумане.
 

Первый снег

 
– Вот иду я – самый первый снег,
Чистый, беззащитный, обречённый,
Гибну, тая на глазах у всех,
На земле, угрюмой, грязной, черной.
 
 
И не пробуйте меня спасти,
Стряхивая на крыльце с одежды.
Я, как видно, обречён идти
Без любви, и солнца, и надежды.
 
 
Поглядите лучше —
Тает снег,
Смешиваясь с грязью под ногами,
Просто снег, идущий раньше всех, —
Перед настоящими снегами.
 

О жизни

 
Спасибо жизни!
Мне она дала
И дружбу, и любовь —
Как два крыла,
Они меня несли по белу свету.
 
 
А после всё, что возвела, смела:
Любовь убила, друга отняла,
В пустыню превратив мою планету.
 
 
И я теперь один во всей вселенной,
Зато уже не корчу мудреца,
А думаю легко о жизни бренной,
Как сирый нищий, спущенный с крыльца.
Пускай меня любовью да изменой
Актерка-жизнь пытает без конца,
Спокойно я слежу за Мельпоменой,
Чтоб душу разглядеть в игре лица.
 

«Ещё капели канитель…»

 
Ещё капели канитель,
Ещё грачи не прилетели —
Осталось несколько недель,
Но это трудные недели.
 
 
А там нагрянут чудеса
В награду за упрямство веры
В сияющие небеса
И воскресающие скверы.
 
 
Печаль развеется, как дым.
И перед взором изумлённым
Весь мир предстанет голубым
И торжествующе зелёным.
 

«Я вспомню забытое что-то…»

 
Я вспомню забытое что-то
И в мыслях пройдусь по годам,
Но в прошлом зияют пустоты,
Как будто и не был я там,
Как будто я прожил неделю,
С натяжкою – две кое-как…
А прочее скрыто метелью,
Царящей в мирах и века.
 

Московский воробей

 
Зимой в столице туго,
В края бы потеплей,
Но знать не хочет юга
Московский воробей.
 
 
Зима пришла?
Но стуже
Давно царить пора.
Случалось много хуже,
А он был сыт вчера.
 
 
И так ли страшен голод,
Когда кругом свои —
Чуть зазевался голубь —
Пируют воробьи.
 
 
В метель и в день погожий
Не ведает скорбей
Взъерошенный, продрогший
Московский воробей.
 
 
Живёт – и горя мало.
Живёт – по мере сил.
Ни кошка не поймала,
Ни голод не сгубил.
 

Похмелье

 
В моей квартире, словно в склепе.
Здесь только тело без души.
Ты видишь, болен я, Асклепий,
Лекарство, что ли, пропиши
На спирте, древнее, простое
Из тех, что жгут, как зной в аду.
Быть может, в горестном настое
Я утешение найду.
 
 
…Явилась тень – и Эскулапу
(А то был он, добра адепт)
Пришлось привычно сунуть в лапу —
Иначе не достать рецепт.
Я по латыни знаю малость,
Чтоб сигнатуры разбирать,
И по складам прочёл – о жалость! —
С₂Н₅ОН.
Опять.
 

Власть былого

 
Не просто наша близость начиналась:
Казалось, все случалось на веку,
Но жизнь столкнула женскую усталость
И злую холостяцкую тоску.
 
 
Из них не просто высечь искру счастья,
Залог неугасимого огня.
И надо было перевоплощаться —
Не внове для тебя и для меня.
 
 
Мы так с тобой талантливо играли!
И вскоре доигрались до того,
Что стали забывать свои печали,
И лишним оказалось мастерство.
 
 
Мы поняли, что прошлое – пустое,
Ведь прежний опыт мы копили врозь.
Его забыть – вот самое простое…
И только это нам не удалось.
 

«Дожди идут…»

 
Дожди идут,
И я иду неспешно,
Возможно, вечность, может, полчаса.
Но час пробьёт – и мы уйдём, конечно,
В могилу, а потом на небеса.
 
 
Но там тоскливо в ясную погоду:
Под солнцем жарко, тени не найдёшь.
И буду я блуждать по небосводу,
Пока не встречу теплый майский дождь.
И с ним в обнимку,
Словно два матроса,
Подвыпивших, беспечных,
Мы сойдём
На эту землю,
Где легко и просто,
Где так любил я мокнуть под дождём.
 

Ненастье

Г. К.

 
На улице серо и сыро,
А в комнатах мрак и хандра.
Вина бы сухого и сыра,
Да что-то не пьётся с утра.
Становятся пьянки обрядом
(А радость дарили в былом), —
И надо, чтоб кто-нибудь рядом
С тобою сидел за столом.
 
 
Увидеться можно бы с другом
(Недолго собраться к нему),
Но жертвовать чьим-то досугом,
Чтоб только не быть одному…
 
 
Увольте! Уж лучше химера:
Два мрака глядятся в окно —
На улице сыро и серо,
В душе и квартире темно.
 

Элегия

 
Клубились кучевые облака
Над прудом, обрамленным тополями
С листвою, опаленною слегка
Случайными пока что холодами.
 
 
В смятении была моя душа,
А тут ещё – пустое наблюденье,
Что лист, уже не первый, мельтеша,
Свершает неизбежное паденье.
 
 
Спланировал на пруд —
И зарябила гладь.
Вода заволновалась, вспоминая,
Как стужа зимняя мешала ей дышать,
Как тяжела неволя ледяная.
Лишь ворон был спокоен, как пророк,
Сидел на неподвижной карусели
И нехотя вещал о том, что прок,
Возможно, есть в движении без цели.
 

Воспоминания

*

 
В работе наступила передышка,
Но ничего весёлого в окне.
Закрыл глаза —
Бежит босой мальчишка
(И как ему не колко!)
По стерне.
Увы, он далеко, и я не вижу,
Что привело его в такой восторг.
Кричит как будто?
Если бы поближе,
Да жаль, слова относит ветерок.
От бега запыхался,
Рубашонка
Сатиновая
вздулась на спине.
Счастливый, по стерне бежит мальчонка,
Спешит, но от меня, а не ко мне.
 

*

 
Еще мальчишка,
Я стоял в бору
И вверх глядел.
Гнетущая сначала
Мелодия деревьев на ветру
Потом оптимистичней зазвучала.
Стволы соединяли явь с мечтой,
Роднили землю с высью голубою.
Они не принижали высотой,
А как бы увлекали за собою.
Я был побегом тоненьким в снегу,
Тянулся в небо, как росток, отважно.
Что дальше было, вспомнить не могу:
Смеялся, плакал…
Разве это важно?
 

*

 
Дальним
Никогда не будет местом
Край, где хата с козырьком стрехи,
Где вовсю горланят по насестам
Злые золотые петухи.
Где струится стежка от порога
За калитку, как ручей к реке.
Там течет пустынная дорога
И впадает в небо вдалеке.
Я и сам ушёл по ней однажды,
Без толку по свету колесил.
Уходили – были мы отважны,
Что ж вернуться не хватает сил?
 

(Из Рыльского)

 
Осень бродит, заполняет соты.
Я приехал в незнакомый край.
– Чужестранка молодая, кто ты?
– Отгадай.
– Чужестранка, дай попить с дороги.
– Зелье приворотное в воде.
Я ружье оставил на пороге,
Конь у бука ходит на узде.
Ей в глаза я глянул – и осела,
Как листва, печаль на дно души.
Осень бродит. Мне-то что за дело —
Пусть себе волнует камыши.
 

(Из Рыльского)

 
Как Одиссей, уставший от блужданий
По морю синему, я – жизнью утомлён —
Прилёг в тени под старым осокорем,
В листву зарылся и забыл про всё.
 
 
Но мысли – или тени их – мелькают
В дремоте тихой. Мельтешит листва,
Упал на ствол весёлый отблеск солнца,
И по нему скитается мураш.
 
 
И я усну под беззаботный шелест
С надеждой, что игрой увлечена
Меня мячом разбудит Навсикая,
Царя феаков тоненькая дочь.
 

«Доверять февралю – как довериться сердцу кокетки…»

 
Доверять февралю – как довериться сердцу кокетки
И в метель угодить, ведь недаром зовут снегопас
Коротышку угрюмого. Дни безмятежные редки,
А такой, как сегодня, бывает в столетие раз.
К сожалению, я не владею волшебною кистью,
И с картиной не может сравниться рисунок пером,
Но, прохожие, стойте, хотя бы на миг отвлекитесь
От привычных забот и послушайте птичий содом.
 
 
Птицы громко поют, что наступит весна несомненно.
И, быть может, чуть-чуть преждевременна добрая весть,
Но в обличье Москвы не заметить нельзя перемены —
Так теплеет лицо перед тем, как улыбкой расцвесть.
 

«Алло…»

 
– Алло!
(Ау!)
– Алло!
(Ау!) —
Зов заблудившихся, заблудших.
И вы одна, и я живу
Один,
А вместе будет лучше.
Мне б только выйти из глуши,
Вам пережить бы эту муку.
Я не ищу родства души,
Но дайте, дайте вашу руку.
И через дебри – напрямик.
Не погибать же нам – красивым.
Потом, когда наступит миг
И лес отстанет, обессилев,
Я руку разожму:
Спеши,
Случайный друг.
Лети, пичуга!
Я не искал родства души —
Нам будет лучше друг без друга.
 

Восточный мотив

 
У бурного моря можно плакать,
Не боясь показаться смешным.
Никто не заметит слёз,
Никто не услышит рыданий.
А море всё понимает —
Минутную слабость простит.
 

(Из Рыльского)
Сенокос

1

 
Гей, как встанет солнце над дубравой,
Как на плёсе крикнут серы гуси
И напьётся с трав росы холодной
Перепелка на лугу зеленом, —
 
 
Умываются косцы до солнца
Чистою студеною водою
Из глубокой голубой криницы,
Точат косы, и далёко слышно
Наостреней звонкую беседу.
 
 
Ходит ветер яром да горою,
Травы плачут, никнут под косою,
Зверобои вянут на покосе…
Ходит ветер, сушит белы росы.
 
 
Словно журавлиный клин по лугу
Наплывает ровно и спокойно,
Косари шагают друг за другом,
Белым войском плавно выступают.
 
 
Пот лицо росою омывает,
Заливает очи, словно слёзы,
Клевер густо падает под ноги,
Долу клонит красные головки.
 
 
Гей земля, праматерь хлебороба,
Опоясанная синими ручьями,
В травяном повойнике высоком,
В кружевной китайчатой запаске,
В плахте, сплошь усыпанной цветами,
Ты неси, перенеси на крыльях
Косарей от края и до края!
 
 
Гей ты, ветер, парубок певучий,
Паренёк певучий да весёлый,
Ты суши скорее красный клевер,
Продувай высокие покосы!
 
 
Гей ты, солнце, государь премудрый,
Ты, небесный золотой владыка,
Ты провяливай скорее клевер,
Поливай душистыми медами,
Прикрывай горячими руками
От дождей, от лютой непогоды!
 
 
Гей вы, тучи, турки-янычары,
Вы ордой не мчитесь на облогу,
Не пугайте косарей напрасно, —
Вы идите на море, за горы,
Дожидайтесь там лихого часа!
 
 
Как заходит солнце за дубраву,
Как на плесе замолкают гуси,
Косари домой спешат лугами
К ужину, к беседе задушевной.
 

2

 
То не рыба в море разгулялась,
Не павлины в небеса взлетели,
Разбрелися девушки с граблями
По сухим дурманящим покосам.
Ясная вода, краса младая,
Что ушла ярами да гаями,
Разливайся речкой голубою,
Раздавайся песней удалою
Над покосами луговыми!
 
 
Словно звёзд на небе на Петровки
Тех копён, как звонницы высоких,
По лугам душистым разбежалось.
 
 
Но яснее звёздочек погожих,
Но стройнее звонниц лебединых
Девица похаживает лугом,
Жалуясь родной своей сестрице:
 
 
“Ой, сестра, ты, мята луговая,
Ты, в гаю кукушка на калине!
Грусть-кручина вьётся возле сердца,
Как гадюка, сердце обвивает”.
 
 
А сестра ей: “Бедная сестрица,
То не горе – молодость играет,
То сжимает сердце не гадюка —
Черны очи опалили сердце,
Прямо в твою душу заглянули”.
 
 
Пролетает галка над оврагом,
Стадо возвращается из леса,
Над рекою разлилась, как речка,
Удалая молодая песня.
 
 
Ты кого высматриваешь, ищешь,
Отчего ты, молодец, не весел?
Или ты не видишь – красный клевер
Смётан – в копнах, ровных и высоких,
И домой торопятся сестрицы,
Две сестрицы, легкокрылы птицы.
 

«Рифмуются прекрасно…»

 
Рифмуются прекрасно
Поля и перелески,
И облака с лазурью,
И небеса с землёй.
И лишь поэта с жизнью,
Вокруг него кипящей,
Как две строки созвучных,
Не хочет видеть век.
Поэт в разладе с миром.
Какая доля злая!
Поёт – его не слышат,
Молчит – его не ждут:
Не ручеёк в сугробе,
Не жаворонок в небе…
Как трудно рифмоваться.
Не то, что рифмовать.
 

«Остались от любви моей к тебе…»

 
Остались от любви моей к тебе
Два-три стиха – одна строка в судьбе.
 
 
И те стихи живут – им дела нет
До наших “да” и “нет” и прочих бед.
 
 
Большой любви не нужно для стихов.
Для них довольно сущих пустяков:
 
 
Трёх поцелуев да десятка фраз —
Не больше и не меньше. В самый раз.
 

Сверхзадача

Играть себя – дурная роль.

 
Тоска – классическое чувство,
Но ты не прав, любезный друг.
Когда возводишь в ранг искусства
Патологический недуг.
Когда, на сцене угасая,
Стоишь, подъемля взор горе…
Какая сила роковая
Тебя подвигнула к игре?
Неужто боль?
Но, Боже правый,
Здоровых нет среди людей,
И этой горестною славой
Не должен хвастать лицедей.
Искусства смысл и сверхзадача
Художника,
Любезный друг,
Стерев с лица гримасу плача,
Войти с улыбкой в светлый круг.
 

(Из Рыльского)

 
Качнулась занавеска на окне,
Порозовевшая в лучах заката.
И ветерок в вечерней тишине
По улочке прокрался воровато.
 
 
Там, за окном, склонился над столом
Девичий тихий озарённый профиль,
А снизу, с площади, глядят на дом
Печальный Фауст, желчный Мефистофель.
 
 
На землю от собора тень легла,
Под ним коты заводят шуры-муры,
Заухал сыч на шпиле, ночи мгла
Вот-вот укроет странные фигуры.
Плащи в пыли, заржавлены клинки,
В глазах не увидать былого блеска,
Но всё ещё с надеждой старики
Глядят, как пламенеет занавеска.
 

К Елене

 
Елена, мой корабль у скал,
Весь в белой кипени ветрил.
Как долго я тебя искал,
По ойкумене колесил.
 
 
Елена, вот моя рука,
А сердце я потом отдам.
Дорога будет нелегка
И далека – в Пергам.
 
 
В пути любовью станет страсть.
Прости, Елена, что как тать
Я вынужден тебя украсть —
Корабль не может ждать.
 

«Утром, вечером, и ночью, и средь бела дня…»

 
Утром, вечером, и ночью, и средь бела дня
Я тебе желаю счастья —
в жизни без меня
Утром, вечером, и ночью, и средь бела дня.
 

«Любовь прошла…»

 
Любовь прошла.
Один – иду.
Могу успеть в кино на восемь.
Забыл часы, как на беду.
– Который час?
– Примерно осень.
 

«Сродни шаманству наше ремесло…»

 
Сродни шаманству наше ремесло:
Едва ли не сизифовы усилья
Мы прилагаем,
Но кого спасло
Оно,
Чьи распрямило крылья?
 
 
Лишь миг успокоения дают —
Спасение тому, чьи муки тяжки, —
Стихи.
Но кто считает легким труд
Смирительные шить рубашки?
 

«Рванутся души, словно дети…»

 
Рванутся души, словно дети,
Друг к другу…
Всё неймётся им!
Но нам знакомы штучки эти,
И воли мы им не дадим.
 

«Угрюмый и робкий, как зимний рассвет…»

 
Угрюмый и робкий, как зимний рассвет,
Явлюсь пред твоими очами.
Руками всплеснёшь: – Сколько зим, сколько лет!
Какими судьбами?!
 
 
Не стану я лгать о любви и судьбе,
Скажу: – Хорошо привечаем
Я здесь, потому и нагрянул к тебе.
Попотчуешь чаем?
 

«У тети Серафимы…»

 
У тети Серафимы,
Подруги бабушки моей,
Всех сыновей взяла война.
Всех. Семерых.
На целом свете не осталось никого
У тети Серафимы.
 
 
И если скажут мне,
Что я войны не видел,
Я вряд ли соглашусь:
Я тетю Серафиму
В детстве знал.
Она казалась мне добрее
Добрейшей бабушки моей.