Текст книги "«Лонгхольмский сиделец» и другие…"

– Простите, господа, – извинился перед офицерами Пустошин, – Евгению Евграфовичу отчего-то нехорошо. – И, взяв под руку Баташова, он вместе с ним поспешил к выходу.

3

Только вдохнув полной грудью по-осеннему влажный и прохладный воздух, пахнувший преющими листьями и речной тиной, Баташов начал понемногу отходить от праведного гнева.

– Константин Павлович, приглашаю вас ко мне в номер, – предложил он уже спокойным умиротворенным голосом, – кажется, Варвара Петровна упаковала мне кой-чего на дорожку.

Прикрыв наглухо дверь, Баташов подробно пересказал Пустошину невольно подслушанный им разговор союзников. Не стал он говорить лишь о том, что те сговариваются о проведении операции под названием «Abdication», потому что хотел сначала сам разобраться, в чем ее суть.

Поморщившись, словно от зубной боли, кавалерист, глубоко вздохнув, убежденно сказал:

– Этим христопродавцам вновь неймется. Это и понятно, ведь Европа никак не может забыть побед русского воинства под предводительством Суворова, Кутузова и Скобелева, поставив себе целью всячески ослаблять мощь России любыми средствами. Вся новейшая история говорит об этом. Как только Российская империя начинает подниматься после очередной своей кровопролитной победы на ноги, бывшие и настоящие союзники, не дожидаясь, пока она станет сильнее их, вновь вовлекают ее в войну. Так было! Так будет всегда! Такова доля православного воинства! – глухо произнес пророческие слова генерал и перекрестился.

Баташов хотел ему возразить, но не стал. Уж больно похожи были его слова на правду.

Достав из походного чемодана бутылку коньяку, он разлил золотистую влагу в две серебряные чарочки, которые всегда возил с собой, и, взглянув в глаза своему давнему и любимому товарищу, грустно произнес:

– Давайте выпьем просто так, не чокаясь и не произнося тосты. Мне за сегодняшний день так опостылела праздная говорильня, что охота податься куда подальше, в самый глухой монастырь братьев-молчунов.

Пустошин понятливо кивнул головой и, не произнося ни слова, опорожнил стопку. Следом выпил и Баташов.

– С союзниками все понятно, – задумчиво произнес Пустошин после явно затянувшейся паузы, – они будут делать все для того, чтобы Россия ни в коем случае не вышла из войны. Это для нас с вами не в новинку. Россия всегда была, словно кость в горле Западным державам, особенно Великобритании. На Востоке мы с вами не раз встречались с британцами в ходе «Большой игры». И за все это время я не встретил там ни одного настоящего джентльмена…

– Я тоже, – откликнулся Баташов. – Скажу больше: разглагольствовавший за ширмой британский майор лет двадцать назад чуть было не отправил всю мою экспедицию на тот свет…

– Наслышан о ваших похождениях в Памирах, – сочувственно взглянув на товарища, сказал Пустошин. – Неужели это тот самый англичанин, который сделал все, чтобы направить ваш экспедиционный отряд через высокогорную пустыню?

– Да! У меня взгляд наметанный. Я его сразу узнал, как только он появился в Петрограде. Хотя майор Джилрой и делает вид, что познакомился со мной всего лишь год назад. Очень скоро мне предстоит наконец-то раскрыть некоторые британские секреты, вот тогда-то я и возьму его за жабры и заставлю вспомнить былое. Но все это, уважаемый Константин Павлович, мелочи по сравнению с нынешней летней катастрофой, обрушившейся на нас. Неужели мы не в состоянии были ее предотвратить?

– Могли, – твердо заявил Пустошин, – если бы в Ставке хоть кто-то мыслил стратегически и не игнорировал предложений государя…

– Что вы имеете в виду? – удивился Баташов.

– От близких мне офицеров Генштаба я узнал, что при обсуждении плана весенней кампании 1915 года в Ставке вновь вышел спор о том, чей фронт важнее: Юго-Западный или Северо-Западный. Иванов доказывал, что Северо-Западный фронт находится в исключительно благоприятных условиях и что за него нечего беспокоиться, а вот его фронт, самый важный, в тяжелом положении, хотя знал, что три корпуса Северо-Западного фронта понесли огромные потери и при этом правый фланг обойден противником и находится под постоянной угрозой окружения. Исходя из этого, Рузский предложил после пополнения войск и подвоза боеприпасов решительными действиями опрокинуть неприятеля, для чего необходимо было отойти на ближний укрепленный рубеж, с тем, чтобы избыток войск перебросить на правый берег Вислы и упереться левым флангом не в Вислу, а в укрепленный пояс Новогеоргиевск – Згеж. Этим, по его мнению, он планировал сократить свой фронт для того, чтобы создать сильные резервы до выяснения направления главного удара неприятеля. При этом он считал, что отход под давлением противника очень труден и рискован, чреват потерей тяжелых орудий и техники, поэтому предлагал заблаговременно оставить позиции. Иванов категорически заявил, что такой отход оголит его правый фланг и заставит и его войска также отойти. Верховный его поддержал и по рекомендации Данилова-Янушкевича приказал позиций не покидать, быть в готовности контратаковать противника и при первой же возможности начать наступление в Карпатах. Гора вновь родила мышь.

Начавшаяся в начале 1915 года англо-французская операция на Черном море продемонстрировала нам, что, несмотря на все свои заверения, союзники не хотят пускать Россию в Константинополь. Обеспокоенный таким поворотом событий, государь распорядился начать немедленно основательную подготовку к собственной Босфорской операции, подписав соответствующую Директиву. По оценкам морских офицеров, она, при минимальном риске, могла сыграть в войне решающую стратегическую и политическую роль. Даже при самом неблагоприятном исходе десанта, мы бы рисковали лишь одной бригадой, а если бы даже при этом погиб весь Черноморский флот, состоявший из устарелых судов, то и это не было бы бедой, ибо как раз весной 1915 года должны были вступить в строй мощные современные корабли и истребители. Но государь император не был понят Николашей. Вместо того чтобы начать формирование десантной группировки, Верховный погубил без всякой пользы десантные войска, бросив их на Сан и Днестр. Босфорская операция была отодвинута на неопределенное время. В ходе летнего отступления Иванов пытался сразу же после горлицкого разгрома помочь третьей армии переброской туда 33-го армейского корпуса из Заднестровья, но Ставка запретила трогать этот корпус: он был ей нужен для задуманного Николашей наступления девятой армии в Карпатах, и он распорядился отправить в помощь истекающей кровью армии 5-й Кавказский корпус, несколько частей которого были предназначены для овладения Константинополем. Таким образом, совершена была величайшая стратегическая ошибка. Отказавшись от форсирования Босфора и овладения Константинополем, Николаша обрек Россию на затяжную позиционную войну, – с болью в голосе констатировал Пустошин.

– Вы как всегда правы, – согласился Баташов. – Если мы сами не сможем открыть Босфор для свободного прохода русских судов, то после провала десантной операции союзников на Галлиполи надеяться на них просто бессмысленно. Но, даже завладев Босфором, они непременно начали бы ставить нам всевозможные препоны.

– И я бы нисколько этому не удивился, – усмехнулся кавалерист, – все эти европейцы на протяжении веков были нашими недругами. Но в самое сердце поразило меня предательство Болгарии, правительство которой пошло на союз с Германией. Конечно, я понимаю, что болгары, которых мы освободили от туретчины, в большинстве своем против этого союза. Но тем не менее, насколько я знаю, Фердинанд уже готовит против нас армию в 300 тысяч штыков и 7 тысяч сабель…

Так за разговором, попивая коньяк, словно водичку, генералы засиделись за столом до самого вечера. И только когда в стоящем напротив губернаторском присутствии зажглись огни, они, распрощались. Генерал Пустошин, назначенный командиром армейского корпуса Западного фронта, убывал вечерним поездом в расположение своих войск.

4

Решив прогуляться перед сном, Баташев как обычно направился на окраину города, где свежий ветерок, лохматя золотисто-багровые кроны развесистых кленов, приятно бодрил, настраивая все его помыслы на оптимистический лад. Проходя мимо ставшей недавно штабной Спасской церкви, он, заметив пробивающийся из-за приоткрытой двери свет, заглянул во внутрь и в глубине храма у самого иконостаса увидел рослого священника, страстно отбивающего поклоны. Боясь побеспокоить молящегося, генерал, тихо ступая, вошел и услышал знакомый голос протопресвитера армии отца Шавельского, который проповедовал на воскресных обеднях, где обычно присутствовали почти все офицеры Ставки. От вида страстно и самозабвенно бьющего низкие поклоны Богу воинского заступника у Баташова выступили на глазах слезы умиления. Он, стараясь ступать как можно тише, чтобы не отвлечь священника от страстной молитвы, подошел поближе и услышал явно возвышающие души паствы слова: «…Ты с нами, Господи! Да уразумеют народы, что Ты с нами! С Тобой страха не имеем, смерти не страшимся! С Тобой единицы нас будут гнать тысячи врагов, а десятки – тьмы их! Даруй единомыслие и согласие вождям нашим и даруй нам скорую решительную и бескровную победу! Да вознесется тогда к престолу Твоему из миллионов братских сердец могучее и радостное песнопение: „Слава в вышних Богу и на земли мир, в человецех благоволение. Осанна в вышних!“ Помоги же нам, Господи, победить врага и озари нас лучом милости Твоей и счастья! Да не в суд и не в осуждение будет мне ратный подвиг мой, но в возрождение Великой России! Аминь».

«Вот, наверное, единственный в Ставке человек, искренне страждущий за всю армию, за всех ее больших и малых начальников, причастных и совсем не причастных к трагическому исходу сражений…» – подумал Баташов, и ему неожиданно захотелось припасть к руке этого подвижника, облеченного саном страдать и молиться за всех человеков. Услышав за спиной шаги, отец Шавельский встал с колен и обернулся.

– А-а, это вы, Евгений Евграфович! – обрадованно воскликнул он. – Я искренне рад видеть вас в храме. Исповедоваться пришли?

– Нет, ваше преосвященство. К исповеди я сегодня не готов, – виновато сказал Баташов, – может быть, позже, – добавил он, припадая к руке, осенившей его крестным знамением.

– Это вы, батенька, зря, – мягким, доверительным голосом продолжал уговаривать священник, – вижу, и вы сегодня не в духе. А знаете, перед отъездом в войска у меня побывал Константин Павлович. Пришел он ко мне какой-то смурной, словно в воду опущенный, а после исповеди ушел просветленный и, как всегда, неунывающий.

Баташов после этих проникновенных слов невольно улыбнулся.

– Вот и вы, зайдя в Божий храм под сенью лучезарных ликов святых земли Русской словно и в самом деле в раю побывали. И на ваше чело, я вижу, снизошла благодать Божья, – умиротворенно изрек отец Шавельский.

– В этом нет ничего удивительного, – неожиданно заявил Баташов, чем поставил священника в тупик.

– Я же родился в трех верстах от Рая! – углубил он искреннее удивление святого отца.

– Не богохульствуйте, сын мой! – строго сказал отец Шавельский.

– Я говорю вам чистую правду, – глядя в построжавшее лицо протопресвитера, настаивал на своем Баташов, – просто имение, где я появился на свет, находится в трех верстах от железнодорожной станции Рай.

Услышав это, священник облегченно вздохнул.

– Неисповедимы пути Господни! – воскликнул он. – Только вы, Евгений Евграфович, больше никому об этом не говорите.

– Но почему?

– Могут неправильно понять. Ведь не всем дано познать перипетии человеческих судеб и вечную человеческую душу…

– Благословите, святой отец!

– Благословляю, во имя Отца, Сына и Святого Духа! Аминь! – Отец Шавельский трижды перекрестил генерала.

Одухотворенный благословением протопресвитера, Баташов продолжил свою прогулку. Выйдя на берег, он глубоко вдохнул в себя влажный сырой воздух, пахнувший речной тиной и рыбой. Тихо и умиротворенно катил свои воды Днепр, купая в них звезды, среди первых воссиявшие на небосклоне. Устоявшуюся вокруг тишину изредка нарушали прибрежные всплески волн да крики рыбарей, перекрывающих стремнину сетями. В такие минуты особенно хорошо думалось.

Плотнее закутавшись в шинель, генерал еще и еще раз прокручивал в голове последние слова союзников, случайно подслушанные им в офицерском собрании и, как он думал, напрямую связанные с отречением государя. По тону, как это было сказано британским майором, он понял, что союзники настроены именно против государя императора, который, по всей видимости, своим неожиданным решением стать во главе русской армии спутал все их карты. Отставленный от командования и сосланный на Кавказ великий князь Николай Николаевич уже не представлял собой той мощной силы, могущей заменить собой царя в случае «дворцового переворота». Что было вполне возможно, в случае, если бы государь всерьез задумался о сепаратном мире, слух о котором проник уже не только в высшие круги Петрограда, но и в Ставку.

Баташов, зная о секретных потугах немцев, пытавшихся любыми средствами склонить государя императора к миру, относился к этому скептически. Император был непреклонен, несмотря ни на миротворческие письма и телеграммы Распутина, ни на советы Александры Федоровны. Правда, одно время генерал чуть было не поверил слухам, повсеместно распространяемым либералами среди офицеров о возможной причастности к шпионству немки-царицы и ее главного советника – Распутина, но, проанализировав эти недалекие домыслы, понял, что все это всего лишь бездоказательные бредни, отголоски шпиономании, захлестнувшей после ряда трагических поражений и неоправданно быстрого отступления не только армию, но и всю страну. Для него император и императрица были и оставались помазанниками Божьими. Он только мог втайне от всех скорбеть о том, что государыня считала Распутина святым чудодейственным человеком, который из-за своих каких-то особенных качеств облегчал страдания неизлечимо больного наследника цесаревича и этим завоевал доверие и известное положение у государя и государыни. Он считал это временным несчастьем для престижа трона, полагая, что после полного выздоровления наследника Распутин просто за ненадобностью исчезнет. Баташов прекрасно знал, что все те, кто больше всех кричат о Распутине и готовы гнать его вон, находятся в оппозиции государыне, следовательно, и государю. Таким образом, переставая быть верноподданными, они увеличивали ряды врагов верховной власти. Вместо того чтобы помогать Верховному правителю в трудную годину войны, либеральная Дума, должная выражать чаяния общества, раздувала всевозможные грязные слухи о царской семье, занималась науськиванием общественности против правительства, а через правительство и против самодержавия. Поэтому министры, которые «стремились» быть ближе к обществу, попросту не могли быть лояльными в отношении власти, там царил, так называемый Прогрессивный блок, который вел «беспощадную войну» с правительством. Высших чиновников, которые ставили волю государя выше пожеланий блока, огульно называли «распутинцами». Находясь по делам службы в Петрограде и периодически бывая в знаменитом Яхт-клубе, Баташов не раз слышал великосветские разглагольствования о Распутине и «распутинцах», засевших в верховной власти, которые полностью зависят от известного всем Тобольского старца, который, в свою очередь, постоянно кичится своими близкими связями с царской семьей и т. п. Как это было не прискорбно, слышал это он и от великого князя Николая Михайловича. Тема «распутинцев» открыто обсуждалось не только в великосветских салонах и правительственных комитетах, но и в армии. Подобные разговоры не вызывали у Баташова ничего, кроме откровенной брезгливости. Это и понятно, ведь он относился к Распутину, как к необходимому злу. История знала немало таких вот проходимцев, при дворах королей, царей, рыцарей и бояр от веку были фавориты, шуты, чудаки, лекари, советчики и юродивые. Для Баташова и Распутин был тоже в этом ряду, являясь «дворовым» слугой с пороками, которые водились у бар, был «фаворитом», какие существуют у всякой толпы. Наверное, такими же были «пирожник» Меншиков, «царский забавник» Балакирев, дворецкий Кутайсов и иже с ними…

Перечитывая приказы и распоряжения, находящиеся в архиве Ставки, общаясь с хорошо знакомыми ему офицерами, бывшими в окружении «Николаши», Баташов еще и еще раз убеждался в том, что главными распространителями мифов о царице, ее советниках и евреях-шпионах были не только либералы, но и генералы во главе с «Николашей». Великий князь занял по отношению к государю, его семье и правительству нелицеприятную позицию, основанную на бесцеремонной и суровой критике действий государя императора снисходительными насмешками над ним и высокомерным пренебрежением, которые угодливо был приняты его ближайшим окружением и постепенно начали распространяться не только в тылу, но и на фронте. Такое оппозиционное по отношению к царю и правительству положение стало для него основным средством к оправданию себя в военных неудачах и в то же время первопричиной его явно разрекламированной популярности. Баташов прекрасно знал о стратегических талантах «Николаши», который расценивал явления войны по-обывательски просто. Для него победоносным было безостановочное движение войск вперед с обязательным занятием городов и поселков, и чем крупнее был занятый город, тем была крупнее и победа. Поэтому, узнав о неожиданном и скоротечном захвате армией Рузского города Львова, он тут же, не разбираясь в сути произошедшего, ходатайствовал перед государем императором о награждении командарма сразу двумя Георгиевскими крестами, хотя того за самовольное изменение решения Ставки о наступлении в Галиции надо было отрешить от должности. Именно поэтому, когда под мощным нажимом врага русские армии начали отступать, «Николаша» и возглавляемая им Ставка не смогли оказать должного отпора германскому наступлению и способствовали созданию панического настроения не только на фронте, но и в стране. Мало того, в тайне от всех Ставка уже составляла планы эвакуации Киева…

Все это не могло не повлиять на отношение Баташова к «Николаше», которого он не только не уважал, но и искренне презирал, особенно после последних неудач, приведших к поспешному отступлению на всех фронтах. Именно поэтому он с огромным облегчением и воодушевлением встретил весть о вступлении Николая II в должность Верховного главнокомандующего. Вопреки предсказаниям скептиков, что с принятием на себя Верховного командования государь встретится с непреодолимыми препятствиями и дела на фронте пойдут еще хуже – этого не произошло. Армия в своей основе реагировала на это совсем не так, как предсказывали некоторые министры, думцы и великие родственники. Военные действия несколько стабилизировались и пошли как-то активнее, с меньшими потерями. Кончилась паника, которой была охвачена старая Ставка во главе с великим полководцем «Николашей». Инициатива постепенно переходила в руки русского командования. И самое главное – начальник штаба Алексеев наконец-то вышел из паническое состояния, навеянного продолжительным отступлением на всех фронтах. Ставка остепенилась. Настроение в ней сменилось деловой атмосферой и спокойствием. Спокойствие и уверенность в своих силах своим уравновешенным отношением и к людям, и к событиям на фронте дал государь. Вера в своего царя и в Благодать Божию над ним создала благоприятную атмосферу…

С этой мыслью и уже в более благодушном настроении Баташов возвратился в гостиницу. В номере было тепло и уютно. Мягкая постель с радостью приняла его уставшее тело. Лишь настойчивая мысль о заговоре союзников долго не давала заснуть. И только приняв окончательное решение – тайно понаблюдать за союзными военными агентами, он наконец-то смежил глаза и сразу же провалился в небытие. Под утро ему приснилась супруга Варвара Петровна, которая, держа в руках газету «Русский инвалид» с портретом Самодержца Российского и глядя в пустоту, вопрошала глухим, скорбным голосом: «Кто виноват? Кто виноват?»…

«Не к добру это», – подумал Баташов, проснувшись. Совершив свой туалет, он, сославшись на неважное самочувствие, на завтрак не явился. Генерал и в самом деле нехорошо себя чувствовал только от одной мысли о том, что там он может вновь лицезреть ненавистные физиономии надменных и довольных собою союзничков, многозначительно потирающих руки.

«Но дело прежде всего», – сказал он себе и, встретив в коридоре гостиницы рыжеусого британского майора, сдержанно ему улыбнулся и даже сделал комплимент его неувядаемой жизнерадостности. На что Джилрой с деланым восторгом поблагодарил генерала:

– Спасибо, сэр, вы тоже как всегда бодры и деятельны, несмотря ни на что.

– Русские не привыкли плакаться в жилетку, – сдержанно ответил Баташов с намеком.

– Жилетка – это есть одежда, я правильно понял?

Баташов кивнул.

– Но у меня, чтобы смахнуть слезы, есть платок, – майор вытащил из кармана шелковый белый платочек и недоуменно уставился на Баташова.

– Это такая русская поговорка, – пояснил генерал.

– О-о, я очень люблю русские пословицы и поговорки, – удовлетворенно воскликнул британец и, спрятав шелковый лоскуток, достал из нагрудного кармана записную книжку и что-то там записал.

– А знаете, завтра утром Его Величество прибывает из Царского Села в Ставку, – видимо, желая сделать что-то приятное генералу, сообщил он новость.

Это сообщение насторожило контрразведчика. Он знал, что император периодически оставляет Ставку, наведываясь в Царское Село для того, чтобы принимать послов и вершить государственные дела. Но о времени прибытия его в Могилев, могли знать только самые доверенные лица.

«Что это? Провокация или желание майора показать свою сверхосведомленность и вызвать меня на доверительный разговор? – мелькнула в голове мысль. – От такого можно ожидать всякого…»

– Государь волен появляться тогда, когда ему будет угодно, – неопределенно ответил генерал, натягивая на руки перчатки и давая этим понять, что разговор окончен.

– Сэр, прошу вас выслушать меня, – настойчиво промолвил британец, – я хочу сообщить вам о деле государственной важности.

– С государственными делами обращайтесь к Воейкову, – посоветовал Баташов.

– Сэр, я бы хотел, чтобы все, что я скажу, осталось в тайне, – неожиданно предложил Джилрой, заговорщицки оглянувшись по сторонам. В коридоре никого, кроме копошащейся невдалеке горничной, не было видно.

– Я слушаю вас, сэр.

– Вы знаете, откуда я узнал о приезде царя?

– Если хотите что-то сказать, то говорите, а не тяните кота за хвост, – с деланым раздражением в голосе промолвил Баташов.

– Мне по большому секрету сообщил об этом де Ля-Гиш, а он, в свою очередь, узнал об этом из телефонного разговора с генералом Амадом, который накануне был у императора на приеме в Царском Селе. От имени французского правительства он как руководитель военной миссии в России поздравлял Его Величество с награждением Георгиевским крестом…

– Ну сболтнул Ля-Гиш лишнего, что здесь такого? – пожал плечами генерал. – Французы любят прихвастнуть, – с деланым равнодушием добавил он.

– Но вы, как профессиональный разведчик, должны меня понять, сэр…

– Что я должен понять?

– Что все это неспроста. А если об этом узнают враги?

– Но я не могу допустить и мысли о предательстве нашего уважаемого союзника, – возмутился Баташов. – Как вам это могло прийти в голову?

Джилрой замялся, не зная, как реагировать на искреннее возмущение русского генерала.

– А вы знаете, что для того, чтобы Россия и не думала о сепаратном мире с немцами, французы готовы на все… – сделав вид, что сболтнул лишнее, осекся британец.

Баташов сознательно построил эту беседу так, чтобы выпытать у союзника больше того, что тот хотел ему сказать. И он не ошибся.

Взяв явно растерянного британца под локоток, он решительно повлек его к своему номеру и, только плотно притворив за собой дверь, грозно вопросил:

– О каком это сепаратном мире вы говорите, сэр?

– Сэр, я рассказал вам лишь о том, что сказал мне накануне Ля-Гиш, – нерешительно пролепетал Джилрой, – больше я ничего не знаю.

– Но, сэр, я знаю вас, как истинного друга России и джентльмена, – подсластил пилюлю контрразведчик, – и поэтому хочу услышать от вас правду и ничего, кроме правды.

Поняв, что так просто генерал его из номера не выпустит, Джилрой, задумчиво покручивая свои пышные рыжие усы, кисло улыбнулся.

– Сэр, от Ля-Гиша я узнал, что перед отъездом в Ставку он получал инструктаж от своего генерала Амада, который и сообщил ему, что по инициативе немцев идет тайная переписка с людьми, близкими к императору. В подтверждение этому Амад ознакомил его с содержанием письма императрицы к своему брату великому герцогу Эрнсту Людвигу Гессенскому, в котором она просит его решить с Вильгельмом вопрос о необходимости гуманного отношения к русским военнопленным и в то же время намекает на стремлении России к миру и даже предлагает ему стать посланником мира. Амад дал указание Ля-Гишу настраивать офицеров Ставки на войну до победного конца и всячески препятствовать возможным сепаратным переговорам. Поэтому действия француза сегодня трудно предсказать…

– Возможно, Амад через Ля-Гиша просто хотел ввести вас в заблуждение, как ввел в заблуждение командующего десантной операцией в Дарданеллах генерала Гамильтона, завысив боевые возможности своих сил и средств.

– Вы имеете в виду нашу безрезультативную высадку в Галлиполи?

– Именно это я и имею в виду, – ответил Баташов. – Хотя, анализируя ход этого кровавого сражения, можно с полной уверенностью сказать, что и Гамильтон не без греха, ибо подготовил операцию наспех.

– Мне трудно судить о военной стороне дела, – задумчиво изрек майор, – но я с уверенностью могу сказать, что в отличие от сухопутной агентурной составляющей морская разведка была поставлена там из рук вон плохо. Я слышал, что Ставка готовит в Дарданеллах свою десантную операцию. Будучи в Одессе, я видел, как солдаты тренируются в посадке на транспорты и корабли…

– Возможно, – многозначительно взглянув на британца, промолвил Баташов. – Только вы перепутали восток на запад.

– Неужели идет подготовка к выводу из войны Болгарии? – обрадованно воскликнул Джилрой. – Надеюсь, что это вскоре поубавит пыл не только болгар, но и немцев.

– Возможно, – неопределенно ответил генерал, – но меня сегодня больше волнует, насколько достоверна информация о так называемых сепаратных переговорах.

– Других данных у меня нет, сэр – с вызовом отрезал майор, то ли от злости на себя, то ли от вырвавшейся внезапно лжи наливаясь кровью.

– А вы, оказывается, не джентльмен, сэр, – бросил Баташов в лицо Джилроя обидные для любого англичанина слова.

– Вы задели мою честь, сэр! – взревел британец. – Такие слова смываются только кровью!

– А я не буду с вами драться, – с деланым равнодушием ответил генерал, – потому что вы еще лет двадцать назад лишились своей офицерской чести.

Ошарашенный больше спокойным тоном, которым были произнесены эти страшные слова, чем самим фактом, британец побагровел. Казалось, еще минута – и его хватит апоплексический удар.

Баташов подвинул стоящее рядом кресло, и майор обессиленно рухнул на мягкую кожаную подушку.

– Выпейте воды, – генерал подал Джилрою стакан содовой.

Тот судорожно его схватил и несколькими глотками осушил полностью. И только после этого вперил свой ненавидящий и в то же время обескураженный взгляд в лицо русского генерала.

– Двадцать лет назад я служил в Индии, – недоуменно провозгласил он, – в России я в то время не был.

– А вы вспомните княжество Читрал, высокогорную крепость и то, как вы, поклявшись Аллахом, направили мой экспедиционный отряд по самому короткому пути в Кашмир, а на самом деле кинули нас в ад. Я понимаю, что на Памире мы находились по разные стороны баррикад в вашей большой игре, но тем не менее я да и никто другой из русских офицеров не стали бы поступаться своей честью, с тем, чтобы отправить на погибель целую экспедицию. Из-за того, что вы заранее предупредили британского агента в Кашмире, чтобы он не выдавал нам разрешения для прохода по территории этого княжества, экспедиционному отряду пришлось преодолевать высокогорную пустыню, где от холода и голода погибли люди. Только части отряда удалось достичь Туркестана. Высочайшим именем было проведено расследование. Вердикт следственной комиссией был вынесен суровый, но справедливый: в случае появления вас и вашего сообщника в Кашмире на территории Российской империи, вы непременно будете привлечены к суду. Ваше счастье, что я еще не успел обнародовать этот убийственный факт вашей биографии. Но, если вы и дальше будете молчать, мне придется сообщить о вашей неблаговидной роли, чуть ли не приведшей к гибели военной экспедиции, государю, и тогда меньшее, что вас ожидает, это позорное увольнение из армии, без пенсии и пособия. Вам все понятно, сэр?

– Да, сэр… – глухим загробным голосом ответил майор. – Вы тот самый русский офицер, которого туземцы называли Баташ-хан, – прохрипел догадливо он. – Как же я раньше не догадался, что это вы…

– Время никого не щадит, – философски заметил генерал, – и в то же время оно рано или поздно расставляет все по своим местам. Как говорят у нас в народе: «Богу – Богово, а кесарю – кесарево».

– Что вы хотите знать? – придя в себя, уже по-деловому спросил Джилрой. – Если вы дадите слово чести, что мое прошлое останется тайной, то я готов открыть вам многое из того, о чем вы даже не догадываетесь…

– Не будем говорить загадками, сэр, – оборвал британца Баташов, – я обещаю, что все происшедшее раньше останется между нами. Вас это устраивает?

– Да, сэр.

– Скажите, с какой целью вы завели со мной разговор о французах? – задал контрразведчик контрольный вопрос, от которого во многом зависело, стоит ли верить майору на слово или нет.

– Я заметил вашу реакцию в офицерском клубе на мой разговор с Ля-Гишем и заподозрил, что вы, возможно, что-то поняли о готовящемся заговоре. Все хорошенько обдумав, я решил направить ваше подозрение на французов…

– Хотели навести тень на плетень, – удовлетворенно промолвил генерал, – но не на того напали.

– Да, сэр, – угодливо закивал головой Джилрой.

– Спасибо за откровенный ответ, – удовлетворенно сказал контрразведчик, – а теперь прошу вас, сэр, ответить на вопрос, от которого будет зависеть ваше будущее. Что вы можете сказать об операции под кодовым названием «Abdication»?

– Вы и об этом знаете, сэр? – удрученно воскликнул майор и задумался.

– Abdication в переводе с английского значит – отречение, – начал он свой рассказ. – На тайном совещании, которое проводил посол Бьюккенен в Петроградском Английском клубе в мае этого года, присутствовали сотрудники всех британских спецслужб, работающих в России. После подробного отчета каждого из нас по военной, экономической и политической обстановке в вашей стране, посол заключил, что в России существуют две противоборствующие силы – те, кто стоят за войну до победного конца, и те, кто мечтают о сепаратном мире. В этой ситуации союзникам необходимо всеми силами поддерживать сторонников войны, а противников уничтожать морально и физически…