Текст книги "«Лонгхольмский сиделец» и другие…"

– О ком конкретно шел разговор? – прервал майора Баташов.

– Среди главных миротворцев посол назвал Александру Федоровну, ее заграничных родственников, графиню Васильчикову и Григория Распутина, которые имеют при дворе немало сторонников…

– А при чем здесь отречение?

– Есть достоверная информация о том, что ваш император после получения миротворческих писем, инициированных Берлином, склоняется к тому, чтобы выйти из войны. И если это окажется правдой, то будет приведен в действие план «А», суть которого и заключается в физическом уничтожении миротворцев и организации переворотов – дворцового в Петрограде и генеральского в Ставке, в результате которых к власти придет великой князь Николай Николаевич. Императорская чета со всеми чадами будет отправлена в монастырь на Соловки. Отдельно обговаривался вопрос физического уничтожения Григория Распутина. Уже сегодня над ним нависла реальная опасность расправы…

– Ну это меня меньше всего касается, – сказал Баташов. – Вы мне лучше назовите участников этого заговора.

– Всех, как вы понимаете, я знать не могу по условиям конспирации. Но кое-кто мне известен. Среди явных сторонников дворцового переворота можно назвать, прежде всего, руководителей «Земгора» князя Львова и промышленника Челнокова, которые сами предлагают развернуть в британских газетах информационную кампанию не только против коррумпированного и бездеятельного правительства, но и против царя. Среди наших близких и наиболее деятельных друзей – члены Думы Гучков и Родзянко, министры Хвостов, Белецкий, Трепов, московские богатеи Милюков, Некрасов, Коновалов, господин Кокошкин – крупный российский специалист по международному праву, Мануйлов – ректор Московского университета, все – убежденные либералы и англоманы. Кроме того, я довольно близко сошелся с самым большим англоманом среди великих князей Дмитрием Павловичем. Кстати, Гучков кроме думцев привлекает на нашу сторону и генералитет. В ходе частых поездок в Ставку и на фронт он сумел привлечь на свою сторону великого князя Николая Николаевича, князя Орлова, генералов Данилова, Янушкевича, Поливанова, Рузского, Борисова, Крымова, Бонч-Бруевича, Монкевица, Деникина, Маннергейма, Генерального штаба полковника Дрентельна… Есть все основания полагать, что все свое недовольство новым Верховным главнокомандующим и его правительством великий князь передал новому начальнику штаба Алексееву, на которого имеет определенное влияние… Мне лично удалось привлечь на свою сторону всего лишь несколько офицеров, падких до денег и славы, хотя пока что я им ни о каком заговоре не говорил. К сожалению, среди моих близких друзей нет генералов и полковников…

– И не будет, – оборвал британца генерал. – Назовите имена ваших агентов, – нетерпеливо повысил он голос.

– Капитан Вершинин, штабс-капитан Папке, поручик Гильдербрандт и служащий Малинин.

– Папке, Папке… Знакомая фамилия… – задумчиво промолвил генерал. – Расскажите о нем подробнее.

– Штабс-капитан Папке появился в Ставке благодаря своему очень давнему знакомству с генерал-квартирмейстером Пустовойтенко. Сначала его привлекали к работе по делам печати, а затем и к дежурству по секретной аппаратной, где по аппарату Юза передаются совершенно секретные оперативные и другие распоряжения Ставки и Военного министерства. После того как Папке согласился сотрудничать с нами, он, используя свое служебное положение, еженедельно готовит для меня отчеты и копии особо важных документов, касающихся союзников. Однажды ему удалось даже вскрыть письмо Александры Федоровны на имя царя и прочитать его содержание…

– Продолжайте, – заинтересованно промолвил Баташов, видя, что Джилрой замолчал, достал платок и вытер выступивший от волнения пот на лбу.

– К сожалению, Папке не представил мне копию, а коротко пересказал содержание письма. У него было слишком мало времени, – майор достал из кармана кителя сложенный вдвое лист плотной бумаги и протянул его Баташову. – Вот все, что я успел запомнить и записать.

«…Императрица писала государю, что отправила письмо, в котором вложена весточка от „Маши из Берлина“, которая пишет: „Все здесь держатся того мнения, что мир между Германией и Россией – вопрос жизни и смерти для обеих стран. Необходимо прекратить бойню именно теперь, когда, несмотря на большие потери и с той и с другой стороны, ни одна из воюющих стран не разбита. Россия выиграет гораздо больше, если она заключит выгодный мир с Германией, даже и вопрос о Дарданеллах, который Германия рассматривает, как вопрос, имеющий первостепенное значение для России. Германия нуждается в России сильной и монархической, и оба соседние Царствующие Дома должны поддерживать свои старые монархические и дружественные традиции. Продолжение войны считают здесь опасностью для Династии. Здесь отлично понимают, что Россия не хочет покинуть Францию, но и в этом вопросе – вопросе чести для России – Германия понимает ее положение и не будет ставить ни малейших препятствий к справедливому соглашению…“

В заключение она испрашивала разрешения прибыть в Царское Село, чтобы лично передать Ее Величеству письмо для Его Величества».

– Кто такая «Маша из Берлина»? – спросил генерал, закончив читать.

– По всей видимости, это фрейлина Александры Федоровны графиня Васильчикова, которая была интернирована в Австрии и о которой я уже вам говорил. Это, кстати, не первое ее письмо к императору с миротворческими предложениями.

– И как вы распорядились этим письмом? – спросил Баташов, окинув майора проницательным взглядом.

– Я хотел передать его своему шефу, генералу Ноксу. Теперь письмо у вас. Я поступлю так, как скажете вы. Но я хочу предупредить вас: вполне возможно, что Папке работает и на французов. Это очень изобретательный и ловкий офицер, к которому очень подходит ваша пословица, – майор вытащил записную книжку и, полистав ее, процитировал: – «Ласковое дитятя, двух маток сосет». Французы не преминут раздуть мировой скандал, и эта информация станет достоянием общественности. Кстати, Ля-Гиш уже что-то намекал мне о возможных действиях своего правительства в случае получения доказательства о начале сепаратных переговоров.

Баташов прекрасно понимал, что листок, исписанный корявым почерком британца, не сможет послужить подтверждением предательства штабс-капитана Папке. Кроме того, он обещал не раскрывать только что завербованного им британского агента, майора Джилроя. Генерал решил спрятать компромат на государыню, написанный рукой британского разведчика, в сейф. Так, на всякий случай, чтобы майор и не думал вести с ним двойную игру…

– Вот и все, – сказал Баташов, – будем считать, что никакого письма не было… А чтобы не навредить союзнической дружбе наших держав, я хочу поставить вас в известность, что намерен организовать за Папке и остальными названными вами офицерами негласное наблюдение и рекомендую вам больше с ними не встречаться. Постарайтесь найти предлог для того, чтобы немедленно выехать в Петроград, а там я найду вас, и мы продолжим нашу беседу о заговоре и заговорщиках…

5

На достаточно осторожный вопрос Баташова о том, насколько можно доверять штабс-капитану Папке при планировании оперативных контршпионских мероприятий, генерал-квартирмейстер Пустовойтенко чуть ли не взахлеб начал перечислять достоинства этого офицера:

– Вы же прекрасно понимаете, что на эту должность я не могу рекомендовать абы какого человека, – сказал он в заключение. – Папке я знаю еще с пеленок, – как последнее самое веское доказательство надежности своего протеже добавил он.

– А что у вас есть какие-то сомнения в нем? – после непродолжительной паузы, спросил Пустовойтенко окинув Баташова подозрительным взглядом.

– Не кажется ли вам, что оный офицер допущен к слишком многим тайнам Ставки? – ответил контрразведчик.

– Не кажется! – категорично заявил генерал-квартирмейстер. – Я ручаюсь за него, как за самого себя…

Баташов, прекрасно понимая, что любое бездоказательное подозрение, которое он сей момент представит Пустовойтенко, вызовет у того только еще большее раздражение и может навсегда испортить их отношения, не стал продолжать эту щепетильную тему, решив втайне от него лично заняться штабс-капитаном.

– Михаил Саввич, – доверительно начал он, переводя разговор в другую плоскость, – я знаю, что разбор архива Ставки – это важная и нужная работа, могущая в дальнейшем предотвратить многие недочеты и ошибки нового руководства войсками. Но я боевой офицер и хотел бы применить свои знания и опыт на фронте. Если нет работы по моей основной специализации, то я могу командовать бригадой, полком, батальоном, ротой, наконец…

– Я прекрасно вас понимаю, – нетерпеливо прервал Баташова генерал-квартирмейстер, – и уже имел разговор с Михаилом Васильевичем о вашей дальнейшей службе. Хочу обрадовать вас. Генерал Алексеев ходатайствовал перед Его Величеством о назначении вас вторым генерал-квартирмейстером штаба Северного фронта. Мы решили, что первый генерал-квартирмейстер будет заниматься только разработкой и планированием стратегических операций, а вы будете отвечать за разведку и контрразведку…

Эта неожиданная весть одновременно и обрадовала Баташова, и в то же время смутила. Конечно, он был искренне рад тому, что на смену рутинной штабной деятельности придет захватывающая и жизненно важная работа на достаточно знакомом участке военных действий. И в то же время он, зная, что командующим фронтом назначен генерал-адъютант Рузский, по своему прежнему опыту представлял, как нелегко будет наладить действенную работу спецслужб.

– Я вижу вы не очень-то и рады своему назначению, – удивленно произнес Пустовойтенко, явно ожидая от генерала бурной радости и искренней благодарности в свой адрес.

На невозмутимом лице Баташова промелькнула мимолетная улыбка.

– Я благодарен за вашу заботу обо мне, – как можно искренне промолвил он, – и прошу вашего ходатайства о переводе в Псков некоторых моих прежних помощников из штаба Западного фронта, которые хорошо знакомы с оперативной обстановкой на севере Польши и в Прибалтике.

– Вот за что я вас, Евгений Евграфович, уважаю, так это за вашу хватку. Вы сразу «берете быка за рога»! Хорошо, я даю вам полный карт-бланш и непременно удовлетворю вашу просьбу, но остальных офицеров покорнейше прошу отбирать уже на месте.

– Разрешите выразить вам мою искреннюю благодарность! – радостно воскликнул Баташов. – Позвольте отбыть к месту назначения?

– Не спешите, прежде чем вы направитесь в Псков, с вами по приезде из Царского Села, хотел поговорить государь император, – охладил пыл Баташова генерал-квартирмейстер.

– Но мне пока еще нечего доложить Его Величеству о своей работе, – недоуменно взглянул на Пустовойтенко генерал.

– Мне кажется, что государя будет интересовать не только оперативная обстановка на участке Северного фронта, но и некоторые итоги вашей работы с архивом Ставки и, в частности, недостатки в руководстве войсками его предшественника.

Явно намеренно Пустовойтенко не произнес имени великого князя Николая Николаевича, но сделал на последнем слове ударение и многозначительно взглянул на Баташова.

– Вы понимаете, что Его Величество желает от вас услышать? – спросил он.

– Видимо, о просчетах командующих в руководстве войсками, – задумчиво промолвил контрразведчик, гадая о том, что кроется за этим каверзным вопросом…

– Вы же неоднократно присутствовали на совещаниях в Ставке и знаете, чем руководствовалось прежнее Верховное командование при разработке стратегических планов! – возбужденно воскликнул Пустовойтенко, явно досадуя на непонимание Баташова.

– Вы имеете в виду самоустраненность от планирования операций и пьянство Верховного, – ответил Баташов, – так это ни для кого не секрет. А еще все в Ставке прекрасно знают, что Данилов, наш непризнанный «Наполеон», планировал все операции. Янушкович не глядя подписывал карты, а великий князь представлял все это как свою задумку. И был довольно резок по отношению к любому, кто пытался хоть частично поправить эти его стратегические замыслы, которые зачастую заканчивались для нас плачевно. Скажу больше: все наши победы благодаря стойкости и мужеству русского солдата были победами тактическими, а поражения благодаря бездарным командующим – поражениями стратегическими. С самого начала военной кампании наши войска начали терпеть поражение за поражением, а добытые большой кровью победы Николай Николаевич и его штаб своей нерешительностью и недальновидностью превращали в заурядные бои с огромными потерями. Все это и привело к тому, что мы потеряли не только Галицию, но и западную часть Царства Польского вместе с Варшавой…

– Ну, наверное, не надо докладывать государю в такой резкой и категоричной форме, ведь Николай Николаевич все-таки его дядя, – прервал Баташова генерал-квартирмейстер…

– А еще, знакомясь с архивом Ставки, – продолжал Баташов проигнорировав реплику Пустовойтенко, – я понял, что большинство назначений высшего командного состава происходило далеко не по деловым качествам. В архиве сохранились письма высокопоставленных просителей, протежирующих своих родственников и друзей на высшие командные и штабные должности, на которых стоят визы Верховного о назначении отставных генералов на ту или иную должность. Я думаю, что государь непременно разберется с кумовством и отправит рукоположенных дядей-бездарей в отставку.

– Ну зачем же так категорично отзываться обо всех назначенных Николаем Николаевичем офицерах? – неожиданно возмутился Пустовойтенко. – Вы не боитесь своим излишним откровением перед Его Величеством нажить себе врагов?

– Мне бояться нечего, ведь я не в тылу подвизаюсь, а еду на фронт, – откровенно ответил Баташов, смело взглянув в глаза своего нового начальника. По тому, как тот увильнул от его прямого взгляда, контрразведчик понял, что, возможно, и путь самого Пустовойтенко в штаб фронта, а затем и в Ставку был явно кривым и нечистым.

– Завтра Его Величество прибудет в Могилев, – сухо промолвил генерал-квартирмейстер. – В 11.00 вам, Евгений Евграфович, надлежит быть в штабе и ждать приглашения на аудиенцию.

– Слушаюсь, ваше превосходительство! – щелкнув каблуками, так же сухо ответил Баташов. – Честь имею!

Прошло уже больше года с тех пор, как Баташов по случаю получения генеральского чина был принят в Зимнем дворце и имел беседу с государем императором, но он помнил все до мелочей, словно аудиенция состоялась всего лишь вчера. Много разных разговоров ходило в среде офицеров о странностях царя, но Баташов не хотел им тогда верить, мало того, одергивал отдельных балагуров, которые «для красного словца не пожалеют и отца», за что сослуживцы считали его не только ярым монархистом, но и некампанейским человеком. Тогда, познакомившись с императором поближе, он понял, что вся его царственная простота – атрибут чисто внешний, а его значимость – зачастую показная. Это было видно по непонятной суетливости Николая II, постоянных скачков от стола к столу, где лежали вспомогательные записки, специально подготовленные флигель-адъютантами. Резкие переходы от одной темы к другой, туманность и сбивчивость речи говорили прежде всего о его ограниченности и некомпетентности. Мало того, нежелание углубляться в суть происходящих в армии, стране и за рубежом процессов показывали равнодушие императора. Да и зачем ему лишние думы, ведь для этих целей у него всегда под рукой находятся министры и военачальники, которые в любой момент готовы дать совет своему царю? В армейской среде ходила расхожая фраза о бездарных полководцах, которая била не в бровь, а в глаз: «Обладает средним образованием гвардейского полковника хорошего семейства». Так вот, это можно было с полной уверенностью сказать и о царе, которому Бог даровал право управлять крупнейшим в мире государством и многими миллионами человеческих душ. Конечно, многое зависит от его ближайшего окружения. Еще Макиавели сказал, что «короля делает свита». Кто же окружал Николая II? Это в большинстве своем серые неприметные личности, имеющие всего одно важное качество – личную преданность императору.

Несмотря на высочайшую милость царя, произведшего его в генералы и назначившего на вышестоящую должность, Баташов не ощущал от всего этого ни духовного подъема, ни особой радости. Из этой аудиенции он вынес тогда двоякое чувство. Ради великой цели нерушимости и процветания Российской империи его монархическое кредо требовало не замечать все эти недостатки Помазанника Божьего, а его офицерская честь и совесть восставали против этого. Тогда же у него и зародилась надежда на то, что война ускорит процесс познания мира не только для народа, который несет на себе все основные тяготы войны, но и для его главного правителя и самодержца и наконец-то укрепит его в сознании главного и единственного защитника Отечества. С этой великой надеждой в душе, постоянно рискуя жизнью, Баташов самоотверженно отдавал всего себя служению Богу, Царю и Отечеству, и никакие трудности и наветы не могли поколебать эту его надежду. А сознание того, что против Помазанника Божьего готовится заговор, только усилили его веру в самодержца. После разговора с британским майором, посвятившем его в тайну операции «Отречение», Баташов много думал над тем, как предупредить государя императора о готовящемся дворцовом перевороте, и ловил себя на мысли, что идти к нему с этой, довольно голословной информацией еще рано. Ведь он потребует веских доказательств, а таковых у Баташова пока нет. Ссылаться же на британского разведчика более чем опрометчиво. И лишь бессонной ночью накануне аудиенции у императора он вдруг прозрел. У монархиста-контрразведчика зародилась мысль – глубочайшим образом проанализировать все персоны, на которые пало подозрение в измене, и выявить среди них людей, по своим моральным и иным качествам способных на клятвопреступление. Он набросал список этих лиц и до глубокой ночи, пока его не сморил сон, записывал все, что знал о них лично или от людей, которым доверял. Это было началом его глубокой и кропотливой работы по добыванию фактов преступного падения веры в Помазанника Божьего, ставшей потом первопричиной крушения Российской империи…

6

Как только Баташов вошел в просторный кабинет Верховного главнокомандующего, Николай Романов легко вскочил с громоздкого, явно германской работы кресла, стоящего у заваленного картами и бумагами стола, и легкой походкой направился ему навстречу. Солнечный луч сквозь тучи, на несколько мгновений заглянувший в окна губернаторского дома, осветил сосредоточенное лицо самодержца, его темные, чуть тронутые сединой волосы и черные круги под глазами. Баташову показалось, что это совсем другой человек, так разительно изменился облик царя всего лишь за год. Как и во время предыдущей их встречи, он был в походной форме полковника лейб-гвардии Конного полка, правда, теперь на его узкой груди блестел белой эмалью новенький крест – орден Святого Георгия 4-й степени, и, самое главное, вокруг него не чувствовалась все подавляющая атмосфера царского равнодушного величия, так поразившая Баташова в прошлой аудиенции. Навстречу генералу шел простой человек, явно уставший после многих бессонных ночей, но не показывающий вида, что ему нелегко.

– У вас был ранен сын? – неожиданно спросил император после того, как, прервав официальный доклад Баташова, обменялся с ним рукопожатиями.

– Так точно, Ваше Величество, в ногу навылет.

– Раздроблена ли кость? – озабоченно спросил самодержец.

– Бог миловал, – ответил Баташов. – Хорошо известный вам хирург Вреден сделал все возможное, чтобы спасти сыну и ногу, и жизнь. После излечения в Царскосельском лазарете Аристарх возвратился в свой родной гусарский полк, шефом коего является сестра Вашего Величества великая княгиня Ольга Александровна.

– Наслышан от Ольги Александровны о героических действиях гусарского полка в Карпатах, – удовлетворенно промолвил царь. – Давно ли сын ваш произведен в офицеры и где обучался военному мастерству? – поинтересовался он.

– Накануне войны, Ваше Величество. До производства в офицеры сын мой был портупей-юнкером в Николаевском кавалерийском училище.

– В славной школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров! – воскликнул император. – Отменно, скажу я вам, отменно! Прекрасно помню парад и производство офицеров в Красном Селе. И сына вашего, кажется, припоминаю – высокий, статный красавец, представился мне так громко, что уши заложило. И если мне не изменяет память, то я с ним ныне похристосовался на Святую Пасху и пасхальное яичко вручил.

– Так точно, Ваше Величество, на Святую Пасху в Царском Селе вы Аристарха и меня пасхальным яйцом одарили. Он передал мне ваш благодатный подарок, за что я вас искренне благодарю.

– Да, прекрасного сына вы воспитали! Насколько я знаю, он у вас ныне уже штаб-ротмистр и Георгиевский кавалер, – сказал добродушно царь, мимолетно взглянув на шпаргалку, лежащую на столе. – Даст бог, он и вас скоро догонит. Кстати, я могу порекомендовать генералу Кондзеровскому предложить вашему сыну должность обер-офицера в формирующийся при Ставке Георгиевский батальон. Для этого из армии вызваны наиболее достойные, получившие ранения, георгиевские кавалеры из числа офицеров и нижних чинов…

– Покорно благодарю, Ваше Величество, я прекрасно знаю своего сына и уверен, что он ни в коем случае не согласится на такую рокировку. Для Баташова-младшего родной гусарский полк – вторая семья. Аристарх привык быть всегда на передовой линии, там, где в полной мере он может проявить все свои командирские и бойцовские качества.

– Я горжусь тем, что у меня такие офицеры, как вы, Евгений Евграфович, и ваш героический сын. При встрече непременно передайте Аристарху Евгеньевичу мое благоволение и пожелания высокой карьеры.

– Благодарю, Ваше Величество, обязательно передам сыну все ваши искренние пожелания.

Весь этот неожиданный разговор случился так сердечно, а в словах государя было столько доброты и участия, что Баташов был тронут до глубины души.

«Непременно отпишу обо всем этом Варваре Петровне», – подумал он, с интересом наблюдая, как неожиданно меняется лицо императора, когда на смену сердечному сочувствию и участию постепенно приходила деловая строгость и озабоченность.

– Еще вчера я был в Пскове, – уже деловым тоном, продолжил разговор царь, – встречался там с Рузским. Фронт у него нелегкий и довольно ответственный. Необходимо закрыть пути немцев к Петрограду из Восточной Пруссии и со стороны Балтийского моря. Командующий больше всего жаловался мне на непрекращающийся поток беженцев. Прифронтовая полоса кишит немецкими шпионами и диверсантами, которые взрывают мосты и склады. Нужен опытный специалист-контрразведчик. Рузский надеется на вас, – он говорил отрывистыми, рублеными фразами, явно озабоченный состоянием дел на этом, довольно протяженном участке фронта.

– Смотрел войска, – продолжал император, предложив Баташову стоящее с другой стороны стола кресло с высокой спинкой, – отличились сводные полки Сибирской стрелковой дивизии и офицеры Кавалерийской школы. Во всех частях видно было много георгиевских кавалеров. Так что есть еще порох в пороховницах. Сам Бог велел нам вернуть потерянное и с викторией войти в Берлин! – бодро заключил он.

– Дай-то бог! – обрадованно воскликнул Баташов, беззаветно уверовав в слова императора, сказанные скорее под воздействием внезапно нахлынувших на него патриотических чувств, а не по зову разума.

– А вы оказались правы, когда предлагали создать в западных военных округах резерв для формирования армейских разведывательных и контрразведывательных отделений, – неожиданно сменил тему разговора император. – Признаю, что был недальновиден. Не только Генеральный штаб, но и я – про-счи-та-лись, – произнес он по слогам слово «просчитались», чтобы особо его выделить. – Да что греха таить, ведь никто и не предполагал того, что война может затянуться, что к концу первого года боев наши войска оставят не только захваченную ранее Галицию, но и большую часть Польши, вместе с Варшавой. Единственно, что в этой ситуации радует, то только то, что просчитались не только мы, но и германские стратеги, планировавшие блицкриг. Молниеносной войны у них тоже не получилось! Но за это мы уже заплатили слишком высокую цену!

Император встал и направился к закрепленной на стене кабинета карте.

– Я недавно пытался проанализировать причины нашего летнего отступления и знаете к какому выводу пришел? Оказывается, немцы превосходят нас не только в силах и средствах, но и в довольно разветвленной разведывательной сети, как глубинной, так и тактической…

– Вы правы, Ваше Величество, я тоже думал об этом, – с энтузиазмом отозвался Баташов, – и тоже пришел к такому же выводу. Если позволите, Ваше Величество, я вкратце изложу свои наблюдения и выводы.

Получив разрешение, генерал, продолжал:

– Об эффективности германской разведки свидетельствуют десятки перехваченных и расшифрованных наших радиограмм, которые были найдены среди штабных документов внезапно отступивших немецких корпусов. А это говорит о том, что враги знали почти о каждом нашем шаге. Именно поэтому сегодня необходимо расширить диапазон секретных сведений, которые следует беречь как зеницу ока. Новейшие технические средства, такие, как радиоперехватчики, усовершенствованные воздушные шары и самолеты, сделали работу военной контрразведки против шпионов и диверсантов малоэффективной. Пока в нашем Генеральном штабе пылились под сукном мои предложения по реорганизации и укреплению армейской и корпусной контрразведки, шеф германской разведки подполковник Вальтера Николаи многократно расширил свою спецслужбу, оснастил ее самыми современными средствами ведения разведки и контрразведки. И вот теперь мы вынуждены пожинать плоды нашей, мягко говоря, недальновидности. Что и говорить, до сих пор в контрразведывательных отделах и отделениях нет специалистов, способных противодействовать шпионажу противника с помощью современных технических средств, а также способных обеспечить военный контроль за обслуживанием всего комплекса новейших средств ведения войны – радио, телеграфа, шифров, секретного делопроизводства и целого круга специалистов, причастных к этому делу…

– Да, мне что-то говорил об этом Михаил Саввич, – поморщился, как от зубной боли, император. – Я попросил его подготовить соответствующие распоряжения и приказы. Думаю, что новый генерал-квартирмейстер не будет класть под сукно ваши предложения, а станет активно вам помогать!

– Генерал Пустовойтенко дал мне карт-бланш, – удовлетворенно произнес Баташов, – но сегодня меня больше всего беспокоит несовершенство утвержденного недавно «Наставления по контрразведке в военное время»…

– Вы хотите сказать, что почти целый год контрразведка велось по наставлению мирного времени, – удивленно воскликнул император.

– Да, Ваше Величество, почти весь первый год войны контрразведкой никто из высших военных органов не интересовался совсем, и потому она велась бессистемно, спустя рукава. Контрразведка, как и тайная разведка, были оставлены Главным управлением Генерального штаба на произвол судьбы. В особенно тяжелом положении оказались вновь сформированные штабы тыловых военных округов на театре военных действий. Все во многом зависело от личной инициативы и знаний руководителей КРО. Лишь в начале 1915 года Ставка спохватилась, и Данилов в циркулярном письме на имя генерал-квартирмейстеров фронтов нарисовал печальную картину работы контрразведок армий и военных округов, заключив, что основы «Положения о контрразведывательных отделениях» ими не соблюдаются и многие из таковых отделений, сформированных с объявлением мобилизации и после ее, как о том доходят сведения, вовсе этих Положений не имеют. Насколько контрразведка была в загоне, видно хотя бы из того, что военный контроль для обеспечения деятельности самой Ставки был сформирован лишь после принятия Вашим Величеством на себя Верховного главнокомандования. Это обстоятельство было конечно же учтено врагом, который несомненно имел там свои уши. Пользуясь доверчивостью и халатностью чинов Ставки, агенты противника неоднократно похищали секретные военные документы, копировали их почти что на глазах у всех и ежедневно в казенных пакетах отправляли в Петроград с фельдъегерями. После отступления немцев мы находили в штабах не только копии секретных приказов и распоряжений Ставки, но и графики движения вашего литерного поезда. Только благодаря провидению ваш состав не разбомбила немецкая авиация…

– Все в руках Божьих… – истово перекрестился император на икону Георгия Победоносца, стоящую на столе. – А как по-вашему, изменилось ли что-то в работе штабов после повсеместного внедрения нового наставления? – поинтересовался он.

– Пренепременно! Передача дела контрразведки в руки военного ведомства, ассигнование на ведение ее значительных денежных средств и проведение нового закона о шпионстве значительно облегчили борьбу с иностранной разведкой. Благодаря привлечению к этому нелегкому делу опытных в политическом сыске жандармских офицеров военный контроль значительно скорее становится на ноги. Об этом говорят и результаты работы. Только за три последних месяца КРО армий и фронтов было задержано свыше ста шпионов и диверсантов, большая часть из которых были осуждены.

– Оказывается все не так уж плохо, – удовлетворенно промолвил император. – В чем же вы видите несовершенство новой инструкции?

– Прежде всего в том, что военному времени соответствуют всего лишь несколько статей. Остальные девяносто статей «Наставления» мало чем отличаются от «Положения о контрразведывательных отделениях» мирного времени и касаются техники и регистрации работы. Главный недостаток нового «Наставления» – отсутствие органа для руководства всей контрразведкой вообще и на театре военных действий, в частности, ибо Ставка этим делом совсем не занималась и не занимается. Главное же управление Генерального штаба является лишь регистрационным и отчетным учреждением, а не руководящей инстанцией…

– Не продолжайте больше, – оборвал Баташова царь. – У меня от вашего продолжительного доклада просто мигрень разыгралась. Вы лучше представьте ваши предложения для внесения необходимых поправок в инструкцию военного времени и передайте их генералу Пустовойтенко. Пусть он лично разбирается в этом деле. А мы поговорим о делах насущных, – после небольшой паузы добавил он.

Подойдя к карте, император, очертил рукой северную часть Польши, Финляндию, Прибалтику и, доверительно взглянув на Баташова, заявил: