Текст книги "Жизнь графа Николая Румянцева. На службе Российскому трону"

Мария Федоровна все еще любовалась цветником, то и дело оглядываясь на графа, но потом повернулась к нему и вежливым жестом указала, что он может сопровождать ее. Николаю Петровичу не хотелось уходить от нее, выпал миг, когда она беспрепятственно может открыть свою душу, нет ни Павла Петровича, ни камер-юнкеров, ни фрейлин, которые обычно бывают при ней. Удачные минуты! Это почувствовала и великая княгиня.

– Мама много рассказывала о наших предках, давала нам книги и выписки о прошлом нашего рода начиная с Х века. Как вы знаете, граф, Людовик ХIV и его время настолько подчинило своему влиянию все, их окружающее, что чуть ли не все европейские государства стали говорить на французском языке, читать французскую литературу и смотреть в театрах французские пьесы. Понятно, что и жизнь герцогов Вюртембергских изменилась по французскому образцу. На роскошь и празднества тратились все доходы. Таким был мой родственник Эбергард-Людвиг, нравственные принципы мало волновали его, он предавался роскошной и развратной жизни, при живой жене, не считая метресс, заключил брак со своей любовницей госпожой фон Гревениц, не только женился, но и передал ей бразды правления всем герцогством, а министрами она назначила всякий сброд. На роскошь средств не хватало, как настоящая хищница она продавала министерские должности отвратительным личностям. У Эбергарда-Людовика не было наследников, наследовал ему двоюродный брат Карл-Александр, сын бывшего опекуна Фридриха-Карла, мой родной дед, но жизнь моих предков осталась такой же, роскошной и развратной. В молодости дед был военным, служил под командой австрийского принца Евгения Савойского, принял католичество, хотя подданные – протестанты, и, как мама рассказывала, продолжались все та же роскошь и празднество. Деньги закончились. И мой дед передал управление Вюртембергом еврею Иосифу Леви-Зюссу-Опенгеймеру, который поставлял деду деньги… Род Опенгеймеров утвердился в Австрии и был очень влиятельным в экономическом отношении…

– Ваше императорское высочество, увы, нас ненадолго оставили наедине, видите, торопится к нам озабоченный великий князь, а с ним и ваши царедворцы, я пойду им навстречу, предупрежу, что вы хорошо себя чувствуете…

– Вы не можете представить, граф, как волнуюсь, смогу ли выдержать после такого приволья в Царском Селе тюремную жизнь в городе! Здесь четыре месяца мы дышали свободой, мы делали то, что нам хочется, а в Петербурге придет декабрь, время, когда меня ждет тяжкое испытание, вы меня спросите, боюсь ли я умереть… Нет, так как я хорошо сложена, я здорова как нельзя более, я крепка. Нет, не предстоящие роды пугают меня, а панический страх возникает у меня, как подумаю, что долгие месяцы предстоит мне заключение в городе, в Зимнем дворце.

– А вы, ваше императорское высочество, говорили с кем-нибудь об этом?

– Нет, но, пожалуй, напишу о своих переживаниях Никите Ивановичу Панину, он поймет меня…

В ту же ночь, 9 сентября 1777 года, как только великая княгиня и великий князь прибыли в Петербург, началось небывалое наводнение, которое, опасались, может затопить весь город и принести несчастье многим людям. Так оно и случилось.

«В тот день в 10 часов утра вода поднялась на 10 футов и 7 дюймов, залила город, только Литейная и Выборгская части не были под водою, – писал М.И. Пыляев в книге «Старый Петербург», – в седьмом часу пополудни вода начала сбывать и в полдень вступила в берега. За два дня до этого бедствия в Петербурге стояла бурная погода; сильный юго-западный ветер был настолько велик, что отогнал воду к восточным берегам Ладожского озера, и все стоявшие у Шлиссельбурга суда обмелели. Буря особенно много принесла вреда садам и рощам Петербурга. В «Академических ведомостях» этого года есть объявление о продаже с дачи г. Яковлева на Петергофской дороге двух тысяч мачтовых дерев, вырванных с корнем этою бурей. В Летнем саду буря причинила много вреда… вокруг Петербурга на одиннадцать верст находили в полях трупы животных и людей».

Екатерина рано утром приказала выбить стекло в окне Зимнего дворца, откуда и смотрела на бушующие волны. Затем государыня приказала служить молебен священнику и сама на коленях молилась.

Императрица очень подробно описывает это наводнение в письме к Гримму. Вот оно: «Я очень рада, что вчера в полдень возвратилась в город из Царского. Была отличная погода; но я говорила: «Посмотрите, будет гроза», потому что накануне мы с князем Потемкиным воображали себе, что берем крепость штурмом. Действительно, в десять часов пополудни поднялся ветер, который начал с того, что порывисто ворвался в окно моей комнаты. Дождик шел небольшой, но с этой минуты понеслось в воздухе что угодно: черепицы, железные листы, стекла, вода, град, снег. Я очень крепко спала; порыв ветра разбудил меня в пять часов. Я позвонила, и мне доложили, что вода у моего крыльца и готова залить его. Я сказала: «Если так, отпустите часовых с внутренних дворов; а то, пожалуй, они вздумают бороться с напором воды и погубят себя»; сказано, сделано; желая узнать поближе, в чем дело, я пошла в Эрмитаж. Нева представляла зрелище разрушения Иерусалима. По набережной, которая еще не окончена, громоздились трехмачтовые купеческие корабли. Я сказала: «Боже мой! Биржа переменила место, графу Миниху придется устроить таможню там, где был эрмитажный театр». Сколько разбитых стекол! Сколько опрокинутых горшков с цветами! И как будто под стать горшкам с цветами, на полу и на диванах лежали фарфоровые горшки с каминов. Нечего сказать, тут таки похозяйничали! И к чему это! Но об этом нечего и спрашивать. Нынче утром ни к одной даме не придет ее парикмахер, не для кого служить обедню и на куртаге будет пусто. Кстати, десерт Бретеля (который давно прибыл и покончил после трудов и опасностей, весь целый, не надтреснутый и не разбитый, в последней комнате Эрмитажа) нынешней ночью едва не сделался жертвою урагана. Большое окно упало на землю подле самого стола, весьма прочного, на котором десерт расставлен. Ветром сорвало с него тафтяную покрышку, но десерт остался целехонек… Обедаю дома. Вода сбыла, и, как вам известно, я не потонула. Но еще не многие показываются из своих берлог. Я видела, как один из моих лакеев подъехал в английской коляске; вода была выше задней оси, и лакей, стоявший на запятках, замочил себе ноги. Но довольно о воде, подбавим о вине. Погреба мои залиты водою, и Бог весть, что с ними станется. Прощайте; четыре страницы довольно во время наводнения, которое с каждым часом уменьшается».

21 сентября 1777 года Екатерина II повелела графу Ивану Чернышеву учредить знаки и сигналы, по которым жители столицы должны были знать о приближении наводнения, а генералу Бауру составить план Петербурга, где помечены возможные места наводнения (Пыляев М. Старый Петербург. Рассказы из былой жизни столицы. СПб., 2010. С. 120–123).

А 20 сентября, после мрачных переживаний во время небывалого наводнения, Мария Федоровна испытывала радостное чувство – она села писать поздравительное письмо с днем рождения Павла Петровича, 23 года, немалый срок для наследника престола.

«Живое, непосредственное чувство не может быть выражено, – писала великая княгиня, – таково мое положение, мое драгоценнейшее сердце; в этот день, когда увидел свет самый обожаемый, самый любимый из мужей, моя душа преисполнена радостью, удовлетворением, счастьем, и, несмотря на все мои усилия, мне не удастся описать вам эти чувства столь же живо, как их чувствует мое сердце. Живите долго, живите счастливый и довольный, живите, если возможно, тысячу лет, чтобы составить счастье нескольких миллионов душ; вот те моления, которые я возношу к небу в этот чудный день. Я присоединяю к ним еще одно – благоволите сохранить мне вашу дружбу, она составляет мое счастье, и я осмеливаюсь надеяться, что несколько заслужила ее нежной привязанностью, которую питаю к вам и которая кончится лишь с моей жизнью. Ваш нежнейший и вернейший друг и жена.

Я обожаю вас, до безумия люблю вас; вы – мой кумир, мое высочайшее благо, и я вас люблю столько, столько, что не сумею выразить вам этого».

Получив такое письмо, Павел Петрович был самым счастливым человеком, все прошлое отошло на задний план, с легкостью он разбил доводы Марии Федоровны, что им предстоит несколько месяцев сидеть в Зимнем дворце словно в тюремном заключении. Нет, они будут ждать счастливого разрешения от бремени, а если будет сын… У Павла Петровича тоже не хватало слов, чтобы описать их счастье.

Но вскоре великий князь пришел в себя и написал трогательные письма отцу Платону и своему тестю, герцогу Вюртембергскому. В этих письмах Павел Петрович с беспокойством говорил о «новых, возложенных на него от Бога должностях»: «Стараться буду, вяще заслужить доброе о себе мнение, а особливо исполнением новых должностей вступлением чрез короткое время в новое звание, столь важное по отчету, которым всяким в одном должен, а особливо каждой в моем месте находящийся. Помолитесь о мне. Бог, благословляющий меня в столь различных случаях, меня при сем да не оставит», – писал он священнику Платону. «Признаюсь, – писал Павел Петрович своему тестю в это же время, накануне рождения первого ребенка, – я часто бываю в тревоге, как только подумаю о первом времени детства своего будущего ребенка, будучи совершенно лишен опытности в этом отношении. Вопрос, хотя и отдаленный, о его воспитании затрудняет меня не менее, при моей молодости и ничтожной подготовке. Впрочем, и в этом я всецело полагаюсь на волю Провидения. Я был бы самым неблагодарным из людей, если бы не сделал этого, в особенности после того, как с самого младенчества и до сих пор я был очевидно руководим Им» (Гос. архив. IV. 205).

Павел Петрович, отстраненный от управления государством, лишенный других государственных забот, был просто поглощен ожиданием первенца. Мария Федоровна тоже мечтала об этом, у нее было восемь братьев и три сестры, мать ее полностью отдавалась семье, воспитывала и в детях своих такие же нравственные качества преданности семейным традициям.

Мария Федоровна лишь полчаса страдала родовыми муками, 12 декабря 1777 года в 11 часов дня родила мальчика, будущего императора Александра I.

Екатерина II, взяв на руки новорожденного, торжественно провозгласила:

– Нарекаю наследника русского престола Александром Павловичем, в честь нашего великого предшественника Александра Невского, который своими воинскими победами и мудрой дипломатией укрепил основы Российского государства. Я забираю его к себе, вы, дети мои, люди молодые, неопытные, а наследник российского престола должен получить основательное воспитание и образование, вы будете его навещать, а руководить процессом воспитания и образования будут мои люди. Восприемниками Александра согласились быть римский император Иосиф II и прусский король Фридрих II.

По случаю нашего праздника, Мария и Павел, назначаю вашему отцу и тестю, герцогу Вюртембергскому, пожизненную пенсию.

Празднества по этому великому случаю продолжались, казалось, бесконечно.

А в глазах родителей постоянно видели слезы. Но ничего удивительного в жестоком поступке императрицы не было – она лишь поступила так же, как в свое время Елизавета Петровна поступила с ней, отобрав у нее на воспитание появившегося на свет Павла Петровича.

Вернувшись из Берлина после триумфального сватовства цесаревича и вновь увиденного победоносного Кагульского сражения, разыгранного Фридрихом II и его генералами, фельдмаршал Румянцев отправился в свои могилевские, полученные после первого польского раздела, деревни. Поселился в одном из сел, Парафеевке, и подробнейшим образом стал вникать в создавшееся вокруг Крыма положение. Могилев – один из древнейших древнерусских городов, известен с ХIII века, с 1569 года принадлежал Польше, с 1772 года вновь стал частью Российской империи. Сюда, в Парафеевку, мчались курьеры, фельдъегери, из столицы и из расположения русских войск, чаще всего из Крыма.

Турция потерпела поражение, думал Румянцев, вынуждена была заключить Кючук-Кайнарджийский мир, потеряла власть над Крымом, получившим независимость. Турецкие дипломаты заверили русских дипломатов, что турки будут вмешиваться в крымские дела только по вопросам веры – вера у них одна. И высшие религиозные руководители останутся наставниками крымских татар, хотя турки все свои войска выведут из Крыма. Но на деле все оказалось не так уж просто. Турецкие отряды по-прежнему оставались в Крыму. Турки низложили хана Сагиб-Гирея и возвели в эту должность Девлет-Гирея. Тут ничего не поделаешь, тем более новый хан оказался более внимательным и распорядился провиант, предназначенный для русских отрядов, перевезти в должном порядке. Действительный статский советник Петерсен строго наблюдает за тем, чтобы турки соблюдали условия договора о Крыме, о каждом случае неповиновения докладывает фельдмаршалу. Но генерал-аншеф князь Репнин сообщил, что нашелся хитрый турецкий начальник, который, действительно покинув Кафу, тут же переехал в Тамань, уверяя, что это турецкая земля. А в договоре говорилось прямо и бесхитростно: «Порта взаимно обязывается равномерно отрещися от единого права, какое бы оное быть не могло, на крепости, города, жилища и на все протчее, в Крыму, на Кубани и на острове Тамане лежащее; в них гарнизонов и военных людей своих никаких не иметь, уступя оные области таким образом, как российский двор уступает татарам в полное самодержавное и независимое их владение и правление… оставить всех татар в той же полной вольности и независимости, в каковых Российская империя их оставляет». Однако хитрые турки надеются обмануть нас. Но из этого ничего не получится. Да и поляков надо держать в узде, дошло до того, что на границе офицеров бесчестят, отказываются давать подводы и дрова своим стояльцам.

Румянцев писал письма и рассылал ордера генерал-поручику Прозоровскому, контр-адмиралу Ф. Клокачеву, вице-президенту Адмиралтейской коллегии И. Чернышеву, Г. Потемкину, доклады и донесения Екатерине II. И всюду Румянцев выражал беспокойство по поводу самостоятельности и независимости Крыма, суливших Российской империи немало опасностей.

Большую тревогу вызывал у Румянцева надменный крымский хан Шагин-Гирей, его презрительное отношение к своим подчиненным, его попытки создать регулярное войско, неожиданное убийство молдавского господаря Александра Гика турками за то, что он не передал часть Буковины Австрии за ее поддержку во время недавней войны с Россией. Генералы Текеллия, Ржевский, Широков, князь Прозоровский постоянно докладывали о том, что соблюдают все предосторожности в отношениях с турками, главное внимание обращают на сбережение Кинбурнского поста, сбережение заложенных магазинов… Тревога фельдмаршала все время нарастала. Суворов, недовольный тем, что ему приходится подчиняться Прозоровскому, ушел в отпуск без разрешения фельдмаршала, навестил жену, заболел, а потом до Петра Румянцева дошло известие, что Суворов тяготится своим второстепенным положением и просит у Потемкина корпус. Румянцев хорошо знал Суворова, знал его воинский талант и предприимчивость и при первом же случае, 29 ноября 1777 года, назначил Суворова командиром Кубанского корпуса. В это же время Румянцев, недовольный ситуацией в Крыму, набросал для Екатерины II предложения по закреплению за собой Крыма и о формировании армии для военных действий против турецких крепостей. В Крыму беспокойно, и нужно постоянно, соблюдая мирный трактат с турками, думать о войне. Он настаивал: «И по известному мне вашего императорского величества милосердию, человеколюбию и состраданию ко всему тому, что только страдать может, и по доброхотству моему к отечеству, всеусердно желаю, чтоб ваше императорское величество вам токмо одним употребительным средством предупредили предстоящую и со многими пагубными последствиями сопряженную войну. Но, с другой стороны видя, что турки при первых с нами мирных переговорах, сделав татарские дела делом законным, что из суеверия онаго составит искру неугасимого огня неприязни, положили оную между нами и татарами, ко воспламенению всегда готовую, и наконец укрылись от пламени, их самих пожирающего… а татары не однако уже, уклоняясь от оружия вашего императорского величества и острия меча, тайно и явно на пагубу нашу восставать и промышлять не перестают, почитаю я войну, как из нужды добродетель полезнее…» (Румянцев. Т. 3. С. 47). Румянцев предлагает меры по мирному урегулированию, но если положение обострится, то можно организовать осаду турецких крепостей Очаков, Бендеры, Хотин. Армия должна быть готова к отражению турецких сил, но лучше «злодеев сих усыпить, нежели вящее вооружить» (Там же. С. 49).

А в Петербурге Екатерина II, размышляя о Крыме, хорошо знала о том, что Турция в серьезном конфликте с Ираном и Австрией, захватившей Буковину, пока не думает о Крыме, где никак не поделят власть сторонники татарских ханов Шагин-Гирея и Девлет-Гирея, который, получив жесткое сопротивление отрядов Суворова, бежал из Крыма на турецком корабле.

Румянцев отдает соответствующие указания командирам русских отрядов, которые крепко держат свои рубежи, понимая, что турецкая армия не готова начинать войну, а мелкие дрязги, которые идут от ханов, вполне преодолимы. Дошли до Румянцева и слухи о том, что жена генерала Суворова изменила ему с его племянником Николаем Суворовым, Суворов расстроен, угнетен, хочет разводиться со своей женой, а у них четырехлетняя дочка. Ничего тут не поделаешь, только посочувствуешь отважному и умному генералу.

Ясно одно: турки недовольны Кючук-Кайнарджийским миром, хотя недавно была заключена дополнительная конвенция, подкрепляющая положения договора.

В «Меморандуме о развитии взаимоотношений России и Турции по Крымскому вопросу» четко говорится о том, что «турки ни в одном случае на деле не доказали искреннего своего к соблюдению мирожелания; но, повторяя токмо оное на словах, разными сплетениями дело сие затрудняли и напоследок в июле исшедшего года вручили министру нашему мемориал, в котором, приписывая самым неправедным образом на сторону нашу разные нелепые клеветы, требовали вывесть войска наши из Крыма и оставить волю татарам выбрать нового хана, хотя бы то был Шагин-Гирей или кто другой, обещая тому не прекословить и представляя, что и они в соблюдение равенства пошлют туда свои военные силы… Ежели есть еще в Порте хотя искра миролюбивой склонности, то сей твердый отзыв подействует более, нежели всякая податливость, гордость их воздымающая, а инако предстанутся нам военные и другие меры к достижению наших к славе, пользе и благоденствию империи нашей клонящихся» (1778 год, 22 апреля).

Меморандум, письма графа Румянцева русской императрице, прусскому королю и другим властным лицам о положении в Крыму точно определили сложившуюся ситуацию. Всем было ясно, что русские войска в Крыму под командованием графа Румянцева создали все условия для вхождения Крыма в Российскую империю. Но Турция не может отдать Крым без новой войны. Об этом думали во Франции, в Австрии и Пруссии.

Но в европейских странах возник новый земельный конфликт. Австрийский император Иосиф II возмечтал расширить территорию Австрии. 30 декабря 1777 года скончался, не оставив прямых наследников, баварский курфюрст Максимилиан-Иосиф. Дальний родственник, но законный наследник баварского курфюрста пфальцский курфюрст Карл-Теодор занял герцогства Жюлье и Берг, а Иосиф II, по договоренности, занял Нижнюю Баварию. Соглашение Иосифа II и Карла-Теодора было утверждено в начале января 1778 года. Фридрих II пришел в ярость от самоуправства в дележе баварского наследства. И не только Фридрих II был недоволен этим самоуправством, но и другие герцоги и курфюрсты.

Фридрих II, зная о том, что в апреле – мае текущего года Франция в Версале не поддержала аппетиты Иосифа II, 13 февраля 1778 года изложил Екатерине II свои размышления, желая привлечь Россию к решению сложного конфликта: «Государыня, сестра моя, какое я ни чувствую отвращение к тому, чтобы докучать вашему императорскому величеству, как я ни далек от того, чтобы отвлекать вас от важных занятий, не смотря на то, я вижу себя принужденным прервать молчание, чтобы удовольствовать курфюрста саксонского, которого настоятельные просьбы обязывают меня представить его письмо вашему императорскому величеству, чтобы умолять о вашей могущественной защите. Дело идет, государыня, о наглых захватах, сделанных в Баварии двором венским, вследствие которых курфюрст саксонский лишается поместьев богатого наследия, которые достались ему. Вся Империя вопиет против несправедливости этого деспотического действия; семейные договоры уничтожены, трактаты нарушены, имперские постановления уничтожены; словом, свобода и конституция германской империи ниспровергнуты навсегда, если в этих печальных обстоятельствах не противупоставят сильную преграду вероломству и деспотическим видам имперского двора. Все акты и документы, относящиеся к этому делу, будут вручены министрам вашего императорского величества. Я знаю, что вам еще не вполне выяснились намерения двора оттоманского, и надеюсь, что ваше императорское величество будет иметь достаточно веры в мою ненарушимую преданность к вашим интересам, чтобы подозревать, что я не желаю ни за что на свете отвратить вас от обороны ваших собственных земель, чтобы отвлечь ваши силы в другое место; нет, государыня, если вашим войскам нужно еще унизить турок, то я буду первый, кто посоветует вам употребить на то все ваши силы, но в случае, если эти волнения утихнут, вся Германия и я с доверием надеемся, что ваше императорское величество, толико прославив свое новое отечество – Россию, вспомнит, что вся германская империя гордится тем, что вы там увидели свет. Пребываю с чувствами совершенной преданности и высочайшего уважения, государыня, сестра моя, вашего императорского величества верный брат и союзник Фридрих» (Сб. РИО. 1877. Т. 20).

Екатерина II обрадовалась посланию Фридриха II, правда, на первых порах ничего не пообещала в разрешении возникшего конфликта, наказала только своему министру в Вене поддерживать интересы герцога Цвейбрюкенского, но в душе поняла, что этот случай поможет встать в центр политических противоречий и по возможности решить их. В дальнейшей переписке лишь уточняла свои предложения.

Австрийцы действовали опрометчиво, нарушая все прежние трактаты и договоренности. Занимаясь переговорами, австрийцы расположили свои войска у границ Пруссии. Фридрих II собрал в свою очередь свои войска и начал готовиться к обороне. Едва Фридрих II прибыл в Силезию, как император Австрии послал к нему один за другим трех курьеров с предложением мирно обсудить спорные вопросы. Фридрих II отправил Иосифу II копии писем Екатерины II, в которых она призывала правителей прусского, венского, лондонского, копенгагенского, стокгольмского и версальского содействовать миролюбивым намерениям в возникающем конфликте. Пообещала, что русский министр сделает сообщение на сейме в Регенсбурге, куда приедут принцы, герцоги и представители других сословий. В крайнем случае Екатерина II отправит генерала князя Репнина к Фридриху II для оказания соответствующей помощи и с соответствующими инструкциями. Касается Екатерины и других тем: по-прежнему Турция увеличивает свое вооружение на суше и на море и укрепляет войсками свои границы, Россия видит эту угрозу, делает все возможное, чтобы противостоять неприятелю, но помощь близкому союзнику и другу непременно окажет.

Фридрих II, получив письмо Екатерины II, просто возликовал, и 27 октября 1778 года ответил императрице: «…С удивлением, соединенным с изумлением, прочел я в письме, которое ваше императорское величество благоволили написать мне, о мерах, которые вы предполагаете принять в пользу дела, защищаемого мною. Блеску вашего царствования предоставлено было поддерживать в одно и то же время на берегах Черного моря независимость татарских аулов, с другой стороны в Вене права германского союза. Он будет обязан всем помощи вашего императорского величества. Германия переживает в настоящее время самый жестокий кризис со времен императоров Фердинанда II и Фердинанда III. Чем сильнее опасность, тем драгоценнее помощь, и Россия сделается будущему миру самою грозною оградою, какую Германия будет иметь возможность противупоставить насилию своих цезарей всегда, когда они захотят нарушить установленный порядок. Я с нетерпением ожидаю, государыня, прибытия князя Репнина, которому ваше императорское величество благоволили препоручить свои желания; он будет принят самым радушным образом и найдет уравненные все пути, которые могут иметь некоторое отношение к его переговорам. Если желания людей могут иметь некоторое влияние на промысел, то да будут услышаны желания, беспрерывно возносимые мною о счастии и благоденствии вашего императорского величества и вашей обширной империи» (Там же. С. 377–378).

Но прусский король Фридрих II, при всей его велеречивости и напыщенности, хитер и коварен, он хочет получить еще часть польского королевства, мечтает захватить Данциг якобы для укрепления своей береговой линии, но этому не бывать, Польша и так после первого раздела еле дышит, в польской шляхте разгораются противоречия. Как все запуталось – австрийский император обещает поддержать Россию в турецких делах, Франция не поддержала Иосифа II в его оккупации Нижней Баварии, но не возражает против вмешательства России в урегулирование конфликта в Европе…

Таковы были раздумья российской императрицы и напутствия князю Репнину, когда 30 октября 1778 года он отправился на свидание с Фридрихом II.

Князь Репнин, по рескрипту от 22 октября 1778 года получив назначение «в сугубом качестве негоциатора и военачальника», уполномоченного по вопросу о посредничестве России и командира вспомогательного корпуса, который был сформирован на основании трактата 1769 года с Пруссией, через Ригу и Варшаву прибыл 7 декабря, ночью, в Бреславль. На следующее утро тепло был принят Фридрихом II, его министрами и придворными. При встрече князь Репнин сказал:

– Всероссийская самодержица шлет вам, ваше величество, самые добрые пожелания. Посольство наше, ваше величество, посредническое, знаю также и о том, что в этих переговорах участвуют Франция и Австрия, которые писали об этом Екатерине II, вследствие рекламации, сделанной Екатерине II двором венским. Если примирение не может состояться, то в этом случае можем использовать вспомогательный корпус, который прибыл сюда…

– Ваша светлость Николай Васильевич! Мир в моих глазах, если только он может быть заключен на прочных основаниях, будет во всех отношениях предпочтительнее войны самой счастливой. Вдовствующая императрица, принцесса, ее дочери и все высшее дворянства Австрии желают мира, но император, поддерживаемый князем Кауницем, сопротивляется, потому что этот молодой государь желал бы покорить Германию своему деспотическому игу, потому что он не желает уступить из боязни, что его обвинят в слабости, потому что, командуя армиею, он увеличивает свое могущество, которому расчитывает покорить и свою мать, и потому, наконец, что зависимость, в которой он находится в Вене, сделалась ему невыносимою, и что, начальствуя армиею, он свободен… Полагаю, что переговоры, которые только начались, будут иметь мало успеха. Что укрепляет меня еще более в этом мнении – так это то, что я узнал, что министерство версальское очень недовольно упорством, с которым император относится ко всем проектам мира, предложенным Франциею двору венскому. Далее французы думают, что для успокоения этих смут, без излишнего притом оскорбления императорского достоинства, надлежало бы снизойти на уступки части рубежа Баварии австрийскому дому. На этих предварениях в особенности основаны некоторые представления о примирении.

«Дело примирения Австрии и Пруссии представлялось, действительно, не легким, – зафиксировал «Русский биографический словарь» (СПб., 1913. Т. 16). – В момент открытия переговоров представители приглашенных к посредничеству держав – России и Франции – находились скорее в роли секундантов, чем посредников. Воинственность молодого императора Австрийского, которую не всегда могло утишить миролюбие императрицы-матери, горячность престарелого Фридриха, ревниво следившего за тем, чтобы дипломатия не связала его стратегии, и при малейшем промедлении выражавшего желание вернуться опять к этому, никогда не изменявшему ему оружию; алчность и мелочность в спорах германских князей; несоразмерные претензии курфюрста Пфальцского, искусно раздуваемые происками австрийского двора, – все это создавало атмосферу мало пригодную для мирной работы, внося в нее на каждом шагу «весьма великий… пункт запальчивости и персональности».

В силу этого, хотя выработанный Францией проект соглашения в принципе сразу получил одобрение заинтересованных держав и представителям их, съехавшимся 27 февраля 1779 года в Тешене, оставалось на первый взгляд только подписать трактат, – переговоры по второстепенным пунктам не только затянулись, но и неоднократно угрожали привести к полному разрыву. Не раз у Репнина, как он писал Панину, в буквальном смысле опускались руки перед возникавшими ежедневно новыми и новыми затруднениями.

Тем не менее при деятельной поддержке французского уполномоченного и Панина, со своей стороны оказывавшего возможное давление на венский двор, Репнину удалось довести дело до благополучного окончания. Ему удалось, иногда даже при помощи полу-угроз, понизить постепенно требования прусского ультиматума до полного почти совпадения с ультиматумом австрийским: венский двор, по выражению Репнина, «оказался, таким образом, припертым к стене» и не мог не принять его. С другой стороны, главным образом его энергией разрешен был труднейший вопрос о размере вознаграждения Саксонии курфюрстом Пфальцским: под его давлением курфюрст ушестерил предложенную им сумму. С тем же успехом, медленно, но твердо были разрешены возникавшие на каждом шагу мелкие, но грозившие крупными последствиями затруднения, вплоть до редакции уже принятых во всех деталях трактатов. 12 апреля Репнин мог донести об успешном завершении своей миссии. 2 мая подписан был мир между Австрией и Пруссией, а 4-го Репнин выехал в Бреславль, где на следующий день откланялся королю и через Кенигсберг отбыл в Россию» (Там же. С. 108–109).

17 мая 1779 года Фридрих II, подводя итоги переговоров с Австрией и заключения Тешенского трактата о мире, в возвышенных тонах благодарит российскую императрицу «за великодушную помощь»: «Вся Германия обязана вам миром, которым мы будем наслаждаться отныне; нескольких слов, государыня, из ваших уст было достаточно для укрощения австрийского честолюбия». Высоко оценивая дипломатические способности князя Репнина, Фридрих II отмечает, что русский дипломат проявил бдительность, дальновидность, твердость и неутомимость в соглашении «стольких различных интересов», «то уничтожая козни лживой политики, то заставляя внимать рассудку государей», «то находя средства для соглашения противуположных интересов».