Текст книги "Жизнь графа Николая Румянцева. На службе Российскому трону"

Братья Румянцевы, путешествуя по Европе, из этого письма незамедлительно узнали о праздновании победы над турками, не только о праздновании, но и о наградах отца, фельдмаршала Румянцева, и каждая награда имела свое значение, и сыновья графа Румянцева оценили эти подарки императрицы.

27 августа 1775 года императрица снова пишет Гримму из Царицына, в котором шесть недель жила, сообщает об именинах великой княгини, в честь которой исполняли комическую оперу, рассказывает, как дивились этому пению окрестные мужики.

Через две недели, увидев на столе чернильницу, отличное перо и белую бумагу, Екатерина не может устоять против беса-бумагомарателя и начинает писать барону Гримму, так, ни о чем, от праздности. В Коломенском, Царицыне она ужасно много исписала бумаги, 250 печатных страниц в четверную долю листа, это лучшее, что вышло из-под ее пера. «Наказ» теперь представляется ей не более чем пустой болтовней.

Екатерина II тут же вспомнила слова Дидро об этом «Наказе», а память у нее была превосходная:

«Русская императрица, несомненно, является деспотом. Входит ли в намерение ее сохранение деспотизма и на будущее, для ее наследников, или же она намерена отказаться от него? Если она сохранит деспотизм для себя и для своих наследников, пусть составит свой кодекс так, как ей заблагорассудится, народ явится лишь свидетелем сего. Если же она желает отказаться от деспотизма, пусть отказ этот будет сделан формально, и, если он явится искренним, пусть совместно со своей нацией она изыщет наиболее надежные средства к тому, чтобы воспрепятствовать возрождению деспотизма. Пусть тогда в первой же главе народ прочтет непреклонную гибель тому, кто станет стремиться к деспотизму в будущем. Отказаться властвовать по произволу – вот что должен сделать хороший монарх, предлагая наказ своей нации. Если, читая только что написанные мною строки, она обратится к своей совести, если сердце ее затрепещет от радости, значит, она не пожелает править рабами. Если же она содрогнется, и кровь отхлынет от лица ее, и она побледнеет, признаем же, что она почитает себя лучшей, чем она есть на самом деле… Если предположить, что самые размеры России требуют деспота, то Россия обречена быть управляемой дурно. Если – по особому благоволению природы – в России будут царствовать подряд три хороших деспота, то и это будет для нее великим несчастьем, как, впрочем, и для всякой другой нации, для коей подчинение тирании не является привычным состоянием. Ибо эти три превосходных деспота внушат народу привычку к слепому повиновению; во время их царствования народы забудут свои неотчуждаемые права; они впадут в пагубное состояние апатии и беспечности и не будут испытывать той беспрерывной тревоги, которая является надежным стражем свободы…

Я говорил императрице, что если бы Англия имела последовательно трех таких государей, как Елизавета Английская, то она была бы порабощена навеки… Поэтому во всякой стране верховная власть должна быть ограниченной, и притом ограниченной наипрочнейше. Труднее, нежели создать законы, и даже хорошие законы, обезопасить эти законы от всяких посягательств со стороны властителя» (Дидро Д. Замечания на «Наказ» Екатерины Второй для депутатов комиссии по составлению законов // История России от дворцовых переворотов до Великих реформ. М., 1997. С. 119).

Но разве она деспот, тиран? Разве она не предложила обществу высказать свои соображения по переустройству государства Российского в 1767 году, разве она не собрала делегатов на этом совещании, имеющем законодательный уровень, разве она не хотела отменить крепостное право и предоставить крестьянству равные права с другими слоями общества? Но грянула война… Но как только началась война, разве она не учредила Государственный совет при высочайшем дворе для обсуждения наиважнейших событий в государстве, военных действий, дипломатических переговоров с иностранными государствами? Сначала это были обсуждения в форме чрезвычайного совещания, а потом заседания Совета перешли в режим государственного учреждения. Она порой председательствовала на Совете, но чаще он проходил без нее. В Совет входили опытные царедворцы, прошедшие чуть ли не все ступени государственной службы, такие как генерал-фельдмаршал, граф Кирилл Григорьевич Разумовский, князь Александр Михайлович Голицын, граф Никита Иванович Панин, князь Михаил Никитич Волконский, граф Захар Григорьевич Чернышев, граф Григорий Григорьевич Орлов, князь Александр Алексеевич Вяземский, граф Иван Григорьевич Чернышев, вице-канцлер, граф Иван Андреевич Остерман, генерал-адъютант Григорий Потемкин, граф Петр Александрович Румянцев-Задунайский, правителем канцелярии Совета был назначен тайный советник Степан Федорович Стрекалов. Принятые на Совете решения утверждались или отвергались императрицей Екатериной II, иные решения возвращались на дополнительное обсуждение, и готовилось новое решение с учетом ее мнения.

В 1774 году Дидро жил в Петербурге, был гостем императрицы, почти каждый день она уделяла ему час для беседы, он не скрывал своих взглядов и напрямую говорил обо всем, что волновало и тревожило его. Чаще императрица молчала, не вступая с французским философом в диалог, мало что извлекая из его наставлений. Если она послушается его, то ей нужно преобразовать всю империю, уничтожить законодательство, правительство, политику, финансы и заменить их несбыточными мечтами. Он совершенно был уверен, что она согласится с ним и начнет преобразования. Но ничего этого не происходило. И наконец он спросил, почему она откладывает преобразования, намеченные в его устных трактатах. «Господин Дидро, – отвечала Екатерина II, – я с большим удовольствием выслушала все, что вам внушал ваш блестящий ум. Но вашими высокими идеями хорошо наполнять книги, действовать же по ним плохо. Составляя планы разных преобразований, вы забываете различие наших положений. Вы трудитесь на бумаге, которая все терпит: она гладка, мягка и не представляет затруднений ни воображению, ни перу вашему, между тем как я, несчастная императрица, тружусь для простых смертных, которые чрезвычайно чувствительны и щекотливы». Он был поражен ее словами. Сколько энергии и ума вложил он в свои беседы, а императрица оказалась не способна была его понять, да и куда ей, с ее узким и обыкновенным умом. После этих слов императрицы он больше не говорил о политике, говорили только о литературе и театре (Сегюр Л. де. Пять лет при дворе Екатерины II. С. 220).

Не ушла еще память о недавнем праздновании мира, как на Екатерину II обрушились письма из Лондона, Парижа, Берлина и Вены, снова заговорили о войне: весной 1775 года восстали американские колонии Великобритании с требованием полной независимости, вожди восстания начали работать над Декларацией о независимости. Английский король Георг III обратился к Екатерине II за помощью, у нее сильный флот и мощная армия, только что разгромившая армию и флот Турции, ей не трудно победить восставших в колонии. Но Екатерина II напомнила Георгу III, что шестилетняя война с Турцией измотала Россию, армии и флоту пора отдохнуть, конечно, Екатерина II ни слова не сказала о том, что Россия, ввергнутая во внезапную войну, просила поддержки у Великобритании, но так и не получила ее. Тем более Екатерина II знала, что Франция поддерживает повстанцев и готова оказать им помощь. Кто тянул за язык Григория Потемкина, почуявшего возможность оказывать влияние и на внешнюю политику, сказать сгоряча: «Если Англии потребуется 20 тысяч солдат, Россия могла бы без проблем ей их дать»? Эти слова дошли до английского посла, который тут же передал их в Лондон. Сразу возникла проблема: Лондон или Париж? Париж отозвал французского посла Дюрана де Дистоффа по указанию нового министра иностранных дел графа Вержена, новый посол маркиз Жюинье вручил верительную грамоту и письмо, в котором говорилось, что Франция считает, что российское влияние в Польше не противоречит миру и равновесию в Европе и является одним из наиболее надежных средств ослабления амбиций других соседей Польши, кроме того, Франция не будет материально помогать польским конфедератам, выступавшим против России, хотелось бы также уменьшить и влияние Пруссии на международной арене. И что делать России, получив сей рескрипт от недружественной Франции, которой управлял ненавидевший Россию Людовик XV? Екатерина II хорошо знала о противоречиях между Потемкиным и Паниным, следила за перепиской иностранных послов со своими руководителями, знала и о том, что «северная система», которой так долго придерживалась Россия, дышит на ладан. Потемкин – англофил, у него свои притязания, граф Никита Панин – давний сторонник Пруссии. Дельного совета от них не жди. Екатерина II принимает решение – самостоятельность Соединенных Штатов скорее выгодна России, Версаль был прав, одобрив их Декларацию о независимости, способствующую ослаблению Лондона.

Нужно думать не только о сегодняшнем дне, но и заглядывать в будущее. Сейчас татарскому Крыму предоставлена независимость от Турции по мирному договору, но разве честолюбивые ханы могут поделить эту независимость, чуть ли не все они происходят от рода великого Чингисхана, все они претендуют на власть и непременно сцепятся между собой. Кто будет усмирителем этой схватки? Турция? Нет, Крым – исконная русская земля, и России решать эту проблему, поэтому дальновидный фельдмаршал Румянцев делает все для того, чтобы умеренно расположить наши войска в Крыму и проследить, чтобы турецкие отряды навсегда покинули Крым.

Но неожиданно для императрицы и для всей России внешние события отошли на второй план, Екатерину II полностью поглотили внутренние проблемы.

Первые месяцы после женитьбы на обаятельной и красивой принцессе Наталье Алексеевне великий князь Павел Петрович пребывал в восторге, великая княгиня была внимательна и обворожительна по отношению ко всем придворным, Екатерина радовалась происшедшим переменам и не уставала повторять, что наконец-то сын ее установил с ней нормальные отношения:

– Я обязана великой княгине возвращением мне сына и отныне всю жизнь употреблю на то, чтобы отплатить ей за услугу эту.

Наградив Никиту Ивановича Панина по случаю совершеннолетия великого князя и отстранив его от должности обер-гофмейстера, Екатерина II своим указом вручила графу звание первого класса в ранге фельдмаршала с жалованьем и столовыми деньгами по чину канцлера, много других наград, но оставила за ним лишь ведение иностранных дел империи. Потому граф Панин затаил недовольство против Екатерины II. Пришла пора предоставить законному наследнику вступить в свои права, и Екатерина II попыталась предложить великому князю участие в управлении государством, но тут же разочаровалась: у великого князя сформировались совсем иные принципы управления и войском, и чиновниками, и хозяйством. Великий князь с помощью Никиты Ивановича выработал свой стиль управления, резко осуждал нравственный уровень императорского двора, постоянную смену любовников императрицы, а потом даруемое им безмерное вознаграждение при отставке. Из Москвы осенью 1773 года то и дело доносились клеветнические слухи и «персональные оскорбления» императрицы от графа Петра Панина, который тоже серьезно повлиял на формирование общественно-политических взглядов великого князя. Взбешенная императрица, узнав о том, что говорит о ней Петр Панин, написала 25 сентября 1773 года московскому главнокомандующему князю Михаилу Никитичу Волконскому: «Что же касается до дерзкого известного вам болтуна, то я здесь кое-кому внушила, чтоб до него дошло, что естьли он не уймется, то я принуждена буду его унимать наконец. Но как богатством я брата его осыпала выше его заслуг на сих днях, то чаю, что и он его уймет же, а дом мой очистится от каверзы. Чего всего вам к крайней конфиденции сообщаю для вашего сведения, дабы наружностию иногда вы б не были обмануты» (Осмнадцатый век. Кн. 1. С. 96).

По сведениям князя Волконского, граф Петр Панин «чуточку унялся» в своих критических высказываниях, казалось бы, он должен быть доволен, что заслуги Никиты Панина так высоко оценены.

И Екатерина II, казалось бы, решила свою задачу, отдалив графа Панина от своего сына. «Дом мой очищен или почти что очищен, – писала она госпоже Бьельке, – все кривлянья произошли, как я и предвидела, но, однако ж, воля Господня совершилась, как я также предсказывала» (Сборник И.Р. И.О. Т. 13. С. 361).

Но на этот раз она горько просчиталась. С великим князем и великой княгиней все время был граф Андрей Разумовский. Простодушный Павел не замечал, что великая княгиня и граф постоянно уединялись, а толки об этом уже шли во дворце. Дошли и до Екатерины II. Она сама была не без греха, но она вдова, незамужняя, ей было больше позволено, чем другим.

На какое-то время установилась тишина между императорским двором и двором великого князя. Даже появление в покоях императрицы бурного по темпераменту Григория Потемкина не всколыхнуло эту тишину.

Но шла, как оказалось, медленная подспудная игра против Екатерины II.

Весной 1774 года Павел Петрович и Наталья Алексеевна были вовлечены в заговор против самодержицы российской с целью захвата власти, особенно активна была в своих захватнических устремлениях Наталья Алексеевна. Великий князь давно был к этому подготовлен, он подробнейшим образом познакомился с судьбой своего отца, он знал о его первых реформах, о вольности дворянству, о грубых выходках против Екатерины Алексеевны, о попытках жениться на графине Воронцовой, о запойных вечерах, где он позволял наскоки на отсталую Россию, на ее историю, но это был его отец, племянник Петра Великого, в нем было много и плохого и хорошего, он высоко ценил многих русских полководцев и чиновников… Слухи о восстании казачества во главе с Пугачевым, который объявил себя императором Петром III, только обострили отношения с императрицей. А Наталья Алексеевна с нетерпением готовилась стать российской самодержицей, она действительно была честолюбива.

В буйной голове графа Андрея возник план своего рода заговора против Екатерины II, заявившей на всю Европу: «Я хочу сама управлять, и пусть это знает Европа!» А как же великий князь Павел Петрович, прямой после Петра III наследник императорского трона, достигший совершеннолетия и мечтавший о троне со дня гибели отца, с 1762 года? Ведь написан уже Павлом труд «Рассуждение о государстве вообще, относительно числа войск, потребного для защиты оного, и касательно обороны всех пределов»; правда, предложения Павла кардинально расходятся с политикой императрицы, он опирается в своих рассуждениях на братьев Паниных, двух ее принципиальных противников. Как будто императрица не знает, что в ее управлении много бюрократов, много формальных решений, которые, не проникая в глубь вещей и дел, вскоре отменяются, что ее империю губит централизация, она сама мечтает разбить огромную Россию на управляемые губернии, но считает различные предложения Павла – от излишнего умничанья. Конечно, Павел прав в своем заключении: «…писав сие от усердия и любви к отечеству, а не по пристрастию или корысти, а такое время, где, может быть, многие, забыв первые два подвига, заставившие меня писать, следуют двум последним, а что больше еще, и жертвуя всем тем, чего святее быть не может. А сему я был сам очевидцем и узнал сам собою вещи, и, как верный сын отечества, молчать не мог» (Шильдер. С. 78–79).

Прочитав это сочинение Павла и постоянно встречаясь с ним и толкуя о внутренней и внешней политике, Екатерина II твердо решила отказать юному сыну в участии в управлении государством, даже в Совет не рискнула его вводить. Пусть думает об одном – нужен наследник императорского престола, вот главная его задача, и внутренняя и внешняя.

Павлу казалось, что все делается не так, как ему хотелось. Да, Пугачев казнен 10 января 1775 года, Русско-турецкая война закончилась победоносным Кючук-Кайнарджийским миром, Россия почти добилась всех своих требований, Крым стал независим от Турции, только религиозные обряды в Крыму контролируются из Турции. Но Павел и в этих существенных победах России искал недостатки.

На улицах Москвы, куда Павел и Наталья Алексеевна, приехавшие вслед за императрицей и ее двором, толпа восторженно принимала великого князя. Андрей Разумовский, наклонившись к супругам, сказал:

– Видишь, Павел, как тебя встречает Москва, стоит тебе захотеть, как императорский жезл перейдет в твои руки.

Наталья Алексеевна радостно улыбнулась этим неосторожным словам, а в доме, где великокняжеская семья остановилась, деспотически заговорила об императорском троне, который, казалось, совсем недалеко от мужа. Первые признаки беременности Натальи Алексеевны обнаружились еще в Москве. 7 декабря 1775 года великокняжеская семья отправилась в Петербург. 24 декабря того же года императрица, побывав в Туле и Калуге, вернулась в Петербург и установила за великой княжной непрерывную слежку.

В апреле 1776 года начались предродовые схватки. «Великий князь, – писала Екатерина II князю М.Н. Волконскому, – в Фоминое воскресенье поутру, в четвертом часу, пришел ко мне и объявил мне, что великая княгиня мучится с полуночи; но как муки были не сильные, то мешкали меня будить. Я встала и пошла к ней, и нашла ее в порядочном состоянии, и пробыла у ней до десяти часов утра, и, видя, что она еще имеет не прямые муки, пошла одеваться, и к ней возвратилась в 12 часов. К вечеру мука была так сильна, что всякую минуту ожидала ее разрешения. И тут при ней, кроме самой лучшей в городе бабки, графини Катерины Михайловны Румянцевой, ее камер-фрау, великого князя и меня, никого не было; лекарь же и доктор ее были в передней. Ночь вся прошла, и боли были переменные со сном: иногда вставали, иногда ложились, как ей угодно было.

Другой день проводили мы таким же образом, но уже призван был Круз и Тоде, коих совету следовала бабка, но без успеха оставалась наша благая надежда. Во вторник доктора требовали Рожерсона и Линдемана, ибо бабка отказалась от возможности. В середу Тоде допущен был, но ничто не мог преуспеть. Дитя уже был мертв, но кости оставались в одинаковом положении. В четверг великая княгиня была исповедана, приобщена и маслом соборована, а в пятницу предала Богу душу. Я и великий князь все пятеро суток и день, и ночь безвыходно у нее были. По кончине, при открытии тела, оказалось, что великая княгиня с детства была повреждена, что спинная кость не токмо была такова как S, но часть та, коя должна быть вогнута, – лежала дитяти на затылке; что кости имели четыре дюйма в окружности и не могли раздвинуться, а дитя в плечах имел до девяти дюймов. К сему еще соединялись другие обстоятельства, коих, чаю, примера нету. Одним словом, стечение таковое не позволяло ни матери, ни дитяти оставаться в живых. Скорбь моя была велика, но, предавшись в волю Божью, теперь надо помышлять о награде потери» (Шильдер. С. 81–82).

Великая княгиня Наталья Алексеевна скончалась 15 (26 апреля) 1776 года, а через двадцать минут после ее смерти Екатерина II и великий князь Павел Петрович уехали в Царское Село. Павел был в ужасном состоянии, всю дорогу мрачно молчал, а Екатерина Алексеевна трогательно обнимала его, стараясь вдохнуть в него силы. «Господи, пять дней и пять ночей мы видели гибель молодой женщины, – терзала себя императрица, – мы страдали вместе с ней, рожать трудно, сама испытала, но то, что видела, ни с чем не сопоставимо, бедная княгиня, что она выстрадала, душа моя растерзана, ни минуты покоя за все эти пять дней и ночей. «Какая вы прекрасная сиделка», – говорила принцесса, но разве я была только сиделкой в это время, то один камергер прибегал, то другой, и все важно, и все срочно, изнемогая душой, то одного нужно утешать, то решать и соображать все, что не должно быть забыто. А в таком положении, трудном, тягостном, ужасном, я была впервые, ни поесть, ни попить просто некогда».

Увидев, что великий князь пришел в себя, Екатерина сказала в утешение:

– Мы едва живы, Павел Петрович. После таких испытаний нам ничего не страшно, наша нервная система просто несокрушима. Были мгновения, когда мне казалось, что внутренности мои раздираются при виде стольких страданий, и при каждом ее крике я чувствовала свою боль. И, помнишь, я не плакала…

– Если бы вы, матушка-государыня, заплакали, то все бы зарыдали. А если бы зарыдали, то все присутствовавшие упали бы в обморок, – мрачно заметил великий князь.

– Ты помнишь, что говорили великие доктора, которых я собрала у ее ложа? Никакая помощь не могла спасти принцессу. Ее несчастное сложение не позволило ей родить ребенка, это единственный случай в своем роде.

– Года два назад Наталья рассказывала, что в детстве она упала и расшиблась, опасались, что она будет кривой, позвали какого-то доктора, и он своими способами исправил ушиб, но, видно, недостаточно профессионально он это сделал, вот и печальный результат.

– Ты, Павел, терпи, я плохо выбирала тебе невесту, а родители и она сама скрыли от нас свои недостатки. И подумай сам, Наталья Алексеевна то и дело сказывалась больна, удивительный раскрылся ее характер. Она во всем любила крайности. Коли танцевать, то десятка два контредансов, столько же менуэтов, а немецкие танцы уже без счету… Предлагала вовсе не топить печки, если в комнатах жарко. Середины ни в чем нет: некоторые модницы натирают лицо льдом, а великая княгиня будет натирать льдом все тело, не слушает никаких советов, ни дурных, ни хороших, ни ума, ни благоразумия, прошло уже полтора года, а она слова не умела сказать по-русски, все хотела, чтобы ее учили, а сама не желала заняться этим делом, все у нее вертелось кубарем, и того не терпим, и этого не любим, долгов больше, нежели имения, хотя получала от меня достаточно много… А что нам делать, дорогой сын? Отчаиваться? Нет, надо искать новую невесту…

На следующий день в Царское Село прибыл принц Генрих и передал императрице бумаги, которые хранились в кабинете великой княгини.

Изучив архив великой княгини, Екатерина II пришла в ужас от копившейся за эти годы измены: там было много любовных писем и записок Андрея Разумовского, черновики писем великой княгини, в которых она признавалась в любви к своему избраннику. И кто знает, чей отпрыск родился бы у княгини, если бы все обошлось благополучно?

«Да, корабль оказался опрокинутым, – думала Екатерина II, – наследника нет и не могло быть. Сколько потеряно времени, а надо ковать железо, пока горячо, чтобы выполнить потерю. Стало легче дышать, ушла глубокая скорбь, которая угнетала нас. Пусть и великий князь узнает полную истину о своих отношениях с близким другом Андреем Разумовским и своей любимой женой Натальей Алексеевной. Пора подумать о второй жене Павла Петровича».

Биографы немало уделяли своего внимания этому факту в биографии великого князя. Некоторые подробно описывали бумаги великой княгини, другие гораздо скупее, но сам факт фаворитизма юной великой княгини никто не отрицал.

Н.К. Шильдер писал: «Императрица немедленно приступила к рассмотрению бумаг почившей великой княгини; чтение их подало средство к исцелению безутешной печали цесаревича.

Средство было, без сомнения, жестокое, но верное, соответствовавшее обстоятельствам. Оказалось, что граф А.К. Разумовский недостойным образом злоупотребил доверием Павла Петровича» (Шильдер. С. 84).

Павел Петрович, испытавая горечь от смерти великой княгини, о которой сочувственно говорили некоторые царедворцы, дескать, великая княгиня «была одарена редкими достоинствами ума и сердца, со временем она могла бы сделаться достойной помощницей августейшего супруга», прочитав письма Андрея Разумовского к Наталье Алексеевне, долго не мог успокоиться, потрясенный чудовищным преступлением ближайшего друга. «Моя обожаемая и дорогая Наталия! – читал Павел Петрович записку Андрея Разумовского. – Я посылаю тебе записку, потому что мне кажется, что прошла целая вечность с тех пор, как мы расстались, хотя я знаю, что прошло всего три часа, как я покинул твои объятья… Я люблю тебя все больше и больше, и даже слишком сильно. Так нельзя мужчине любить женщину. В нашем любовном гнездышке я почувствовал себя живым в первый раз. Здесь, в Царском Селе, ты мне показала, что Божий рай существует на земле…» Дальше читать Павел Петрович был бессилен, слезы заслонили последующие признания бессовестного друга, предавшего и растоптавшего его первую любовь, первый брак. Потому он быстро утешился, услышав от матери о ее предложении о повторном браке. Нужен наследник, говорила она, и Павел это прекрасно знал.

17 и 18 апреля 1776 года из Царского Села Екатерина II подробнейшим образом известила барона Гримма о событиях последних дней, а в заключение писала: «Думаю, что если эти события не произведут расстройства в моей нервной системе, то, стало быть, ее ничем нельзя расстроить. Спустя двадцать четыре часа после смерти великой княгини я, ради своего спокойствия, послала к великому князю принца Генриха; он пришел и не покидал его. Он довольно твердо переносит свое тяжкое горе, но сегодня у него лихорадка. Тотчас после смерти его супруги, я его увезла и привезла сюда. Sic transit gloria mundi! (Так минует слава света!)».