Текст книги "Жизнь графа Николая Румянцева. На службе Российскому трону"

Часть третья
Участие братьев Румянцевых в судьбе великого князя

После неудачного брака великого князя и трагической кончины великой княгини Натальи Алексеевны Екатерина II снова вспомнила о бароне Ассебурге, перебирала в памяти его подробные письма о немецких принцессах. Еще тогда она отметила принцессу Вюртембергскую, которой было всего лишь 9 лет, срок ее еще не пришел, но сейчас-то она подросла, ей уже должно быть около семнадцати…

Прибывший в Петербург прусский принц Генрих вручил Екатерине II письмо прусского короля Фридриха от 18 марта 1776 года, в котором было сказано, что он принужден «изумляться издали вашему славному царствованию и предоставить моему брату изумляться вам вблизи», что он восхищается новыми законами, которые прочитал в переводе, ставит императрицу в один ряд с Ликургом, Солоном и Локком, от древних законодателей до современного английского философа, «с тою разницей, что эти мудрецы трудились для небольших обществ, а благодеяния вашего императорского величества становятся безмерными по обширному пространству провинций, над которыми простирается ваше правление». 10 мая 1776 года из Царского Села Екатерина II сообщила Фридриху о «печальнейшем событии»; «неожиданная смерть великой княгини моей невестки не переменила вдруг моего удовольствия на сильнейшую скорбь». Екатерина II благодарит Фридриха за то, что он освободил принца Дармштадтского от обещания жениться на принцессе, намеченной в невесты великого князя, избранная принцесса составит счастье великого князя. Тем более этот союз укрепит дружбу между Пруссией и Россией: «Союз с вами дорог мне, ваша дружба драгоценна мне». 2 июня Фридрих в письме Екатерине II «доверено» говорит о принцессе Вюртембергской и обещает, что она не причинит «вам малейшую печаль»: «Она молода и воспитана в величайшей простоте; ей не знакомы ни интриги большого света, ни лживые увертки, которые употребляются придворными, чтобы обманывать молодых, неопытных особ. Отдавая ее совершенно под покровительство вашего императорского величества, мы полагаем, что самым верным средством избежать ошибок, происходящих в молодости и недостатка опытности, в которые могла бы впасть эта молодая особа, было бы то, чтобы ваше императорское величество были так добры приставить к ней доверенную особу, которая бдительно следила бы за ее поведением до того времени, когда зрелый рассудок позволит предоставить ей действовать самой. Прошу извинения у вашего императорского величества, что вхожу в эти подробности, но я думаю, что лучше отвратить неприятности, чем предоставить эти происшествия случаю…» (Переписка Екатерины II с Фридрихом II // Сборник ИРИО. Год двадцатый. СПб., 1877. С. 354).

Курьеры мчатся из Берлина в Царское Село, а из Царского Села в Берлин, то Фридрих II преклоняется перед могущественным величием русской императрицы, то русская императрица выражает своему брату и союзнику огромную благодарность за участие в сватовстве своего сына и дает великолепную характеристику принцессы Вюртембергской, которая должна составить счастье великого князя. 23 июля 1776 года Фридрих сообщает, что прибывший в Берлин великий князь, сопровождаемый фельдмаршалом П.А. Румянцевым, совершенно здоров; «Могу вас заверить, что он восхищает сердца всех, что он пожинает должныя ему одобрения, а что касается меня лично, то я причисляю к величайщим одолжениям, каким обязан вашему императорскому величеству, то, что вы доставили мне знакомство с принцем, полным совершенств; что касается соизволения, которое ваше императорское величество благоволили испросить на брак моей племянницы принцессы Вюртембергской, то вы можете быть уверены, что не последует отказа с моей стороны, тем более в деле, которого я должен был всегда желать, если бы даже оно не состоялось, ни во всех предметах, в которых я мог бы угодить вам. Эта молодая особа обещала мне приложить все старания, чтобы угождать вашему императорскому величеству и своему будущему, августейшему супругу. Все мои мольбы возносятся о преуспеянии этого супружества, и о всем, что может способствовать довольству вашего императорского величества…» (Там же. С. 358). Провожая принцессу в Россию, Фридрих II вручил ей письмо для Екатерины II, в котором еще раз подчеркнул достоинства великого князя и принцессы, которая «исполнена лучших желаний в свете», «ее одушевляет лишь одно желание: в точности исполнять свои обязанности». 2 сентября Екатерина II сообщает Фридриху II, что три дня тому назад принцесса Вюртембергская привезла его письмо, она здорова, она настолько хороша, что все ею очарованы, она «принесла с собою радость и довольство».

Процитируем еще два письма Фридриха II и Екатерины II о заключительной стадии высокого сватовства: «Государыня, сестра моя, – писал Фридрих II Екатерине II 26 сентября 1776 года, – ничто не могло быть более приятным мне, как узнать от вашего императорского величества, что вы остались довольны молодою особою, которую мы имели честь препоручить вашему покровительству. Надеюсь, государыня, что своим поведением эта молодая особа окажется достойною выбора, который ваше императорское величество удостоили ее, и что своею признательностью и преданностью к особе своей августейшей свекрови, она заслужит продолжение милостей вашего императорского величества. Я хотел, государыня, еще более блестящими доказательствами явить радость, причиненную мне пребыванием здесь великого князя; но краткость времени и тайна, которую нужно было хранить, поставили мне слишком скромные границы, чтобы иметь возможность предаться свободному течению излияния моего сердца. Ваше императорское величество можете непременно рассчитывать на мою преданность, готовую оказать вам услуги во всех, имеющих представиться случаях; я ничего так не желаю, государыня, как найти оные, чтобы доказать вашему императорскому величеству признательность, какою проникнуто мое сердце…»; «Государь, брат мой, – писала Екатерина II Фридриху II 27 сентября 1776 года, – бракосочетание его императорского высочества великого князя с ее императорским высочеством государыней великой княгиней, урожденной принцессой Вюртемберг-Штутгартской, было отпраздновано 26 числа этого месяца; я хотела сообщить вашему величеству об этом событии нарочным чрезвычайным посольством. Столь тесный и верный союз, какой существует между мною и вашим величеством, внушил мне этот поступок, и именно, на основании этого, как я надеюсь, вы примете участие в радости. Господин Домашнев, мой камер-юнкер, которого я выбрала для этого поручения, имеет приказание выразить вам, до какой степени я рассчитываю на ваши чувства в этом отношении. Прошу ваше величество допустить его в свое присутствие и верить удостоверениям высокаго уважения и совершенной дружбы…» (СИРИО. Год двадцатый. С. 365–366).

Во время берлинского сватовства Николай и Сергей Румянцевы остановились в одной из деревень в надежде повидать отца и все происходившее в Берлине, но приехавший к ним двоюродный брат князь Александр Куракин сообщил безрадостную весть, что свидания с отцом не будет: отец запретил им в это время появляться в Берлине. Возможно, фельдмаршал Румянцев подумал, что появление двух рослых красавцев Румянцевых при сватовстве великого князя окажется невыгодным для жениха. Но кто может проникнуть в тайны души великого фельдмаршала и отца и понять его помыслы?

После отъезда посольства Петра Румянцева с великим князем братья Николай и Сергей мимолетно побывали в Берлине, но уже 6 сентября 1776 года Николай и Сергей вернулись в Петербург, повидались с Екатериной Михайловной, Марией Андреевной, были приняты императрицей, и снова началась придворная жизнь. Вся торжественная церемония свадьбы великого князя прошла на их глазах, по указанию императрицы и самодержицы они снова вошли в круг великого князя, присутствовали на всех торжественных церемониях, обедах, раутах, приемах.

Мария Федоровна, как стали именовать великую княгиню после крещения, поразила Николая своей неотразимой симпатией и добросердечностью, в краткие минуты общения с ней Николай был очарован ею, правда, он больше говорил с великим князем, рассказывая о своем путешествии по европейским городам, особенно о Париже. Обращался он вроде бы к великому князю, а глазами пожирал юную красавицу, великую княгиню, потом в смущении отводил от нее глаза, помня историю великого князя с Натальей Алексеевной и Андреем Разумовским, которая разворачивалась на его глазах.

После бракосочетания наследника престола в церкви Зимнего дворца, после торжественного обеда, танцев и бесед со знакомыми и друзьями, императрица пригласила Николая Румянцева в свой кабинет и дала поручение отправиться в Вену, чтобы известить императорскую власть, Марию-Терезию и Иосифа II, о женитьбе великого князя на принцессе Вюртембергской.

– Вы, конечно, знаете, граф, что русское посольство в Вене возглавляет ваш родной дядя, князь Дмитрий Михайлович Голицын, явитесь к нему, а там уж он подскажет ваши дальнейшие шаги. Думаю, что с первым дипломатическим поручением вы справитесь, тем более что вы знаете европейские языки, и немецкий в том числе.

30 сентября Николай Румянцев отправился в Вену. Исполнил поручение, а через несколько дней, вручив императрице письма Марии-Терезии и Иосифа II, вновь вернулся к исполнению своих обязанностей камер-юнкера. Дежурств было немного, кроме него, было еще одиннадцать камер-юнкеров, но Румянцеву чаще всего приходилось бывать в свите великого князя и великой княгини, исполнять их поручения. Правда, ситуация для него изменилась. Мария Федоровна… С удовольствием будет служить ей, как и великому князю, полному государственных замыслов, но… Николай Румянцев знал, что накануне сватовства великий князь вручил принцессе Вюртембергской уведомление о ее поведении как великой княгини. Еще в Германии принцесса прочитала этот документ, а теперь, прожив в России всего лишь несколько недель, убедилась в справедливости сказанного там.

Приехав в Россию, неизвестную ей и удаленную от европейской жизни, писал Павел Петрович, великая княгиня должна ради собственной пользы сблизиться с российской императрицей, снискать ее доверие, должна быть предупредительной и кроткой, не выказывать досады и не жаловаться на нее кому бы то ни было. Во дворце много интриг и происков, она не может иметь никаких личных целей, она не должна что-либо скрывать от ее величества, должна быть откровенна, ничего не таить в своей душе, не принимать участия в интригах, которые просто опутывают императорский дворец. На первых порах великая княгиня вновь и вновь вчитывалась в строки наставления: «Я не буду говорить ни о любви, ни о привязанности, ибо это вполне зависит от счастливой случайности; но что касается дружбы и доверия, приобрести которые зависит от нас самих, то я не сомневаюсь, что принцесса пожелает снискать их своим поведением, своей сердечной добротой и иными своими достоинствами, которыми она уже известна. Ей придется, прежде всего, вооружиться терпением и кротостью, чтобы сносить мою горячность и изменчивое расположение духа, а равно мою нетерпеливость. Я желал бы, чтобы она принимала снисходительно все то, что я могу выразить иногда даже, быть может, довольно сухо, хотя и с добрым намерением, относительно образа мыслей, уменья одеваться и т. п. Я прошу ее принимать благосклонно советы, которые мне случится ей давать, потому что из десяти советов все же может быть и один хороший, допустив даже, что остальные будут непригодны. Притом, так как я несколько знаю здешнюю форму, то я могу иной раз дать ей такой совет или высказать такое мнение, которое не послужит ей во вред. Я желаю, чтобы она была со мной совершенно на дружеской ноге, не нарушая, однако, приличия и благопристойности в обществе. Более того, я хочу даже, чтобы она высказывала мне прямо и откровенно все, что ей не понравится во мне; чтобы она никогда не ставила между мной и ею третьего лица и никогда не допускала, чтобы меня порицали в разговоре с нею, потому что это не отвечает тому расстоянию, которое должно существовать между особой ее сана и моего и подданным». Павел Петрович не мог забыть о недавней своей трагедии, связанной с переживаниями о смерти великой княгини Натальи Алексеевны, а посему предупреждал принцессу, чтобы она своим поведением снискала любовь нового для нее общества, избегала неприятностей, не вмешивалась в любые спорные дела, держалась ровно, без малейшей фамильярности.

Великая княгиня Мария Федоровна вела себя безупречно. А внешность! Екатерине II не раз рисовали портрет принцессы, так она хороша, как божий день: высокий для женщины рост, правильные черты лица, благородный и величественный вид, словно модель для портрета красивейшей женщины. И то, что она увидела, лишь подтвердили рассказы очевидцев. «Сразу видно благородство происхождения, – думала императрица, разглядывая принцессу, – Господи, дай мне силы, как бы не пристраститься к этой очаровательной принцессе, она именно такая, какую можно было желать: стройна, как нимфа, цвет лица – смесь лилии и розы, прелестнейшая кожа… а как ходит… кротость, доброта сердца и искренность на лице… Прости меня, Господи, как только место около князя очистилось, я сразу подумала о ней, но оказалось, что она уже невеста, при этом за нее уже сватались пять благороднейших семейств, и все расстроились, а последний жених, наследный принц Гессен-Дармштадтский, брат покойной великой княгини Натальи Алексеевны… И ведь удалось!» Вмешательство принца Генриха и прусского короля Фридриха II быстро решило это осложнение, возникшее у русской императрицы, – принц Гессен-Дармштадтский получил от императрицы отступное вознаграждение.

Мария Федоровна пришлась по душе императорскому дому, на первых порах она дала себе зарок в политику не вмешиваться, в отношения великого князя и императрицы не вникать, пусть сами разбираются в возникающих то и дело противоречиях, великий князь умный, разносторонне образованный, к тому же у него столько советников!

Павел Петрович на первых порах соглашался с таким поведением великой княгини, пусть занимается цветами, садоводством, пусть музицирует и наслаждается музыкой, но вспоминал и активную Наталью Алексеевну. Павел оказался в противоречивом положении, ведь он привык, что жена вмешивалась, советовала. Он не мог оставаться в одиночестве со своими мыслями, ему нужен был слушатель и советник, близкий, любимый, кому он сумеет довериться, рассказать о сокровенном. Только жена, Мария Федоровна, могла стать человеком, перед которым он облегчит душу. Нет, он не может быть в одиночестве, одиночество хуже всего.

Летом 1777 года в Петербург прибыл шведский король Густав II. После официальных приемов у императрицы король выразил желание встретиться с наследником престола. Встреча началась с дружеского разговора, вспомнили недавнюю поездку Павла Петровича в Берлин, пышные приемы в его честь, Фридриха II, его умение тонко вести дипломатическую игру, и тут шведский король допустил явную грубость по отношению к прусскому королю, которого обвинил в том, что тот стремится всех перессорить, а он, шведский король, помнит родство и никогда мирные отношения не нарушит. Потом шведский король высказал по поводу Фридрига II обвинение, что он, мол, мечтает захватить Шведскую Померанию.

При встрече с великой княгиней Павел Петрович тут же изложил ход этой встречи, хотя прекрасно знал, что Мария не хочет заниматься политическими вопросами.

– Ваше императорское высочество, Мария, мне трудно удержаться, чтобы не сказать тебе о том, что больше всего волнует меня. Представляешь, шведский король заявил при встрече со мной, что прусский король якобы намерен захватить Шведскую Померанию, объявляет его агрессором, мечтающим всех перессорить, дескать, он знает хитрые намерения прусского короля, он ненавидит его…

– Не может быть! Фридрих такой милый родственник…

– Шведский король твердо заявил, что если начнется война, то он непременно захватит Померанию…

– Милый мой князь, а если бы у нас началась война со Швецией, то мы бы, если б удалось, непременно отняли у нее Финляндию, всю, что есть, а не делили на кусочки.

– А говоришь, что тебе неинтересна политика! Ты хорошо в этом разбираешься, милая моя княгиня, лучше, чем наш знаменитый министр иностранных дел Никита Иванович Панин. Шведский король проговорился, что он близко связан с Францией, все его интересы профранцузские, а у нас союз с Пруссией, с Фридрихом II, которого уже сейчас называют Великим.

– Да, Павел Петрович, Пруссия – это наше все, моя семья почти вся работает на Пруссию, наш союз должен быть незыблем.

– Братья Панины всю мою жизнь внушали мне, что без этого союза мы пропадем, последнее время наша императрица полностью согласна с этим союзом, но Никита Иванович болен, скрылся в своем имении Дугино, лечится от водянки… Вполне возможны другие варианты нашей внешней политики. Четыре года тому назад, в сентябре 1772 года, я и мои близкие были уверены, что моя мать, императрица и самодержица, дозволит мне принимать участие в управлении государством, как это обычно бывает с наследниками престола, у меня были свои планы в области внешней и внутренней политики. Но стоило мне высказаться в присутствии императрицы и ее близких сподвижников, как наступило мрачное время – меня перестали приглашать на такие совещания, мать предложила мне бывать у нее по утрам на консультациях по разным вопросам. Но она говорила мне то, что я отвергал…

Часто при этих беседах Павла Петровича и Марии Федоровны присутствовали камер-юнкера, такие как Александр Куракин, Николай и Сергей Румянцевы, естественно, они не вмешивались в разговор великокняжеской четы, не полагалось по этикету, но и Павел Петрович, и Мария Федоровна доверяли своему близкому кругу, как они полагали, свои секреты. Они бывали и в Зимнем дворце, и во дворце Царского Села, в саду, в парке.

Весной 1777 года Мария Федоровна узнала, что забеременела, это был счастливый миг семейной жизни. Тут же она написала великому князю, советуясь, стоит ли сейчас известить императрицу о беременности или еще немного погодить, есть какие-то сомнения у акушерок. «Мой милейший муж, – писала великая княгиня Павлу Петровичу в апреле 1777 года, – матушка бранит меня за то, что я ничего не говорю ей о своем здоровье, и настойчиво желает, чтобы я что-нибудь сказала ей по этому поводу. Позволяете ли вы мне сообщить ей об имеющихся подозрениях, оговорив при этом, что это еще не наверно? Я боюсь, что если отложить сказать ей об этом, она узнает это от других. Прощай, дорогой и обожаемый муж, я страстно люблю тебя».

Но предположение о беременности вскоре подтвердилось, что подвигло Екатерину II подарить великокняжеской чете землю недалеко от Царского Села, поселение вскоре назвали Павловск и начали возводить первые здания дворцового комплекса, а Павел Петрович с радостью писал архиепископу Платону: «Сообщу вам хорошую весть, услышал Господь в день печали, послал помощь от Святого и от Сиона заступил: я имею большую надежду от беременности жены моей. Зная ваши сентименты ко мне и патриотические ваши расположения, сообщаю вам сие, дабы вы вместе со мною порадовались» (Шильдер. С. 109).

О разговоре со шведским королем Павел Петрович известил и Фридриха II, и Никиту Панина, который 5 июля написал ответное письмо. Получив послание Никиты Панина, Павел Петрович сообщает 29 июля 1777 года из Царского Села:

«С несказанным удовольствием получил ваше письмо от 5 июля. Повторение приятного нам никогда скучным не бывает; и так письмо ваше, содержащее знаки дружбы вашей ко мне, которой доказательства столь часто я имел, мне было весьма приятно, тем больше, что продолжение оной ко мне есть и будет всегда мне первым аттестатом у самого себя: такового существа привязанность моя к вам и притом вера к поступкам вашим.

Весьма приятно мне было видеть, что наслаждаетесь вы как хорошим здоровьем, так и присутствием родни вашей; сожалею только, что не могу я быть на месте князя Николая Васильевича, который к вам едет.

Выше я упомянул, что дружба ваша ко мне самый лучший для меня аттестат; сие самое приложу я к поведению моему с королем Шведским. Признаюсь, что мне не неприятно было видеть, что поступок мой в рассуждение его вам полюбился. Он от нас уехал в половине текущего месяца и уже прибыл к себе; но не думаю, чтоб он в нас и политике нашей сделал что-либо, а увидел, что тон французской человека не делает и задобрить не всегда может, а особенно где дело прямое, а не одни красивые слова и изящные фразы. Наша братья балуемся от того самого, что некому правды нам говорить; но при случае такого визита, какой он нам сделал, будучи ровный с ровным, правду скорее услышишь, а особливо как невпопад что сделаешь, а исправления надобно ожидать после; ибо всегда все лучшее толковать должно». Затем Павел Павлович высказал привычные фразы о правлении Екатерины II, которое непременно резко осуждал как неприемлемое: «Здесь у нас ничего нового нет, все чего-нибудь ждем, не имея ничего перед глазами. Опасаемся, не имея; смеемся не смешному и пр. Так судите, как могут дела делаться, когда они зависят от людей, проводящих всю жизнь свою в таковом положении, расстраивающем все».

Но уже в это время неудержимый в своих планах Григорий Потемкин резко раскритиковал Северный проект с Фридрихом II во главе и раскрыл преимущества проекта Южного, в который могут входить Австрия и Франция, доказывая, что именно с правителями этих государств надо наладить отношения. Екатерина II долго размышляла над предложениями своего фаворита, который ежедневно у нее бывал, принимал участие в правительственных советах, все больше его сторонников высказывались за эти перемены во внешней политике. И наконец пришла к тому же выводу: прусский король никуда не денется, родовые связи укрепили его союз с Россией, Австрия же в минувшую войну все время колебалась, то к России прильнет, то к Турции, в поисках выгоды для себя. А ведь в замыслах Петра Великого было покорить не только Север, но и Юг, ведь именно он отобрал у турок Азов, построил в Воронеже корабли, заложил Троицкую крепость на Таганроге. Поражения Петра Великого во время Прутской кампании 1711 года задержали его предприятия на Юге, но замыслы-то у него были великие, и сейчас, после победоносной войны с турками, пора осуществлять эти исторические планы, продолжая дело Петра Великого.

Об этом не раз говорили Григорий Потемкин и Екатерина II, и во время постоянных встреч в период фаворитства, и в последующие годы. Время господства Григория Потемкина в Зимнем дворце продолжалось недолго. Державин в своих «Записках» писал: «В половине 1776 г. случилось, что кн. Потемкин, бывший любимец, впал при дворе в немилость и должен был проживать несколько месяцев в Новгороде». Его сменил красавец П.В. Завадовский. Но за два года фаворитства Григорий Потемкин получил множество наград: после первого раздела Польши – Кричевское воеводство в Белоруссии и 14 тысяч крестьянских душ, Аничковский дворец, 100 тысяч на ведение хозяйства, княжеский титул от римского императора, орден Серафимов от шведского короля, орден Слона от датского короля, орден Черного орла от прусского короля, огромную Новороссийскую губернию, в скором времени заселенную христианами различных территорий, из Крыма, из Молдавии, из Греции, из Армении. «Но завистники, – писал граф А.Н. Самойлов, очевидец происходящих событий, – коими дворы царские всегда наполнены и коих князь Григорий Александрович не мог не иметь, видели в нем случайного, которого могущество сделалось им нетерпимо, подвели крамолы и пружины скрытные и заставили князя Григория Александровича почувствовать некоторую холодность в приеме монархини и, так сказать, самую без него обходимость. Сила его у двора начала уменьшаться; противная партия, при содействии бывшего тогда при дворе чиновника, причиняла ему большие неприятности; но однако ж неизменяющаяся твердость духа и ум помогли ему удержаться еще на той стезе, по коей он толь быстро достиг возвышения. Он должен был удалиться от двора, но при удалении сохранил комнаты, для него отведенные во всех дворцах, в коих высочайший двор по временам года имеет пребывание, и услугу придворную, даже в то время, когда все почитали его навсегда от двора удаленным…» (Самойлов А.Н. Деяния князя Г.А. Потемкина-Таврического // РА. Год пятый. 1867. № 1—12. С. 1208).

Но противная партия и враги торжествовали недолго, Потемкин ушел из постели Екатерины II, по разным причинам, но остался ведущим сотрудником российского правительства, проводником Восточного, Греческого проекта, он оставался властелином южных границ России, сохранив прежнюю степень могущества у трона и прежнюю политическую доверенность императрицы.

Пока происходили в императорском кабинете поиски новых направлений внешней политики, далекая от политических противоречий Мария Федоровна с наслаждением занималась благоустройством Царскосельского сада. Конечно, ей запретили поднимать тяжести, но привычка заниматься цветами осталась неизменной с Монбельяра, расположенного на северо-востоке Франции, в долине между хребтами Вогезов, где до сих пор жила ее семья, родители, братья и сестры. Отец, получив от старшего брата, герцога Вюртембергского, право наместника небольшого графства Монбельяр, оставил генеральскую службу у прусского короля и по-прежнему страдает от своей раны, полученной в Кунерсдорфской битве почти двадцать лет тому назад, а содержание семьи бедственное, денег не хватает, Фридрих II обещал, что императрица даст ему пенсию, но, по слухам, императрица может дать пенсию отцу только после того, как великая княгиня родит наследника. Как жаль, что она не в Монбельяре, там так хорошо! Она знает, что нужно делать с цветами, и здешние садоводы, конечно, ей подсказывают, но она так привыкла делать все сама. Увлекшись раздумьями, великая княгиня и не заметила, как в поисках ее шел по парку граф Николай Румянцев.

Хорошо узнав за летние месяцы Царское Село, свободный от дежурства в Екатерининском зале, Николай Петрович решил прогуляться по Царскосельскому парку – а вдруг найдет ту, которая тревожит его сердце… Спустился по парадной лестнице, свернул налево и по аллее двинулся в сторону двух павильонов – Верхняя и Нижняя Ванны, потом от Эрмитажа к павильону «Грот», полюбовался Большим прудом и несколькими декоративными сооружениями. Вдали открылся великолепный вид на зеленые луга, он засмотрелся, а потом начал тихо бродить по аллеям. Камер-юнкерская служба надоела ему, сначала было интересно, нравилось, что то и дело возникают новые лица, с которыми знакомился, порой приходилось разговаривать о разных предметах, касались истории, географии, экономики, но потом он почувствовал, что у многих этот интерес – случайная прихоть, придворные были заинтересованы лишь в званиях, премиях, подарках. И эти обязательные дежурства – пойди туда-то, отнеси бумагу генерал-прокурору, пригласи такого-то, то к великому князю, то к великой княгине… Дежурства вызывали скуку своим единообразием. А Николай Петрович увлекался историей, древними актами, историческими воспоминаниями, письмами старых людей о прошедших временах, ему хотелось изучить, какой была Россия в давние времена, каковы были ее люди, нравы, обычаи.

Проходя мимо мраморной Чесменской колонны с фигурой бронзового орла, разрывающего когтями турецкий полумесяц, Николай Петрович подошел к юго-западной части дворца, где стояла Камеронова галерея, находились Холодные бани с Агатовыми комнатами, Висячий сад и пандус. Екатерина II как-то говорила, постройки эти будут продолжаться, с архитектором Растрелли уже говорили о том, что в архитектурном ансамбле дворца и парка не хватает легкости сооружений. Неожиданно Николай Петрович увидел великую княжну Марию Федоровну, стоявшую в задумчивости у клумбы с цветами.

Николай Петрович тут же подошел к великой княгине:

– Ваше императорское высочество, я рад приветствовать вас сегодня. Увы, сезон подходит к концу, уже первый месяц осени, сентябрь, цветы не так радуют взор, как весной, когда они только-только начинают свою недолгую жизнь.

Мария Федоровна оглянулась на подошедшего к ней графа и обрадованно улыбнулась. Она давно обратила внимание на этого высокого красавца, умного и тактичного, верного исполнителя ее поручений.

– К сожалению, граф, и наше пребывание здесь заканчивается. Какая здесь свобода, какая красота аллей в парке, эти цветы… Нет-нет, они еще радуют взор, одни ушли, а эти еще будут жить и радовать… Как подумаю, что надо возвращаться в Зимний дворец, так сразу наступает тоска, словно обрекаю себя на тюремное заключение. Воздух свободы благотворно отразился на нашем физическом и нравственном состоянии, а в Зимнем дворце мы оказываемся запертыми в городе, живем как в тюрьме. Вы знаете, ваше сиятельство, как мы там стеснены…

– А в вашем родном доме, в вашем герцогстве, где вы родились и выросли, ваше императорское высочество, вы так же были стеснены или у вас были более комфортные условия? – внимательно разглядывая великую княгиню, спросил граф Румянцев.

– Я до сих пор вспоминаю свои родные места, может быть, условия там даже более стесненные, но я была одной из многочисленных принцесс, а в Германии не счесть этих княжеств и герцогств, и в каждой семье много детей. Но здесь, в этой могучей империи, такие условия кажутся ненормальными. Только с этой точки зрения я вам предоставляю судить о том, что я только что сказала. Я чрезвычайно люблю прекрасный город Петербург, а наш Этюп, близ Монбельяра – небольшое провинциальное местечко. Но там прошла вся моя юность, если бы вы знали, как там прекрасно…

– Могу себе представить, ведь мое детство тоже было провинциальным, мы росли в имении, в деревне…

– Мы, дети, много лет жили в скучном Трептове, а родители по делам службы меняли свое жительство, но вот наконец-то отец оставил службу. Владетельный герцог Карл-Евгений, не имеющий детей, назначил отца наместником герцогства, родители переехали в Монбельяр, а вместе с ними и мы. Семь лет моей жизни я провела в саду, рядом с живописными цветниками, клумбами. Отец построил летний дворец, но радовало не только двухэтажное изящное здание, но и роскошные сады – все очарование этого загородного дворца заключалось в огромных и роскошных садах, его окружавших. Великолепный трельяж, представляющий собой Храм Флоры, со статуей богини в глубине, в другом месте Хижина угольщика, она была внутри богато убрана и украшена, потом Молочная, или Швейцарский дом, где под покровом сельской простоты также скрывались драгоценные предметы, среди которых находились фаянсовые вазы, рисованные Рафаэлем и его учениками, Хижина пустынника, возле нее был грот, далее с вершины скал каскадом низвергался ручей, два больших птичника, обширная оранжерея, которая иногда превращалась в театральные подмостки для постановки спектаклей, а матушка, очаровательная и сентиментальная душа, выстроила себе близ Этюпа небольшой сельский домик, назвав его «Грезы», который очень любила. И рядом роща… Господи! Как я любила этот милый Этюп, сколько мыслей возникало у меня, когда я проводила там свои свободные часы…