Текст книги "Жизнь графа Дмитрия Милютина"

Из столичных разговоров князь Меншиков хорошо знал: русский император очень недоволен Турцией, которая обидела православных священников, лишив их святых даров в Палестине, с этим он спокойно справится. Да и вообще он не отказывался ни от одного поручения, матросы просто смеялись над ним, когда он давал те или иные приказы как морской министр. С легким сердцем он начал готовиться к поездке в Турцию.

– Я тут должен заниматься ремеслом, к которому у меня очень мало способностей, должен вести переговоры с неверными о церковных материях. Но надеюсь, что это для меня будет последним актом деятельности в моей очень полной впечатлениями жизни, я уже давно заслужил покой, – любил он говорить в светских салонах Петербурга.

В Великобритании и во Франции внимательно наблюдали за действиями чрезвычайного посла России в Турции, дело здесь было гораздо серьезнее отношения к святым местам, речь шла о войне, о которой и не подозревал русский император, – ни от одного посла из западных стран не поступило в Россию какого-либо серьезного предупреждения об опасном союзе Англии и Франции.

Глава 2
ПОСОЛЬСТВО КНЯЗЯ МЕНШИКОВА

С громадной свитой князь Меншиков 11 февраля 1853 года выехал из Петербурга, посетил Кишинев, Севастополь, сел на военный корабль «Громоносец», толпа греков, болгар, сербов встречали его прибытие в Константинополе, ожидая от его визита положительного решения давнего спора между католиками и православными.

Турция – страна с известными традициями, церемониалом, которого все западные страны придерживались, но самоуверенный князь Меншиков пренебрег элементарными правилами в Турции. Вместо того чтобы самому нанести визит к великому визирю и министру иностранных дел, Меншиков потребовал, чтобы они сами нанесли ему визиты. Но они заявили, что не могут этого сделать по ритуалам церемонии. Тогда Меншиков в оскорбительной форме явился к великому визирю в пальто и мягкой шляпе, не удостаивая чести предстать в официальной форме. А затем, не обращая внимания на торжественный ряд официальных лиц, с которыми он должен был познакомиться, покинул апартаменты. Султан тут же уволил министра иностранных дел и назначил нового: он хорошо знал, что в Бессарабии два русских корпуса готовы к началу серьезных испытаний.

В Европе поняли, что Россия настолько всесильна, что готова диктовать Турции свои условия. Европа этого не хотела и была готова помочь Турции всеми средствами, которыми располагала. В Европе всерьез забренчали оружием и стали всерьез готовиться к войне.

А посол в Англии Бруннов выслушивал комплименты своей проницательности от высокопоставленных деятелей Англии.

– Я предпочитаю видеть в Константинополе скорее вашего адмирала, чем ваш флот, – сказал влиятельный английский дипломат Бруннову.

Премьер-министр Эбердин сказал тому же Бруннову:

– Правы ли они или виноваты, мы советуем туркам уступить.

Русский дипломат всю эту неправду передавал в Петербург, а из этой лживой информации Николай Павлович делал вывод о своей дальновидности и всесилии.

Между тем князь Меншиков вел себя в Турции как победитель, передал султану Абдул-Меджиду послание императора, в котором среди благожелательных фраз чувствовалась и угроза от имени православных за передачу святых мест католикам, император обвинял министров Турции в предательстве национальных интересов, а русско-турецкое соглашение будет верным и вселит в наши государства мир и покой.

А турки вели свою игру, ведя переговоры то с французскими дипломатами, то с английскими и ничего не отвечая на русские требования. Напротив, узнав, что французский флот по приказу императора Наполеона Третьего из Средиземного моря отправлен в Архипелаг, стали еще упрямее и несговорчивее. И как мог князь Меншиков вести серьезные переговоры, не имея даже географической карты, он просто не знал ни территории Турции, ни Греции… В конце концов, понимая всю нелепость предстоящих переговоров, Меншиков попросил прислать ему карту австрийского барона Гесса. Через недели три карта из Вены пришла, а сколько на этом глупейшем событии князь Меншиков потерял… Князь называет это «собственной непредусмотрительностью», а почему его огромная свита не подумала об этом?.. Так нелепо велись дела при Николае Павловиче…

Между тем английские и французские дипломаты тонко вели свое дело, соблюдая все церемонии, они приветливо и даже льстиво прокладывали путь к войне, к обострению и разрыву отношений между Россией и Турцией, Меншикову говорили одно, и он охотно верил, туркам говорили прямо противоположное, справедливое и верное политике их правительства. Так дипломаты уговорили князя Меншикова действовать с турками еще круче, чем до сих пор. Князь так и поступил – снова нагрубил султану, оскорбил его министров, вел себя как нахал и грубиян. И ему казалось, что превосходно выполняет поручение императора.

Английский посол в Турции лорд Стрэдфорд играл в этой истории самую ключевую роль: он заверил Меншикова, что Англия останется в стороне от этого противоречия двух стран, Англия не будет оказывать помощь Турции и Франции, французский флот будет одиноко торчать у Архипелага; туркам внушал, что Англия непременно вмешается в этот конфликт на стороне Турции и Франции. «Игра Стрэдфорда быстро подвигалась и на турецком и русском «фронтах» к желаемому конечному результату», – комментировал Е. Тарле в своей монографии.

Меншиков настоял на том, чтобы вновь сменили министра иностранных дел в Турции, но это был самый худший вариант: Решид-паша был в сговоре с лордом Стрэдфордом, совместно они написали выгодную для Турции декларацию, то есть отказ от проделанной работы. 15 мая князь Меншиков выразил удивление по этому поводу, разорвав дипломатические отношения с Турцией. В тот же день Меншиков с частью своей свиты переехал на военный пароход «Громоносец» и вскоре покинул Константинополь.

«Что именно Стрэдфорд-Рэдклиф был одним из самых главных подстрекателей, сознательно и вполне целеустремленно зажегших пожар Крымской войны, – это, конечно, правящие круги Англии понимали вполне отчетливо с самого начала его деятельности в Стамбуле. Это понимал и премьер-министр Эбердин, называвший Стрэдфорда-Рэдклифа двуличным лицемером, это понимала и королева Виктория…» – писал Е. Тарле.

21 мая 1853 года князь Меншиков, забрав архив посольства на пароход, отправился из Босфора в Одессу.

Российские широкие круги замерли в ожидании столь неуспешного дипломатического шага. Лишь князь Меншиков был доволен своей поездкой, говорил порой сомнительные предположения, появившиеся после поездки в Стамбул:

– У Порты нет ни денег, ни хорошо организованных войск, ее солдаты, особенно редифы, дезертируют целыми бандами, ее вооружения истощаются, и, если это положение еще немного продлится, она будет доведена до печальной крайности. Как бы то ни было, лица, вообще хорошо осведомленные, что количество войск, которые Порта могла бы выставить в поле, считая тут и гарнизоны крепостей, не превысят цифры в 84 тысячи человек, а мусульманское население, сначала фанатизированное, мало-помалу падает духом…

Фельдмаршал Паскевич, узнав об этой ретираде, помрачнел, уж он-то прекрасно знал «мусульманское население», не один год воевал с ними, одерживал победы и терпел поражения, легкомысленный князь Меньшиков только путал мысли более опытных политиков, ведущих более осторожную дипломатическую игру.

Меншиков отдыхал в Одессе, а телеграммы из Парижа в Лондон, из Лондона в Париж шли безостановочно, напрягая и без этого весьма напряженную обстановку в мире. Вслед за Парижем и Лондоном и другие западные столицы вели усиленную переписку и обмен визитами.

Уже окончательно определились отношения между Англией и Францией, только в поддержке турецкого султана увидели они свои союзнические цели, в сущности они и не скрывали своих союзнических отношений, а барон Бруннов по-прежнему писал графу Нессельроде оптимистические письма: Англия против поддержки Турции, за мирные переговоры с Россией, дипломатическим путем скорее можно достичь выгодных условий в мире, о крепнущем союзе Англии с Францией он не обмолвился ни единым словом. И Николай Павлович исходил из этой благоприятной обстановки.

Пальмерстон все делал для того, чтобы окончательно обострить отношения между Англией и Россией, но все его действия не носили общественного характера, он чаще всего использовал закулисные методы, но вместе с тем известны его слова и намерения относительно России, не раз он говорил, что Россия слишком обширна, ее надо разделить: «Аландские острова и Финляндия возвращаются Швеции; Прибалтийский край отходит Пруссии; королевство Польское должно быть восстановлено, как барьер между Россией и Германией; Молдавия и Валахия и все устье Дуная отходят Австрии, а Ломбардия и Венеция от Австрии к Сардинскому королевству (Пьемонту); Крым и Кавказ отбираются у России и отходят к Турции, причем часть Кавказа, именуемая у Пальмерстона Черкесией, образует отдельное государство, находящееся в вассальных отношениях к султану Турции» (см.: История дипломатии. Т. 1. М., 1941. С. 447).

В Вене к визиту князя Меншикова тоже отнеслись весьма настороженно, а поведение Мешикова в Турции свидетельствовало, что князь Меншиков провоцирует войну с Турцией, уж слишком горделив и непокорен в своих притязаниях: 12 миллионов православных жителей Турции должны почувствовать протекторат России.

Глава 3
ВСТРЕЧА ТРЕХ САМОДЕРЖЦЕВ

В конце лета 1853 года Дмитрий Алексеевич Милютин неожиданно получил приказание от управляющего Военным министерством срочно явиться в Петербург и ознакомиться с документами, касающимися переписки по восточному вопросу, и докладывать лично результаты военному министру князю Василию Андреевичу Долгорукову, недавно назначенному военным министром… Как быстро судьба вознесла его так высоко, – получив домашнее образование, в семнадцать лет он юнкер лейб-гвардии конного полка, затем корнет, попал на глаза императору Николаю, был взят адъютантом, назначен адъютантом к наследнику престола, а через три года неожиданно для всех стал начальником штаба резерва русской кавалерии, в 1848 году стал товарищем военного, в 1852 году – министром… Небывалая карьера, даже учитывая его княжеское достоинство и близость к императорскому двору.

В одночасье рухнули надежды Дмитрия Алексеевича провести дачный сезон на берегу Финского залива на даче Корсакова в деревне Мартышкино, между Петергофом и Ораниенбаумом. Недалеко от них снял дачу брат Владимир Милютин, у которого часто бывал писатель Иван Иванович Панаев, вместе с поэтом Николаем Некрасовым издававший журнал «Современник», бывали у него и другие интересные собеседники, чаще всего писатели. И неудивительно: Владимир Милютин – известный экономист, профессор Петербургского университета, крепко был связан с прогрессивной интеллигенцией общими интересами.

И вот все это надо бросать, жену, детей, так хорошо налаженный быт, беседы в тенистых дубравах, неспешные и раздумчивые беседы о современном положении в России, а вместе с этим обо всем…

Так всколыхнулась обстановка в мире, особенно после такого неудачного посещения князя Меншикова турецкого султана и переговоров с его министрами, которые меньше чем провальными никак нельзя назвать. А император Николай, оказывается, только этого и ожидал, он давно мечтал ухудшить отношения с Турцией, чтобы войти в проливы, взять Стамбул и Константинополь и воцарить на Черном море.

В прошлом году, как и все последние годы, Милютин писал, а потом занимался изданием большого исторического труда под названием «История войны России с Францией в царствование Павла I в 1799 году», а в начале текущего года взялся за Историю Кавказской войны, в которой дважды участвовал, в одной из битв был ранен в плечо, многое своими глазами видел, прочувствовал, бывал в различных переделках, собрал со своими помощниками обширный материал, садись – и пиши…

И эта весть от военного министра была весьма и весьма неожиданна и печальна. Надо было оставить начатую работу, дачу на берегу Финского залива, семью, жену, детей… И приниматься вновь за военные документы, анализировать, сопоставлять, докладывать… Но такова судьба молодого полковника императорской армии, в 37 лет заявившего о себе как об опытном военном специалисте, профессоре Военной академии, писателе на военные темы.

Беда только в том, что он надолго покидал свою работу по истории Кавказской войны, как раз тогда, когда брат Владимир Алексеевич близко сошелся с петербургскими литераторами, так много обещавшими в своих разговорах. Но дело в том, что Дмитрий Алексеевич превосходно понимал, что с каждым днем обстановка в мире обостряется, русские войска перешли через Прут, вступили в Дунайские княжества, пока не получая особого сопротивления со стороны турецких войск, забеспокоились Англия и Франция, в Венском кабинете тоже не могли простить императорского своевольства, хотя Николай Первый и граф Нессельроде предупреждали об этом вторжении, как только узнали, что Порта не пошла навстречу русским пожеланиям, не передала святые места православным священникам.

Император все еще надеялся избежать войны, все должны думать, что Россия – великая держава, лишь несколько лет тому назад русские войска вошли в Венгрию и разгромили венгерских повстанцев, арестовали и предали их суду.

И все царские министры думали так же, как и русский император, в том числе и военный министр… Какая небывалая у него судьба, как быстро взошел он на военный престол… А потом Милютин вспомнил, что, в сущности, военный министр исполняет только военно-технические обязанности, а всем по-прежнему командует русский император, назначает и снимает, отдает приказы и их же отменяет…

В Петербурге Милютин был просто завален документами, то и дело поступали записки от императора; то он предлагал смелые рейды нашего морского флота с высадкой десанта на берега Босфора и захвата Константинополя, но тут же поступала записка от князя Меншикова о невозможности таковой экспедиции, тогда император предлагал высадить десант в Варне или Бургасе, то еще какие-либо серьезные предложения… Но вскоре император понял, что необходимы серьезные обсуждения с военными специалистами, хотя сам он контролировал все, от больших решений до мелочей. Милютину часто приходилось читать послания императора к фельдмаршалу Паскевичу в Варшаву, при этом записки пестрели подробнейшими указаниями, куда и какую часть отправить для исполнения той или иной задачи, особенно подробно император описывал о снабжении и довольствии этих частей. Письма Паскевича тоже приходили в Военное министерство, попадали в руки Милютина, так что он вскоре глубоко проник в политическую ситуацию, понял, какие грозные силы объединяются против России, оставшейся без союзников. Пруссия? Но и Пруссия заняла нейтральную позицию.

Но дело было не только в текущих европейских конфликтах… Кавказ по-прежнему не давал покоя императору и военному министру. Восемь лет Милютин не был на Кавказе, спокойно занимался писательской и профессорской деятельностью и думал, что достиг полноты своей жизни, но постоянно следил за кавказскими событиями. С приходом Михаила Семеновича Воронцова, опытного воина, участника Бородинского сражения, генерал-губернатора Новороссии и полномочного наместника Бессарабской губернии, много лет пребывавшего новороссийским и бессарабским генерал-губернатором, многое там изменилось, пришли новые начальники, появились новые идеи и планы. Но Даргинскую экспедицию, за которую Воронцов получил княжеское достоинство, слишком преувеличили, – ну что, Воронцов взял аул Дарго в кровопролитной битве, руководил битвой бесстрашный имам Шамиль, а после сражения он скрылся со своими ближайшими сподвижниками… И столько новых назначений на командные посты, а главное – князь Барятинский, любимый адъютант императора и цесаревича Александра, продолжал свое возвышение на Кавказе…

На Кавказе было около 300 тысяч русских соединений, но положение оставалось по-прежнему критическим – кроме имама Шамиля, державшего власть на Восточном Кавказе, Западный Кавказ держал в своих руках наместник Шамиля Магомет-Амин, а после обострения с Турцией русским войскам на Кавказе приходилось туго.

Милютин, работая с документами, постиг множество сложностей, ожидавших русские войска и в Европе, и на Кавказе. Николай Первый направил одну из европейских дивизий на укрепление Черноморской береговой линии на весьма короткий срок, а князь Воронцов недоумевал, почему так мало отводится этой дивизии пребывать на этом побережье. Напротив, князь Меншиков доказывал императору, что так и надо было поступить. А князь Горчаков, которому эта дивизия подчинялась, высказал свое мнение, расходившееся с мнением Воронцова и Меншикова. А Милютину, который все это сопоставлял и анализировал, думалось совсем иначе: зачем Николай Первый так быстро принимает различные решения, которые в ходе событий необходимо тут же отменять.

Вскоре, увидев, что Порта под давлением России, не отменила своих приготовлений к войне, император распорядился отправить 13-ю дивизию в Сухум, а оттуда – к турецкой границе.

Редко в эти напряженные дни удавалось Дмитрию Алексеевичу, заваленному острейшими документами и перепиской с ведущими военачальниками, выбраться на побережье Финского залива и повидаться со своей семьей. Только, кажется, приехал, поцеловал жену и детей, ни о чем серьезном не успел поговорить, а нужно уже снова в Петербург и вникать в острейшие проблемы европейского конфликта.

Так быстро менялись события, а особенно решения императора об этих событиях, что Милютину казалось, что, видимо, правы те, кто говорил о здоровье императора, который несколько лет подряд ездил на минеральные воды и лечился от каких-то болячек, – английские врачи, приезжавшие несколько лет тому назад обследовать императора, утверждали, что он болен каким-то психическим недугом, этаким «психическим сверхвозбуждением», развитой подагрой, частыми рожистыми воспалениями, что весьма отражается на его быстро принятых решениях. В прошлом году в Эмсе царь снова лечился на курорте, а иностранные агенты, внимательно следившие за ним, писали в своих отчетах о явном нездоровье императора, во время прогулок он часто разговаривает с самим собой, чрезвычайно забывчив и рассеян.

Милютин не знал подробностей болезни императора, но слухи доносились и до него, а полученные императорские записки, написанные карандашом, второпях, излишне подробно и мелким, неразборчивым почерком на листах большого формата, тоже вызывали у Милютина всегдашние вопросы.

Милютин, наблюдая издали за императором, критически относился к его деятельности, к его характеру, к его поступкам. Если бы он знал мнение королевы Английской о пребывании Николая Первого в Великобритании, то, уверен, он бы согласился с ней. Но это придет к нему гораздо позднее сегодняшних минут.

Несколько лет перед этим английская королева Виктория в своем дневнике, общаясь с русским императором, записала в своем дневнике:

«Царь Николай – человек строгий и непреклонный, с весьма твердыми понятиями относительно своих обязанностей, и я думаю, ничто на свете не может заставить его измениться; я не считаю, что он очень умен и что вообще мозг его – это мозг современного культурного человека: его образованием пренебрегли, и лишь политика и военные заботы представляют для него большой интерес. К искусству, как и к другим менее существенным областям, он остается безразличным, но я полагаю, он искренен даже в самых деспотических действиях, в том смысле, что он искренне убежден, что именно так единственно можно управлять людьми…

Однако я уверена, что он не осведомлен и даже не дает себе отчета в тех человеческих страданиях, которые он так часто причиняет своим подданным. Я вижу, что во многих случаях его держат в полном неведении о многих страданиях, причиненных его подданным явными несправедливостями, хотя сам он убежден, что поступает по отношению к ним справедливо. И как может быть иначе, когда ничего не доходит до его ушей?

Я должна признать, впрочем, что он слишком откровенен здесь, у нас, говорит с людьми открыто и даже несдержанно, чего, конечно, у нас не следует делать. У него страстное желание, чтобы люди верили всему, что он говорит, и что касается меня, я должна признать, что допускаю, что он говорит правду… У него сильные чувства, однако он сильно расположен к очень немногим людям. Он несчастен, и эта меланхолия явно отражается в его поведении, что заставляет меня жалеть его. Хотя теперь он уже лысый, но в своей кавалергардской форме все еще великолепен и привлекателен…»

Умная и наблюдательная английская королева дала довольно точный портрет русского императора, но и здесь много неточностей и упущений, хотя о деспотическом характере русского царя сказано верно и умеренно.

Используя свои агентурные данные, правители Франции, Англии, Турции, Австрии увереннее стали смотреть в сторону России, русский император допускал такие дипломатические ошибки, его решения были столь быстры и необдуманны, особенно вторжение русских войск в Дунайские княжества, принадлежащие издавна Турции, что европейские государства решили наказать строптивого царя за его необдуманные решения…

Тем более из Министерства иностранных дел России ушла секретная информация о первоначальных захватнических планах и разрушении Турции с захватом Константинополя, и в западных газетах поднялась такая травля «российского жандарма», что Николай Первый вынужден был подумать о личном свидании с австрийским императором и прусским королем, чтобы подробнейшим образом обсудить кризис в европейских делах.

Были разосланы депеши в Вену и Берлин, назначено место встречи в местечке Ольмюц, куда в начале сентября текущего года должны приехать и императоры со своими свитами. Естественно, встреча эта была тайной.

Вскоре стало известно, что император Николай отправляется в Москву для инспектирования московских войск. Неожиданно для Дмитрия Алексеевича и он получил приглашение сопровождать военного министра Долгорукова для исполнения поручений, которые могут возникнуть в ходе работы.

29 августа получил предписание, срочно собрался, а 30 и 31 августа поехал повидаться с семьей перед дальним отъездом.

Царский поезд уже отбыл из Петербурга, Милютин поехал вслед за ними.

Поместили его в Кремле, работа та же самая, но придворная жизнь при царе мало устраивала его: суета, военные смотры, разъезды.

В эти дни было решено отправить 13-ю дивизию в Сухум, а одну бригаду из 14-й дивизии с двумя батареями отправить из Одессы в Севастополь.

Через Смоленск и Варшаву император Николай Первый отправился на свидание с австрийским императором Францем-Иосифом, только недавно взошедшим на австрийский престол. Вновь удивило Милютина предписание военного министра сопровождать императора в этой поездке: у министра заболела жена, он уезжает в Петербург, а Милютин будет сопровождать графа Владимира Федоровича Адлерберга, который заведовал Военно-походной канцелярией и о военных делах докладывал императору.

Владимир Федорович Адлерберг был одним из самых доверенных лиц Николая Первого, участвовал в войне с Наполеоном, как офицер гвардии вошел в доверие великого князя Николая, стал его адъютантом, принимал активное участие в судебной комиссии по делу о декабристах, был главноуправляющим почтами, а в 1852 году назначен министром императорского двора, пост высокий и самый близкий к императору. Вот ему-то и подчинялся Дмитрий Алексеевич Милютин. Но как только отправился за императорским поездом, сразу почувствовал, что он едет как бы вне свиты, как бы неприглашенный, ни в одном списке он не значился.

Повсюду, куда бы ни прибывал Милютин, его ждали документы из Петербурга, которые он срочно должен был прочитывать и давать свои рекомендации. Владимир Федорович докладывал их императору, от которого тут же следовали указания.

Варшава пышно приветствовала своего властителя, на улицах было полно народу, в храмах торжественно служили, наместник повсюду сопровождал императора, особенно удачен был высочайший смотр войскам, которыми командовал генерал-адъютант Панютин. А вечером император и его свита присутствовали на парадном спектакле. Милютин и его коллеги по Военно-походной канцелярии принимали участие во всех мероприятиях. Уж слишком много суеты, разъездов, к которым так не привык профессор Милютин, отвыкший от такого образа жизни. А вскоре он очутился в неловком положении. Как-то за обедом во время путешествия в Ольмюц Милютин опоздал к накрытому столу, все стулья были заняты, как и все обеденные приборы. Милютин смутился, все взгляды были устремлены на него, в том числе и взгляд самого императора. «Как мне поступить? – подумал Милютин. – Выйти из комнаты и обедать вместе с фельдъегерями, писарями и прислугой? Нет уж, этому не бывать…» Он взял стул и сел между своими коллегами из Военно-походной канцелярии. Какая-то безотчетная решимость толкнула его на этот поступок, он, сильно взволнованный, не сразу пришел в себя, но потом ему не приходилось бывать в таком положении: всегда за царским столом ему было отведено место и прибор.

Торжественная поездка продолжалась, императору приходилось надевать то австрийский мундир, то прусский, вся свита ехала в парадных мундирах.

«На предпоследней станции Прерау встретил Государя сам Император Франц-Иосиф с блестящей свитой, – вспоминал Милютин. – В то время ему было всего 23 года от роду; он имел вид незрелого, жидкого, белокурого юноши. При встрече Император Николай обнял и расцеловал юного монарха; затем, войдя в комнату, представил ему свою свиту, после чего представлена была Императором Францем-Иосифом его австрийская свита. В Ольмюц оба Императора въехали вместе, в одном экипаже; встреча была блестящая. Всей русской свите отведены были прекрасные помещения в самом дворце».

На следующий день состоялся торжественный смотр австрийских войск под общим командованием графа Братислава. Потом многочисленные встречи с гостями, а среди них были прусский наследный принц, два баварских принца, владетельные герцоги, младшие братья австрийского императора.

Милютин узнал также, что в свите австрийского императора можно было заметить и французского генерала со своими офицерами, направленного для встречи с Наполеоном Третьим. Все это значительно осложняло переговоры между императорами и прусским королем.

Удивило Милютина другое… Уж слишком много внимания император уделял парадной шагистике, внешнему облику солдат и офицеров, мало или недостаточно следил за снаряжением своей армии: одно дело вытягивать носок при парадном шаге, стройно и в ногу ходить, а совсем другое – уметь стрелять, иметь патроны, иметь батареи и снаряды к ним.

Всему этому не уделялось особого внимания: главное – парадность…

В Варшаву вновь приехали австрийский император и прусский король, снова парады, смотры размещенных здесь частей, снова Николай Первый был доволен удивительным состоянием своих частей, гордился тем, что фельдмаршал князь Варшавский Паскевич хорошо подготовился к встрече двух императоров и прусского короля, не ударил в грязь, поддержал марку русской армии.

Но вся эта парадность как бы отступала на второй план, происходили тайные переговоры между императорами и прусским королем. Совсем недавно Вена приняла решение и разослала его европейским державам, в конце сентября 1853 года было принято такое же решение, что и в Венском послании, на совещании был принят проект, которым Россия, Австрия, Франция и Великобритания гарантируют самостоятельность и независимость Турецкой империи от всяких захватнических притязаний. Слухи смутно доносились из тайных переговоров до Военно-походной канцелярии, но вскоре Милютин понял, что поездка Николая Первого не принесла ему того, что он ожидал, – ни Австрия, ни Пруссия не поддержали его в дележе богатств «больного человека». Более того, Франция и Великобритания потребовали, чтобы Россия увела свою армию из Дунайских княжеств, а союз между Францией и Великобританией стал еще прочнее, уже в открытую начали поговаривать о том, что Австрия уже не помнит о русской армии во главе с Паскевичем, разгромившей венгерских повстанцев и вернувшей Венгрию в лоно Австрийской империи. «Удивила Австрия мир своею неблагодарностью», – часто думал Николай Павлович о своей поездке в Ольмюц и Варшаву, вспоминал две записки князя Варшавского на имя императора на случай войны с Турцией: в одной из них он предлагал переправиться через Дунай, осадить крепости Силистрию, Варну и Шумлу, а во второй предлагал усилить кавказские войска и ударить по Турции, тут же предлагал снять укрепления Черноморской береговой линии; во второй записке, присланной через несколько дней, отказывался от наступательных операций в Европе и настаивал занять крепкую оборону, а наступление усилить лишь в Азиатской Турции. Но даже такое не очень-то уверенное мнение фельдмаршала Паскевича было очень дорого императору, разрывавшемуся от противоречий.

Дорогой Милютин заболел, простудился в открытом экипаже, вынужден был сидеть дома, не смог даже выразить соболезнование военному министру князю Долгорукову, только что похоронившему жену. А вскоре заболел двухлетний сын Николай, несколько дней мучил его припадок удушья, гортанная одышка, болезнь в то время неизлечимая, страдания сына больно ударили еще больного Дмитрия Алексеевича. Сын умер, это была первая потеря в семье, Наталья Михайловна сама вскормила его и очень полюбила, смерть сына надолго омрачила жизнь Милютиных. Не менее горько судьба ударила Евгения Михайловича Понсэ. Турецкие солдаты напали на русского офицера, произошла схватка, стреляли друг в друга, раненый офицер замертво был брошен недалеко от турецкой границы. Счастливая случайность сохранила ему жизнь, его доставили в Александрополь, выходили, и 10 октября Милютины получили от него письмо, в котором он подробно рассказал о случившемся с ним приключении.

Дмитрий Алексеевич вспоминал с удовольствием о своей поездке с императором, порой любовался на орден Железной короны 2-й степени, полученный от австрийцев за участие в переговорах. Приобрел какой-то организационный опыт, несколько раз был удостоен разговором с самим Николаем Павловичем, был представлен австрийскому императору и его важным сановникам, в том числе и министру иностранных дел Австрии графу Боулю, с именем которого ему долго придется сталкиваться. Приобрел хороших товарищей в Военно-походной канцелярии – статского советника Николая Федоровича Шауфуса и Андрея Николаевича Кирилина, «личности симпатичные, с которыми я скоро сошелся и мог проводить без скуки свободное от занятий время. Мы все трое, почти одинаково, были заняты не столько работой, сколько беготней, участием в разных торжествах, а в особенности в ожидании тех моментов, которые наше начальство могло урывками посвящать делам. Для меня нелегко было выносить такой образ жизни после 8 лет спокойной кабинетной работы», – писал в воспоминаниях Милютин.