Текст книги "Дыхание Луны"

Багряный

– В полной и всеохватывающей любви есть особая роскошь: быть несовершенным, грешным, мерзким, отвратительным – но все равно любимым. Признайся, следователь, ты даже и помечтать не мог о подобном за всю свою семейную жизнь, не так ли? Ты засовывал свои недостатки подальше от жены, прятал свои мерзости, измены, гадкие поступки, страхи, плохие и недостойные мысли как можно дальше, опасаясь конфуза и выяснения отношений. Вдруг она узнает, закатит скандал, перестанет уважать? Вдруг она отвергнет тебя вовсе? Разве объяснишь ей, откуда все взялось? Разве она поймет, что это и есть ты – такой, какой ты есть и каким ты не можешь не быть, ибо таким создан, такой, которого она еще не знает, скрытый от нее, как нижняя часть айсберга? Разве она согласится с тем, что ты не можешь быть другим, совершенно и никак не можешь, разве она полюбит тебя таким? Именно поэтому, если тебя и любила женщина – она любила только ту благостную и накрахмаленную часть, ту выставочную вершинку айсберга, которую ты ей показывал, эту маленькую твою часть, вовсе не самую значимую и определяющую для тебя – но не тебя самого. Разве это любовь? Разве это не обман? Если ты утаиваешь что-то от нее, малодушничаешь, осторожничаешь, ты никогда не удостоишься этой царской привилегии – чтобы любили тебя всего, полностью, не только ангела, но и демона в тебе! О, какое это счастье, какое волнение, какой азарт, какое вдохновение, какое постижение! Какая это радость – быть полностью познанным своим партером, от макушки до самых пят, со всеми потрохами, со всеми ужасами и неисправностями, и все равно любимым, несмотря ни на что. Более того, истинно любящий партер, к твоему бескрайнему изумлению, признает тебя прекрасным и поблагодарит за эту волшебную возможность – любить тебя всего.

Мой следователь слушает меня с нескрываемым интересом.

– Красиво описал, признаюсь.

И спрашивает:

– А ты никогда не думал, что случится, если ты соединишься с настоящим маньяком, серийным убийцей, прекрасным в своем несовершенстве? Он будет методично убивать людей, самым зверским образом, одного за другим, а ты будешь любить его? И будешь делать то же, что и он, самым мерзким и извращенным образом, потому что не сможешь иначе, ведь он – это ты?

Я вздрагиваю от неожиданности. Он попал в точку. Я говорю ему:

– Ты знаешь, в то время и я задумался об этом. Сказать по правде, какая-то часть меня этого опасалась очень сильно – особенно после того, как судьба соединила меня с таким весьма хлопотным персонажем, как Златан. Шутка ли, я стал, собственно, бандитом, мерзавцем – с точки зрения обывателя, хорошего в этом мало. Но была во мне и другая часть, которая с каждым днем росла и крепла – та, которая верила в абсолютную силу любви и любила теперь не одну Машу, но двоих людей на этой планете. Знаешь, любовь, она окрыляет и дает невероятные силы, терпение, веру и возможности.

Он пожимает плечами.

– Какая часть в итоге оказалась права?

– Обе. Вернее даже, ни одна, ни вторая. Но не будем забегать вперед.

Я торжествую, потому что мне вновь удается наблюдать его крайне удивленную физиономию.

Греческий

– Перед нашим отлетом в Афины я уволился со своей работы, а я был редактором в одном научно-популярном журнале. Златан заверил меня, что для него будет счастьем помогать мне материально, – как ты понимаешь, я знал, что он не врет. В аэропорту я беспокоился за наш Объединитель. Вдруг его не пропустят в ручной клади?

Оказалось, зря – проблем не возникло. Просто железка, и все. Даже странно. Прилетев в Грецию, мы первым делом заехали в какой-то притон – там Златан обзавелся пистолетом, ножом и кокаином, а я – новым электрошокером. Не теряя времени, мы приступили к делу: навестили сербского дружка Златана, Горана, такого же мафиози, но, как я понял, повыше рангом. Он жил в большом частном доме, рядом с промзоной, то еще местечко. Собаки, десяток охранников с дикими, усталыми глазами и жвачкой во рту, облупленный желтый фасад, окна с закрытыми даже днем ставнями и красная черепичная крыша – вот что я запомнил. Очень хотелось выспаться как следует и хорошенько поесть. В то же время нужно было действовать как можно быстрее – я ощущал, что чувства Маши притупились, у нее практически не было желаний, какая-то дремота, сон. Где она, любовь моя? Как она там, частичка моего сердца? Как там наш ребенок? Златан, ощущавший ее через меня, сказал: пичкают наркотой. Лежит, наверное, в кровати, одной рукой прикована наручниками к железной спинке. Мы надеялись, что быстро найдем ее в этом доме и выкупим без лишнего шума. Горан встретил Златана с распростертыми объятиями, проводил в гостиную, налил нам виски, посадил за стол. Они говорили по-сербски, быстро, эмоционально. Двести грамм алкоголя хорошо согрели меня, я задремал и не заметил, как их разговор перешел на повышенные тона. Я встрепенулся тогда лишь, когда Златан схватил Горана за горло и повалил на пол – его гнев и ненависть заставили меня вскочить с места. Внезапно раздался выстрел – пуля просвистела рядом с головой Златана и разбила вдребезги фарфоровую вазу с цветами. Стрелял охранник Горана – парень лет двадцати с расстроенным, унылым, скучным лицом. Что мне оставалось делать? Я прыгнул к нему, как тигр, и ужалил электрошокером. Детина оказался крепким необычайно – он только замычал под электрическим разрядом, качнулся и навел на меня ствол. И тогда я выхватил Объединитель, который теперь носил с собой в специальных кожаных ножнах на поясе, как кавалерист – саблю. Первым ударом я выбил пистолет из его руки, вторым стукнул парня по лысой башке шаманской железякой. Не знаю как и в какой именно момент, но Объединитель включился. Вот ведь черт! Он и электрошокер – простая комбинация. Секунда – и я стал этим детиной, а он – мной. И Маша, и Златан – вместе с нами. Пока это происходило, Златан задушил-таки Горана – мы с унылым парнем, уже чувствуя друг друга, возвышенно и неземно радуясь нашему внезапному единению, услышали предсмертный отчаянный хрип – словно черная ворона пролетела перед солнечным диском. Жизнь продолжалась! Парень быстро смекнул что к чему и вывел нас черным ходом на какие-то склады – мы бежали долго между рядами морских контейнеров. Уже смеркалось, неожиданно мы выскочили на вполне приличную улицу с туристами на тротуарах, поймали такси. Златан и парень понимали друг друга без слов – через меня, нам потребовалось двадцать минут, чтобы заехать к унылому домой, там он взял кое-какие вещи и паспорт, мы выкинули в сточную канаву оружие и, не теряя времени, помчались в аэропорт, а оттуда – прямиком в Тель-Авив на первом же рейсе. Нам не нужно было говорить друг с другом, было ясно, что мы опоздали. Горан отказался от денег Златана, выбрав, наверное, большую сумму от араба, которому предназначалась Маша. И сама она, видимо, тоже летела в столицу государства Израиль – на частном самолете, немногим ранее нас. Кстати, унылого парня, мою новую частичку души, звали Дамир.

Унылый и рыжий

Мой следователь интересуется:

– Теперь вы с Златаном чувствовали желания этого парня, как свои?

– Именно так.

– И что это было?

– Это было море уныния, одним словом. Кроме того, это был океан нереализованного сексуального желания. Это был вулкан маструбации, раздуваемый торнадо порносайтов. У Дамира не ладилось с девушками – он был косноязычен и немного туповат, стеснителен и диковат. Знакомясь, он сразу предлагал им секс. Он не пользовался дезодорантами, редко мылся, обильно потел, почти не чистил зубы, от него постоянно несло какой-то козлятиной, это был парень из деревни. Единственная девушка на тот момент, с которой он общался долго, целых три дня, была из «Фейсбука», ее звали Люция. Признаться, для меня он явился еще большим животным, чем Златан. Тем не менее я любил его, потому что был им самим – не больше и не меньше.

– И что, у него не было больше желаний?

– Почему, были, конечно. Заработать денег, чтобы переспать с проституткой. Потому он и устроился к Горану. Еще он был фанатом мадридского «Реала» и мечтал посетить финал Лиги чемпионов с участием любимого клуба.

Следователь смотрит на меня весьма сочувственно.

– А дальше?

– Дальше случилось вот что. Горан был двоюродным братом Златана. Прямо в аэропорту его одолели муки совести. Шутка ли – так разгневаться, что задушить собственными руками родственника! Он маялся, не находил себе места – и мы с Дамиром мучались вместе с ним. Он вспоминал, как они вместе с братом ловили рыбу, вместе в детстве строили шалаши из еловых веток, жарили черный хлеб на костре. Кроме того, у него перед глазами, а значит – и у нас всех, стояли образы сотен ни в чем не повинных девушек, обреченных с его помощью на немыслимые страдания. Его, Златана, желания, его страдания, были самыми сильными на тот момент. Маша была в каком-то тупом беспамятстве, бедная девочка, а Дамир – в диком изумлении от того, что с ним происходило. В дьюти-фри мы купили пару бутылок хорошего армянского коньяка, и быстро пили их в зоне ожидания посадки, не стесняясь укоризненных взглядов, не закусывая, из горла. Златан сказал нам:

– Хочу покаяться, изменить свою жизнь.

Мы с Дамиром знали об этом и без его слов, и единственным нашим желанием было сделать это вместе с ним как можно скорее. Но как? Златан знал, как, у него имелся план на этот счет, покаяние было для него связано с человеком в черной рясе, священником, которому он мог поведать о своей жизни, раскрыться, исповедаться – так это делали его родители. Таких из Афин в Тель-Авив летает много, он приметил одного рыжего иеромонаха, бородатого, конечно, пузатого, с носом-картошкой и наивными голубыми глазами, в потрепанном одеянии и стоптанных башмаках, скорее всего, русского. Когда тот направился в туалет, Златан взял у меня Объединитель и проследовал вслед за ним. Скорее всего, он вырвал розетку из стены в том месте, где бреются перед зеркалом над умывальниками, и воспользовался ее проводами – иначе непонятно, где он взял электрический разряд? Фактом является то, что, сидя в зоне ожидания вылета и допивая превосходный армянский коньяк, мы с Дамиром почувствовали, что нас стало больше – желания священника взошли над нами, как сверхновая звезда, и стали нашими, близкими, родными.

Мой следователь вздыхает и, щурясь на лампочку, декламирует:

 
– Так долго вместе прожили, что вновь
второе января пришлось на вторник,
что удивленно поднятая бровь,
как со стекла автомобиля – дворник,
с лица сгоняла смутную печаль…
 

Я устал сидеть на стуле, встаю и подхожу к окну. Там, за окном – решетки, маленький дворик, кирпичный забор с колючей проволокой, высохшее дерево, середина дня. Мой следователь не возражает, что я смотрю на волю – впрочем, он понимает: глядеть-то не на что.

Знал бы он, что будет с ним дальше, через несколько часов…

А пока он задает все тот же вопрос:

– Ну, а дальше-то что?

Костромской

– Прежде всего нужно рассказать о том, кто такой был этот священник. Его звали Никандр, архимандрит, русский, из Костромской губернии, примерно пятидесяти лет, он был настоятель полуразрушенного мужского монастыря. С некоторых пор он старался все время молиться Богу, чтобы стяжать духа святого, но Бог не спешил отвечать Никандру. Более того, все чаще и чаще тот замечал, что сама молитва не очень-то ладится – отвлекают посторонние мысли, мирские заботы, дьявольские прилоги. И чем больше он молился, усердно и добросовестно – тем больше не ладилось. Большую часть времени он колесил по миру в поисках спонсоров для своего забытого монастыря, полуразрушенного, промерзшего зимой, сумрачного летом. Монахи же, не дожидаясь его, запирались в келиях и пили горькую, которую гнали вместе с деревенскими. Такое отношение монастырской братии расстраивало его не меньше, чем молчание Бога. Еще у него была одышка, его постоянно мучила дыхательная аллергия на бытовую пыль и время от времени донимали острые боли в спине. Кстати, наш рейс перенесли на час. Это время мы посвятили Дамиру и его желаниям.

Следователь улыбается.

– Так как же раскаяние Златана?

– Оно случилось автоматически, когда мы соединились в одно. Никандр, разумеется, тут же отпустил Златану все грехи – для этого не нужно было никаких слов, все было ясно, и тот успокоился и затих на некоторое время.

– Почему вы занялись именно Дамиром?

Виртуальный

– Все очень просто. Мы теперь были одним телом и потому занимались тем, что в нем, в теле, болит более всего. Если у вас болит зуб, к примеру, вы сразу же ищете болеутоляющую таблетку и записываетесь на прием к стоматологу, так ведь? Если у вас острые проблемы пищеварения, вы тут же бежите в туалет, не правда ли? Больше всех болело у меня, за Машу, и у нее самой, поэтому мы и летели сломя голову на ее поиски. Желание Златана раскаяться наполнилось некоей живительной отрадой, наша любовь, подтвержденная саном Никандра, утолила его сполна. На очереди был Дамир – его нереализованное желание завести себе нормальную девушку, как у всех парней, повернуло наши сердца в эту сторону. Поэтому мы достали его планшет и вышли в социальную сеть. Прекрасная Люция на своем фото улыбалась так мило, так загадочно, что, признаться, мы подумали сначала, что у Дамира мало шансов, и тем не менее вместе взялись за дело. Их общение заканчивалось на вопросе девушки: так чего же мне ожидать от тебя, такого горячего и нетерпеливого кавалера? Почему я должна довериться именно тебе и встретиться в ближайшее время именно с тобой, а не с кем-нибудь из доброй сотни моих виртуальных друзей и почитателей мужского пола? Она писала ему: расскажи побольше о себе и о том, что ты чувствуешь по отношению ко мне? И ставила три огромных и пульсирующих красных сердечка в конце. Мы спрашивали Дамира: что ты чувствуешь? Как будто бы сами не знали. Он отвечал нам, и сразу же писал ей в ответ: я простой деревенский парень, надежный и сильный, я умею работать на тракторе отца и делать из винограда, который растет за домом, прекрасное вино. В пруду за домом я развожу карпов, которые не боятся, когда их берешь на руки – они идут к столу вместе с вином, конечно. У нас большая терраса, на которой мы встречаем закат, а еще мы научим тебя палить из отцовской двустволки по консервным банкам, висящим на дереве у забора – прямо с террасы, вечерами. Дамир спрашивал меня: а что чувствуешь ты? Как будто сам не знал. Я отвечал ему мысленно, и он сразу же писал Люции: я бы хотел научиться смотреть на весь этот безумный мир твоими прекрасными голубыми глазами, воспринимая реальность только через твои чувства и эмоции. Я хочу, чтобы мы жадно жили друг в друге, волнительно ловя биение сердца другого, чтобы между нами проявилось такое переплетение судеб, такое волшебное взаимное дополнение, от которого захватывает дух. Я хочу, чтобы нас буквально дурманила наша близость, наше сказочное единство доводило нас до такого экстаза, в котором бы мы теряли голову и границы своего маленького «я». Дамир спрашивал Никандра: что ты чувствуешь? Как будто бы не жил внутри него. Он отвечал мысленно, а Дамир сразу же писал Люции: без всякого сомнения, дорогая моя, мы будем помогать всем людям. Мы будем заботиться о бездомных детях, о сиротах, о тех, кого обидели, мы будем предоставлять ночлег и еду в нашем гостеприимном доме всем одиноким путникам в ночи. Без устали мы будем молиться за весь этот грешный мир, чтобы благодать духа святого снизошла на всех отчаявшихся и страждущих и дала им утешение и отраду. Мы с восторгом начнем чувствовать не только себя самих, в нашем бесконечном единении заботы о людях – мы ощутим, как дышит и развивается весь этот мир, мы поймем великую тайну бытия, ее форму, скрытую от тех, кто мыслит только о себе самом. Мы построим часовенку на заднем дворе, у виноградника, и назовем ее в честь иконы Казанской Божьей матери. Я подарю тебе черные монашеские четки, с самого Афона, и научу самодвижущейся Иисусовой молитве, сладкой, как мед. Дамир спрашивал Златана: а что ощущаешь ты? Как будто не жил внутри него, каждую секунду. Он отвечал, и Дамир сразу же писал Люции: чувствую себя бесстрашным воином, готовым в любую секунду защитить тебя, моя любимая, от любого зла. Мой праведный гнев и моя кипящая ненависть отныне будут направлены только в эту сторону. Мои накачанные руки сильны, как домкраты, мой глаз – орлиный, и я в любом тире выбиваю сто из ста и выигрываю плюшевого медвежонка – отныне я буду все призы и военные трофеи дарить тебе, счастье мое. Наше волнительное единство пробуждало Машу, и она выплывала из туманной неизвестности, проявляя трогательное внимание к тому, что происходит. Дамир спрашивал ее: что ты чувствуешь? Как будто бы не ощущал это пронзительней ее. Она отвечала мысленно, образами, и Дамир тут же писал Люции: чувствую, как мы сидим вечером на террасе, поют птицы, мы потягиваем вино, слушаем волшебную музыку. Мы не разговариваем совершенно, потому что тем, чьи сердца бьются, как одно большое любящее сердце, тем, чье дыхание сплетается, как лиана, не нужны слова и переводчики, чтобы жить друг в друге, наслаждаясь каждой секундой бытия. Дамир отправил наше длинное послание Люции, и – о чудо, уже через минуту от нее пришел ответ: когда мы, наконец, встретимся и где? Он ответил немедленно: я хочу встретиться с тобой на финале Лиги чемпионов, в Лондоне, как только мадридский «Реал» победит всех и выйдет в эту стадию турнира. Люция прислала новое фото – она качает на качельках в парке любимую трехгодовалую младшую сестренку. Дело пошло. Нашей взаимной радости не было предела. Дамир радовался тому, что у него, скорее всего, будет первое свидание не с проституткой, а с нормальной девушкой. Это «номер один». Мы были счастливы за него так, что водили вокруг него хоровод, прямо в зоне ожидания, и пели Никандрову любимую «Богородице дево, радуйся!», ввергая в изумление других пассажиров. Это «номер два». Дамир был на седьмом небе от того, что таким изысканным образом насладил нас, в центре нашего маленького хоровода он танцевал вприсядку, подбрасывая вверх ноги. Это «номер три». Мы все были счастливы от того, что доставили этому деревенскому парню радость «номер три», которая, вне всяких сомнений, была гораздо более тонкой, волнительной и всеохватывающей, нежели простое удовольствие «номер один» или даже более изысканное «номер два». Это было «номер четыре», за которым следовали и другие, еще более возвышенные состояния нашего единства и взаимного переплетения миров.

– Вам действительно не нужны были переводчики, чтобы общаться друг с другом?

– Нет, не нужны. Через некоторое время мы уже ловили саму суть слов друг в друге, в самой сердцевине мысли, еще до того, как она облачалась в слова. Есть у Бродского что-нибудь соответствующее?

Мой следователь задумывается, на секунду, и бормочет:

 
– Так долго вместе прожили мы с ней,
что сделали из собственных теней
мы дверь себе – работаешь ли, спишь ли,
но створки не распахивались врозь,
и мы прошли их, видимо, насквозь и черным ходом в будущее вышли.
 

В дверь стучат. Мой следователь нервно кричит:

– Не сейчас, позже!

И говорит мне:

– Быстрее – что было дальше? У нас мало времени.

Полосатый

– Дальше были важные мелочи взаимного привыкания и взаимопроникновения. Вместе с Златаном мы купили еще коньяка и распили прямо на глазах у всех. Вместе с ним, изнутри него, мы грубо обругали работника аэропорта, сделавшего нам замечание и, проходя мимо, пихнули локтем мужчину, особенно косо на нас смотревшего. Вместе с Дамиром, изнутри него, мы уединились в туалете и маструбировали в кабинке, глядя порнографические ролики, закачанные в огромном количестве на его планшет, мечтая о Люции, забыв закрыть дверь на щеколду – и были изобличены уборщицей. Вместе со мной мы испытали большую неловкость за наше пьянство, за несдержанность Златана, за поведение Дамира. Вместе с Никандром, изнутри него, мы замаливали неловкости нашей неисправной, бушующей природы, до самой посадки на самолет читая: «Помилуй нас, Боже, по великой милости твоей, и по множеству щедрот твоих, очисти беззаконие наше». В этой молитве мы заменили слово «мое» на «наше». Вместе с Златаном, изнутри него, уже в самолете, мы разгневались на какого-то хасида в традиционном одеянии, долго стоявшего в проходе и неторопливо и обстоятельно убиравшего свои вещи в верхнее багажное отделение, и пихнули его локтем – бедняга свалился прямо в проход и чуть не заплакал. Во время полета вместе с Дамиром, изнутри него, мы еще раз выходили в туалетную комнату и горячо и отчаянно маструбировали, причем дважды, на фотографию Люции. Вместе со мной, изнутри меня, мы снова и снова переживали неловкость. Вместе с Никандром, изнутри него, мы обращались к Создателю с просьбой исправить нас, непотребных, и минут пять пели «Царю небесный, утешителю, душе истины, иже везде сый и всея исполняй…» – до тех пор, пока представители других религиозных конфессий, направлявшиеся в Иерусалим, сидевшие на соседних местах, не взмолились о тишине и покое.

Следователь интересуется:

– Не понимаю маленьких деталей, возможно, важных для хода следствия: вы что, все вместе набивались в одну туалетную кабинку, что ли?

Я смеюсь над ним и вижу – он все понял, объяснять не надо.

– А что делала Маша? Как вы чувствовали ее?

– Маша, с немалым изумлением и удовольствием прислушивалась к тому, что происходит в нас. Для нее это было довольно внезапным, незапланированным расширением сознания – началось с добавления меня, а стало уже в три раза больше, сложнее, многограннее… и удивительнее. Ее страх немного поутих – видимо, сейчас с ней обращались лучше, к тому же она знала, что мы приложим все силы, чтобы как можно быстрее найти ее и освободить.

Я прошу у следователя стакан воды, выпиваю залпом и продолжаю:

– Проблемы начались в аэропорту Бен-Гурион в Тель-Авиве. Офицер таможни, типичный израильтянин средних лет, высокий, подтянутый и строгий, жестом пригласил Златана следовать за ним. Он увел его в отдельную комнату и стал тщательно досматривать дорожную сумку, в которой как назло в тот момент лежал наш Объединитель. Видимо, Златан числился у израильтян в списках нехороших людей, которых не стоило пропускать на Землю обетованную. Мы ждали неподалеку, отмечая малейшие перемены в настроении нашего друга, и сильно переживали за него – чуть что не так, и он может вспылить и наломать дров. В общем, так и случилось. Офицер спрашивал: что это за прибор? Сломанный велосипедный насос?

Не похоже, не морочьте мне голову. Как он работает? С какой целью вы прилетели? Как долго будете находиться на территории государства? У кого будете жить, по какому адресу? Слово за слово, и наш Златан вспылил. Чтобы унять его, офицер применил электрошокер. В этот момент Златан включил наш прибор – у него не было другого выхода. Так нас стало пятеро.