Текст книги "«Попаданец» в НКВД. Горячий июнь 1941-го"

Глава 5

Я сидел на крыльце дома и был счастлив. Жив, греет солнце, чистый. Что еще нужно, чтобы считать себя счастливым человеком? Из дома пахло чем-то вкусным, значит, скоро еще и покушаю, совсем хорошо станет. Оглядевшись, решил проверить, высохла ли форма? Пани Ядвига, хозяйка хутора, любезно ее постирала, заявив, что «пану командиру она постирает, а бойцы не маленькие, сами могут». Улыбнувшись воспоминаниям, стал одеваться, брюки местами были еще влажными, но сойдет! В этот момент меня нашел посыльный. Молодой невысокий рыженький парнишка заполошно вбежал на хутор и заблажил густым басом:

– Товарищ сержант госбезопасности! Товарищ сержант!

Охренев от полного несоответствия облика и голоса, в первый момент я не сообразил, что он ищет меня. Тут он оглянулся, увидел мою обалдевшую рожу и радостно пробасил:

– Товарищ сержант госбезопасности, еле отыскал! Вас товарищ батальонный комиссар вызывает! Срочно! – и с чувством выполненного долга уставился на меня.

– Вызывает, значит, иду! – Я глянул на себя. – Подожди, соберусь.

Обулся, уже привычно влез в немецкую разгрузку, так же привычно затянул ремень, согнал складки гимнастерки назад, проверил оружие со своим грузом и, подхватив автомат, направился на выход. Уже в дверях поблагодарив хозяйку за выстиранную форму, которую она еще и подшила местами, я вышел к «басистому». Шли минут двадцать, и время подумать у меня было. Сейчас, вспоминая себя недельной давности, я поневоле ухмылялся. Рембо, мля. Сколько стволов с собой собрал! А сейчас пистолет, автомат, и все! Мне хватает, правда, гранат бы неплохо парочку, но чего нет, того нет! И вещмешка нет, в болоте остался, с пушками и тракторами. Даже не помню, когда именно остался без него, хорошо, что догадался «груз» в подсумок уложить. Он почти сухим у меня остался. Машинально проверив бесценный подсумок рукой, понял, что мы уже пришли. Мой провожатый уже заходил на еще один хутор, правда, больше того, на котором остановился я. Дойдя до большого дома, рыжий пробасил: «Вам туда» и направился по каким-то своим делам.

Удивленно глянув ему вслед, я поднялся на крыльцо и открыл дверь. Пройдя через небольшой коридор и открыв еще одну дверь, оказался в большой светлой комнате с уже примелькавшимися вязаными половичками на полу. В центре комнаты стоял стол, на котором лежали бумаги, карты, какие-то папки. У меня аж ностальгия проснулась. До того мне это зрелище напомнило собственный стол в период подготовки годовой сметы, аж слеза навернулась! За столом сидел невысокий плотный мужчина без гимнастерки, с накинутой на плечи рыжей кожаной курткой. Он поднял голову от бумаг, которые внимательно изучал, и вопросительно взглянул на меня.

– Сержант НКГБ Стасов! – громко начал я, потом сбился и неуверенно продолжил: – Прибыл по вашему приказанию, товарищ батальонный комиссар.

Сморщившись, будто нюхнул чего-то острого, комиссар спросил:

– Если не ошибаюсь, вы шифровальщик?

– Так точно, товарищ комиссар!

Он удивленно посмотрел на меня, будто увидел неведомого зверя, потом отвел взгляд и сказал:

– Побудьте во дворе, скоро вы мне понадобитесь.

– Есть!

И, повернувшись, я направился во двор. Охренеть! Работа по специальности! Да я же ни черта не умею и не знаю в деле шифрования! Ну что я делать-то буду! Елки-палки, ну нормально же все было, не сегодня-завтра добрался бы до особого отдела, и все! Задача-минимум выполнена! Нет же, комиссару шифровальщик понадобился! Куда своих-то дели? У штабных не сильно большие потери были вроде… Эх, жизнь моя жестянка! Закурив, уставился на небо. Блин, какое оно красивое! Сегодня хорошо, с утра ни одного немецкого самолета не видал. Тут кто-то слегка прикоснулся к плечу. Повернувшись, увидел подтянутого, чистенького, как с картинки, младшего лейтенанта с артиллерийскими эмблемами.

– Вы Стасов?

– Я.

– Пойдемте, вас ждут.

Шагая за «младшим», опять начал лихорадочно думать, как выкрутиться из сложившейся ситуации. В итоге решил – что будет, то будет! Будет день, и будет пища. Войдя в первую дверь, мысленно перекрестился и шагнул за провожатым в комнату. За это время в ней почти ничего не изменилось, почти…

Вместо комиссара меня встретил улыбающийся здоровенный мужик, в такой же, как у меня, форме. Отличие было в размерах и петлицах. На петлицах было по три шпалы. Рядом с ним стояли два сержанта, тоже в форме НКВД, оба с ППД в руках. Судя по поскрипыванию пола, сзади слева тоже кто-то находился. Заканчивалась компания моим провожатым, стоявшим теперь справа от меня с наганом в руке.

Видимо, оставшийся довольный моим поведением, лейтенант улыбнулся еще шире. «Как только морда не треснет?» – промелькнула у меня мысль.

– Сдайте оружие, только, пожалуйста, без глупостей, – мягким тоном доброго дядюшки, нашедшего считавшегося безвозвратно потерянным племянника, сказал он. – Аккуратненько, за ремень, положите автомат на пол… Вот и молодец! Теперь так же медленно расстегните свой ремень и всю сбрую сбросьте на пол сзади. Теперь заведите руки за спину, сложите их вместе ладонями наружу.

Выполнив последнее действие, я почувствовал, как на моих руках застегнулись наручники. Тут же раздался облегченный вздох сразу нескольких человек. Похоже, что сопровождающие лейтенанта не дышали все это время. Уже без улыбки, но все тем же доброжелательным голосом лейтенант продолжил:

– Присаживайтесь и назовите себя, только прошу, не нужно про Стасова! Это…

Решив немножко прояснить ситуацию, я рискнул спросить, не дожидаясь окончания вопроса:

– Простите, могу я узнать, кто вы? Вежливые люди, тем более сотрудники органов, всегда представляются. – И полетел кубарем в дальний угол комнаты. Не успев прийти в себя, я почувствовал, как меня поднимают и снова сажают на стул, хорошо встряхнув перед этим.

Перед глазами снова появилось лицо лейтенанта, которое продолжало улыбаться, но уже сочувственно:

– Вам разве никто и никогда не говорил, что перебивать говорящего – это неприлично? Надеюсь, это мягкое напоминание о хороших манерах будет последним? – Дождавшись моего кивка, он продолжил: – Но я выполню вашу просьбу. Лейтенант НКГБ СССР Щукин, сотрудник особого отдела 6-го стрелкового корпуса.

Я скривился от боли в правом ухе и выдохнул:

– Код 512, – и уставился на него.

К моему сожалению, особых перемен не произошло. Единственное, улыбка пропала с лица лейтенанта и взгляд изменился, стал каким-то обиженным.

– Так-так-так, – пробормотал он. – Значит, вон оно как. – Задумавшись на секунду, он крикнул: – Семенов, срочно машину!

Подумал еще с минуту и спросил уже меня:

– Что-то есть?

Правильно поняв его вопрос, я ответил:

– Подсумок слева, только не открывать никому, кроме вас и начальника особого отдела.

Утвердительно кивнув, он продолжил «разговор»:

– Наручники снимать пока не будем. Сам понимаешь, пока ты просто очень подозрительное лицо. Ну а дальше, дальше будет видно.

Минут через пять, услышав шум мотора, лейтенант приказал:

– Выдвигаемся!

Меня, подхватив с двух сторон, вывели на улицу. Во дворе стояла «полуторка», в которую погрузили меня и сели все остальные. Лейтенант, забрав подсумок с «подарками из будущего», сел в кабину, меня посадили на пол возле кабины. Рядом, с оружием в руках, на какие-то мешки сели сержанты, а немного ближе к заднему борту – «младший лейтенант» и здоровенный, как медведь, старшина в обычной пехотной форме. Проскрежетала коробка передач грузовичка, машина дернулась, и мы поехали.

Ехать было, прямо скажем, некомфортно. Трясло жутко, через несколько минут неспешной езды мне уже казалось, что моя «пятая точка» превращается в один большой синяк. Самым поганым было то, что даже сменить позу мне не давали. На каждую попытку пошевелиться меня дергали сразу с двух сторон, а потом вообще заявили:

– Будешь дергаться, во второе ухо получишь!

Решив, черт с ней, с жопой, голова дороже, я смирился и затих. Ехали долго, сначала по проселочной дороге, потом выехали на шоссе, все забитое красноармейцами и техникой. И без того не быстрая, езда превратилась в черепашью. Палило солнце, пыль, шум. Чьи-то маты. Одним словом, прифронтовая дорога. И тут раздался чей-то истерический, громкий крик, мгновенно подхваченный еще десятками голосов:

– Воздух!!!

Я вскинул голову. С запада в голубом без единой тучки небе приближалось девять точек, превращаясь в уже знакомые Ju-87. Машина остановилась, лейтенант, открыв дверь, встал на подножку, повернулся к нам и только собрался что-то сказать, как первый из «лаптежников» свалился на крыло, врубил сирену, и началось. Только маленькие капельки бомб отделились от лидера, уже выходящего из пике, только с диким воем сирены «Юнкерса» начал смешиваться пронзительный визг бомб, как ему на смену заступил следующий. Вместе со своими конвоирами я кинулся к обочине, но, споткнувшись, упал. Младший лейтенант потянул меня, помогая встать, и тут бомбы долетели до земли. Первая же попала в нашу «полуторку». Близким взрывом меня подбросило вверх, перевернуло и швырнуло опять на землю. Я попытался перевернуться, но почувствовал удар, а дальше – темнота.

– Как он? Живой?

– Да, товарищ старший лейтенант. Видимо, контузия оказалась серьезней, чем мы считали, да еще и головой он сильно ударился. Я думаю, что через пару дней он придет в сознание и вы сможете с ним побеседовать. И еще: вот записи нашего сотрудника, сидевшего… – Голоса удалялись, и не было ясно, на самом деле я их слышу или это галлюцинация? Попытка открыть глаза привела к тому, что весь мир, взбесившись, закрутился вокруг меня, и мое сознание растворилось в хаотичном мельтешении каких-то лиц, звуков и непонятных образов.

Белый потолок, белые стены, белая дверь. Окно, прикрытое белыми занавесками, белая простыня и наволочка. Только синее шерстяное одеяло и блестящая спинка кровати выделялись из этого царства белизны. Та-а-ак. И где я нахожусь, собственно? Судя по всему, в госпитале. Но одиночная палата в прифронтовой полосе начала войны? Ага, счаз! Скорее поверю в отступление фрицев, чем в такую благодать! Фрицев, фрицев… Какая-то мысль свербила в уголочке сознания, но никак не давалась для осознания. Мля-я-я-я-я! А может, я у них? Расхерачили дорогу, потом нашли бесценный подсумок, меня в форме НКВД, но в наручниках. Может, и кого из сопровождающих взяли. Вот и лежу в их госпитале, пока не стану пригодным для бесед и сотрудничества? Черт, черт, черт! И тишина вокруг, ничего не слышно, будто вымерли все. Нужно повернуть голову налево, осмотреть вторую часть палаты, может, какая-то деталь хоть какую-то подсказку даст? С трудом, преодолевая жуткую слабость, поворачиваю голову и упираюсь взглядом в чей-то белый халат. У глухой левой стены стоял небольшой столик со стулом. На столе стояли большой граненый графин с водой и стакан. Рядом лежала стопка каких-то бумаг. На стуле в накинутом поверх формы халате сидел молодой, лет тридцати, плотного телосложения мужчина и смотрел на меня. Встретившись с ним взглядом, я обалдел. Такого интереса к своей скромной персоне я не чувствовал никогда в жизни! Несколько мгновений мы смотрели в глаза друг другу, потом он отвел взгляд и спросил:

– Пить хотите?

Я открыл рот, но не смог выдавить из себя ни звука. В джунгли пришла великая сушь, закрутилась в голове идиотская фраза. Правильно поняв мое состояние, неизвестный налил в стакан воды из графина и, приподняв мне голову, напоил меня. С жадностью выхлебав стакан, я удовлетворенно прикрыл глаза.

– Ну так как, вы можете говорить?

– Да, могу. Где я?

– Вы в госпитале для сотрудников НКВД, под Житомиром.

– Как вы можете это доказать?

– Что именно? – В голосе мужчины звучал неподдельный интерес. – То, что вы в госпитале НКВД? Или то, что вы рядом с Житомиром?

– И первое и второе!

– М-да, молодой человек, такого в моей практике еще не было! – В его голосе явственно проскальзывало веселье. – Этот вариант мы тоже рассматривали, так что… Семенов!

Дверь палаты мгновенно открылась, и на пороге появился крепыш в форме сержанта НКВД.

– Машину, двух человек, пять минут.

Сержант молча козырнул и закрыл дверь.

А «человек в халате», пройдясь по палате, спросил:

– Есть какое-то место, которое вы сразу узнаете? – Дождавшись ответа, удовлетворенно хмыкнул и пробормотал: – Хорошо, очень хорошо.

Через пять минут дверь снова открылась и в палату вошли два амбала, поверх формы одетые в белые халаты, с носилками в руках одного из них.

– Ну что, покатаемся? – Мужчина подошел к дверям и сбросил свой халат на спинку моей кровати, оказавшись старшим лейтенантом. – Карета у подъезда, помощники прибыли, вперед!

Амбалы легко, как пушинку, переложили меня на носилки и потопали вслед за старлеем. Несли меня недолго. В конце недлинного коридора повернули налево, вошли в какую-то дверь, спустились по лестнице, еще одна дверь – и улица. Осмотреться я просто не успел! Меня практически сразу засунули в санитарную машину, стекла которой были закрашены белой краской. Амбалы и старлей сели на лавочки рядом, закрыли дверь, и мы поехали. Ехали долго, много раз поворачивали, несколько раз менялся тип дороги. Со временем стали слышны другие автомобили, звуки трамвайных звонков, какой-то неразборчивый гул голосов, обрывки мелодий. Наконец мы остановились, и старший лейтенант приоткрыл одно окно. Без команды амбалы аккуратно приподняли меня, и я выглянул в окно. Да, это был он, памятник Пушкину. В 1990 году, дембельнувшись, я поддался на уговоры своего приятеля Жоры Руденко и съездил к нему на родину, в Житомир. Тогда мне запомнилось, что памятник Пушкину поставлен еще в XIX веке. И уж его-то я точно узнаю, в отличие от всего остального.

Меня опять уложили на носилки, закрыли окно, и автомобиль снова начал движение. Я посмотрел на старлея, открыл рот, но он сделал отрицательное движение рукой, и я замолчал, не успев ничего сказать. Постепенно пропали городские звуки, опять мы меняли асфальтированную дорогу на грунтовку и, наконец, приехали назад. Повторилась та же дорога по коридору, и я снова оказался в палате. Как только амбалы с носилками вышли, в дверь сразу же вошли два сержанта с подносами, заставленными тарелками, от которых шел одуряюще вкусный запах. Один поднос поставили на столик к старшему лейтенанту, второй – мне на живот. Затем один из сержантов помог мне приподняться, подложил под спину подушку, и они вышли, прикрыв за собой дверь, так и не произнеся ни одного слова. Я повернулся к «старшому», но он, предваряя мой вопрос, заявил: «Сначала покушать! Все разговоры потом!» – и подал мне пример, взявшись за ложку.

Вообще-то я не люблю борщ. Но этот я смел за минуту! Густой, наваристый, м-м-м-м. Вкуснотища! На второе была гречка с котлетами. Обалденные! Черный хлеб, с которым я умял все принесенное, неуловимо вкусно пах подсолнечным маслом. Такого вкусного хлеба мне не доводилось есть никогда. Компот был тоже выше всяких похвал. Наконец, сыто отдуваясь, я жалобно взглянул на чекиста и спросил:

– А закурить нельзя, товарищ старший лейтенант госбезопасности? Чтоб уж совсем счастливым быть?

Тот понятливо ухмыльнулся и протянул мне пачку «Казбека» со спичками. Сделав первую затяжку, я закашлялся, но, переборов себя, с наслаждением втянул ароматный дым. Вернув папиросы и спички хозяину, я просто наслаждался моментом, ни о чем не думая. Пока мы молча курили, в палату ненавязчиво просочились уже знакомые сержанты, забрали подносы с пустыми тарелками и исчезли за дверью. Старший лейтенант поставил свой стул рядом с кроватью и спросил:

– Так как вас зовут?

И я начал говорить. Как будто прорвалась какая-то плотина внутри меня. Слова лились потоком, я говорил, говорил… Наконец, выдохнувшись, я машинально полез рукой себе на грудь, как в карман за куревом. Чекист, увидев мой жест, опять протянул мне папиросы, поднес зажженную спичку, прикурил сам и задумался.

Затем встал, прошелся по палате, выглянул в коридор. Дождавшись, когда кто-то невидимый ко мне подойдет, он отдал какое-то распоряжение и снова закрыл дверь. Через несколько минут вошли уже знакомые амбалы с носилками и симпатичная молоденькая медсестра. Она ловко поставила мне какой-то укол в «пятую точку», потом амбалы переложили меня на носилки, и я уснул.

Проснулся я уже в другой, гм, палате. Небольшая комната с выкрашенными ядовито-зеленой краской стенами, под потолком небольшое окно с решеткой, ярко горящая над дверью лампочка забрана сеткой, дверь металлическая, с глазком и кормушкой. Стол с двумя прибитыми к полу табуретами, в углу унитаз и умывальник. То, что это не простая тюрьма, доказывала и кровать. Никелированная, с панцирной сеткой, с белоснежной простыней и наволочкой. Вот так, Дмитрий Сергеевич. Добро пожаловать в уютную камеру!

Тут мой организм напомнил мне о том, что унитаз – великое достижение человечества! Сделав свои дела, закинул кровать лежащим на табурете одеялом. Улегся сверху и, уставившись на зарешеченное окно, задумался. Что же произошло с момента бомбежки? Сколько времени прошло? Почему старший лейтенант уже точно знал, что я не Стасов? Опять вопросы, на которые нет ответов!

Блин, какое все-таки число сегодня? Твою мать! Не мог спросить у старлея! Идиот! Кретин! Что я помню из чисел-то? Киев взяли в сентябре, 18-го или 19-го числа. Житомир, что-то же о нем помнится? Вспоминай скотина! Вспомнил!!! 9 июля немцы возьмут Житомир, а наши Вавилова к расстрелу приговорят!

Я кинулся к двери и замолотил по ней кулаками. Через минуту открылась «кормушка» и на меня уставилось серьезное лицо одного из уже знакомых мне амбалов.

– Какое сегодня число? – едва сдерживаясь от крика, прохрипел я. Ничего не ответив, он начал снова закрывать окошечко.

– Позови начальника! – уже не сдерживаясь, заорал я. – Срочно!

Через несколько минут, показавшихся мне часами, щелкнул замок и в открывшийся проход шагнул старший лейтенант, с которым я общался.

– Какое сегодня число? – повторил я.

– 8 июля, вечер, а что? – Он с недоумением уставился на меня.

– К завтрашнему вечеру немцы возьмут город!

Глава 6

Как ни странно, он спокойно отнесся к моему заявлению, только щека дернулась, вот и вся реакция. Прикрыв дверь, он сел на один из табуретов и, отвернувшись от меня, глухо спросил:

– Вы считаете, что, сообщив это, что-то измените?

– Да, – не совсем уверенно ответил я. – Ведь я вам точно говорю…

– Да ни черта это не изменит! – взорвался он. – Ни черта! Нет у нас возможности отстоять город! Нет! Биться будем, но не сдюжим! И без тебя было понятно, что городу часы остались!

По напряженной спине было видно, как тяжело ему давались эти слова. Я стоял в растерянности, не зная, что можно сказать, и тут в камеру вошли все те же амбалы, теперь вооруженные. Один из них занес мой ремень с немецкой сбруей и автомат, другой – форму и сапоги.

Старший лейтенант устало повернулся ко мне и сказал:

– Собирайтесь, хватит бельем сотрудников запугивать. Через час выезжаем, а без оружия теперь нельзя. – Потом глянул на амбалов и добавил: – За объект головами отвечаете. Через десять минут ко мне.

Проводив его обалдевшим взглядом, я начал одеваться и попытался завязать разговор с моими ангелами-хранителями:

– Мужики, может, хоть теперь познакомимся? А то как-то не по-человечески получается, может, вместе воевать придется, а даже имен ваших не знаю? Не шпион же я!

Тут один заржал:

– Ага, шпион, которому оружие возвращают и за гибель которого расстрелять обещают!

Второй добавил:

– Я – Сергей Дорохов, младший сержант, а он Сашка Кошкин, раззвиздяй и сержант, непонятно почему.

– Ну наконец-то заговорили! Я уж думал, вы немые оба.

– Не положено было разговаривать с тобой. Сам понимаешь. Ну, собрался? А то наш опаздунов не любит, пошли.

Идя по длинному коридору к лестнице в его конце, я задал давно интересующий меня вопрос:

– А кто этот «страшный лейтенант»?

Гмыкнув на мое определение звания своего начальника, Дорохов пояснил:

– Это начальник Управления НКГБ по Житомирской области Мартынов, Александр Николаевич. Хороший мужик, настоящий. И не старший лейтенант он, а капитан. Переодеться не успел после выезда, вот и ходит не по форме.

– Ясненько. Буду теперь хоть знать, как обращаться.

За разговором мы незаметно поднялись по лестнице и вышли в небольшой коридор, в который выходило несколько обитых дерматином дверей.

– Нам в последнюю, – пояснил «раззвиздяй», идя передо мной. – Щас конфет получим, килограмма по три монпансье, не меньше!

– За что?! – возмутился Дорохов.

– Найдется за что, – убежденно заявил Кошкин, и мы вошли в кабинет. Кошкин ошибся, конфет не дали.

В кабинете стоял большой Т-образный стол, покрытый темно-вишневым сукном, на котором громоздились картонные коробки. Рядом со столом, на полу, стояло несколько опечатанных сургучом мешков. Кроме этого, в кабинете было больше десятка стульев, шкаф с книгами и портрет Дзержинского на стене. В тот момент, когда мы зашли, хозяин кабинета кого-то материл по телефону и обещал его пристрелить за саботаж. Вволю наоравшись, Мартынов зло посмотрел на нас и рявкнул:

– Кошкин, схватили мешки и в машину их! Через десять минут доложите о выполнении! Стасов, останься.

Дорохов и Кошкин, подхватив по мешку, испарились, как духи, а я, вытянувшись, уставился на хозяина кабинета.

Тот раздраженно махнул в сторону стула, достал папиросы и, закурив, протянул пачку мне.

– Надеюсь, ты им не говорил, что из… – Тут он поперхнулся и, явно пересиливая себя, продолжил: – Будущего?

– Н-нет…

– Бредил ты сильно, пока без сознания был. Хорошо, что слышал все это только один человек и тот уже погиб. А после твоего рассказа… Короче, из Москвы приказали доставить тебя в Киев, а уже оттуда в Москву. Для всех ты остаешься Стасовым. Понял? Никому не говори, даже мне ничего не рассказывай!

И тут я понял: он просто боится, боится узнать нечто такое, после чего и жить не стоит, – и сказал:

– Мы победим!

И сразу понял: ЭТО он и боялся не услышать! Расслабился, даже усталость на его лице стала не так заметна.

– Товарищ капитан, разрешите вопрос? – Мартынов хмыкнул и утвердительно кивнул. – А как… почему меня сразу взяли в оборот?

Мартынов усмехнулся:

– Подозрительный ты больно. Как только вы из окружения вышли, на тебя аж пять бумаг пришло. Хорошо еще не грохнули тебя при этом! Говоришь ты не так, словечки странные и непонятные проскальзывают. Да много чего… Вот мы и поехали брать «шпиёна»…

В это время в кабинет зашло сразу несколько бойцов, которые стали вытаскивать коробки и мешки, поэтому продолжения разговор не получил. После ухода последнего бойца появился Кошкин и преувеличенно старательно доложил о завершении погрузки.

Спустившись по лестнице и пройдя знакомым коридором через небольшой тамбур, вышли в глухой двор с большими железными воротами. Во дворе стояли две «эмки» и «полуторка», в которую и погрузили мешки с коробками. Построив людей, Мартынов распределил всех по машинам, определив и порядок движения. Первой едет «эмка» с четырьмя бойцами, во второй Мартынов, я, Дорохов и Кошкин. Третьей в колонне идет «полуторка», старшим в ней «знакомый» мне сержант из госпиталя. Всего получалось семнадцать человек, все вооружены ППД, в «полуторке» и у Дорохова еще и по ручнику плюс гранаты. Сила!

Расселись по машинам, два бойца открыли ворота, и мы отправились в путь.

Город горел! Основную гарь несло с западной окраины, но и там, где мы проезжали, было много следов взрывов. Так и тянуло повернуться в сторону накатывающегося грохота боя, но толку от этого? Ехали медленно, улицы были забиты людьми, спешащими покинуть город. Изрядно пропетляв по улицам, мы наконец выехали на шоссе. Скорость движения сразу увеличилась, но пришлось постоянно наблюдать за небом в ожидании налета немцев. Через час, без приключений, мы доехали до города Коростышева. Там Мартынов зашел в городской отдел НКВД, а мы, немного размяв ноги около машин, пошли в столовую, находившуюся здесь же, на площади, оставив часовых охранять транспорт. Быстро перекусив, вернулись к машинам, тут вышел и наш «Босс». Он с завистью покосился на последних бойцов, выходивших из столовой, и приказал выдвигаться дальше. Примерно еще через час мы были вынуждены снизить скорость до минимума и прижаться к обочине. Нам навстречу во всю ширину дороги шла большая колонна красноармейцев, с ними пылили два танка БТ. Остановившись, мы вышли из машин, наблюдая за бойцами, и тут раздался уже изрядно надоевший крик «Воздух!». Вместе со всеми я ломанулся к близкому лесу. В голове лихорадочно билась одна мысль – только бы не опять! Упав в кусты на опушке, я посмотрел в небо. С клокочущим, хищным ревом на дорогу заходила пара «мессеров». Снизившись почти до верхушек деревьев, они обстреляли брошенные машины и исчезли так же быстро, как и появились. Полежав в кустах еще немного, мы все, переругиваясь и пересмеиваясь, побрели к дороге. Потерь не было ни у нас, ни у встреченной колонны, машины тоже почти не пострадали. У «полуторки» разбило задний борт и оторвало левое крыло, да у передней «эмки» разбило заднее стекло и образовалась пара вентиляционных отверстий в дверях. Быстро осмотрев технику, мы погрузились и продолжили путь. До наступления темноты нам еще пять раз приходилось бросаться в лес, но все обходилось. Пока нам всем везло.

На ночлег остановились в Кочерове, рядом с какой-то частью, направлявшейся на запад. Выехали рано, до рассвета, и еще до наступления ночи въехали в Киев.