Текст книги "Загадка Веры Холодной"

Ладно, пусть у Крынкина. Удобно. Но под каким соусом преподнести графу Спаннокки знакомство? Возможно, что придется приезжать к Крынкину несколько раз. Место там не такое, куда заходят мимоходом. Ресторан стоит на отшибе, и туда приезжают с намерением отобедать именно здесь. Ну и видами полюбоваться, как же без них. Сама Вера никогда у Крынкина не бывала, но слышала много. Знала и про виды, и про подзорную трубу, и про дороговизну, и про террасу, и про веселые цыганские пляски, и про то, что нередко там происходят скандалы… Скандалы! Туда, наверное, не стоит идти одной. Может, попросить Алексея… «Что за глупости?!» – возмутилась Вера, досадуя на собственную несообразительность. Действительно, как можно ехать в сопровождении одного мужчины для того, чтобы познакомиться с другим. Ничего страшного – в ресторане ведь, на людях. Если кто вдруг и начнет вести себя непотребно, то его официанты утихомирят. Или кто-то из публики. Хорошо бы, если Спаннокки…

Вера представила, как к ней пристает толстый, вдрызг пьяный купец с расчесанными на прямой пробор волосами и окладистой бородой, а Спаннокки встает из-за соседнего столика, берет купчину за шиворот и отшвыривает прочь. А потом пристально смотрит на нее… Представила и сообразила, что навряд ли Спаннокки станет ввязываться в скандал. Ему, наверное, полагается вести себя так, чтобы на него поменьше обращали внимание. Может, он приезжает в Москву инкогнито, с того и в «Лейпциге» останавливается. Вполне вероятно. Нет, он не станет вступаться за даму, даже понравившуюся, на глазах у всего ресторана.

– Тоньше надо, Верочка, тоньше, – сказала себе Вера, глядя в ручное зеркальце, подаренное Владимиром еще до свадьбы.

Зеркальце было простеньким, в серебряной оправе без каких-либо изысков, но ведь ценность подарка в первую очередь определяется тем, кто его подарил, а уже потом всеми остальными соображениями.

Тоньше надо, тоньше… А как? Все очень сложно, хоть и казалось простым на первый взгляд. Простые сложности…

5

«Выявлены нарушения в розыгрыше приданого для бедных невест из оставленных для этой цели благотворителями капиталов, происходившем 15 мая сего года в купеческой управе. Все три главных выигрыша по 600 р., предназначенных для бедных невест всех сословий, получили знакомые заседателя управы Плужникова, руководившего организацией розыгрыша. Одну из них, вдову титулярного советника Н., Плужников записал девицей, чтобы она смогла принять участие в розыгрыше. Согласно принятым правилам, получить деньги невесты могут только по выходе замуж, но для своих знакомых Плужников сделал исключение. Можно предположить, что и с прочими выигрышами (по 300, 200, 160, 150 и 100 р.) дело обстояло не совсем чисто».

Газета «Московские ведомости», 4 июня 1910 года

Окончательно план сложился через три дня – в четверг. Вере план понравился. Не за неимением лучшего, а потому, что он и впрямь был хорош. Историю она себе придумала такую – романтическая любовь. В подробности можно и не вдаваться, незачем, главное то, что между Верой и ее мнимым возлюбленным был заключен уговор – встречаться у Крынкина в семь часов вечера. Допустим, сегодня возлюбленный не пришел. Допустим, что с ним никак нельзя связаться – ни телефонировать, ни телеграмму послать… Почему? А у него такой род занятий. Допустим, что он коммивояжер или какой-нибудь коммерсант (коммерсант приличнее коммивояжера), которому по роду занятий часто приходится внезапно уезжать по делам. Но уезжает он ненадолго, на день-два, самое большее – на три, поэтому Вера, не дождавшись его сегодня, придет завтра, послезавтра… Почему он не дает ей знать о времени своего возвращения? Послал бы телеграмму: «Дорогая, буду в четверг, твой Роланд»… а он не может послать телеграмму, потому что роман у них тайный. Вера замужем (кольцо можно не снимать), муж у нее ревнив, вскрывает ее письма, обязал горничную докладывать о том, кто телефонирует супруге в его отсутствие et cetera[13]13
  И так далее (лат.).


[Закрыть]. Вот-вот, ревнивый муж – это вообще очень удобно. Можно отказаться от предложения поехать куда-нибудь или внезапно уйти, сославшись на мужа. Решено – Вера выступит в амплуа замужней женщины.

От слова «амплуа» сладко-сладко защемило сердце. Потерпев фиаско с балетом, Вера не перестала мечтать о сцене. Да и бог с ним, с балетом, театр гораздо предпочтительнее, выразительнее, лучше. И играть в театре можно до глубокой старости, а не до тридцати лет, как в балете. Когда тебе еще нет и восемнадцати, тридцатилетие представляется чем-то несбыточным, а о глубокой старости задумываться вообще не хочется, да и сомнения берут по поводу того, существует ли вообще в твоей жизни подобный возраст. Но Вера была практичной и предусмотрительной, жизнь выучила. И еще она умела приноравливаться к обстоятельствам. Как сложилось, так и будет. Какой смысл грустить о несбыточном? Лучше оглядеться по сторонам в поисках новых возможностей.

Идеалом Веры была блистательная тезка, Вера Комиссаржевская. В феврале, узнав о ее кончине, Вера сильно расстроилась. Плакала, грустила, недели две ходила сама не своя. Спасибо Владимиру, который понял душевное состояние Веры и не лез с ненужными утешениями, а делал единственное, что помогало, – развлекал, едва ли не силком вытаскивал на люди, говорил о том, как страстно он любит Веру и как сильно дорожит этой любовью.

В прошлом году Комиссаржевская огорчила своих поклонников известием о том, что она собирается оставить сцену и посвятить себя преподаванию актерского мастерства. Великая актриса собиралась открыть свою театральную школу, и Вера втайне, про себя, мечтала о том, как она будет учиться у своего кумира. Втайне, потому что никто этих мечтаний не понимал и не поддерживал. Мать с бабушкой считали актерство блажью. В их представлении, женщине следовало быть хорошей женой и заботливой матерью, а не играть на сцене. Пример тетушки Елены Константиновны не мог их переубедить. Отчасти из-за того, что обе они были упрямы (фамильная черта), а отчасти из-за самой тетушки, которая не особенно была довольна своей актерской карьерой. Казалось бы, известная актриса, сразу после окончания училища поступила в труппу Малого театра (шутка ли!), сам Чайковский вдохновился ее Иолантой настолько, что оперу написал… Поклонники, аплодисменты, слава… Чего еще желать? А тетя Лена недовольна, считает, что не смогла проявить свой талант в полную мощь. Мамаеву, Глафиру, Чебоксарову и Лебедкину[14]14
  Героини пьес А. Н. Островского.


[Закрыть] играла, Катарину[15]15
  Героиня пьесы В. Шекспира «Укрощение строптивой».


[Закрыть] играла, а вот Ларису в «Бесприданнице» или Луизу в «Коварстве и любви»[16]16
  Героиня пьесы Ф. Шиллера.


[Закрыть] сыграть так и не удалось. Не говоря уже о шекспировской Офелии. Офелией тетя Лена просто бредила. Еще в училище выучила роль, отрепетировала самостоятельно и все ждала, что сложится. Ан не сложилось.

– Докторам или адвокатам можно не рваться в самый первый ряд, – с горькой улыбкой говорила Елена Константиновна. – Можно быть просто хорошим доктором или просто хорошим адвокатом и считать, что жизнь удалась. А нам, актерам, просто хорошего мало. Нам или в примы, или никак. Актерская стезя, Верочка, она как ледяная гора. Или на самую вершину взберешься, или вниз скатишься. Ну его, милая, это актерство. Горя в нем на рубль, а счастья на копейку.

Вера не раз заводила с тетей разговор о сцене. И так пробовала, и этак. Не мытьем, так катаньем, не катаньем, так валяньем. Ответ всегда был один – ты, Вера, девушка талантливая, но я тебя на эту стезю благословить не могу. Не рискну, ибо знаю, что счастье твое не в актерстве… Вот так вот, знает, и все. Убедившись, что от тетушки помощи в этом деле не будет, Вера перестала к ней приставать, но от мечты своей не отказалась, лелеяла ее. Замужество отодвинуло все остальное, но разве замужним женщинам путь на сцену заказан? Как-нибудь, при случае, Вера собиралась поговорить с Владимиром о своих «сценических» планах. Не сейчас, а попозже, в удобный момент. Она верила, что Владимир поймет ее и не только не станет препятствовать, но и поддержит.

Как мечталось учиться у самой Комиссаржевской! А она, бедняжка, заразилась в Ташкенте оспой и умерла. Надо же ей было ехать на гастроли в этот проклятый Ташкент, на край света! Разве других городов нет? Не поехала, так была бы жива…

Алексей приехал без предупреждения в четверг, около полудня. Вручил Вере букет роскошных роз, сказал, что шел мимо и решил заглянуть. Просто так. По взгляду его Вера поняла, что про «просто так» сказано для Клаши, и предложила деверю чаю, от которого он, разумеется, отказываться не стал. Наедине она изложила Алексею свой план и замерла в напряжении, ожидая его ответа. А ну как Алексей скажет, что все это чушь, что он разочаровался в Вере, и попросит вернуть конверт и забыть про их разговор.

Алексей не разочаровался, по лицу было видно. Пожевал губами, словно пробуя Верин план на вкус, прищурил левый глаз (была у него такая привычка) и сказал:

– Неплохо, даже очень. Взбалмошная барынька – весьма удобное прикрытие.

На «взбалмошную барыньку» Вера не обиделась. Верно ведь сказано, да и не о ней, а о ее амплуа.

– Только, пожалуйста, продумайте свою легенду до мелочей, – попросил Алексей. – Придумайте себе образ и все, что к нему полагается. Откуда вы родом, кто были ваши родители, кто ваш муж, есть ли у вас подруги, сколько у вас прислуги, где вы отдыхаете летом и так далее. Фамилии мужа и своего адреса можно не называть, даже и не нужно, но все остальное может так или иначе проявиться в разговоре. Он что-то спросит или сам начнет рассказывать…

– Я понимаю, – поспешно сказала Вера. – Фамилий с адресами называть не стану, а обо всем остальном буду тараторить без умолку.

– Причем всякий раз одно и то же! – Алексей поднял вверх указательный палец и на мгновение стал похож на гимназическую инспектрису Шарлотту Леонардовну, та точно так же держала палец у правого виска. – Свою легенду необходимо знать назубок, иначе последует разоблачение. Спаннокки – хитрый лис, он даже при случайном знакомстве станет вас прощупывать, то есть не щупать руками, а пытаться выведать, та ли вы, за кого себя выдаете…

«И руками небось пощупать захочет», – обреченно подумала Вера. Ей было очень интересно попробовать себя в столь неожиданной роли. Ей очень хотелось сделать что-то полезное для Отечества. Было необходимо произвести хорошее, наилучшее впечатление на Алексея, потому что с ним она связывала кое-какие планы. Но в то же время ей было немного брезгливо. Но что поделать, в каждой бочке меда есть своя ложка дегтя. Не без этого.

– В следующий раз я привезу вам снотворное, – продолжил Алексей. – Вы, насколько я понимаю, душитесь «Л’Ориганом»?

– Да, – подтвердила Вера, удивляясь про себя осведомленности Алексея.

Женщинам положено разбираться в духах. Любая женщина сразу же узнает моднейший аромат сезона, духи от Коти, из магазина, совсем недавно открывшегося на Кузнецком Мосту. Но чтобы мужчина, да еще холостяк, так вот с ходу определял марку духов, отличая «Л’Ориган» от «Розы Жакмино»… Невероятно. Удивительно.

– Снотворное будет во флакончике от «Л’Оригана», это очень удобно и не вызовет никаких подозрений. Разумеется, отправляясь на встречу со Спаннокки, вы не должны брать с собой настоящие духи. Он может заглянуть в ваш ридикюль или в сумочку, а два флакона с духами неизбежно вызовут подозрения.

– Так я и позволю ему рыться в моей сумочке! – возмутилась Вера. – Еще чего!

– Разные бывают способы, – улыбнулся Алексей. – Сумочку можно неловко подать, так, что из нее как бы случайно высыплется все содержимое. Содержимое можно прощупать, не заглядывая вовнутрь… Агент должен уметь предусмотреть все. На моей памяти один очень перспективный сотрудник выдал себя на совершеннейшем пустяке. Представился отставным поручиком Первого Сумского гусарского полка и не смог назвать фамилию дирижера полкового оркестра. Шефа только выучил, датского короля Фредерика Восьмого, да командира – полковника Нилова, и более никого. А надо знать по именам не только всех офицеров, но и командирского жеребца! Да-да, я не преувеличиваю. Нисколько! Никогда не известно, на чем споткнешься, поэтому надо стараться предусмотреть все…

Вера подумала, что вся эта затея, должно быть, не столько игра, как ей представлялось поначалу, сколько трудная работа. Справится ли она?

Этот вопрос она задала Алексею в первую очередь. А вообще вопросов к нему накопилось несколько. Чем больше Вера думала над делом, тем больше их становилось. Вначале, в день свадьбы, все казалось простым и понятным – познакомиться, добавить снотворное, заглянуть в портфель…

– Думаю, что справитесь, – обнадежил Алексей и ободряюще улыбнулся. – Вы так хорошо все придумали, остается только детали проработать. Ну а если вдруг не справитесь, то переживать не стоит. Не выйдет в этот раз, так выйдет в следующий. Но лучше, если справитесь. Очень уж хочется прижучить Спаннокки…

– А разве больше никак нельзя его… прижучить? – спросила Вера, она об этом тоже думала. – Арестовать, например, и обыскать…

– Иностранного дипломата?! – изумился Алексей. – Помилуйте, он же – персона неприкосновенная. Как можно его арестовать? Его даже в околоток пригласить нельзя! Скандал выйдет! Франц Иосиф Австрийский нашему государю гневное письмо напишет, и будет нам всем такое, что и представлять не хочется! Другое дело, если мы будем наверняка знать, что в портфеле у его сиятельства лежат какие-нибудь компрометирующие его бумаги. Тогда правда на нашей стороне окажется, а Спаннокки станет персоной нон грата. Тогда уж наш государь гневное письмо Францу Иосифу напишет. А может, сразу и не будем задерживать, понаблюдаем. Все зависит от того, что окажется в портфеле. Нам, кстати, пора уже с вами детали обговорить, время идет…

Больше Вере вопросов задавать не понадобилось, потому что Алексей сам все рассказал. Из флакона надо накапать в любое питье восемь-десять капель, но никак не больше пятнадцати на бокал. Больше нельзя, Спаннокки рискует не проснуться. Меньше восьми тоже нельзя – тогда он скоро не заснет. Если придется добавлять снотворное в бутылку, то тут уж пусть Вера сама прикинет, сколько ей нужно капель. На всякий случай снотворного будет с запасом. В портфель надо заглядывать аккуратно, запоминать, как что лежит, и возвращать на место в том же порядке, чтобы Спаннокки не заподозрил, что в его драгоценных бумагах кто-то рылся. Деньги на расходы Вере будут выданы. Кроме того, если Вере для образа понадобится что-либо из одежды, то она сможет получить это в магазине Старобельского на Кузнецком Мосту. Алексей предупредит, и стоимость выбранного Верой запишут на особый конфекционный[17]17
  К о н ф е к ц и о н – готовое платье и белье, а также магазин или отдел, торгующий подобным товаром.


[Закрыть] счет их ведомства. (Надо же, удивилась Вера, оказывается, и владельцы модных магазинов тоже сотрудничают с делопроизводством Алексея.) В случае какой-то срочной необходимости надо телефонировать по номеру шестнадцать – семнадцать (запомнить легко), попросить к телефону Николая Аристарховича и, когда ответят, что Николай Аристархович вчера уехал в Тверь, передать для него сообщение, то есть сказать, что надо. Все сказанное будет тотчас же передано Алексею или кому-то из его коллег (так он их назвал). «Николай Аристархович» и «Тверь» – это секретные слова, по которым коллеги Алексея узнают своих. Вопрос должен содержать имя, а ответ – название города.

Вера слушала, запоминала и все глубже проникалась своей причастностью к такому большому важному делу. Когда Алексей закончил и взял из вазочки пастилу (прохоровскую[18]18
  Т. е. производства фабрики А. Прохорова в г. Белеве Тульской губернии.


[Закрыть], никакой другой Владимир не признавал), Вера сообразила то, о чем не подумала раньше.

– А что решит Спаннокки, когда проснется? Он же поймет, что я его усыпила нарочно, и примет меры. Избавится от компрометирующих документов или спрячет портфель…

Алексей неторопливо, с видимым удовольствием откусывал пастилу, так же неторопливо жевал и запивал чаем. При этом он внимательно смотрел на Веру, словно ждал, что она сама ответит на свой вопрос.

– Он подумает, что это сделала прислуга? – предположила Вера и тут же поняла, что сказала глупость, потому что прислуга в гостиницах клиентов не опаивает, это сразу же вскроется. – Нет, не подумает… Или вам уже будет все равно?

Не переставая жевать, Алексей отрицательно покачал головой. Не все равно, мол.

– Как же тогда? – растерялась Вера. – Или от вашего снотворного память отшибает напрочь?

Алексей снова покачал головой – опять не угадала. Вере надоело демонстрировать свою глупость. Она замолчала и стала ждать, что скажет Алексей.

– А не перейти ли нам на «ты»? – неожиданно спросил Алексей. – Владимир уже интересовался, почему я держусь с его супругой столь церемонно? Даже обозвал меня старосветским помещиком.

– Давайте перейдем, – ответила Вера и напомнила, опасаясь, что разговор свернет с волнующей ее темы: – Так что же со Спаннокки? Как сделать так, чтобы он ничего не заподозрил?

– Очень просто. Ты возьмешь из его бумажника всю наличность…

– Что-о-о?! – Вера не поверила своим ушам.

– Заберешь деньги из его бумажника, – как ни в чем не бывало повторил Алексей. – Пусть считает тебя воровкой. Суммы при нем должны быть приличные, так что твоя игра будет выглядеть стоящей свеч.

– Нет! – твердо, резко и с вызовом ответила Вера. – Нет! Никогда!

– Другого выхода нет. – Алексей развел руками. – Но ты всегда вправе отказаться. Доброволие – наш главный принцип. Мы никогда никого не принуждаем и не вынуждаем нам помогать.

– А что мне делать потом с этими деньгами? – неожиданно для себя самой спросила Вера. – Их надо кому-то отдать, так ведь? Не могу же я оставить их себе?

– Ты отдашь их мне, – сказал Алексей, – а я внесу их в наш негласный фонд, откуда мы берем неподотчетные средства. Но никто не упрекнет тебя, если ты оставишь деньги Спаннокки себе. Это будет премия за успешно выполненное поручение.

– Ну уж нет! – не раздумывая, отказалась Вера. – Не нужно мне никаких премий, особенно таких!

Алексей не стал настаивать. Спохватился вдруг, что до сих пор так и не оформил Веру в качестве сотрудницы, и велел написать прошение на имя какого-то делопроизводителя какого-то делопроизводства чего-то там при обер-квартирмейстере. Вера запомнила только фамилию и звание – полковник Монкевиц. Прошение, написанное под диктовку Алексея, было совершенно обычным, со всеми полагающимися в подобных бумагах казенными оборотами. Вере очень понравилось название ее должности, если это можно было назвать должностью, – «секретный агент». Звучит! Жаль только, что никому не похвастаешься. В прошении было упомянуто о том, что Вера обязуется хранить в тайне все, что имеет отношение к ее работе.

Закончив диктовку, Алексей съел еще кусочек пастилы, рассказал анекдот про портного, захотевшего стать зубным врачом, и откланялся, пообещав вскоре появиться снова.

6

«7 июня, во 2-м часу дня, когда на Чистопрудном бульваре было изрядно гуляющей публики, какой-то босяк, назвавшийся впоследствии кр. Павлом Алексеевым Карасевым, 45 л., на глазах у всех разделся донага, вошел в пруд и начал в нем купаться. Некоторые мужчины из публики, выражая свое возмущение, начали бросать в него камнями, на что Карасев отвечал матерной бранью. Конец выходке положили сторожа Васильев и Смирнов, которые извлекли возмутителя спокойствия из воды и препроводили в участок».

Ежедневная газета «Московский листок», 7 июня 1910 года

Насколько приятно мечтать под созерцание красивых видов, настолько же тяжко и скучно притворяться, что ты мечтаешь и любуешься видами. Да вдобавок Вера всерьез боялась окосеть, потому что лицо ее было повернуто к окну, а глаза смотрели влево на входную дверь. Когда затекла шея, Вера пересела так, чтобы дверь была справа, но легче ей от этого не стало. Время от времени Вера смотрелась в зеркальце. На самом деле разглядывала не себя, а зал – вдруг прозевала Спаннокки, не увидела, как он вошел. Террасу, хотя там было и прохладнее, воздушнее, Вера проигнорировала намеренно, потому что из зала через окно терраса просматривалась великолепно, а вот разглядывать с террасы зал было невозможно. Пожилой официант смотрел на Веру сочувственно, не иначе как уловил ее внутренний настрой. Чтобы не выглядеть белой вороной, Вера заказала филе де бёф а-ля Шамбор и бокал мозельского. Официант, удивленный выбором – белое вино к мясу, – дважды переспросил. Вера не стала объяснять ему своих мотивов. Красное вино возбуждает, заставляет сердце биться чаще, а она и без того была возбуждена до предела, хоть и всячески старалась это скрыть. А вот белое успокаивает, особенно если пить его мелкими-мелкими глоточками.

К мясу Вера почти не притронулась, так, ковырнула вилкой разок-другой. Есть ей совершенно не хотелось. От волнения и еще потому, что утром, проводив Владимира в Нижний, где у него начинался процесс, Вера заехала в магазин товарищества Эйнем у Мясницких ворот, накупила разного шоколаду и объелась им. Шоколад Вера любила.

Надо же! И полутора месяцев после свадьбы не минуло, а молодая жена уже радуется отъезду мужа. Вера на самом деле была рада, потому что отъезд Владимира избавлял ее от необходимости лгать. Лгать любимому человеку, пусть даже и ради блага Отечества, совсем не хотелось. Стыдно было. А тут такая удача. Процесс (запутаннейшее дело о миллионном наследстве с тремя завещаниями и дюжиной алчущих наследников) грозил затянуться надолго, не меньше чем на неделю. Вера решила, что во искупление своего греха она сделает Владимиру сюрприз, если он задержится в Нижнем больше недели, – приедет к нему. Вот уж он, наверное, обрадуется. Но до этого было еще далеко. Сначала надо было покончить с делом, а для того, чтобы покончить, следовало начать.

В понедельник противный Спаннокки у Крынкина не появился. Напрасно Вера промаялась там более трех часов. Устала, извелась, издергалась – и все без толку. Разве что существенно расширила познания относительно злоупотреблений бывшего градоначальника генерал-майора Рейнбота. За соседним столом сидела компания чиновников градоначальства, которые весь вечер бурно и в подробностях обсуждали бывшего патрона. С каждым бокалом разговоры становились все громче и громче, Вере даже слух напрягать не приходилось, чтобы узнать, в какую сумму обошлось подполковнику Михайлову-Плевинскому назначение приставом в Мясницкую часть, сколько составлял годовой оброк с Немецкого и Дворянского клубов, негласно допускавших у себя азартные игры, и что Купеческий и Английский клубы облагать оброками себе дороже, потому что там среди членов много влиятельных персон. Больше всего Веру поразило заявление о том, что с каждого рубля, полученного московскими извозчиками, десять копеек (прямо десятина) оседала в кармане алчного генерал-майора. Вера по доброте душевной пожалела бедных автомедонов[19]19
  А в т о м е д о н – в древнегреческой мифологии сын Диора, возница Ахилла. Его имя стало нарицательным для обозначения искусных возниц и извозчиков вообще.


[Закрыть]. Если Рейнботу перепадал гривенник, то еще не меньше двугривенного прилипало к рукам его подчиненных. Выходило, что извозчики были вынуждены отдавать властям добрую треть своего заработка. Вера была впечатлена настолько, что, возвращаясь домой, дала извозчику на чай целый рубль. Хотелось с горя хоть кого-то порадовать.

На следующее утро пришла телеграмма от Владимира. Не экономя на выражении чувств (однако, десять копеек за слово), муж писал, что доехал благополучно и уже безумно соскучился без своей милой женушки. По предположениям Владимира, процесс должен был закончиться в четверг, самое позднее – в пятницу. «Больше шести дней наша разлука не продлится ни в коем случае», – писал муж. Прочитав телеграмму, Вера поняла, что выбросить она ее не сможет. Пусть даже это печатные буквы на казенном бланке, а не письмо, написанное рукой мужа, но все же что-то такое сентиментальное, интимное в телеграмме было. Вера убрала телеграмму в сумочку, подальше от Клашиных любопытных глаз, да и забыла о ней.

К Крынкину хотелось ехать прямо сейчас, несмотря на то что на часах не было еще и одиннадцати, а в списке, полученном от Алексея, было отмечено, что Спаннокки появляется у Крынкина по вечерам. А приехал ли он вообще, спохватилась Вера. Вдруг не приехал, а Алексей забыл ее предупредить. Договорились же, что начиная с седьмого числа она станет ездить по вечерам к Крынкину, даже легенду придумали для Владимира, якобы Вера с Алексеем будет посещать поэтические чтения в кафе «Бом» на Тверской. Владимир любил и понимал поэзию, классическую и современную, но не выносил поэтических сборищ. Иронично называл их «петушиными боями», намекая на то, что на чтениях каждый поэт старается перекричать другого. И вообще поэзия, по мнению Владимира, была делом интимным. Он считал, стихи, прочитанные перед толпой, теряют заключенную в них магию. Поэтому Вере и Алексею можно было не опасаться того, что Владимир захочет составить им компанию.

Алексей, богемная душа, ложился спать на рассвете и просыпался поздно, поэтому Вера не только застала его дома, но и, кажется, разбудила. Он подтвердил, что Спаннокки действительно приехал, и добавил, что если бы приезд не состоялся, то Вера тотчас же была бы поставлена в известность.

– Мы ничего никогда не забываем, – дважды повторил он, и Вере стало стыдно за свое легкомыслие.

Смущенная и обнадеженная, Вера закончила разговор. Алексей заверил, что сегодня или завтра Спаннокки непременно появится у Крынкина, он любит это заведение и посещает его при каждом приезде в Москву. Что ж, придется ждать до вечера. Энергия, скопившаяся внутри, требовала выхода. Вера устроила ревизию на кухне, чем изрядно перепугала Ульяну, решившую, что хозяйка собралась от нее избавиться и подыскивает подходящий повод. Но на кухне все было в порядке – посуда блестела, столы и пол чисто вымыты, запасы хранились как должно. Вера похвалила Ульяну и на радостях подарила ей герленовскую пудру, полученную в подарок от Владимира. Пудра была дорогой, но Вера предпочитала пудру от Коти, та была несравнимо лучше и, что удивительно, стоила дешевле герленовской. Наказав мужу покупать ей впредь пудру исключительно в желтых коробочках, Вера спрятала подарок с намерением передарить его кому-нибудь. Ульяна, увидев пудру, просияла от счастья («Настоящая, господская, такую только на Пасху и на Рождество пользовать!») и нажелала доброй хозяйке всяческих благ. Несмотря на свой немолодой возраст, Ульяна была страшная щеголиха и не оставляла надежд найти хорошую партию, желательно кого-нибудь положением не ниже околоточного.

Затем Вера отправилась в Малый Кисловский навестить своих. Извозчика остановила в Калашном – отсюда удобнее было пройти к дому, стоявшему во дворах, на одинаковом расстоянии от обоих переулков. Отцу очень нравилось такое расположение – тихо, ничто не отвлекает от чтения и подготовки к урокам. Сколько Вера помнила отца, он все время готовился к урокам – читал журналы, что-то выписывал на листочки из толстых книг. Вера удивлялась – неужели есть что-то, чего папа не знает, раз постоянно учится?

У Наденьки начались каникулы, и она уговорила мать пойти гулять не на Патриаршие, как обычно, а «далеко по бульварам». Дома была одна бабушка, отношения с которой у Веры были, мягко говоря, прохладными, отчего долго засиживаться она не стала. Отдала гостинец для сестер – коробку с цветными марципанами, купленную по дороге в кондитерской Абрикосова, выпила чаю (заварку бабушка экономила нещадно), рассказала, что все у нее хорошо, и уехала. Вернувшись домой, попробовала читать, потом стала писать письмо Владимиру, но не дописала, потому что сообразила, что пока письмо дойдет, муж уже успеет вернуться. Как назло, испачкала правую руку чернилами и долго терла ее мочалкой, отчего рука покраснела, как у прачки. Потом перебирала свои платья, прикидывая, какие еще можно носить, а какие уже нет – мода так быстро меняется. Подумала о том, какое платье надеть сегодня – синее или нежного зеленого цвета, отделанное кружевами, и остановила выбор на последнем. Одним словом – маялась до тех пор, пока часы не пробили шесть. Вера к тому времени была уже одета и причесана к выходу. Вышла, прошлась до лавки Маховых, к которой то и дело подъезжали пролетки и высаживали седоков, села к чернобородому, совершенно разбойничьего вида извозчику и поехала к Крынкину. По пути истово крестилась на все встречные купола, испрашивая себе покровительства и удачи. У Крынкина с радостью отметила, что сегодня работают другие официанты, стало быть, никто ее не узнает. Вере почему-то было очень стыдно своего вчерашнего поведения. Ей казалось, что она вела себя глупо и все делала не так.

Публика еще только начинала собираться, поэтому свободных столов было много, в том числе и несколько возле окна, так, чтобы видеть террасу и изображать любование видом Москвы. Вид этот при всей своей красоте обрыд до самых печенок еще вчера. Вера выбрала место с таким расчетом, чтобы не пришлось слишком сильно косить глазами на вход. Села, заказала бланкетт де вю под соусом велюте и бокал давешнего мозельского и просидела три часа без толку. Все, как вчера, с той лишь разницей, что сегодняшний официант не выказал удивления по поводу заказа белого вина к телятине. То ли был вышколен лучше вчерашнего, то ли просто Вера держалась более уверенно. И еще разговоры за соседним столом велись скучные – двое пожилых неинтересных мужчин, видимо, компаньоны, обсуждали открытие гастрономического магазина. Насколько поняла Вера, они собирались составить конкуренцию известному магазину Харитоновой, с того и место выбрали на Большой Дмитровке через два дома от него. Скучные слова «процент», «оборот», «выгода», «кредит» и им подобные навевали тоску. Вера с симпатией вспомнила о вчерашних чиновниках, их, по крайней мере, было нескучно слушать. Домой уехала раздраженная и с какой-то пустотой внутри. Ехала и все с тревогой прислушивалась к себе – уж не перегорела ли?

Оказалось, что не перегорела. На следующее утро Вера проснулась радостная и какая-то спокойная. Сидело внутри предчувствие чего-то хорошего. Так было в день выпускного бала, когда она познакомилась с Владимиром, и еще несколько раз. Предчувствие всегда сбывалось, оттого-то, наверное, Вера и была столь спокойна. И правда – зачем волноваться, если знаешь, что все будет хорошо? Спокойно было настолько, что Вера до самого вечера развлекалась такой кропотливой забавой, как вышивка. Подумала, что семейное гнездышко от украшений, сделанных собственными руками, становится только уютнее, и начала вышивать пейзаж. За образец взяла журнальную иллюстрацию – «Вечерний звон» Левитана, но строго ей следовать не собиралась, просто хотелось вышить что-то такое русское, пасторальное, чтобы непременно церковь и река. Так увлеклась, что просидела до самого вечера, кладя на полотно стежок за стежком.