Текст книги "Загадка Веры Холодной"

Насчет наряда сегодня сомнений не было. Вера надела всего лишь раз «выгулянное» пепельно-серое муаровое платье, красиво переливающееся при движениях, и единственно подходящую к нему шляпку, маленькую, без полей, в виде турецкого тюрбана, украшенную черным агатом и страусиным пером. К такому наряду веер напрашивался сам собой, тем более что в небольшой Вериной коллекции из трех штук имелся подходящий – черный, резной, с яркими птицами. Пусть веер был японским, а тюрбан – турецким, все равно гармонично, потому что Восток и экзотика, решила Вера и отправила Клашу за извозчиком. Чтобы предупредить ненужные сплетни, прислуге все три дня подавалась версия Алексея о посещении поэтических чтений.

Сумочку Вера оставила прежнюю – черную парчовую, вышитую разноцветным бисером. Эта удобная, емкая и в то же время небольшая сумочка была у нее любимой, да вдобавок подходила едва ли не ко всем нарядам.

На Крымском Валу у пролетки надломилась ось. Ничего страшного, она не перевернулась, просто покосилась, но пришлось терять время на поиски другого извозчика. Как назло, мимо долго не проезжало ни одного свободного, а тот, к кому села Вера, сильно берег свою лошадь, и оттого они не ехали, а плелись. После того как Вера пригрозила, что за такую езду заплатит половину от уговоренного, поехали чуть быстрее, но все равно медленно. К Крынкину Вера приехала без четверти восемь и была недовольна тем, как она сюда добиралась.

Но стоило только Вере войти в шумный зал, как ее недовольство тотчас же улетучилось, потому что прямо перед собой, за третьим столом справа от входа, она увидела человека, как две капли воды похожего на изображенного на фотографии. Одетый в летний костюм цвета топленого молока, граф фон Спаннокки сидел за столом в одиночестве и внимательно изучал карту вин в коричневом сафьяновом переплете. Держал ее высоко, так что, может, и не изучал, а прикрывался ею, высматривая кого-то в зале или наблюдая за кем-то. Кто его знает, шпиона?

Вера замерла на мгновение, свыкаясь со своей удачей, а затем, не обращая внимания на подскочившего к ней метрдотеля, направилась к свободному столику, стоявшему в трех метрах позади Спаннокки. Проходя мимо графа, все продолжавшего сосредоточенно интересоваться винами, Вера уронила веер. Спаннокки среагировал мгновенно. Веер, казалось, еще до пола не успел долететь, а он уже отложил карту и наклонился.

– Благодарю вас, – церемонно сказала Вера, замечая темно-коричневый портфель, приставленный к ножке стола слева от Спаннокки.

Легкая улыбка, взмах ресницами, быстрый взгляд, брошенный на Спаннокки, сказали гораздо больше, чем слова. Поблагодарив, Вера пошла дальше, и хотя и не оборачивалась (еще чего!), но знала, что Спаннокки сейчас смотрит ей вслед. Непременно смотрит. Поэтому Вера шла мелкими шажками и старалась ставить ступни «в линию». При таком шаге вид сзади получается неимоверно соблазнительным, да еще и струящийся муар усиливает эффект.

Спаннокки оказался хватом. Вера думала, что он для начала пришлет ей цветы или хотя бы записку, но граф поступил проще – подошел раньше официанта, с портфелем в левой руке, щелкнул по-военному каблуками, несмотря на то что был в штатском, и спросил сладчайшим до невозможности, каким-то обволакивающим голосом:

– Вы позволите, сударыня?

И указал глазами на стул, стоявший напротив Веры, при этом ни на мгновение не отрывая от нее взгляда. Как ему удался такой фокус, Вера не поняла.

– Да, пожалуйста, – томно сказала Вера, помня о своем печальном образе брошенной любовницы. – Мне уже все равно…

Получилось хорошо. Сама Комиссаржевская, наверное, похвалила бы. В четырех словах Вере удалось выразить все – и то, что ей грустно, и то, что Спаннокки ей совершенно безразличен, но в то же время она не имеет ничего против его общества, и то, что все самое лучшее осталось в прошлом…

7

«В доме Антонова по Косому переулку полиция обнаружила воровской притон в квартире Т. Соповой, известной в воровском мире под кличкой Танька-Одежница. Сопова занималась скупкой краденых вещей, которые затем сбывала через своих подручных не только в Москве, но и в Коломне, Зарайске, Клину и даже в Твери. В квартире Соповой полиция задержала двух давно разыскиваемых ею воров – Юркевича по кличке Коля-маленький и Кублицкого по кличке Билетер. Сопова также арестована».

Ежедневная газета «Русское слово», 9 июня 1910 года

Мужчинам нравится, когда при них женщины ругают других мужчин. Поэтому Вера не жалела красок для образа своего мнимого мужа, домашнего деспота, скряги и вообще ограниченного человека. Выйти за такого замуж можно было, только тронувшись умом или по каким-то очень веским причинам. Вера выбрала второе и рассказала, что ее муж, удачливый биржевой делец, скупил все векселя ее невезучего в делах отца и поставил ультиматум – или дочь за меня замуж выйдет, или платите. Спасая отца от банкротства (ах, как это трогательно, у Веры в этом месте голос дрожал и глаза влажнели), Вера вышла замуж за нелюбимого. Но и с любимым, тем, за кого мечтала выйти замуж, не порвала. Не смогла, боялась что сердце разорвется. А теперь и любимый почему-то охладел, и жизнь покатилась куда-то вниз.

– Говорят, если сделать инъекцию большого количества морфия, то сначала увидишь яркие видения, а потом заснешь вечным сном…

Так Вера закончила свой печальный рассказ.

– Помилуйте, Елена! – ужаснулся Спаннокки, называя Веру придуманным ею для образа именем. – В ваши-то годы и такие мысли! Вы еще, наверное, и четверти века не прожили, а мечтаете о вечном сне!

Вера усмехнулась, давая понять, что дело не в прожитых годах, а в том, что душа болит, и нет от этой боли другого спасения, кроме вечного сна. Портфель стоял под столом, при желании его можно было потрогать ногой. Вера уже успела заметить, что на нем два замка. Медные, немного потускневшие, элегантные. Да и сам портфель был элегантным, респектабельным, дорогую вещь видно сразу. Как и дешевую.

Сам Спаннокки назвался своим настоящим именем и сказал, что состоит на дипломатической службе, но не стал уточнять, на какой именно. По-русски он говорил как настоящий русак, чисто, без ошибок, разве что только речь была какой-то бедноватой, тусклой. Не то что у Владимира, но ведь Владимир адвокат, ему положено быть красноречивым.

Спаннокки показался Вере недалеким и каким-то простоватым, что ли. Внимательно слушает, ахает, по глазам видно, что верит. Может, он в шпионских делах и сведущ, но в житейских не очень. Во всяком случае, так показалось Вере, и это ощущение крепло с каждой минутой. Вдобавок во взгляде Спаннокки было столько страсти, что Вера, хоть и не была торопыгой, начала считать поручение выполненным. Ну, почти выполненным.

Затягивать не хотелось, лучше закончить все прямо сегодня. Знакомство состоялось, Спаннокки очарован, портфель при нем, времени у Веры, благодаря отсутствию мужа, сколько угодно. Сейчас они перейдут в кабинет или уедут в какое-нибудь тихое место. Вера, по ее мнению, ничем не рисковала. По Спаннокки было видно, что он человек благородный и не станет сразу набрасываться на даму, даже если дама из таких, кто не прочь уединиться с едва знакомым мужчиной. Нет, сначала будет традиционный ритуал – шампанское, комплименты, намеки… Можно будет без труда найти предлог для того, чтобы услать Спаннокки на минуточку, скажем, за нашатырем. Чем плох нашатырь в качестве предлога? «Ах, Лео (Спаннокки слегка сократил свое непривычное для русского слуха имя), у меня голова закружилась, не будете ли вы так добры принести нашатыря?» Или можно дождаться, пока Спаннокки сам выйдет за чем-нибудь. Можно будет, сославшись все на ту же спасительную головную боль, попросить его перестать курить при Вере. А он, судя по всему, заядлый курильщик – каждые пять минут лезет в портсигар за новой папиросой. До конца, правда, ни одну не докуривает, пыхнет раз-другой и гасит в пепельнице.

– Здесь так шумно. – Вера страдальчески поморщилась.

– Да, шумно, – с готовностью поддакнул Спаннокки и предложил: – Если вам угодно, Елена, мы можем поехать в какое-нибудь тихое местечко?

Вера для приличия поколебалась с полминуты, словно размышляя – можно ли доверять новому знакомому настолько, чтобы ехать куда-то в его обществе, и согласилась.

Тихим местечком оказался трактир Дмитриева на Маросейке. Перворазрядный, с кабинетами, представлявшими собой квартиры в миниатюре, – тут тебе и столовая, и спальня с широкой кроватью под невесомым газовым балдахином и собственным клозетом. Целый гостиничный нумер, гнездо разврата. Здесь так и пахло развратом – коньяком, табаком, смесью парфюмерных ароматов, от «Л’Ориган» и «Кельке флё» до грубых мужских одеколонов. Тяжелые портьеры на окнах и дверях, неяркий свет, угодливые официанты с бесстрастными постными физиономиями. Вера с ходу определила, что основными клиентами трактира являются богатые купцы. Видно птицу по полету, добра молодца по соплям, а заведение по швейцару да официантам. Если ливрея у швейцара изобилует галунами да аксельбантами, а официанты вместо фраков носят белые костюмы (сугубо московская причуда, в Петербурге, говорят, такого нет), то можно не сомневаться, что заведение купеческое. Это хорошо, что купеческое, меньше риска встретить знакомых. Алексей, разумеется, в случае чего объяснит все Владимиру, но лучше до этого не доводить. Семена ревности и недоверия прорастают мгновенно и корни пускают глубоко, не выкорчевать потом.

Спаннокки заказал шампанского, мороженого и клубники, именно то, что, по мнению не искушенной в подобных делах Веры, и следовало заказывать перед тем, как уложить даму в постель. Официанты принесли заказанное вдвоем – один держал в руках большой серебряный поднос, а другой открывал перед ним дверь, отодвигал портьеры и помогал расставлять принесенное на столе. Шампанское здесь открывали по старинке, эффектно, с громким хлопком и бьющей фонтаном из горлышка пеной.

Как только официанты ушли, Спаннокки потянулся было к своему бокалу, но на полпути отдернул руку, встал, смущенно улыбнулся Вере, пробормотал невнятно что-то явно извинительное и скрылся за дверью ватерклозета.

Еще не успела щелкнуть задвижка, а Вера уже достала из сумочки флакон. Одно биение сердца – и тщательно притертая стеклянная пробка извлечена из горлышка. Еще два биения – и снотворное оказалось в бокале Спаннокки. Из-за нехватки времени отмерять капли было некогда, поэтому Вера отлила немного, совсем чуть-чуть, на глазок, и была уверена, что не перестаралась. Еще одно биение – и пробка вернулась на место. Еще одно – и флакон убран в сумочку… Вера не обратила внимания на то, что защелка так и не щелкнула, настолько она увлеклась.

– Браво, мадам! – послышался сзади голос Спаннокки. – Браво!

Голос был прежним, но в то же время каким-то другим – холодным, с примесью торжества.

– Грубо работаете! – Спаннокки, разом утративший всю свою галантность, навис над рухнувшей в кресло Верой (ноги стали ватными от страха и не держали). – За дурака меня принимаете, а? Ивана-болвана из меня делаете?

– Иванушку-дурачка… – зачем-то пролепетала Вера, дочь учителя русской словесности.

– Да хоть идиота! – Спаннокки грубо вырвал у Веры из рук сумочку, открыл ее и вытряхнул содержимое на стол.

Вера опешила. Если бы подлый Спаннокки набросился на нее, намереваясь изнасиловать, то она, наверное, удивилась бы меньше. Она сидела в прежней позе, хлопала глазами и не сразу осознала, что бумажка, которой заинтересовался Спаннокки, есть телеграмма от мужа, которую Вера как положила в сумочку, да так про нее и забыла. Хороша тайная агентка, нечего сказать! Инкогнито! Легенда! Ха-ха-ха! В телеграмме – все! Имя, фамилия, адрес! Это надо же было так оплошать!

Почувствовав, что ноги снова начали слушаться, Вера попробовала броситься на Спаннокки с намерением вырвать у него телеграмму, но сильным толчком в грудь была отброшена обратно в кресло. Ярость затмила глаза. Не видя ничего толком, Вера тем не менее попыталась встать и протянула вперед руки. Стало только хуже. Последовал еще один толчок, не такой сильный, как первый, и Вера снова оказалась в кресле.

– Не смейте! – попробовала возмутиться она. – Не смейте так со мной! Вы – негодяй! Я закричу!

– Кричите! – разрешил Спаннокки. – Никто не услышит, а если и услышит, то подумает, что мы с вами плеточкой балуемся или еще как друг дружку пытаем. Вы Захер-Мазоха не читали? Впрочем, куда вам. Вы – типичная oie![20]20
  Гусыня (фр.). В переносном значении означает простушку.


[Закрыть]

На «типичную oie» Вера обиделась так сильно, что чуть было не высказала Спаннокки в лицо всю правду о нем. Слава богу, вовремя спохватилась и прикусила язычок. Неподходящее время для обличений, да и злить Спаннокки не стоило. Негодяй, который способен поднять руку на женщину, вполне способен и убить. Здесь же никто на помощь Вере не придет. Скорее Спаннокки помогут от тела избавиться. Нет, надо давить на жалость и притворяться неудачливой воровкой. Да-да, именно воровкой. Тайные долги, срочная нужда в деньгах… Причина? Любовник, единственная радость и услада, проигрался в карты и собирается руки на себя наложить, потому что не может расплатиться. Существует ли такая жертва, которую нельзя принести ради любви? Только бы соврать поубедительнее, чтобы поверил…

Задачу Вере облегчил Спаннокки. Придвинул свободное кресло поближе к Вериному, сел, нехорошо усмехнулся (зловещей получилась усмешка) и спросил:

– Как вы дошли до такой жизни, Вера? Приличная замужняя женщина, и вдруг воровка. Да еще какая – «мойщица»! Сонных обирать – это же не просто подло, а очень подло…

Спаннокки, видимо, и допустить не мог, что тайные агенты могут быть такими глупыми и неосмотрительными, как Вера, и принял ее за воровку. Тем лучше, убеждать не пришлось. Вера потупила взор, зарделась пуще прежнего, хотя пуще, кажется, было уже и некуда, и рассказала Спаннокки историю своего падения. Гимназическая любовь к красавцу поручику, недовольство матери, сватовство богатого адвоката, ультиматум, подчинение, адюльтер, карты, огромный проигрыш…

– Огромный – это сколько? – кривя губы, поинтересовался Спаннокки.

– Двадцать тысяч!

Цифру Вера назвала осмотрительно – огромную, но не запредельную, в сто или двести тысяч Спаннокки вряд ли бы поверил. Такие суммы проигрывают не поручики, а банкиры с фабрикантами. Двадцать – самое то. Проиграл пять, затем пошел ва-банк, снова проиграл, еще раз ва-банк и опять неудачно.

– Двадцать тысяч? – Спаннокки покачал головой и поиграл бровями. – Деньги немалые. А как фамилия вашего неудачливого игрока и где он служит?

– Зачем вам это знать?

Вера вспомнила рассказ Алексея про фамилию дирижера полкового оркестра и принялась быстро перебирать в уме знакомых ей молодых и красивых поручиков. Почти сразу же остановилась на старшем брате Милочки Обловацкой Сергее, который был картинно красив (его даже слегка крупноватый нос не портил, а напротив, добавлял шарма), любил «метнуть банчок» (Милочка жаловалась, что Сережа постоянно тянет из папы деньги) и служил поручиком в 3-м гренадерском Перновском полку. Вера с Милочкой однажды провожали Сергея к Хамовническим казармам, так что Вера знала и то, где расквартирован его полк. Фамилий командира и офицеров она, правда, не знала, но ей-то их фамилии знать незачем. Для нее во всем полку существует один-единственный Сережа Обловацкий, милый Серж… Если Спаннокки захочет проверить, то убедится, что Вера ему не соврала – есть в Перновском полку поручик Сергей Обловацкий. Ну а интересоваться у Сергея, сколько тот намедни проиграл в карты и какие у него отношения с Верой, Спаннокки не станет. Обловацкий его за такое на дуэль вызовет. (Быстро мелькнула в воображении сцена, как по команде секунданта противники начинают сходиться, Обловацкий стреляет первым и попадает Спаннокки точно в переносицу.) И живут Обловацкие небогато. Имений у них нет, профессорское жалованье отца да его гонорары – единственный источник доходов, а в семье кроме Милочки еще две младшие дочери, Варенька и Сашенька.

Даже находясь в подобном смятении, Вера сохранила способность трезво мыслить. Впоследствии она станет гордиться этим своим качеством, способностью сохранять ясность ума, несмотря на обстоятельства.

– Интересно мне, вот и спрашиваю. – Спаннокки снова усмехнулся. – Скоро поймете зачем. А пока рассказывайте, Вера, рассказывайте…

Сколько снисхождения, сколько высокомерного презрения прозвучало в этом «рассказывайте, Вера, рассказывайте». Спаннокки чувствовал себя хозяином положения. Лоск сошел, галантность испарилась вместе с простотой (да и была ли она, простота?), взгляд из обожающего, обжигающего, страстного стал ледяным, колючим, властным. Вера могла только удивляться такой перемене, впервые в жизни она видела, как человек моментально сбрасывает личину и становится другим. Ей уже приходилось разочаровываться в людях, менять свое мнение о них, но то было не так резко, не так сразу, не так страшно. А тут словно оборотень у тебя на глазах ударился оземь, да перекинулся из человека в волка. «Как я могла приехать с ним сюда?!» – ужасалась Вера, глядя в серо-стальные глаза Спаннокки. Пока Вера рассказывала про «милого Сержа», Спаннокки закурил и на сей раз даже не подумал отодвинуться подальше, как делал у Крынкина, и пускать дым в сторону. Дымил прямо в лицо Вере. Дым ел глаза, и вообще выглядело это очень унизительно. Вера попыталась отодвинуться назад, но ее кресло было вплотную придвинуто к стене. Но и от плохого бывает польза. Рассказывала Вера не очень гладко, не приучена была она гладко врать, потому что вообще не любила этого занятия, предпочитая говорить правду. Но в подобной ситуации все недочеты ее сбивчивого рассказа можно было отнести не на счет лжи, а на счет смущения.

Когда Вера закончила свой рассказ, повисла долгая пауза. Спаннокки смотрел на Веру, а Вера смотрела на покачивающийся лакированный носок его правой штиблеты (Спаннокки сидел, закинув ногу на ногу).

– Много ли успели набрать таким вот манером? – спросил наконец Спаннокки.

Вера отрицательно затрясла головой, но точной суммы называть не стала. Вдруг Спаннокки начнет задавать уточняющие вопросы – где, когда, у кого и сколько. Но, Бог миловал, Спаннокки больше ничего спрашивать не стал. Снова усмехнулся (вот же самодовольная дрянь!) и сказал:

– Я могу помочь вашей беде, Вера, если вы станете помогать мне.

– Вы дадите мне двадцать тысяч? – Вера подняла взор, наткнулась на ледяной взгляд Спаннокки и снова опустила, боясь, что он сможет прочитать ее мысли.

– Нет, – ответил Спаннокки и уточнил: – Не сразу. Я стану давать вам поручения, за выполнение которых вы будете получать деньги. Хорошие деньги. Пусть ваш Серж возьмет двадцать тысяч под любые проценты и уплатит проигрыш…

– Но… – Вера попыталась возразить, но Спаннокки не дал ей договорить.

– Уверяю вас, что если я буду вами доволен, – возвысив голос, продолжал он, – то к Рождеству, если не раньше, вы не только покроете этот долг, но и заработаете сверх того. Я – щедрый человек и плачу не скупясь. Но и взамен требую полного послушания и точного исполнения моих приказов…

Вера отметила про себя, что только что были «поручения», а сейчас уже стали «приказы». Быстро запрягает Спаннокки, ой как быстро!

– А если я не соглашусь? – пролепетала она.

– Тогда – позор! Огласка! Непоправимый ущерб для репутации! Местные халдеи засвидетельствуют, что видели, как вы пытались меня отравить! Скажут, что подсматривали в замочную скважину или в какую-то тайную щелочку, здесь таких много. Некоторые господа даже платят по четвертной за то, чтобы часок-другой понаблюдать за чужими развлечениями!..

Вера содрогнулась. Боже мой! Спаси и сохрани! Скорее прочь, прочь как можно дальше от этого проклятого места!

– Да и у Крынкина найдется кому вспомнить о том, что вы липли ко мне весь вечер, раздавая щедрые авансы, – продолжал негодяй. – Вам, Вера, какая слава больше по душе – шлюхи или воровки? И хорошо ли будет, если ваш Серж пустит себе пулю в лоб? Вам всем еще жить да жить…

Вера молчала. Что тут можно ответить?

– Советую вам принять мое предложение. – Спаннокки достал из жилетного кармашка золотые часы, нажал на кнопку (Вере бросилась в глаза затейливая монограмма на крышке). – Даю вам пять минут на размышление. Не надумаете, потом уже ничего поправить не сможете. Вся ваша жизнь решается сейчас, в эти минуты.

– Кто вы? – Вера сообразила, что подобный вопрос придется весьма к месту, и сразу задала его.

– Любознательный человек, который щедро платит за услуги. – Спаннокки растянул губы в неискренней улыбке. – Официально я – австрийский дипломат, военный атташе посольства, верный слуга Его Императорского и Королевского Величества императора Франца Иосифа Первого, Божьей милостью императора австрийского, короля венгерского, короля богемского и так далее. Вы тоже станете служить ему. Соглашайтесь, Вера, время идет. У вас нет выбора, да и какая разница, какому императору служить, лишь бы платили.

«Как бы не так!» – ожесточенно подумала Вера, но сказала прямо противоположное:

– Я согласна. Что я должна делать?

– Слушаться меня. – На сей раз улыбка Спаннокки была ласковой, отеческой. – Сейчас я выдам вам аванс, который уничтожит все сомнения в серьезности нашего сотрудничества, вы напишете мне расписку и поедете домой. А послезавтра мы с вами встретимся и поговорим о делах.

– Расписку? – переспросила Вера.

– Иначе нельзя! – тоном, не допускающим возражений, сказал Спаннокки. – Таков порядок.

Спаннокки позвонил в невесть откуда появившийся колокольчик (раньше Вера его не замечала) и попросил тут же появившегося в дверях официанта принести бумаги и чернил. Когда просьба была исполнена, Спаннокки достал из внутреннего кармана пиджака пухлый, тисненой кожи бумажник и выложил перед Верой пять белых сторублевых кредитных билетов.

– Пятьсот рублей, – объявил он. – Пожалуйте расписку по установленной форме. Берите перо, я стану диктовать.

Вера послушно взяла перо. Ей хотелось только одного – скорее уйти отсюда, скорее расстаться со Спаннокки, приехать домой, принять ванну, отмыться от всей этой грязи, а затем рассказать Алексею о том, как глупо она опростоволосилась. И пусть Алексей сам расскажет обо всем Владимиру. Вдруг Спаннокки решится на шантаж. От такого субъекта всего можно ожидать.

– Пишите «Я», затем свое имя полностью… – начал Спаннокки.

Вера заскрипела пером. Бумага была дорогой, высшего сорта, чернила тоже были превосходными, а вот перо попалось отвратительное, то и дело цеплялось за бумагу.

– 9-го, в скобках – 22-го, июня 1910 года получила от майора графа Лелио фон Спаннокки, военного атташе Австро-Венгерской империи, пятьсот рублей аванса за услуги конфиденциального характера…

В слове «конфиденциального» Вера сделала сразу две ошибки, но исправлять не стала, решив, что сойдет и так. Видел бы это папа, грустно подумала она, видел бы он все это. Впервые в жизни Вере было приятно сознавать, что отец уже умер и она уже не сможет ничем его огорчить. Какой ужас!

Флакон со снотворным Спаннокки оставил у себя. Вера не протестовала, ей уже было все равно. Скорее бы оказаться дома, в привычной милой сердцу обстановке, в своей уютной спальне. Запереть дверь, задернуть занавеси так, чтобы и щелочки не осталось, завернуться в одеяло и приходить в себя после всего пережитого…

Спаннокки довез Веру до дома. Никакой галантности в этом Вера не увидела – проверял, там ли она живет, потому что извозчик тронул с места лишь спустя минуту после того, как Вера вошла в дом (ночью звуков мало, слышно все хорошо). На прощание спросил номер Вериного телефона и обещал послезавтра с утра телефонировать. Вера притворно обеспокоилась, что, мол, может подумать муж или прислуга. Спаннокки успокоил, сказав, что представится приказчиком из шляпного магазина Лемерсье на Петровке. Вера вынуждена была признать, что это он хорошо придумал, потому что у Лемерсье кроме шляп продавались также и перчатки, а перчатки покупаются то и дело, всегда можно купить лишнюю пару (да и бывают ли перчатки лишними?) в оправдание своей отлучки. И в то же время к перчаткам предъявляется великое множество требований – они и с платьем должны сочетаться, и с шляпкой, и с обувью, и под сумочку подходить. Поэтому далеко не всегда удается так вот сразу взять да и купить подходящие перчатки. Можно сказать любезному приказчику, что именно тебе нужно, и ждать, пока он сообщит о поступлении.

«Умный, черт!» – не без уважения подумала Вера, глядя на хищный профиль Спаннокки. В свете ночных фонарей граф выглядел истинным флибустьером.