Текст книги "Чел. Роман"

Восточная сторона. Фасад и березовая аллея оккупированы монархами. Меж деревьев метелью кружатся белянки. Есть ли среди них утренняя – понять сложно. Бабочек слишком много. Тюльпаны группами разбросаны по фасаду. Преимущественно белые и желтые. Бахромчатые. На крыше попугаи: красные ара, какаду инка, на углу, к югу группка жако. В высокой траве сквера в каких-то десяти шагах от Линер парами дефилируют страусы, эму, фламинго…

Обойдя двор один раз, она решает сделать еще один круг и снимает все, что видит метр за метром. Фото. Потом видео. Только после этого немного успокаивается. Пытается окончательно собраться с мыслями:

«Отследила, что могла. Что знаю. Знаю со школы. Из жизни. Из разговоров с отцом. На даче, оказывается, не зря листала его альбомы. Орнитоптеры. Совки. Монархи. Теперь нужен анализ и тогда…»

Истерический, нечеловеческий смех незнакомой Линер голубокрылой птицы сводит на нет обозначившийся деловой настрой. Линер вслед за всеми хохочет не в силах контролировать смех. Невиданная эйфория охватывает ее. В какой-то момент ей кажется, что пространство, отделяющее ее от прочих людей, исчезает. И все вместе они становятся единым всепоглощающим смехом, колеблющимся в радости воздухом, лишенным какой-либо телесной оболочки. Но птица умолкает так же резко, как и начала. И тут же толчками в животе напоминают о себе еще не пришедшие в мир. Линер считает удары. Три. Значительно меньше обычного. И удары какие-то странные. Будто восторженные. Вроде «ура»! Троекратного. Будто вторят всеобщей радости. Им здесь явно нравится. Это и понятно – лето, птички-цветочки, тепло, светло…

«Вот еще беда – откуда свет?»

Пятые сутки солнце не выходит из-за низких облаков. Снег идет почти непрерывно. А здесь свет. Яркий свет. Заполняющий все. Но без какого-либо явного источника. Он откуда-то сверху, но не различим отчетливо. Слепит глаза. Она спешит закрыть их. Поворачивается в ту сторону, где, по ее ощущениям, должен находиться Глеб. Открывает глаза. Верно. Он так и не сдвинулся с места.

«Послушный».

Линер дожидается, пока пройдут блики перед глазами и перекидывает пальто через руку. Коротко приказывает:

– Идемте.

В двух шагах от реанимации Глеб спрашивает в спину:

– Товарищ майор, почему они молчат?

Переспрашивает на ходу, не оборачиваясь:

– Кто?

– Птицы. Они молчат. Так не бывает.

Останавливается на первой ступеньке. В который раз осматривается. Действительно не бывает. В больничном дворе стоит прямо звенящая тишина. Города не слышно. Между ним и двором больницы словно какая-то невидимая стена. Линер чувствует, как постепенно вскипает. От бессилия. От чего же еще.

– То есть то, что птицы молчат, вас удивляет. А то, что они вообще здесь? Всё это здесь? Нет? Не удивляет? И потом, что значит «молчат»? Одна, вон та, кажется, с синими крыльями, подняла тут всех на смех. Никто не сдержался. Что это было? А? Что за всеобщий смех без причины? Что? А?

– Не могу знать, товарищ майор.

– Так молчите и не задавайте глупых вопросов.

– Слушаюсь.

Вход охраняют двое. Еще мельче тех, что на въезде. Не выше 165 сантиметров. Отдельный «элитный набор». Линер сует под нос удостоверение и, не дожидаясь реакции, входит в отделение. В фойе у входа толпа больных. Квелая, в редких игрушках, елка в углу. Снежинки на окнах, невидимые теперь с улицы. Глядя на одинокого сонного охранника отделения, Линер вспоминает, что забыла дать нагоняй пепсам на входе. Поздно возвращаться. А здесь и устраивать его некому. Милый, с животиком дядечка, клюющий носом на стуле. Еще расплачется чего доброго. Здоровается и спрашивает, как можно спокойнее:

– Доброе утро. Где заведующая отделением?

Предупреждая вопросы сует и охраннику под нос удостоверение. Тот вскакивает со стула, едва взглянув. Каждый раз Линер удивляет реакция людей из других правоохранительных структур на ее ведомство. Гражданские как-то спокойнее реагируют. Порой не без некоторой иронии. Опричники, мол. Ну это, разумеется, те, кто не на должностях.

– Туда. Прямо и направо. По коридору до конца. У себя.

Она кивает удовлетворенно и не глядя указывает за спину:

– Он со мной.

– Только, товарищ майор…

– Что?

– Открыть надо. Двери на ключе…

– Так открывайте.

Идет вслед за припрыгивающим охранником. И эта услужливая походка у всех одинаковая. Как нашкодившие собачки. Даже если все правильно делают.

Отмечает, что в фойе полно больных. И они явно не из реанимации. Ходячие. Тут таких не держат.

– Чего они все тут трутся?

– Да кто ж их знает? Больные – одно слово…

Копается с ключами. Руки не трясутся, но и не спокойны.

– Они же не из этого отделения?

– Да кто их знает, откуда они. Больница одна… Все свои… Вот, пожалуйста… По коридору и направо. Последний кабинет. Она ночевала здесь.

Входят в подозрительно пустой коридор. На десятом шаге двойня напоминает о себе. Легко. Без акцента. Линер на ходу, подстраховываясь, касается стены и успевает отметить цифру три на двери палаты. За спиной щелкает замок. Линер оборачивается. Спрашивает Глеба:

– Он нас закрыл, что ли?

– Так точно.

– Зачем?

– Может, другой охраны нет? Наверное, от тех, кто в фойе… – осторожно предполагает Глеб и нарывается на отповедь Линер:

– Они в реанимацию рвутся? Шутить, изволите?

– Никак нет, товарищ майор.

Линер качает головой. Странности одна за другой. Множатся на каждом шагу. Ну, сейчас, эта… как ее… Белая все расскажет. Хотя бы что-то прояснится. Ночевала. Спит еще, верно. Не разбудить бы. Стучит в дверь. Мельком читает табличку. Маргарита Анатольевна. Ответ без паузы:

– Да, входите.

За столом над папкой с бумагами женщина около сорока. Сурово красивая. Но уставшая. И сегодня. И вообще. Но держит себя в руках. Прическа идеальна – ни одного сбившегося локона. Выглаженный халат цвета морской волны без намека на пятнышко. И кабинет такой же: выглаженно-вычищенный. На окне фотография в празднично-елочном обрамлении. Три девочки. Муж ровесник. Тоже по виду правильный.

«Династия поди», – думает Линер и представляется:

– Линер Юлия Вадимовна. Старший следователь по особо важным делам. Вы звонили по поводу одного из пострадавших. Ну, и в целом из-за обстановки в больнице и окрестностях…

– Белая Маргарита Анатольевна. Заведующая отделением.

Встает. Ни капли подобострастия. Еще бы. Такое отделение. Каждый – ее возможный пациент. И тогда она – Бог. А ты – кусок истекающего кровью мяса.

– Да, так вот теперь у нас. Успели заметить?

– Не заметить сложно. Сплошные недоразумения…

– Двор – это еще не самое удивительное… Сюда пальто можете повесить. И вы тоже… Вот, пожалуйста, халаты… Можно просто накинуть…

– Это Глеб – сотрудник центра информационной безопасности. Речь же шла о каком-то смартфоне?

– Да, верно. С него-то все и началось. И продолжается…

– А что такое?

– Увидите всё в палате. Я думаю, сначала нужно по корпусу пройтись и подняться на этаж выше. А потом уже и в палату.

– А почему не сразу в палату? Зачем нам весь корпус?

– Не весь. Только этаж над нами. Дальше уже не так заметно… Вы должны увидеть, что там происходит… Чтобы понять…

«Чего она мнется? Что за недоговорки? Что понять?» – сыплет про себя вопросы Линер. Вслух:

– Скажите, почему охрана закрывает двери в отделение?

– А это, чтобы больные из других отделений к нам не проникли.

Линер невольно бросает взгляд на Глеба. Тот подчеркнуто смотрит в пол.

– А они так сюда рвутся?

– Представьте себе. Живая очередь. Может, уже и списки есть… Не удивлюсь.

Забирает папку со стола.

– Ну, идемте, идемте…

Пропускает гостей вперед. Выходит следом. Закрывает кабинет на ключ. Коридор по-прежнему пуст. Но теперь Линер есть кого спросить:

– Скажите, а почему у вас здесь так пусто? Где врачи, там, медсестры?

– А нет надобности. Отдыхают. Нет больных – нет персонала.

– Как нет больных? А…

– Ну, кроме нашего единственного… подопечного – назовем его так.

– А остальные?

– Выздоровели. А новых с ночи не поступало еще.

– Что – все сразу? Встали и пошли?

– Вы очень точно описываете ситуацию. Именно так – встали и пошли.

– Объясните.

– Не спешите. Все по порядку… Подопечный, кстати, здесь.

Указывает Белая, проходя мимо палаты №3.

– Но давайте все-таки сделаем так, как я говорю.

– Хорошо, хорошо. Вы хозяйка. Ведите.

Разводит руками Линер. Тут же – три удара. Как недавно. Но более выраженные. Наивысший восторг. Останавливается. Кладет ладонь на живот. Другой рукой невольно опирается о стену. Нервным жестом отстраняет попытавшегося помочь Глеба. Белая спрашивает с легкой улыбкой:

– Дерутся? Семь?

– Без недели, – отвечает Линер, удивляясь про себя:

«Черт, как она так точно определила?»

– Дома бы вам сидеть. А не по таким делам ходить.

– Я вас умоляю. Не будьте и вы моим мужем.

– Мужчины иногда бывают правы.

– Иногда? А женщины?

– Никогда. Готовы? Можем идти?

– Да, пожалуй. Странная у вас гендерная философия.

– Никакой философии. Жизненный опыт, – с заметной горчинкой в голосе отвечает Белая и открывает дверь. Снова пропускает гостей вперед. Закрывает дверь на замок.

В фойе включили телевизор. Судя по заинтересованному взгляду охранника, телик – его рук дело. Вероятнее всего, чтобы не заснуть. На экране сбитневский корреспондент у южного входа. Понятно. Новости выходного дня. С утра и до вечера. Добился-таки своего – его выпуски формируют сетку вещания:

– …Налицо природная аномалия. Она пока не имеет хотя бы приблизительного объяснения. Комментариев от официальных лиц не поступало. Представители мэрии на территории не замечены. Известно, что с вечера в больнице работают сотрудники антитеррористического комитета. Но вряд ли вопросы окружающей среды – в их компетенции…

«Это точно, – соглашается про себя Линер. – Тут и без того с ума бы не сойти».

– …Сейчас мы связываемся с экспертами и надеемся – ко времени следующего прямого включения они как-то прояснят нам ситуацию…

Сбитнев перебивает:

– А что говорят простые люди? Почему они там находятся?

Толпящиеся в фойе, завидев Белую, жмутся к стенам. Кто-то даже спешит укрыться в соседних коридорах. Белая оставляет без внимания их хлипкие потуги остаться незамеченными. Поднимается по лестнице на второй этаж. Линер идет следом, попутно прислушиваясь к ответу спецкора:

– Сергей, мы только начинаем их опрашивать и пока все очень туманно. Пару человек так и ответили: «Не знаем». Другие упоминают какие-то исцеления, происходящие в больнице. Но дальше общих фраз разговор не заходит. Среди присутствующих много инвалидов, особенно детей и стариков. Прочие – это в основном те, кто их сопровождает. Но повторяю: ни те, ни другие ничего конкретного сказать не могут…

«И хорошо, что не могут. Шума меньше», – думает Линер.

Лестница занята больными. Места для прохода практически нет, протиснуться можно только по одному. В коридоре на втором этаже – та же картина.

Линер недоумевает:

– Что здесь такое? Это все ваши?

Белая отвечает на ходу, чуть обернувшись:

– Ни одного. Да это уже и не мое отделение. Мой первый этаж.

– Но что они здесь делают?

– Процедуры.

– Почему все сразу? Есть же какой-то график?

– Есть. Но это иные процедуры… Нам сюда… Ну-ка, дайте пройти!

Повышает голос Белая. Ее пропускают, но уже не без некоторого ропота.

– Эта палата прямо над той, где лежит он, наш с вами подопечный…

– И что?

– Смотрите.

Белая не без труда открывает дверь, Линер протискивается к ней и застывает в изумлении.

Кровати отодвинуты к стенам. Палата забита больными. Они лежат на полу вплотную друг к другу. Заметно старясь прижаться к полу всем телом. Линер приходит в себя и выдавливает по словам:

– Это… что… такое?

– Процедуры.

– Говорите яснее.

– Они все считают, что чем ближе они будут к той палате снизу. Правильнее сказать, к тому человеку, ну, нашему подопечному, который там находится. Тем быстрее они вылечатся.

– Это шутка какая-то?

– Если бы… Смотрите… Это наш, из ожогового, но теперь, кажется уже бывший…

Белая указывает на поднимающегося больного. По пояс голый мужчина, лежавший животом на полу, садится. Улыбаясь, ощупывает мохнатую грудь и живот руками. Слышно, как шепчет:

– Твою мать… И волосы…

Кричит:

– Саня! Прошло все! Саня!

Пошатываясь встает. Прочие косятся на излечившегося, желая занять его место и с нетерпением ждут, когда он наконец уйдет. Так и есть. Едва мужчина делает первый шаг к двери, как на его место тут же переползает рядом лежавший больной. Слышен взволнованный шепоток:

– Там, там самое место!

Белая останавливает вставшего.

– Извините, ваш диагноз.

– А, доктор… Ожоги. 80% спереди. Вот, видите, как и не было ничего…

– Как вы сюда дошли? Вы же лежачий.

– Санек-племянник донес… Саня! Саня! Доктор я пойду? А? Саня, – кричит больной, протискиваясь в коридор, вызывая там среди ожидающих заметное оживление.

Линер качает головой:

– Ну, знаете…

Она выходит в коридор, пробирается на лестничную площадку и дожидается Белую. Едва та вслед за Глебом появляется, Линер безапелляционно заявляет:

– Послушайте, это… знахарство надо прикрывать!

Белая пожимает плечами.

– Я могу перекрыть первый этаж. Что собственно и было сделано. Там операционные и палаты интенсивной терапии. Но другие этажи нет. Мы не вправе. Больница должна работать.

– Где главврач?

– В отпуске.

– Зам?

– Болен. Грипп. С осложнениями. Но главврач сегодня будет. В связи со вчерашним ее вызвали. К обеду обещалась… И потом… Вот вы говорите, прикрыть… Вопрос: чем мы здесь занимаемся? Лечим – так ведь?

– Так. И что?

– А то, что с утра пять из шести моих коек свободны. За исключением того самого, из-за которого все… По всей больнице, я навела справки, за тот же период выздоровело – по разным отделениям данные примерно одинаковы – 32%. То есть почти треть. Часть больных – безнадежные и хронические. И не одного умершего после полуночи.

– Маргарита Анатольевна, да ради Бога. Лечите хоть молебнами и святой водой. Мне важны порядок и безопасность. А их здесь – в корпусе и вообще в больнице – нет. И потом – с чего вы взяли, что именно больной с третьей палаты и есть причина этих… исцелений, что ли? Есть ли какие-то еще доказательства, кроме чисто пространственных: «ближе—дальше»?

– Есть. Пойдемте к нему.

– Пойдемте. Но как хотите, а людей с этажа нужно убрать…

Белая не отвечает и, осторожно пробираясь меж больных, спускается вниз.

В фойе в толпе явно прибыло. Но телик выключен. Указание Белой. Доносящаяся из телевизора реклама какого-то успокоительного средства обрывается для Линер на середине лестницы.

Белая ждет у двери в свое отделение. Пропускает Линер и Глеба вперед и закрывает дверь, щелкая замком.

Линер замирает напротив третьей палаты. Конечно, можно войти не дожидаясь Белой, но что-то ее останавливает.

«Что там? Кто там?»

Линер чувствует необъяснимое волнение.

«Отчего? Обычная палата. Обычный пострадавший. Зачем истерить? Будут объяснения всему этому… Рано или поздно будут. А пока…»

Три дежурных удара заставляют Линер опереться о стену. Не покидает ощущение, что эти двое там действительно чему-то рады. Так и видится, как они пляшут в восторге. Будто она, наконец-то вняв их просьбам, идет туда, куда они давным-давно хотели. Прямо, иди, мама, туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что. И будет тебе счастье. Белая открывает палату и жестом приглашает войти.

– Он у окна. Прямо.

Линер отталкивается от стены.

«Ловите, детки, сказочку…»

Восторг. Восторг. Восторг.

Я еще раз отсматриваю последнее включение Сбитнева. Мало зацепок. Почти нет инфы. Он ни черта не знает. Выход в эфир – потому что надо. Знакомая ситуация. Мне тоже что-то надо постить. Нельзя же просто молчать. Одной ночной видюхи мало. Сейчас нужна заявка на день. Но не более. Там будет материал. Сбитнев не разочарует. Он не из тех. Он не меняется. Он уже отличился. Я настраиваю камеру. Меняю майку. На эту. Похуже. Ветхость начала века. Рисунок порядком затерся. И хорошо. Лишний повод для коммента. А они сейчас нужны. Они всегда нужны. Где ты, милая? Врубаю кукабарру. Так привык, что без нее уже не могу говорить. Условный рефлекс. Такая вот двуногая собака Павлова.

Dane приветствует! С утра нарисовалась тема. Отсыл к вчерашней печали. Для многих наших СМИ, впрочем, она и не печаль вовсе, а так – печалька. Очередной повод для фейков. Большую часть их разберем к вечеру. Соединим несоединимое. А пока параминутная крохотка. Так, для затравки. Небезызвестный сбитневский шакал господин/товарищ Терентьев вышел в эфир от 91-й больницы. По-иному, извините, обозначить его не могу. Он частый наш гость. Тот еще правдоруб. Служитель истины за номером ноль. Ну да, дело не в нем, а в 91-й. Туда, напомню, свезли вчера большую часть пострадавших. Понятно – ближайшая. Вариант сам по себе неплохой. По слухам, здесь отличная реанимация. Так вот с утра, может и с ночи, кто его знает, в самой больнице и в окрестностях начало происходить что-то странное. На территории больницы яркий свет, откуда – непонятно, и что-то вроде весны-лета: цветы, листва, птички… Наблюдаю, конечно, со стороны. Но факты налицо. Вокруг больницы опять же что-то вроде народного схода. Много инвалидов, причем детей с мамашами, стариков. Полиции мизер. Только на входах. Гэбэшники въезжают и выезжают. Но молчат. Из мэрии пока никого. Как видите, ясности – факты надо как-то объяснять – ноль целых ноль десятых. Но у нас же выпуск выходного дня. Нам все понятно. Вот картинка, которую я наблюдаю… Снег… Люди… Упоминаемые свет и зелень во дворе больнички… Господа, много ясного? Да ничего! Но вот сбитневский коммент на нее:

«Несомненно, мы имеем дело с очередной попыткой известных лиц раскачать ситуацию. О нравственной стороне этих людей говорить не приходится. Если они и сегодня, в день траура, привлекают к своим мероприятиям женщин, стариков и детей, то что будет дальше. Они начнут устраивать их на могилах погибших в терактах?»

А? Каково? Вы еще сомневались? Да понятно все. Как день деньской. Причины выявлены. Виновные назначены. Пока без имен. Но разве за ними дело станет? Пока не надо. Но как только, так сразу. Уж будьте уверены. К чести Терентьева – если к этому человеку вообще применимо слово честь – он-то сам ничего такого не говорит, и ограничивается выражением «пока все очень туманно». Но, видимо, для Сбитнева никакой туман не туман. У него всегда под боком прожектор для такого рода ситуаций. Модель прожектора собственного производства. Кодовое название «лапша на уши». Уровень – «для лохов». Но мы-то с вами не лохи. Мы-то понимаем, где и, главное, кем собака зарыта…

Окна – мозаика из бабочек. Палата №3 погружена в чудесные, разноцветные сумерки. На постели у окна, выходящего на южную сторону, лежит большой забинтованный сверток. Человек угадывается в свертке с трудом. По свободному от бинтов указательному пальцу. Он мелко, но отчетливо передвигается по разбитому в пустынные трещины дисплею смартфона. Экран вопреки состоянию корпуса светится. Буквы возникают в треде одна за другой. Линер, сидя напротив, пытается читать тред. Но шрифт слишком мелкий. Глеб, за ее спиной, совсем уж безуспешно пытается что-то разобрать. Белая у изголовья читает историю болезни:

– Пострадавший доставлен с теракта во второй очереди…

– Почему не в первой?

– Обычная практика. Кто не жилец – это можно сразу понять – с тем не торопятся… Я продолжу?

– Пожалуйста…

– Диагноз: тяжелая сочетанная минно-взрывная травма. Оперативно проведены бедренные ампутации нижних конечностей и правой руки по плечо. На левой руке сохранились большой и указательный пальцы. Прочих нет. Возможно, это врожденная аномалия. Но не факт. Кисть сильно пострадала. Сложно понять… Другое. Ожоги глазных яблок. С полной и невосстановимой потерей зрения. Лицо обезображено. Кожные покровы выгорели. Множественная челюстно-лицевая травма… Смерть пострадавшего наступила в 0.11. На данный момент нет пульса и мозговой активности. Это по данным ЭЭГ и ангиографии. Полная мышечная атония2121
  ЭЭГ – электроэнцефалография. Ангиографии – метод исследования кровеносных сосудов. Атония – отсутствие нормального тонуса скелетных мышц.


[Закрыть]. Самостоятельное дыхание отсутствует. Обменные процессы не фиксируются. Документов нет. Опознание возможно только по генетической экспертизе…

Линер не выдерживает:

– Постойте… Я правильно понимаю. По данным объективного контроля – он мертв?

– Да.

– Тогда что мы видим?

– Я не знаю.

– Кто из нас врач?

– Я отвечаю за жизнь. За ее продление. О том, что есть после смерти, я знаю не более вашего. То есть ничего. Ну, если не сводить смерть к процессам разложения живых тканей. Их, этих процессов, кстати, в теле погибшего нет. Все остановилось.

– В 0.11?

– Именно.

– А вся эта штука на улице началась тогда же?

– Да. Вышла проветриться, а там листья шелестят и бабочки летают.

– Всё сразу – как сейчас?

– В целом – да. Сразу и всё.

– Как у него оказался смартфон?

– Это отдельная история. Тут у него был сосед. Не с теракта. Мальчик. «Парашютист». В смысле – упал с высоты. Множественные переломы. Позвоночник в том числе. Гарантированная неподвижность. Без вариантов. Когда в 0.11 сработал реанимационный монитор, в палате из персонала никого не было. Я по случайности оказалась рядом с дежуркой. Бегом сюда. Входим. А мальчик по палате ходит. Туда-обратно. Мы так в дверях и застыли. Нечасто увидишь поднявшегося на ноги паралитика. Он к окну подошел. Взял смартфон… который мы вообще-то, можно сказать, из груди вырезали. Оставили. Бывает, и по вещам опознают. Так вот, он берет смартфон и кладет ему его на одеяло. И тут только я замечаю. Палец движется, как будто пишет что-то. Как сейчас. Мальчик под этот палец смартфон и положил. А на мониторе пульса нет. Подумали – конвульсии. Но нет… Не конвульсии…

– А если предположить?

Линер хватается за соломинку.

– Даже если и допустить подобное, то не кажется ли вам, что это какие-то слишком упорядоченные конвульсии?

– Вы читали, что он пишет?

– Не вчитывалась. Но осмысленный текст налицо.

Линер задумывается. Проблемы множатся. Без видимых путей к их разрешению. Но надо что-то делать.

– Так… Глеб, давайте, приступайте. Кто тому, что по вашей части. Как эта штука работает и почему. Как, что и, может быть, кому он пишет. Ну и прочее.

– Есть.

– Я пока камерами займусь… Маргарита Анатольевна, судя по характеру ранений, он был в эпицентре взрыва?

Белая кивает:

– Да. Вероятнее всего, между ним и источником взрыва никого и ничего не было.

– Даже так? Хорошо – это весомо сужает круг…

Линер достает ноут и открывает записи с камер. Интересуется между делом:

– Что мы еще знаем? Пол, возраст?

– Молодой человек. Лет 16—17. Судя по состоянию тканей и внутренних органов.

– Раса? Национальность?

– Это сложно. Да невозможно. Волос нет. Лицо… Ну, вы понимаете… Белый. Все, что можно сказать.

Линер находит запись из вагона.

– Посмотрите. Вот, кажется, он. Характер повреждений? А?

Белая всматривается.

– Да, ноги на мышцах. Почти отрыв. Так его и привезли. И в целом… Да, он. Еще видите – руки на груди… Смартфон…

– Да, да. А руки что же – так и лежали до приезда к вам?

– Да, именно в этом положении. Их как свело. Я же сказала, эту штуку из груди вырезать пришлось.

– Документов, вы говорите, нет?

– Ничего. Да и других вещей, насколько я знаю, нет. От одежды клочки.

– Не богато… Что у вас, Глеб?

– Тут что-то… Я…

Он в явном замешательстве.

– Что Глеб? Проблемы? Это вам не серверы взламывать. Здесь люди.

– Да нет, товарищ майор, все понятно. Но непонятно, как такое возможно.

– Говорите.

– Короче, так. Смартфон не рабочий. Батарейка убита. «Мама» пашет, но она в таком состоянии, что никаких гарантий. Табло работает. Шлейфов2222
  Шлейф – интерфейсный кабель.


[Закрыть] никаких. От чего он заряжается? От рук его, что ли? Неясно. Ладно, это одна фича2323
  Фича – отдельная функция, особая возможность программы.


[Закрыть], приняли. Но дальше вообще непонятки… Текст он набирает. Но «Ворда» нет. Ну, предположим, чатится. Аська или социалка какая. Но их нет. Вообще нет. К Сети не подключен. И тут еще одна беда вырисовывается, и это уж совсем клиника…

Спохватывается. Бросает взгляд на Белую:

– Ой, извините…

Белая улыбается.

– Ничего.

– В чем клиника? – настаивает Линер.

– Он с кем-то переписывается.

– Что значит «он с кем-то переписывается»?

– Ну, это диалог, товарищ майор.

– Вы же сказали – чата нет.

– Я сказал, что нет программного обеспечения. Нет условий для этого. Это какая-то… его сеть. И он с кем-то в ней общается… Вот смотрите, он пишет строчку… Палец зависает… Ждет… Видите – пошел текст? Но пишет-то его не он! Опять он… Вопрос? Опять замер… Ответ его… Пишут ему…

– Кто пишет? Откуда пишет?

– А вот этого я не знаю, товарищ майор.

– То есть ответы приходят из ниоткуда и ни от кого?

– Как-то так… Тут еще одна фенька… Это не текстовый редактор… Текст не копируется…

– Что же это за формат?

– Не знаю. Какое-то изображение. Причем все, что он написал с ночи и пишет сейчас, идет как одна страница… Чисто теоретически можно скриншот взять. Будет копия.

– Делайте.

– Сейчас он будет промежуточным. Он постоянно обновляется.

– Дожидаться окончания треда предлагаете? Он может прекратиться так же внезапно, как и был начат.

– Ок, можно и промежуточный. Но надо понять, как это можно сделать.

– Работайте.

– Есть.

Линер пытается собраться с мыслями. Чем дальше в лес, тем больше дров. Белая напоминает о себе:

– Извините, по истории болезни еще не всё…

– А что еще?

– Тут, как выразился молодой человек, у меня еще одна «непонятка».

– Ага, а все, что вы уже озвучили, – это понятка? Да?

– Нет, но… Это к вопросу о том, с кем он общается…

– А что вы можете сказать?

Линер напрягается. Пристально смотрит на Белую. Белая отводит глаза в историю болезни. Линер знает этот свой взгляд. Его мало кто выдерживает.

– После 0.11 на теле умершего фиксируются…

В палату стучат. Линер удивлена. Смотрит на Белую.

– Кто это?

– Понятия не имею.

– Войдите, – просит, как требует, Линер.

Входит невысокий, круглый как колобок мужчина за шестьдесят в белом халате. Находит глазами Линер, интересуется вкрадчиво:

– Разрешите, Юлия Вадимовна.

– А, Семеныч. Что у тебя?

Семеныч мнется.

– Мне бы… тет-а-тет, Юлия Вадимовна.

Линер хмурится. Как все разом. Закрывает ноут. Встает.

– Одну минуту.

– Как скажете, – соглашается Белая.

С ноутом по мышкой Линер выходит в коридор.

– Ну, что у тебя?

Семеныч виновато прячет глаза.

– Юля, я звонил шефу – он сказал, что ты сейчас оперативно руководишь и все текущие вопросы к тебе…

– Не тяни, Семеныч, дело говори!

– У нас пропали останки. Девушки. Возможно, смертницы. Не факт. Одной. Всего одной. Ты же знаешь, есть версия, что их было две в одной точке…

Линер улыбается.

– Что за бред? Как это пропали?

– Ну, как… Протокол есть, номер есть, останков нет.

Линер всматривается в Семеныча. Нет, не шутит. Да и какие тут шутки.

– Семеныч, пердун старый, ты понимаешь, какое это ЧП? Это ж выходом в отставку попахивает!

– Юля, все понимаю. Но я не знаю, как это случилось. Мы с Пашей не выходили оттуда. Не выходили, клянусь. Некогда было выходить. Работы – удавиться можно. Да, курили. Но по очереди. Останки были на столе. Прикрыли как положено. Памятные. В правой кисти на двух пальцах мяч теннисный застыл, как всегда там и был. Дошла их очередь. Нет. Как и не было.

– На входе кто был?

– Местные. Кто же еще? Кто на морг спецохрану ставит? Не уйдут же?

– Ушли!

– Ну, Юля…

– Что Юля?!

Линер впервые за утро кричит. Отворачивается от Семеныча. Отходит в сторону. Не то чтобы небывалое происшествие. На югах «двухсотых» теряли пачками. Но то – война. Списывали. Пропавший без вести – и вся беда.

«А здесь на что списывать?» – вопрошает себя Линер и возвращается к Семенычу:

– Возможность опознания?

– Только по генетике. Эпицентр. Полный разброс. Ни лица, ни тела целиком. Документов нет. Одежды клочки. Смартфон разбит в детали. Но, может, и вообще не ее. Прилетел от соседей.

– Девушка, говоришь?

– Да, была девушка…

– Та-а-ак…

Линер прикидывает про себя: «Не до этого пока. А время до вечерней проверки есть».

Решает.

– Значит так, Семеныч, возвращайся пока на место.

– Так мы закончили уже…

– Вы еще не начали! Возвращайся на место и жди указаний. Я буду думать, как это все представить. Работнички ножа и топора… Нашел себе проблемы на старости лет. Всё, иди. Я позвоню. Отчет лучше делайте. Что б до запятой!

– В лучшем виде будет, Юля, в лучшем виде!

– Давай, давай, иди с глаз моих.

Линер возвращается в палату. Закрыв дверь, напоминает Белой:

– Так что там фиксируется?

– …Фиксируются частички инородной ткани.

Линер садится. Открывает ноут. Машинально уточняет:

– Что значит инородной?

Открывает папку с видео, всматривается: «Так… Кого же Семеныч тут потерял?»

– Значит, не его. Не его кожа, мышечные покровы. Другой человек. Судя по некоторым признакам – женщина. Растет на нем. Как будто из него. Растет равномерно по всей сохранившейся поверхности. Налицо устойчивая тенденция к формированию второго тела. Оно как бы стремится обнять первое. Если наблюдаемые темпы роста сохранятся, то окончание процесса возможно в течение 3—4 дней.

Белая умолкает. Отрывается от истории болезни. Линер и Глеб смотрят на нее деревянными лицами. Белая невозмутимо поясняет:

– Это данные не только визуального контроля, полученные в ходе перевязок. Проведены анализы крови, кожной и мышечной ткани. Все точно.

Линер приходит в себя. Закрывает ноут. В задумчивости стучит пальцами по крышке: «Нет, такое не выдумать. И она так уверенно об этом говорит. Анализы опять же… Всё, милая. Закончилась уголовка. Начинается политика».

Вслух уточняет:

– Кто знает обо всем этом?

– Я и теперь вы.

– Другие врачи, медсестры отделения? Ну, и те, кто делал анализы?

– Они обладают частичной информацией. Каждый в своем секторе. Полная картина им не известна. Хотя, конечно, вмешательство иных, прежде всего, академических научных структур не помешало бы…

– Исключено, – отрезает Линер.

– Я так и подумала. Раз вы контролируете дело. Поэтому к вам и обратилась.

– Вы правильно сделали. Никакого стороннего вмешательства… Пока…

Линер берет паузу, поворачиваясь к Глебу:

– Что у вас?

– Да, есть что-то вроде скрина.

– Отлично.

Линер возвращается к Белой. Задает вопрос, который вертится на языке:

– Что же, выходит, он тут не один? Их двое?

Белая качает головой.

– Нет, не так… То есть не совсем так…

Она мучительно ищет формулировку. Закрывает историю болезни. Отходит к окну, кладет папку на подоконник. Прижимает ладони к стеклу.

– Их не двое…

Водит пальцами по лоскутному рисунку.

– Он…

Останавливает пальцы.

– Нет… Они…

Находит. Оглядывается.

– Они – одно…

II

Будильник на смартфоне играет пока недостижимое «Cessa de più resistere»2424
  «Cessa de più resistere» – ария Альмавивы из оперы Д. Россини «Севильский цирюльник».


[Закрыть]. Он поворачивается на спину и слушает арию до места, где на бесконечном распеве автор позволяет JDF2525
  JDF – Хуан Диего Флорес (род. 13 января 1973 года) – перуанский оперный певец, тенор.


[Закрыть] взять дыхание. После чего отсчитывает еще четыре такта и выключает будильник, не дожидаясь второй части. Анданте в ре-бемоль мажор – скучно. Потому что технически уже возможно, досягаемо. Заключительную часть со всеми ее фиоритурами2626
  Фиоритура – музыкальное украшение.


[Закрыть] и шестнадцатыми он оставляет на день. Утром от нее с ума можно сойти. А послушать в школе в самый раз. Выносит с уроков от иксов-игреков, склонений-спряжений в даль чистую, небесную. Главное – не включать ее на ночь. Копание в себе до утра обеспечено. Хуже только от «Ah mes ami»2727
  «Ah mes ami» – ария Тонио из оперы Г. Доницетти «Дочь полка».


[Закрыть]. Здесь JDF особенно циничен. Полное ощущение того, что ты вошь, тварь дрожащая без права на помилование. Сегодня, в отличие от трех предыдущих дней, он удерживается от мазохистского стремления выслушать этот приговор с утра. Достаточно. И без того каждое действие просчитано до мелочей. Уже много лет он ничего не делает просто так.