Текст книги "#ЯЗемля"

У Сквера Демо демонстративно, до боли в шее отворачивается в сторону доходного дома, поворачивая в Архангельский почти не глядя. Ноги помнят.

Архангельский минует, почти не глядя по сторонам. Лишь однажды скейтер в каком-то беспредельно огромном худи на тощее тело, каплю не доделав фронтсайд, въезжает в него. Демо чертыхается в пространство, переступает доску и в два захода допивает воду. Пустыня наносит повторный удар. Ожидаемо. За годы прекрасного сиротства Демо узнал о своем похмелье все. Оно, как Чистопрудный бульвар, было известно ему вплоть до последнего закоулка.

Чистопрудный ожидаемо оказывается одним из эпицентров людей на колесах. Хотя газоны в этой части бульвара мешают им развернуться, но у метро и Грибоеда наверняка непреодолимая пробка. Но ему туда и не надо. Прямо по трамвайным путям Демо двигается в сторону пруда, лишь однажды за время перехода уступив трамваю дорогу. Не густо. Видно, у метро их сильно тормозят. Тогда незачем менять маршрут. Бульварные аллеи переполнены. Великам всех мастей особое раздолье. На путях их много меньше. Только что пересекают их туда-сюда и все. Но все равно удобно будет обогнуть пруд и свернуть на Макаренко со стороны Белгородского проезда.

На выходе к нему, на южном берегу пруда, Демо на беду бросает взгляд в сторону воды и останавливается. Не отрывая глаз от воды, он покидает пути и идет в сторону пруда с удивлением, граничащим с приступом паники, понимая, что пространство похмелья еще не исчерпано. В нем вдруг обнаруживаются неведомые, пугающие глубины…

Кит. В Чистом пруду. Живой. Настоящий. Плывет. Ныряет. Пускает фонтаны. Но пугает даже не кит в пруду. Будоражит то, что, по-видимому, кита видит только он и никто кроме. Демо, несколько раз меняя позицию, пристально всматривается в лица окружающих. Нет. Только он.

Демо спускается к воде. Даже здесь по случаю кита никакого ажиотажа. Демо касается воды рукой. Вода как вода. Только в ней не то, что должно быть. Кит проплывает мимо. Демо отчетливо улавливает его дыхание. После Подвальчика бывало всякое. Но такое…

Демо еще раз контрольно осматривается, и возникший было приступ паники мало-помалу покидает его. Он вдруг ощущает абсолютную, неведомую исключительность. Смешивай не смешивай.

Нет! Нет!

Никому, никому, кроме него, не может привидеться такое!

Никому! Никому!

Поворачивая в Малый Козихинский, Белла то ли спрашивает, то ли просто указывает Марку.

Тут пойдем…

Идет вперед, не ожидая ответа. Марк теряется. Будучи местным, он не знает большую часть переулков Патриков, годами перемещаясь прочерченными однажды маршрутами. Малый Козихинский, так случилось, не в их числе. Нет, он разумеется был в нем, но хоть убей не помнит, куда он ведет. Следуя за Беллой, припоминает в легкой панике конфигурацию района. Да, верно. Рано или поздно этот переулок уткнется в знакомый Трехпрудный. Дальше проще. Также знакомые Большой Палашевский и Сытинский и, наконец, исхоженный вдоль и поперек Тверской бульвар. Марк успокаивается. В конце концов, это не кит в Патриаршем. Можно и спросить, если что. Народу что называется пруд пруди. Впрочем, возможно, местных среди них немного.

Что?

Белла вроде что-то спросила.

Интересуется, почему он идет с ней? Или он сказал вслух? Показалось?

Марк равняется с Беллой. Смотрит вопросительно.

Я говорю, ты какой-то пришибленный. Как пыльным мешком ударенный. Не математик случаем?

Юрист.

Да, ну? Они все дерзкие. Суды там, иски…

Я больше ученый. История государства и права. Конституционное право в основном.

Ааа… Теоретик.

Можно сказать.

То есть ни о чем и ни для кого.

Я разрабатываю поправку.

К себе?

К Конституции.

Серьезно?

О праве на смерть.

Белла останавливается. Пристально смотрит на Марка и ухмыляется.

Нет такого права.

Есть. Во многих странах это уже развитая система законов и только у нас…

Чудак! Это обязанность. Не право. Обязанность.

Повторяет Белла и идет дальше, на ближайшем перекрестке сворачивая направо, к ужасу Марка ломая сложившийся было в его голове маршрут.

Боясь потерять ее из вида, Марк чуть не бежит следом, одновременно в панике раскручивая в голове другой кошмар. Белла только что, явно о том не подозревая, одной фразой сломала плод его трехлетней работы.

Это обязанность. Не право. Обязанность.

Как кувалдой бьет Марка по голове. Слом шаблона. Радикальный слом. Вся вторая глава диссертации ни к черту. Да и первую нужно дополнять и исправлять.

И как ей это пришло в голову?

Стоп.

Где она? И где они?

Так, Большой Козихинский. Знаком частями. Спиридоньевский, Большая Бронная… Разберемся. Не страшно. А вон и она.

Белла впереди на три человека. Идет, будто наверняка зная, что он у нее за спиной. Вероятнее всего ей наплевать, рядом он или нет. Но ему теперь точно нельзя не пойти на Чистые. Надо же понять, как ей, босоногой, пришло в голову такое. Не просто же так. Бакалавриат, магистратура, аспирантура. Почти девять лет. И шаблон. Стройный и выверенный, но очевидно шаблон.

Марк по проезжей части огибает отделяющих его от Беллы людей, ловя себя на мысли, что еще полчаса назад никогда бы такого не сделал. Выход на проезжую часть вне зоны пешеходного перехода – невозможно. А нет, оказывается, еще как возможно.

Вы, то есть ты… где учишься?

Нигде. Я думаю.

Не решила, куда идти?

Нет. Я просто думаю. Смотрю, читаю, слушаю. И думаю.

Тогда про обязанность откуда?

Я думаю.

Ты изучала этот вопрос?

Просто сказала, что думаю.

Но ведь…

Что не ясно? У человека нет права умереть. Он обязан это сделать. Если нет, значит, не человек. Человек – это тот, кто умирает. И понимает, что умирает. Да, да именно так: понимает и умирает.

Но человек же может не хотеть умереть…

А толку?

…или принять решение сделать это раньше, чем это наступит естественным путем…

Позже, раньше… Чушь какая… Как на этой войне: тот, кто еще не умер, будущий труп, радуется тому, что убил и сделал трупом кого-то уже сейчас. Но ведь дураку понятно: одни мертвые убивают других…

Тогда, тогда ни в чем нет смысла. Если нет жизни, а только смерть. Смысл в противоположностях.

Нет никаких противоположностей. Все едино. Все пусто. Все страдание.

Ты буддистка?

Читала.

Впервые за все время Белла соглашается с Марком. И снова меняет маршрут, сложившийся было в голове Марка, сворачивая в Спиродоньевский. Марк не выдерживает.

Почему ты так идешь?

Как шла сюда, так и иду. Не так? Ты местный? Как надо?

Да, по большему счету… Мы же на Тверской?

Угу.

Можно и так.

Тогда в чем проблема?

В буддизме что именно? Махаяна? Хинаяна? Дзен?

Осторожно интересуется Марк, припоминая что-то из курса философии. Слова, не смыслы.

Я думаю.

Не выбрала?

Я не выбираю. Я думаю.

Но это же религия. Четкие правила, принципы…

Это не религия. И не путай работу с умом, над умом с этими своими законами.

Нельзя без закона.

Белла не отвечает, и некоторое время они идут, скорее пробираются сквозь заполнивших тротуары райдеров молча. Уже в Богословском, ожидаемо для Марка повернув на Большую Бронную, она, как бы вдруг снова обнаружив его рядом, возобновляет разговор.

Вот кит. Он по закону?

Нет.

Нет закона или кит нарушает закон?

Нет закона. Впрочем, не знаю. Я слаб в экологическом праве. Хотя тут может быть и водное, и административное.

То есть ты хочешь сказать, что вы, ну, такие как ты законники, может запретить ему появиться в прудах?

Не можем. Но мы можем реагировать по факту.

Поймать? Убить?

Зачем убить?

Ну, закон – это же сила, насилие.

Он никому не угрожает, чтобы были обоснования применить к нему такое насилие. И потом… Право объективно, а кита видим только ты и я… Постой, я запутался. Если только ты и я, значит, нет закона. Закон для всех или ни для кого. Он ничто, когда речь идет о том, что касается только двоих. Выходит, тебя, меня и… кита достаточно, чтобы отменить закон?

Спустя десять минут после первого поста Серафим возвращается на всякий случай на страницы Фана, с удовлетворением отмечая, что статистика в данном случае не то, что выше наглой лжи, а самая что ни на есть чистая правда. Фан молчит. Камеры дают привычную для этого часа картину. Фан. Диван. Завтрак. Легкий. Почти европейский. Какая-то булка с джемом в дополнение к мате. Завтрак часто затягивается, и еда здесь, как не раз убеждался Серафим, ни при чем. После почти ежедневного утреннего поста Фан будто залипает. Калебас следует за калебасом. Чайник с кипятком под рукой. Булка растягивается на десятки мелких кусочков, тщательно пережевываемых. Фан все это время находится в сети. Время от времени проверяя комменты к утреннему посту, но большую часть времени бессистемно листая новостные и развлекательные страницы. Никакой логики в просмотрах нет. Интересы – политика, криминал, чп разного толка – понятны. Но системы в просмотрах никакой. Серафим по крайней мере давно оставил попытки ее обнаружить. Фан в указанных направлениях поглощает все подряд. При этом никогда ничего не комментируя. Его публичность распространяется исключительно на собственные страницы. Это принцип, которому нет исключений, и причины такой последовательности до конца не ясны.

Еще одна загадка – почти полное игнорирование Фаном традиционных методов связи. С 500 минут его тарифа к концу месяца в отдельные месяцы остается 480—490 минут. И это при переполненной телефонной книжке. Телефонных разговоров Фан подчеркнуто избегает. Вероятнее всего, говорит по другому, купленному с рук номеру, вычислить который пока что не удается, так как, скорее всего, используется в очень людных местах.

Серафим возвращается к Катехизису. Есть время на редактуру. Останавливать группку тинейджеров, рисующих утренний лозунг прямо на высотке в районе детского сада №1500, не его дело, еще и в такой ситуации, хотя и режет глаз.

12. Говноядец, выехавший из Этой страны, сохраняет свой статус только при продолжении активного, пусть и дистанционного поиска говна в Этой стране. То есть счастливое избавление себя от проживания в Этой стране не снимает с него задачи избавить человечество от Этой страны и ее рабов.

13. У каждого говноядца может быть среди знакомых несколько говноядцев второго-третьего сорта, занимающихся поиском говна в Этой стране не профессионально, время от времени. Общаться с ними нужно изредка и, не жалея потерь, поступать с ними по говноядческой совести: отдавать их по необходимости в руки Этого государства и его рабов, спасая таким образом полноценных говноядцев для общего дела.

12 и 13 пункты, на взгляд Серафима, наиболее отработаны. Но и здесь он находит, к чему прицепиться, убрав в 12 пункте «То есть», в 13 заменив «сорта» на «уровня». Еще раз перечитывает оба пункта от начала до конца и, удовлетворенно сохранив изменения, возвращается к Фану.

Все то же. Однажды Фан «завтракал» так до пяти вечера. Впрочем, конечно, это не есть правило. В большинстве случаев не позже полудня Фан выходит из дома. Помешать этому может разве что погода. Фан чувствителен к дождю и снегу. Фан классический геостеник. Погодные «радости» Этой страны – одна из постоянных тем его размышлений. Правда, сводятся они в основном к констатации факта, что все плохо и лучше никогда не будет. Грешить на погоду у Фана получается хуже всего. В этой части своих постов он банален донельзя. Возможно, чувствуя это, Фан упоминает погоду редко. В ноябре или марте. Когда уж совсем невмоготу, когда накатывает разом то ли дождь, то ли снег, когда грязно и мокро везде: от пяток до макушки, когда даже стойкий к природным капризам Серафим нет-нет да и вспомнит «добрым» словом место, где родился и живет.

Но сегодня добрых слов не ожидается. Стандартная переменная облачность поздней весны. Хотя дождевик в чехле в кармане куртки на всякий случай. Преследованию не должен помешать ни дождь, ни ветер. Стандартный зонт занимает место, а главное, руки и весьма чувствителен к ветру. Серафим давно от него отказался. Походный набор из планшета, дождевика, бутылки воды, шоколада, орешков и личного оружия давно сформирован. В ходе сопровождения Фана по городу всегда появится возможность перехватить кофе с выпечкой или нечто подобное. Ни один выход подопечного в город не обходится без общепита. Здесь Серафиму грех жаловаться. Фан будто заботится о своей наружке. Серафиму даже иногда приходит в голову мысль, что он делает это намеренно, дабы лучше, не на ходу его рассмотреть. Иллюзий по поводу своей незаметности у Серафима нет. На этой стадии наружка уже не собирает информацию, а выводит объект из равновесия, заставляет его совершить ошибку, которой пока что не было и на ожидание которой у Серафима остается мало времени.

Да, его терпение и настойчивость – притча во языцех в отделе. Но нужен результат, а его нет. Арест очередного звена в цепи говноядцев без понимания ее начала и конца сродни провалу. Его нельзя допустить. И потому Серафим будет с Фаном вместе в любую погоду и в любое время дня, чтобы установить все пути и выходы этого противного Серафиму до ощущения мерзости человека, который спустя полчаса встает-таки с дивана и, наскоро для него (минут десять) одевшись, покидает квартиру, заставив Серафима отвернуться от входа. Контроль краем глаза. Главное, отследить, не вызывает ли Фан по ходу дела такси. Похоже, нет. Общественным транспортом Фан брезгует. Значит, пешком. Идеальная наружка. Но все равно приложения такси придется отслеживать каждые несколько минут. Пару раз Фан так уже уезжал. Приходилось догонять также на такси. Весьма неудобно и хлопотно. Сегодня, похоже, одной проблемой меньше. Возможно, Фан учитывает происходящее в городе. Сплошные красные линии по основным трассам. Еще вопрос: какое отношение он имеет к происходящему? Вся эта братия на колесах с Фаном и ему подобными. Вопрос не праздный. Заявка одна. Но поколения разные. Фан не так груб и прямолинеен, но смысл всего, что он писал и пишет, тот же. Они одной крови. Пусть большинство из этих тинейджеров на колесах наверняка не подозревают о его существовании. Но разрисовывая дороги и стены утренними пятью буквами, они занимаются ровно тем же, чем Фан и прочие говноядцы.

А что если связь прямая?

Задается вопросом Серафим, но поиск ответа на него приходится отложить. Фан выходит из подъезда. Осматривается. Обнаружив Серафима, довольно улыбается. Идет к Садовому, сразу повернув направо, в сторону Орликова переулка. Почти на углу одна из точек его общепита и точка говноядцев. Бельгийская пивная. Возможно, лучшая в городе. Серафим почти не пьет. Бокал пива – предел, за который за всю свою жизнь он выходил лишь однажды: при первом свидании с нынешней гражданской женой. Опыт получился удачным, но повторять его пока что нет необходимости. Так что при оценке данного заведения Серафим ориентируется больше на отзывы и общий антураж – приходится заходить порой. По выходным да и в будни вечером здесь живая музыка и литературные вечера. Последние, по определению Серафима, «говнядческая тусовка под поэтическим прикрытием». Серафим был дважды и быстро понял вторичность художественных смыслов и первичность политических. Читаемые тексты, впрочем, были достойного качества. Но авторы, почти все, в картотеке отдела еще с советских времен.

Фан на этих встречах проходил исключительно как зритель. Пусть и не рядовой. Знакомый владельца. Но аудитория для него мелковата. Куда уж нескольким десяткам человек в офлайне против сотен тысяч онлайн-поклонников. И не предлагает себя, наверное. И не просят.

Серафим выходит на Садовое и вскоре с удовлетворением отмечает, что предчувствие не обмануло его: Фан сворачивает в Орликов. Серафим максимально ускоряется, благо с самокатерами и скейтерами на этом легком спуске ему по пути. Надо визуально отследить вход Фана в ресторан, и Серафим едва успевает сделать это. Фана наигранно галантно пропускает внутрь какой-то парень в дизайнерском темно-синем вельветовом пиджаке с красным платочком в кармане. Хипстерский ершик, туманно-полупьяный то ли с вечера, то ли уже с утра взгляд. Серафим прокручивает в голове список. Нет, такого не значится в ближайшем круге Фана. Случайный посетитель.

Подопечный сегодня необычно подвижен. Четыре с лишним калебаса с утра дают свое. Это нужно учесть в дальнейшем. Возможно, в дизайнерской тряпочной сумке еще и походный набор на два-три калебаса. С учетом возможного пива к вечеру Фан только что летать не будет, соревнуясь с райдерами если и не в трюках, то в скорости на коротких отрезках.

Пока Серафим может выдохнуть. Фан здесь задержится на какое-то время. Серафим сбавляет скорость и уже на входе отмечает еще несколько ставших уже привычными надписей, на этот раз на здании Минсельхоза напротив. Там же и странность, на которую он как-то не обратил внимание ранее. Возможно, такое имело место и где-то на Патриках. По периметру министерства канава, больше похожая на трещину, оставляемую землетрясением. Но чего-чего, а подземных толчков в городе точно не было. Слишком специфическая инфа. Первая в рассылке всем специальным службам. Не было такого. Даже на самом минимуме Рихтера. Да и глупо подобное ожидать в Москве. Не та местность, чтобы саму по себе трясло.

Тогда что это? И почему ровно по периметру именно Минсельхоза?

На уровне предчувствия закономерности Серафим открывает камеры по ряду ведомств, и вскоре предчувствие становится явью. Три министерства и две федеральные службы окружены точно такими же трещинами. Надеясь ошибиться, Серафим выводит на экран Кремль и окрестности и опустошенно выдыхает: трещина причудливой линией тянется от Большого Каменного моста до Москворецкого, отделяя Кремль от прочей Москвы и страны рвом – сплошным, глубоким и нерукотворным.

Земля возвращается в квартиру. Переодевшись, замешивает опару московского ржаного. Теперь четыре, а лучше пять часов до итогового замеса. Хлеб пока можно предоставить самому себе. Он разберется. Он умный. Он живой.

Земля будит Ивана. Надежды на будильник мало. Отключает и засыпает вновь. Даром что спортсмен и привык жить по режиму. Выходной, по его выражению, «пересып», сменяющий будний недосып, никто не отменял. Да и можно себе позволить. Тренировка в отличие от будней ближе к полудню, а не в обычные семь утра. Плюс не стандартная для первой половины дня ОФП с толикой холостой работы в тире, а исключительно стрельбище. И взрослому радость, не то что подростку.

Земля входит в комнату сына и останавливается над кроватью. Спит. Плюс десять к будильнику. Иван похож на нее. И отношением к будильнику, и лицом, и комплекцией. От Луна почти ничего нет. Внешне не за что зацепиться памяти. От мужа психология. Из поведения, пожалуй, только неразговорчивость, да упертость в отдельных вопросах. Например, в том, что касается оружия. Практическая стрельба началась еще при Луне. Земля не приветствовала, но и не спорила. Более того, даже стала составлять им компанию, с удовольствием припоминая момент знакомства. Продолжалось это недолго. Ее неумелые потуги не укладывались в профессиональные тренировки. У Ивана почти сразу пошел спортивный результат. На данный момент уже международного уровня. Сборная страны. Хобби грозит стать профессией. Если уже не стало ей. Учитывая судьбу Луна, это пугает. Хотя есть надежда, что спортом все и ограничится. Надежда не праздная, но никак не гарантированная.

После обнаружения схрона и заказов Луна тренировки пришлось возобновить. Земля сказала тогда, что хочет отвлечься, а Иван не стал уточнять мотивы, повторно приведя ее в свой клуб на Ботаническом саду. Смутил его только выбор оружия ПМ и аналог АК «Сайга». Ружье не его профиль, и здесь он не стал высказываться. Мол, хочешь так хочешь. Мучайся. Но пистолет…

Зачем эта советская древность, если есть нормальные? Например, Глок.

Если бы он знал мотивы, если бы знал…

К тому времени в теории изучив доставшийся ей арсенал, Земля поняла, что Вальтер в тирах Москвы редкий случай, а ПМ – его очень близкая альтернатива. «Сайга» же совмещала в себе подобие калашникова с ружьем. Два лекарства в одном флаконе. Правда, спортивную винтовку в конспиративном интересе Земля нашла в другом клубе. И ходила туда независимо от сына. ПП-2000 она тогда пока решила не трогать. Всему свое время. Тем более что под первым листом, с которого надо было начать исполнять заказы Луна, стояла мина, а не стрелковое оружие и время на освоение всего арсенала у нее еще имелось. Зачем нужен весь арсенал, если заказов всего два и Лун четко обозначил вид оружия, она как-то не удосужилась дать тогда себе ответ. Просто потому что – он есть и все. И что будет после выполнения двух имеющихся заказов, Земля старалась не думать, параллельно копаясь еще и в сопутствующей оружию Исландии. Язык и культура. Для человека с истфаком за спиной само по себе интересно. Правда, язык бесил длиннотами и архаичными мелочами в грамматике, а история и культура показались какими-то пустыми и провинциальными. Извечная борьба человека с природой где-то на периферии общечеловеческого. Периферии настолько далекой, что, если бы Исландии не было, этого бы никто не заметил и в книгах, посвященных всемирной истории, не пришлось бы, строго говоря, исправлять ни строчки.

Без ремарок и исключений принята была только музыка. Чудная, странная, полярно-космическая, она затянула сразу. Исландскими стали и заказы Луна. Обозначаемые ею порядковыми числительными для рабочего пользования, они выходят в тираж точно в обозначенный срок.

Fyrsti (Первый)

В отношении Первого Лун предполагал использовать мину-ловушку МС-3 разгрузочного действия. Земля не смеет ему перечить. Кроме того, в мине ее привлекает моральная и практическая простота. В случае ее применения убивает как бы не она да и наблюдать за происходящим можно издалека. Чтобы понять механизм действия мины, Земля пользуется книгами Луна по минно-взрывному делу и немного интернетом. В книгах Земля, 110%-ный гуманитарий, не понимает почти ничего, сходу запутавшись уже в инициирущих взрывчатых веществах. В бризантных она улавливает только знакомое по прессе выражение «тротиловый эквивалент». Что до мин, то понять, как работает МС-3, Земля смогла только в самом общем виде. Благо роликов в сети с разборами более или менее подробными, а главное, наглядными, оказывается достаточно. Впрочем, она смотрит их ограничено, сразу решив не привлекать к себе внимание даже таким относительно безопасным образом.

Наряду с оружием, пользуясь заготовками Луна, Земля подробно изучает Первого, поняв, что муж искал его слабость.

И нашел.

Первый – бизнесмен. Деревообработка, бумага, мебель. Близко к списку Форбса, но никогда внутри. Слабость – аквариумы. Хобби с детства, с возрастом ставшее манией. Занимается как пресноводными травниками, так и морскими рифами. По этажу в огромном загородном доме. Общий объем далеко за 10 тысяч литров. Первый настоящий аквариумный гик. Будучи мультимиллионером, он сам занимается обслуживанием как технической части, так и дисплеев. Население аквариумов до последнего дня в каждом даже мелком случае проходит через его руки. В аквариумном сообществе ходит байка о случайно попавшем в набор живых камней куске биокерамики и диком скандале, который Первый учиняет по этому случаю, медийно уничтожив поставщика, который так и не смог полноценно вернуться в бизнес.

Но хобби Первого в отношении заказа, как оказалось при ближайшем рассмотрении, не работает само по себе, а в связке с историей любви.

За пару лет до на выставке знакомятся два аквариумиста средних лет. Отношения идут в личку да такую, что оба бросают прежние семьи с детьми. На бракосочетание супруги дарят друг другу рыбок-ангелов. Она – Clarion. Он – Мятного ангела. Так их именует Лун. Земля не стала уточнять, как рыбок называют ученые, и без труда нашла их в сети, вбив именно эти обозначения. Рыбки оказались красивыми и жутко дорогими. Так цена на Мятного достигает 30000 долларов. Ее подарок был много дешевле, но тоже не копейки. Впрочем, брак длится не долго. Через год она умирает. Рак в неоперабельной стадии убивает ее за считанные месяцы. Истерика утраты Первого приобретает особую форму. Ангелы живут вместе в отдельном аквариуме в спальне Первого, к которой с этого момента сводится его жизнь. Он почти не покидает комнату, всецело посвятив себя двум рыбам, впервые за все время отдав попечение над прочими объемами нанятой прислуге. Дом Первый покидает только раз в неделю, в четверг, строго на рассвете, посещая место, где сделал покойной жене предложение, – искусственный холм в парке, неподалеку от ее дома. Метра три высоты, не более. Приезжая, Первый всякий раз садится на траву на самой вершине. Кладет, по-видимому, на место умершей букет полевых цветов. Сидит молча около часа. После чего возвращается к ангелам. До четверга. И так по кругу уже около года, в течение которого родственники уже предпринимают пока что безуспешные попытки признать Первого ограниченно дееспособным.

История любви смущает Землю, как девочку, но недолго. В конце концов ее уже нет, а его память, как и память Земли, уйдет вместе со второй половиной некогда целого. Жалости не было. Был страх. Она никогда не убивала людей. Да что людей – ничего живого, кроме каких-либо комаров и мух. И первый раз, как и во всем, был первым. На беду, историей любви анализ Луна как раз-таки заканчивался, и Земля, не имея практики, долго ломает голову, причем здесь МС-3. Мина-разгрузка. Значит, нужен груз, который Первый в обязательном порядке возьмет или просто двинет с места. Ключевое здесь «обязательно». Повторной закладки быть не может. МС-3 обезвреживается только подрывом. Значит, Первого нужно категорически вывести из себя, не оставив ему вариантов не взяться за груз.

Как?

Однажды пронаблюдав посещение холма, Земля замечает, что Первый приходит на место в состоянии, близком к сомнамбуле. Было ли это самовнушение или действие каких-то медикаментов/наркотиков, она так и не узнает. Первый был абсолютно погружен в свои воспоминания. Что-то новое на вершине холма он может и не заметить. Проблема – охранник, неизменно его сопровождавший. Он точно обратит внимание на любую нестыковку в программе и наверняка захочет проверить, что и как. Значит, грузом должен быть предмет, который бы вернул в реальность именно Первого.

Решение пришло при случайном чтении одного из многочисленных форумов аквариумистов. Один из них с нескрываемым презрением упомянул гуппи как ничтожный предмет интереса любителей и новичков. И не то чтобы все с ним оказались согласны, нашлись их ярые защитники, но Первый, очевидно, гик из гиков, и, возможно, не потерпит…

Накануне очередного посещения Первым холма Земля покупает в маркетплейсе круглый десятилитровый аквариум. Пять гуппи она берет в разных магазинах и за наличные. До утра аквариум стоит в ее комнате. О его существовании никто не знает. Аквариум и рыбок Земля проносит мимо вахты в закрытом пакете, а Иван еще со времен Луна не имеет привычки заходить в родительскую спальню просто так, без приглашения.

В тот памятный своим первенством четверг, незадолго до рассвета, Земля устанавливает аквариум на холме поверх поставленной строго по инструкции на боевой взвод МС-3 точно на том месте, на которое Первый каждый четверг кладет полевые цветы. Для маскировки мины Земля накрывает ее старым плащом, для верности густо испачканным, создавая впечатление ночевки кого-то без определенного места жительства. Все манипуляции Земли, как показало в дальнейшем следствие, остаются незамеченными. Камер в этой части парка не наблюдается. Охрана спит на парадных входах. Что до редких бегунов и собачников, то холм находится в стороне от их обычных маршрутов.

Установив мину, Земля занимает место метрах в двухстах от точки, запасшись на всякий случай одним из многочисленных найденных в схроне Луна монокуляров.

Первый является строго по расписанию в сопровождении водителя-охранника, держащегося по обычаю метрах в десяти позади, обеспечивая хозяину необходимое по случаю одиночество. Первый несет всегдашний букет. Несет с все тем же сомнамбулическим погружением в прошлое. Но лицо его резко, до нервного гневного тика меняется, едва Первый замечает на вершине сооруженную Землей конструкцию. Что конкретно выводит Первого из себя: гуппи, аквариум или плащ – останется тайной, но его реакцию Земля просчитывает верно.

Ускорившись, Первый быстрее обычного достигает вершины холма, стремясь, кажется, во что бы то ни стало убрать аквариум-чужак со святого для него места. Охранник, заподозрив что-то неладное, бросается следом, но поздно. Он получит в итоге лишь «незначительные осколочные ранения и легкую контузию».

Что до Первого, то у него не было шансов – МС-3 срабатывает штатно. Ее сестра по внешнему виду и массе тротила, ПМН, как правило, отрывает ступню, когда и выше. Характер ранений Первого Земле неизвестен. То, что они оказываются несовместимыми с жизнью и «известный предприниматель скончался на месте», она узнает из дневных новостей. Тогда же, зафиксировав факт взрыва, Земля спешно покидает парк, не в силах пока еще смотреть на дело рук своих. Это придет позже. И принесет неожиданное удовольствие. Пока же на выходе из парка ее, как водится, рвет. Киношная банальность, вдруг оказавшаяся правдой. Банальность, которая больше ни разу не повторится.