Текст книги "Транс"

Виктор Поповичев
Транс

Мир духов рядом, дверь не на запоре,

Но сам ты слеп, и все в тебе мертво.

Умойся в утренней заре, как в море,

Очнись, вот этот мир, войди в него.

Иоганн Вольфганг Гёте. «Фауст»

1

Прихватив дюжину носовых платков, я одним из первых вошел в зал и занял дальний – у батареи центрального отопления – столик. Это было неудобное место – колонна, подпиравшая потолок, скрывала эстраду, и желающих сесть за этот столик не нашлось до самого начала турнира. Я надеялся, что так и останусь один, если кто-то из запаздывавших не придет вовсе. Достал блокнот, карандаш, написал на чистом листе: «Турнир сосновоборских поэтов» – и устроился на стуле так, чтобы видеть отражение эстрады в стоящем у окна зеркале.

– Товарищи! – На пятачок яркого света у микрофона вышла стройная, длиннокосая директриса Дома молодежи. – Сидоров, он только что звонил, должен вот-вот подойти. Минут через десять.

Официантки разносили кофе, мороженое. За соседним столиком тряс бородой, рассказывая что-то смешное, Поповичев.

В зал вошел человек в странном головном уборе. Раздались жидкие хлопки. Сидоров, подумал я, как и те, кто аплодировал, но директриса продолжала сжимать в холеной руке три гвоздики, приготовленные, вероятно, Сидорову.

– У вас не занято? – спросил молодой мужчина, придерживая кончиками пальцев поля шляпы, сплетенной из алюминиевой проволоки. – Можно к вам? – повторил он, бегло оглядев зал.

– Устраивайтесь. – Пряча носовой платок, я кивнул.

– Решил на нашенских поэтов посмотреть… Василий Поляков, – представился он, протянув крепкую ладонь.

Я назвал свою фамилию и улыбнулся, видя, что шляпу мой сосед по столику не снял и, наверное, не собирался снимать.

– Импортная? – спросил я, с любопытством взирая на сплетенное толковым, видимо, мастером матовое чудо: не шляпа, а произведение кружевного искусства.

– Старик один, в Финляндии живет. Спец по соломенным… Куклы делает, коврики. Говорят, он американцам для какого-то фильма трех мамонтов из прутьев сотворил.

Я нагнул голову и высморкался. Аж в подлобье заломило от боли, круги перед глазами побежали. Отпил горячего кофе и виновато глянул на разговорчивого собеседника – мол, прости, друг, но отсюда никуда не уйду.

– Из-за тебя сюда пришел, – прошептал он, перегнувшись через стол, и улыбнулся. – А насморк – мелочь. Моментом удалю. И глаза у тебя покраснели. – Он тронул холодной ладонью мой лоб: – Температура, правда, чуть выше нормы.

– Не надо, парень. – Я отстранил его руку. – Здесь буду сидеть. Мне четыреста слов для газеты…

– А кто тебя гонит? – удивился Поляков. – Поприсутствуем – и ко мне. Я тебя от соплей избавлю.

Приехал Сидоров. Зал приветствовал поэта-авангардиста свистом и топотом.

То ли пыль поднялась, то ли в носу что-то вконец испортилось – на меня напал чих. Около минуты кутал нос в платок. Вроде унял… На эстраду вышел обвешанный цепями авангардист. В его задранных вверх волосах зеленела старинная чернильница с торчащим из нее гусиным пером. Сидоров несколько раз подпрыгнул, звякая цепями, и замер, подняв руку к лицу, нюхая тюбик губной помады.

– «Лобное место», – прошептал он в чуткий микрофон и, сделав паузу, так же тихо: – В дремучих волосах желанья…

Я почувствовал жжение в левой ноздре и… Чхи-и! Запоздало выхватил носовой платок, сунул в него нос…

Короче говоря, пришлось покинуть зал, потому что два дюжих молодца пожелали мне доброго здоровья и прислали записку, в которой было два слова и четыре восклицательных знака: «Заткнись, сука!!!!»

Ничего, подумал я, позвоню Поповичеву, порасспрошу о турнире и состряпаю обещанную местной газете статью.

На улице меня догнал Поляков.

– Сейчас я тебя вылечу. – Он взял меня за локоть.

– Вряд ли. – Я усмехнулся. – Простуда на гайморит наложилась. Не знаю, что сильней мучит, леший расшиби мои болячки. Скальпель – это мне поможет.

– Можно и без ножа обойтись, – сказал он уверенно.

Домой идти не хотелось – жена во вторую смену. Черт их знает, таких Поляковых, Сидоровых: чем они живут, о чем думают?

Проклятый чих и на улице не давал мне покоя. Выкинул мокрый платок в урну и достал свежий. Поляков рассказывал что-то о своем недавнем переезде в Сосновый Бор, о какой-то Милке. И совсем не вязалась его проволочная шляпа со скромной серой курткой из плащевки и стоптанными башмаками отечественного производства.

– Я тут недалеко, в четвертом микрорайоне. Зайдем?

– Хорошо, – согласился я. – Заваришь мне литровую банку чаю. Крепкого. И пару таблеток аспирина. Есть аспирин?

– Я тебя по-индийски… Ты много статей про всякую чертовщину опубликовал. Совет хороший, значит, можешь дать.

– Совет – это всегда пожалуйста. Веди. Показывай свои индийские пилюли.

Не доводилось мне раньше встречать такой роскоши: картины – подлинники! – в золоченых рамах, кухонные агрегаты с фирменными знаками… А спальня! Шикарный, сплетенный из искрящихся нитей полог над кроватью…

– Сюда. – Поляков отворил инкрустированную белым металлом дверь.

Здесь все было скромнее: дешевый письменный стол с лампой под пластиковым абажуром, табурет в углу у окна, на табурете – бочонок и деревянная кружка, книжный шкаф с антресолями, занимающий всю стену. В этой комнате и дышалось легче. По привычке стал разглядывать корешки книг. За спиной булькнуло – плеснулась вода.

– Держи. – Поляков тронул меня за плечо и протянул кружку. – Три глотка отхлебни.

– Блат, видать, с книжными воротилами, – сказал я, с завистью глядя на стоящие на полках книги. Взял из его рук кружку, отпил – вода. Правда, без запаха хлорки. – Читаешь хоть?

– Возьми на память… любую, – предложил он и снял с полки Монтеня. – Нравится?

Я, конечно, поблагодарил и отказался. Не хватало влезть в криминальную историю: откуда столько редких книг, как и все, что есть в этой квартире?..

– Ну, как твой нос? – спросил Поляков.

Нет… Совершенно невероятно, однако насморк исчез, пропала боль в подлобье. И появилось настроение, бодрость. Мне вдруг стало жаль, что так легкомысленно отказался от Монтеня, надо было заплатить по номиналу и забрать книгу.

– Гипноз? – спросил я, свободно вдыхая ноздрями воздух.

Поляков протянул мне кружку!

– Допей водицу – и поймешь.

На дне кружки что-то кривое и острое.

– Коготь демона, – сказал Поляков без улыбки. Как-то даже стал серьезнее, насупился. – Настоящего демона. Заливаешь коготь водой из крана и… Любую простуду лечит в два счета. Посылал такую воду в лабораторию – говорят, универсальнейшее средство. Причем через полчаса от него и следа в крови не останется… Старатель я. Слышал про такую специальность?

– Старатель?.. Из «Посоха»?.. Понятно! А я-то думаю, откуда такая роскошь! Может, и тамусом угостишь?

Он сбегал на кухню и притащил фирменную бутылочку с серебристой наклейкой в виде иероглифа. Отвернул пробку.

Я что-то сказал насчет своей зарплаты, которой едва хватило бы, чтоб купить две такие бутылочки. Поляков предложил не церемониться… Тамус я пил впервые.

– Теперь скажи, чем обязан твоей щедрости?

Он вдруг сник. Начал суетливо перекладывать стопку бумаги на столе. Для чего-то глянул на часы, погремел когтем в кружке. Опустился на колено и стал поправлять задник на домашней туфле.

Наконец встал и, тронув кончиками пальцев шляпу, которую так и не снял ни разу, сказал:

– Повесть у меня… Сам написал повесть. Она не совсем обычная. Но все правда. За каждое слово отвечаю. Посмотрел бы?

– Еще и спрашиваешь! – воскликнул я и несколько раз громко потянул ноздрями воздух… – Чувствуешь?.. Да я за твою услугу не только повесть, но и все, что еще напишешь, читать буду. И почту за честь! Гайморит – это такая сволочная болезнь, что не приведи Бог!..

– Так я тебе и с собой водички дам, – обрадовался Поляков. – А хочешь, ко мне приходи. Прямо свежака… Да твой гайморит – мелочь… Коготь демона и не то в два счета убирает. Так что приходи в любое время. – Он постучал костяшками пальцев по бочонку: – Пустой… Новой налью, чтоб денька три постояла, надежнее, когда с выдержкой.

Я ощутил желание посидеть за письменным столом. Вспомнилось, что надо доработать давно обещанную статью для областной газеты. Даже зуд в пальцах – работать, работать…

– Обязательно зайду, – сказал я, поднимаясь. – Прочитаю твою повесть и сразу к тебе.

Поляков вытащил из ящика письменного стола пухлую папку с голубыми тесемками. Протянул мне.

– Ты бы поправил… Чтоб пограмотней. Сам понимаешь, институтов не кончал.

– Сделаю, что смогу, будь спокоен… А если опять у меня через час-другой сопли потекут? Может такое быть?

– Не потекут. – Поляков подтолкнул меня к двери. – Твои болячки… Считай, что нет их больше. Еще два раза попьешь когтевой воды и вообще забудешь о всех болезнях.

– Твои бы слова да Богу в уста, – вздохнул я.

«А много, однако, бумаги исписал этот миллионер-старатель», – подумал я, шагая по улице.

Этим же вечером я развязал голубые тесемки и достал пачку листов из папки…

2

«В кафе „Посох", являющемся аппендицитом фармакологического кооператива, тусовались старатели. Они балдели, упиваясь тамусом, торчали от попсовой музыки. Метелки, похожие богатым прикидом на западных секс-звезд, толклись у стеклянных дверей, стараясь снять клиентов. Одна из таких, зыркая черными полтинниками и нервно перебирая желтые бусы, приблизилась ко мне и, давя косяка, улыбнулась.

– Возьми, бой, кайф на весь вечер гарантирую, – прошептала она, закогтив меня за рукав».

Прочитав несколько страничек рукописи, я взял карандаш, чистый лист бумаги и начал переводить творение Полякова на русский язык.

«По пятницам в кафе „Посох" собирались старатели. Они разговаривали о том о сем, слушали тихую музыку и пили тамус – напиток, напоминающий вкусом и цветом крепкий кофе. У стеклянных дверей этого заведения постоянно дежурили проститутки. Одна из них сейчас стояла у входа, смотрела на меня неестественно черными глазами и нервно перебирала пальцами янтарные бусы.

– Возьми, – прошептала она, дернув за рукав.

– В другой раз, – отмахнулся я и приложил к стеклу удостоверение старателя-профессионала.

– В пятницу заказано, – проворчал швейцар ринувшейся вслед за мной девице.

– Убери руку, пес, – прошептала она, умоляя меня взглядом. Было в ее лице что-то дикое, необузданное. – Пусти… Я с ним.

От нее пахло белладонной. Может…

– Не положено. – Швейцар разрешил мои сомнения – грубо толкнул черноглазую и захлопнул дверь. – А ты, Поляков, не торопись. Для тебя адрес имеется. А эта, – он кивнул на прилипшее к стеклу лицо, – не убежит. За добрую весть, так сказать…

Я сыпанул в его ладонь, отродясь не знавшую физического труда, щепоть мелочи.

– Значит, на мели, – вздохнул он и показал обладательнице янтарных бус, продолжавшей жаться к стеклу, кукиш.

В зале сидело десятка полтора «чижиков» – так называли старателей-наводчиков: в их обязанности входило отыскивание знахарок; они тянули через соломинку коктейли и лениво переговаривались. В дальнем углу я заметил приятеля и направился к нему, но официантка – Машка – остановила меня.

– Шеф интересуется, – сказала она, хитро прищурившись.

– Принеси хлеба с простоквашей, – попросил я и добавил, что всегда любил простоту эстонской кухни. – Или перловки со сливочным маслом и молоком. Жрать хочу.

– Любовь к простоте у тебя от безденежья, – усмехнулась она, гремя мелочью в кармане передника. – Слышала, как ты в Гатчине погулял… Ладно, – шепнула она, посерьезнев. – Адрес есть. Смотри не продешеви.

И ушла.

Вернулась через минуту и провела меня в кабинет директора. Сам председатель фармацевтического кооператива встретил меня у порога и провел под руку к столу, уставленному лакомствами: «пиппаркоок» – пышки со взбитыми сливками, «ежики» из печеночного паштета, тамус.

– Устраивайся, – сказал он, вытирая желтым шелковым платком лысину.

Видимо, от платка по кабинету распространился запах духов «Лима»; только тренированный нос старателя мог оценить работу чудодея-француза месье Лишара, догадавшегося использовать в парфюмерной промышленности лепестки фригийского розового василька.

Угощение строго соответствовало моему вкусу: значит, разговор серьезный. Очень хотелось есть, но я, сглотнув слюну, поднес ко рту бокал с тамусом, отпил глоток и блаженно прикрыл глаза.

– Старатель ты знатный, – сказал шеф, глядя поверх моей головы. – И дело для тебя… Хорошее дельце, интересное. Можем и аванс соответственный оформить, но… – Он долго жевал губами застрявшее во рту слово. – Ты ешь, ешь. – Он двинул ко мне тарелку с печеньем. – Для тебя же сготовлено.

Я взял шоколадное сердечко с белой глазурованной окантовкой, глотнул тамуса и вновь ощутил приятную свежесть во рту и голове. Печенье привезено от старого Соокмана, лучшего кулинара Таллинна. Только он знает секрет смешения имбиря, кардамона и муската, чтобы получился неповторимый букет, свойственный только этому печенью. Значит, подумал я, шеф кровно заинтересован в моем согласии, иначе зачем посылал гонца к Соокману.

– Тот, кто был у старухи в последний раз, получил мозговую травму. Правда, в этом есть и доля нашей вины: она письменно предупредила об отказе сотрудничать с нами… Жаль Дятла.

– Дятел – опытный старатель, – сказал я, почувствовав пробуждение интереса к делу, но вида не показал. – Раз он не сумел, то… Что она может?

– Шизофрению. Проверено. Кроме того… К нам попала микстура. Представь, если попить этой гадости, можно работать в зонах, пораженных радиацией… Чувствуешь диапазон?.. Автографы поэтов, философов имеет. Орешек, надо сказать, бабка. Раскусишь его, фирма не обидит.

«И автографы, и радиация, и шизофрения – не разыгрывает ли? Да какой дурак откажется от такого адреса?»

– Слушаю твои условия. – Шеф вытер лысину и, не мигая, уставился в бокал с вишневым коктейлем.

Я назвал солидную, по моим понятиям, сумму.

Председатель положил на краешек стола фирменные бланки. Достал авторучку. Видимо, вопрос о гонораре уже обсуждался в Совете. Мне надо было запросить больше, и Машка об этом предупреждала… Мы вписали в договор названную сумму и расписались.

– Звать ее Архелая, по паспорту конечно, а в народе – Анна Боринская. Высшее образование: Киевский медицинский. Ее фамилия упоминается в списках сотрудников… Короче, с известными медиками работала.

В тридцать седьмом уехала в Борино, что под Листенцом… Вот. – Он протянул мне конверт.

– Каким образом она Дятла подловила?

– Покрыто мраком… Вообще-то он в порядке. Но когда разговор о старухе – заикается, несет околесицу. А к ночи, говорят, совсем дурной делается. – Шеф развел руками. – Тебе надо самому посетить его, чтоб понять. Загляни к нему перед отъездом.

Я записал новый адрес Дятла и, взяв причитавшийся мне аванс, распрощался с заторопившимся председателем.

Вошла Машка. Я, встав на карачки, гавкнул на нее.

– Двойственный ты человек, Поляков. То какой-то проститутке тысячу рублей заплатил, чтоб она перед тобой без трусов на коньках побегала, то дураком прикидываешься… Что решили?

– Это видела? – встав, сунул ей под нос пачку кредиток.

– Ни фига себе! – Она потянулась пухлыми руками к деньгам.

– Но-но! – Я погрозил пальцем, пряча деньги за пазуху. – Можешь на коньках стоять? – усмехнулся я.

Она фыркнула и убежала. А ведь согласилась бы. И не за тысячу, а, скажем, за пару-другую сотен. Жадная баба.

Я, икая, встал. Погладил сытое пузо и, допив тамус, перевернул бокал вверх дном, чтоб удача была.

В зале сидел Еремеев, приятель. Подошел к нему.

– Рад?.. Он и мне предлагал, – сказал он, поздоровавшись.

«Интересно, – подумал я, – значит, Еремеев отказался. Но почему? За такое вознаграждение-то!»

– Торопишься… Ты всегда торопишься. Когда-нибудь нарвешься… – Еремеев усмехнулся. – У Дятла голова не хуже, чем у любого из нас, он, к твоему сведению, Настю Тушинскую работал. Тридцать четыре карточки имеет и патенты.

Карточек с рецептурой, зарегистрированных «Посохом» как соавторство в изобретении нового лекарственного препарата, у меня больше, но я согласился: Дятел – толковый старатель.

– Разберемся, – сказал я, подозвав Машку. Заказал тамус для себя и Еремеева.

– Придешь сегодня? – спросила она шепотом… – Ключ под ковриком лежать будет.

– Рисковый ты парень, – глядя вслед Машке, Еремеев вздохнул. Его губы брезгливо скривились: – Забил на все. Ну-ну.

Он вдруг нахмурился. На вопросы стал отвечать вяло. Не клеился разговор. Машка принесла тамус, и чижики с завистью стали поглядывать на наши бокалы. До этого они останавливали взгляды только на широких бедрах официантки.

– Может, хапнем девочек и ко мне? – предложил я.

– Ты еще не отработал денег… Отработаешь ли?

– Да ладно. – Я махнул рукой. – Когда Дятел дома бывает?

– Не вылезает из него… «Посох» расщедрился – кооперативную квартиру подарил калеке! – Еремеев стукнул кулаком по столу. – Травма мозга. Как пьяный, кричит о каком-то покойнике или воет волком. На его морду смотреть страшно: глаза к потолку и слюни изо рта. Не ходи к нему, побереги нервы.

– Старуха, значит, галлюциногенным настоем опоила.

– Твердолобый ты мужик, – проворчал Еремеев. – Может, с твоим тугодумным характером… Когда едешь?

– Завтра отчалю. Ждать, пока все деньги в расход пущу?.. Обтяпаю дельце – и до самой зимы в Суоми.

– С седьмой автобазы рефрижератор идет, дальнобойный. Если хочешь, запиши номер… Подходи к одиннадцати к универсаму на Бухарестской… Или ты самолетом?

Еремеев дружески ущипнул меня за плечо и направился к выходу.

Жена Дятла не пустила меня дальше порога, сказав, что хозяина нет дома.

– Да я просто так зашел… Чаю попить. Может, надо чего в Листенце?.. Завтра еду. Дело одно проклюнулось в том районе.

В глубине квартиры послышался шум отодвигаемой мебели и волчьи завывания. Женщина толкнула меня к двери и всплеснула руками:

– Ради Бога… Ступай отсюда от греха!

В прихожую влетел Дятел. Собственно, я не сразу узнал его: худой, щеки в рыжей щетине, глаза бешеные.

– Привет, Сашок! – по возможности весело крикнул я.

Он отшатнулся от меня, как от прокаженного, и завыл, задрав подбородок к потолку, во всю мощь легких.

– Чего ты стоишь? – прошептала жена, теребя меня за рукав.

– У-у-у-у-ух-ходи, – наконец выдохнул Дятел и опустил голову. В его клешнятой руке я заметил ножку от кухонного табурета. – Я с-с-с-с… Я с-с-с…

– Может, из Листенца чего привезти? – спросил я, глядя на всхлипывающую женщину. – Адрес у меня, Сашок.

Дятел продолжал тужиться и сипеть. Лицо его побагровело.

Женщина, ссутулившись, пошла на кухню. Плечи ее тряслись.

– Я с-с-сейчас… – Дятел размахнулся, роняя телефон с подставки. – С-с-сволочь!..

Я успел пригнуться. Ножка от табурета ударилась в дверь.

К Машке я, конечно, не пошел. Перед глазами, вызывая довольно неприятные ощущения, стоял образ сумасшедшего старателя. «Вот так старушенция!» – думал я, прикидывая, что могло приключиться там, в Борино. Я неоднократно встречался с деревенскими ворожеями, имеющими способность к гипнозу, но ведь и каждый старатель может не меньше… Без этого не сумеешь расположить к себе старушку, привыкшую почитать силу. Нет, я не верил в колдовство, на которое намекал Еремеев, но и случай с Дятлом… Как объяснить его?

Придя домой, вытащил из кладовки палатку, бросил в рюкзак майку, трусы, рубашку и несколько пар носков. Спать лег пораньше. Утром надо зайти в магазин и прикупить продуктов в дорогу.

Погода пасмурная.

На трамвайной остановке сидел шелудивый пес и заливисто лаял на приткнувшегося к фонарному столбу сутулого мужчину в мятом берете с фазаньим пером. Это был Дятел.

– Вот я тебя! – Дятел нагнулся, будто за камнем, и пес, жалобно взвизгивая, бросился наутек.

Увидев меня, Дятел достал папиросу, дунул в мундштук и прикурил от зажигалки. Жадно затянулся.

– Еремеев звонил, – сказал он, не повернув головы и не ответив на мое приветствие. Скользнул спиной по фонарному столбу – присел на корточки. – Брось этот адрес. Откажись.

– Профессиональный интерес, – сказал я и осекся. Он не слышал моих слов. «И не сумасшедший он вовсе. А как же тогда ножка от табурета, пролетевшая над головой?»

– Днем к ней заявился… Чаем напоила. Очень грамотно побеседовали о пользе народной медицины. Дал ей попробовать тамуса. Сразу распознала в нем элеутерококк. Хилая с виду бабка, но только на погляд. Ведь она меня с кладбища на спине волокла. Девяносто килограммов-то! – Он сдвинул берет на затылок. – Ты бы слышал, какие умные беседы вели… «Хочешь, – говорит на третий день, – наследником тебя сделаю?» Мы уже в шутливом тоне друг с другом… Прикинулся веником – мол, меня недвижимая собственность не интересует. «Может, – говорю, – у вас фамильные драгоценности имеются?» Она начала мне что-то про психическую энергию… Чувствую, старушка в кондиции. Чтоб закрепиться, рассказал ей о чудесах Насти Тушинской… Но моя старушка вдруг скисла. Нет, она по-прежнему смеялась, рассказывала всяческие истории, но что-то сломалось, сдвинулось. – Дятел затянулся и смял окурок пальцами… – Будит вдруг среди ночи и велит одеваться… Натянул штаны, свитер. На кладбище повела. Будто кутенка на веревочке. Пришли к могиле с деревянным крестом… Лопату мне в руки: «Копай». Засучил рукава. Она с лопатой тож, рядом ковыряется. Мне бы спросить, узнать – мол, зачем все это, а я знай рою, словно всю жизнь с лопатой… Скоро гроб отрыли. Крышку лопатой поддели. Старуха шепнула – из гроба покойник вылез. Ветер поднялся. На голову, будто обручем схваченную, тяжесть непонятная… Нет, не могу объяснить… Покойник вдруг хвать меня за волосы истлевшей рукой: «Наш-ш-ш-ш будеш-ш-шь» – по змеиному. Глянул в его побитое червем лицо и… очухался – старухина изба, лежу на топчане.

Назавтра словно и не было ничего – о народной медицине, о политике. Выждал момент, когда бабка в сортир пошла, и ноги в руки. К вечеру голова, как мешок с дустом, тяжелая и ком в глотке. Маюсь теперь. – Дятел достал новую папиросу, сунул ее в мундштук… – По-настоящему испугался, когда утром на ладони глянул. Мозоли и кровь засохшая. И ботинки в глине.

– Говорящий покойник – чертовщина. – Я усмехнулся. – Ты же образованный мужик.

– Мозоли, черт бы их побрал, – прошептал он. – Километров пять перла меня старуха. Откуда сила такая? Откуда?

– Поляков! – услышал я незнакомый голос и увидел стоящую у обочины машину. Водитель высунулся из кабины и, приложив ко лбу ладонь козырьком, разглядывал стоящих на трамвайной остановке людей.

Я распрощался с Дятлом. Он, правда не подав мне руки и даже не глянув в мою сторону, пошел к универсаму. Вслед ему, заливисто лая, кинулся пес.

– Он ведь сам хотел ехать, – сказал водитель, убедившись, что я от Еремеева, и включил зажигание. – Это верно, что в Японии контейнер с дипломатической почтой грабанули из-за тамуса?.. Говорят, западные фирмачи за патент на тамус миллионы готовы отстегнуть. Верно?.. Слушай, это ты в Гатчине чувихе тысячу сунул, чтоб она на коньках?..

Я отвечал на вопросы водителя, а сам думал о Дятле. Что-то неестественное было в его рассказе. Будто заучил его и боялся, как бы что-то не забыть… Хоть бы раз мне в лицо глянул. Но на тюкнутого не похож. Напуганный – да. А что могло так напугать старателя?.. В самом деле, не принимать же на веру рассказ о покойнике!.. Границы воздействия на психику мало изучены, но не настолько, чтобы заставить верить в чертовщину.

Водитель рассказал мне о вчерашней драке. Затем просветил в вопросе о своих сексуальных взаимоотношениях с мойщицей автобазы. Трижды вспоминал о каком-то Толике, способном выпить ведро пива. Вскоре перешел на анекдоты про тещу.

В Москве за баранку рефрижератора сел молчаливый сменщик, оказавшийся заядлым курильщиком. Казалось, дымящаяся сигарета намертво прилипла к его тонким губам.

– Если хочешь, полезай спать, – сказал он, когда я начал отгонять дым ладонью. – Включу вентилятор. – И он, щелкнув тумблером, отодвинул шторку за сиденьями.

Маленький кондиционер над головой излучал прохладу. Я задремал.

Однако скоро проснулся от чьего-то бесцеремонного прикосновения.

– Плечевую возьмем? – спросил водитель, продолжая сжимать мое колено. – Возьмем, говорю, плечевую?

– Бери, если надо, – отмахнулся я и закрыл глаза. Но вскоре опять проснулся.

– В сортир не хочешь? – спросил водитель. – Прогуляйся…

Терпеть до вокзального туалета нет смысла. Я вышел.

За обочиной росли молоденькие елки. Сломив веточку и очистив ее от хвои, начал грызть. Мало кто знает, что это лучшее средство для сохранения зубов от пародонтоза… Водитель надавил на клавишу.

– Турист! – орал он в паузах. – Турист… Мать твою!

После свежего воздуха в кабину лезть не хотелось.

– Спальное место занято… Садись рядом со мной и рассказывай смешные анекдоты, – приказал он. – Червонец сорвал, сука! И лица-то его не запомнил. Но ничего, ничего…

– Из Минска он, – послышался женский голос из-за шторки. – По-моему, с восемнадцатой автобазы.

– А ты молчи, дура!.. Я тебе еще устрою. Не могла сказать?!

– Откуда я знала, что меня продают за червонец? – Откуда взялась женщина? – поинтересовался я шепотом.

– Я ж тебе сказал, что плечевку взял!.. И заткнись.

Минуты две молчание в кабине нарушалось вздохами и неразборчивым бормотанием пассажирки, спрятавшейся за шторой.

Я не стал интересоваться происшедшей метаморфозой настроения водителя и историей появления всхлипывающей женщины, а устроился поудобнее и задремал. Но поспать так и не удалось: дорога изобиловала выбоинами, машину то и дело кидало из стороны в сторону, вдобавок водитель громко матерился.

Вскоре мы остановились.

– Уши тебе оборвать, соплюха, – сказал водитель. – Погуляй. Может, трахнет кто-нибудь по башке. И до Ленинграда своего не доберешься. – Он толкнул меня локтем. – Выпусти ее.

Мы стояли на проселочной дороге среди поля. Сильно пахло душицей. Она только начинала цвести, окаймляя дорогу пурпурными блестками.

Из кабины слышался сердитый голос водителя.

Если бы я не подхватил женщину на руки, грохнулась бы на укатанную машинами землю. Очутившись в моих руках, она перестала плакать. Вытерла рукавом теплой кофты лицо и глубоко вздохнула.

– Ты правда в Ленинграде живешь? – спросил я. Она кивнула.

– Интересная история получается… Как до дома добираться будешь?

– Не знаю, – прошептала она.

– Она же моя землячка, – сказал я водителю, погладив прижавшуюся ко мне путешественницу по голове.

– Я за нее червонец заплатил, – проворчал водитель.

Я достал четвертной и протянул ему.

Девушка, назвавшая себя Миленой – тихонько, на ухо, – забралась за шторку, успев благодарно чмокнуть меня в щеку.

Приехав в Листенец, мы зашли в дорожное кафе и основательно подкрепились холодной телятиной, запив ее крепким чаем.

– Вот тебе деньги. – Я впервые заговорил с Миленой. – Бери билет и дуй домой.

Девушка, к моему удивлению, заразительно расхохоталась:

– Деньги спрячь, – и стала серьезной. – Не хватало в должники попасть за здорово живешь. Мне двадцать два года, – сказала она непонятно для чего и ткнула меня в грудь указательным пальцем. – Двадцать два. Понял?

Она торопливо, словно боялась, что ее кто-то прервет, рассказала мне о балдеющих на югах родителях, о каких-то подругах, путешествующих автостопом, о своей детской мечте – посмотреть другие города, людей, о страстном желании быть самостоятельной. Я смотрел на нее и видел не девушку, а сгусток взбунтовавшейся материи.

– Хватай рюкзак, – сказал я, прервав ее пламенную речь, – и топай за мной.

Она захлебнулась словами, еще продолжая что-то бормотать, но рюкзак взяла.

– Пикничок-с?.. Понятно. Куда дергаем-то?

– Будешь мне ассистировать, – сказал я, решив продумать вариант с присутствием в моем деле особы женского пола, особы, надо заметить, довольно привлекательной. – Зарплату тебе положу, и мир посмотришь. Правда, городов на нашем пути не будет, но… пикничок-с… на берегу озера, пожалуй, должен получиться отменным. – Я мысленно усмехнулся.

Однако Милена была настроена решительно. Предоставив мне право командовать, она расслабленно вздохнула. Ее миловидное лицо стало наглым и привлекательным. В глазах появился блеск. Выгоревший рюкзак, сшитый, видимо, из той же материи, что и ее брюки, великоват и тяжел для ее плеч, но она бодрилась, старалась идти легко, даже что-то напевала себе под нос.

Минут через сорок мы уже катили в Борино. В салоне автобуса было душно, и Милена скинула теплую кофту. Я мельком глянул на фирменную маечку с глубоким вырезом: все то, что нравилось мне в женщинах, у Милены имелось с небольшим избытком.

– Ловко я водилу подколола! – сказала она, поймав мой взгляд и загородив нижнюю часть выреза ладонью. – Он меня за плечевку принял.

Прошедшая ночь утомила меня. Хотелось вздремнуть.

Милена посмотрела на меня и предложила:

– Падай, командор, – и скосила глаза на свое плечо.

Оно мне показалось очень уютным: моя голова послушно склонилась… Вспомнилась служба в армии, солдатская каптерка, холостяцкая жизнь. Сколько денег прошло сквозь мои руки, а счастья они так и не прибавили. Единственная радость, которую всегда ощущал до кипения крови в жилах, до сладкого головокружения, – это запахи деревьев и трав, цветов и кустарников без примеси перегоревшего бензина и любых других, сопровождающих вторжение человека в творение Господне. Я без всякого труда мог определить марку одеколона, которым пользовалась Милка, – «Красный мак», его зеленоватый запах всегда толкал меня в спину, как мой армейский старшина. Такая вот у него была дурацкая привычка: подкрадется к задумавшемуся солдату и толкнет. Причем сильно толкнет, до боли в позвоночнике, и скажет: «Не спи на посту». Что-то мне совсем не хотелось спать. Может, потому, что вспомнил старшину? Но от Милкиного плеча отлепляться не хотелось… Мой возраст хоть и с некоторой натяжкой, по можно назвать юным: всего на девять лет старше Милки. Мне захотелось глянуть в глаза своей спутнице.

– Выспался? – спросила она, шевеля пальцами, видимо, затекшей руки. – Скоро приедем?

– Минут через десять нам выходить.

Приехав в Борино, мы довольно быстро отыскали нужную улицу и дом.

– А она сейчас в лесу живет, – сказал проходивши мимо старик в валенках и в застиранной гимнастерке, видя, как мы стучим кулаками в ветхие доски ворот. – Леснику новый дом построили, а в старом бабка Анна, как на даче… Только она боле не ворожит.

– Как туда добраться? – спросил я, обрадовавшись: хорошо, что старуха живет особняком от людей.

– Знать, с газеты… – Старик махнул рукой: – Прямо идите. Мимо кладбища… И вправо. А там тропка выведет… Пишет, пишет, старая, жалобы. Свихнулась, – проворчал старик, потеряв к нам интерес, и пошел по своим стариковским делам.

У кладбища нас догнал на велосипеде рыжий пацан. Резко затормозил, поднимая пыль.

– К бабе Ане? – спросил, повернув к нам конопатое лицо. – Говорят, жалобу разбирать приехали. – Он, облокотившись на руль велосипеда, смотрел в вырез Милкиной маечки.