Текст книги "Братья Ярославичи"

Ода спрашивает у Ростислава, кивая ему на коня: «Далече ли собрался, любый мой?»

Ростислав с улыбкой отвечает: «Далече, моя ненаглядная. В Тмутаракань!»

«Побудь хоть пару денёчков со мной, – просит Ода, – муж мой ныне далеко, и сыновья его с ним. Нам никто не помешает!»

«В тереме глаз много, а в Чернигове и того больше», – возражает Ростислав.

«Хочешь, в лес ускачем, – восклицает Ода, прижимаясь к Ростиславу, – там нас никто не увидит!»

«Мы в лес поскачем, а за нами слух потянется», – молвит Ростислав и понемногу отступает от Оды к коню.

Ода чувствует, как выскальзывают пальцы любимого из её вытянутых рук, хочет она побежать за ним и не может сойти с места. Ноги Оды словно окаменели.

Улыбка исчезла с лица Ростислава, и голос его стал тише:

«Прощай, Ода. Видать, не дано нам счастья изведать».

«Возьми меня с собой, Ростислав! – крикнула Ода. – Я согласна с тобой хоть на смерть!»

Не послушал Оду Ростислав, вскочил он на коня и умчался.

Напрасно звала его плачущая Ода.

Толчок пробудил Оду от сна. Она открыла глаза, не сознавая вполне, где находится, в её ушах ещё звучал топот удаляющегося коня.

Над Одой возвышалась полуобнажённая Регелинда с распущенными по плечам волосами и укоризненно качала склонённой набок головой.

– Госпожа, кого это ты звала во сне? – спросила служанка с язвинкой в голосе.

Ода легла на спину и сжала виски ладонями, приводя мысли в порядок.

– Неужели я разбудила тебя, Регелинда? – пробормотала она.

– Нет, госпожа. Я уже встала и расчёсывала волосы, когда услышала, что ты зовёшь кого-то.

– Кого же я звала?

– По-моему, Ростислава… – помедлив, ответила служанка, а в её глазах Оде почудился упрёк.

– Тебе показалось, Регелинда.

– Нет, госпожа.

– Так ты подслушивала под дверью, негодница! – рассердилась Ода. – О Дева Мария, я слишком добра к тебе!

По лицу Регелинды промелькнула тень хмурой улыбки.

– Я подошла к двери, думая, что зовут меня. Я разбудила тебя, госпожа, поскольку не хочу, чтобы о твоей тайной любви прознали другие служанки. Мне думается, неспроста ты и Ростислав ходили осматривать строящуюся церковь на Третьяке в то лето, когда Ростислав гостевал в Чернигове. Вы оба ещё довольно поздно вернулись тогда. Святослава не было в Чернигове. Я помню, госпожа, как блестели твои глаза после той долгой прогулки с Ростиславом…

– Замолчи, Регелинда! – Ода стремительно вскочила с постели, намереваясь ударить служанку, но под её прямым взглядом она вдруг сникла и бессильно опустилась на край кровати, склонив голову. Длинные спутанные после сна волосы закрыли Оде лицо. – Об этом никто не должен знать, Регелинда, – сдавленным голосом произнесла Ода. – Я люблю Ростислава.

Регелинда наклонилась и поцеловала склонённую голову Оды.

– Разве ж я не понимаю! – ласково проговорила она. – Вижу, как изводишься. Токмо бы муж твой сего не заметил.

Регелинда ушла.

Ода ещё долго не выходила из спальни, терзаемая отчаянием безысходности и стыдом вынужденного признания. Разве можно что-то скрыть от проницательной Регелинды, которая знает Оду с детских лет, хотя сама старше неё всего на пять лет.

Не принесло Оде успокоения и посещение храма, той самой церкви на Третьяке, с которой у неё были связаны столь сладкие воспоминания. В храме совсем недавно была закончена последняя отделка, в нём было светло и чисто, со стен строго взирали лики святых угодников, остро пахло известью…

Ода долго молилась на более привычной ей латыни, преклонив колени перед алтарём. Она просила у Божьей Матери прощения – уже в который раз! – за то, что совершила плотский грех в Её храме два года тому назад. В конце молитвы Ода, как всегда, попросила Пресвятую Деву Марию помочь ей вновь встретиться с Ростиславом.

«…Отврати от Ростислава копья и стрелы, болезни и наветы и просвети его на добрые дела во славу Господа нашего, – мысленно молилась Ода. – Укажи ему путь, ведущий ко мне, и пусть он не сойдёт с него, даже если путь сей будет длиною в десять лет!»

Ода подняла голову и взглянула на иконостас, на его верхнюю часть: там над иконой «Тайная вечеря» была помещена большая, в половину человеческого роста, икона с изображением Иисуса Христа в архиерейском[74]74
  Архиерей – общее название для высшего духовенства в православии (епископа, архиепископа, митрополита, патриарха).


[Закрыть] облачении с Богоматерью справа от Него и с Иоанном Предтечей слева. Мужественное лицо Иисуса было спокойно и торжественно, взор Его был устремлён к дверям храма, в нём застыла тихая грусть, словно Сын Божий видел всю тщету человеческую по избавлению от грехов своих, но поделать ничего не мог. В глазах же Девы Марии Ода заметила сострадание – сострадание к ней!

«Женщина не может не понять женщину, – подумала Ода. – Богородица поможет мне!»

* * *

Конные и пешие полки Святослава и Всеволода Ярославичей расположились лагерем на низком берегу Днепра под Любечем. Князья ожидали подхода киевской рати. Ожидание их длилось уже два дня.

Святослав места себе не находил, возмущался нерасторопностью Изяслава.

– Небось с сокровищами своими расстаться никак не может братец наш! – молвил он. – Затеял дело бранное, а сам не чешется! Вот-вот ноябрь наступит, не успеем до зимы разбить Всеслава.

Всеволод ничего не сказал на это, лишь перевернул страницу большой книги в кожаном переплёте, которую он читал.

Святослав раздражённо расхаживал по просторной светлице от окна к окну, посматривая то на широкий двор, где его гридни пробовали остроту своих мечей на вбитых в землю берёзовых кольях, то на высокий частокол, за которым виднелись тесовые крыши теремов любечских бояр.

– Послушай, брат, что сказал царь Филипп Македонский[75]75
  Филипп Македонский – царь Македонии, отец Александра Македонского, царствовал в 359–336 гг. до н. э. Заложил основу македонского владычества над Грецией, создал самую сильную по тем временам армию.


[Закрыть] о взятии городов, – с усмешкой обронил Всеволод и зачитал: – «Ни один город не сможет устоять, ежели в его ворота войдёт осёл, гружённый золотом». Каково, а?

– Это ты Изяславу прочитай, – отозвался стоящий у окна Святослав, – с его-то казной можно подкупом города брать.

Наконец, на исходе второго дня на широкой глади Днепра показались насады[76]76
  Насад – большое судно с палубой.


[Закрыть] с войском Изяслава. С трудом преодолевая сильное течение, крутобокие суда подошли к берегу и сгрудились у мелководья близ любечской пристани в местечке, именуемом Кораблище. Там находились корабельные верфи любечан.

Конная дружина Изяслава прибыла по берегу Днепра.

Братья собрались на совет.

– Я мыслю, надо сразу на Полоцк двигать, – заявил Изяслав.

– Верно мыслишь, брат, – согласился Святослав. – Как пойдём, посуху иль рекой?

– Пешую рать отправим по Днепру до Смоленска, а конница берегом двинется, – сказал Изяслав.

– Разместим ли всех-то пешцев на ладьях? – засомневался Всеволод. – Ведь пеших ратников нами собрано более десяти тыщ, не считая киевлян.

Всеволод посмотрел на Святослава; было понятно, что без черниговских ладей никак не обойтись. Пешее войско Всеволода добиралось до Любеча сухим путём.

– Разместим, – уверенно проговорил Святослав, – а коль ладей не хватит, то я у гостей торговых суда возьму. Нужно выступать не мешкая, братья, покуда не разнюхал Всеслав, что тучи над его головой собираются.

– Нынче же и двинем в путь! – согласился Изяслав.

Однако примчавшийся из Чернигова гонец своим известием спутал все замыслы братьев Ярославичей. Половецкий хан Искал опять вторгся на Русскую землю.

Воевода Веремуд извещал Святослава о том, что хан Искал разбойничает в Посемье, сёла жжёт, смердов в полон уводит. Осадил было Искал город Курск, но отступился, не по зубам пришлись хану курские стены. Теперь становища половцев замечены под Путивлем. Разоряют поганые тамошнюю округу и держат Путивль в осаде.

Спешно подняли князья Ярославичи свои войска.

От Любеча до Чернигова русские полки двигались почти без передышек и поздно вечером вступили в город.

Веремуд сразу же ошарашил Святослава и его братьев новым недобрым известием: половцы оставили Путивль в покое, переправились через реку Десну и теперь хозяйничают на реке Сновь. Большой отряд степняков ушёл на переяславские земли.

Князья разделились. Всеволод повёл переяславскую дружину и пеший полк в свой удел, а Изяслав и Святослав со своими ратниками двинулись к городу Сновску.

* * *

У селения Чернеча Гора дозоры русичей наткнулись на половцев.

Святослав переобувался, сидя на трухлявом пне. Его конь оступился при переходе вброд реки Сновь, поэтому князь промочил ноги.

Стоящий рядом Изяслав хмуро заметил:

– Плохая примета, брат.

Святослав пропустил слова Изяслава мимо ушей.

– Слышал, поганые не ждут нас! Чают нехристи, что далече князь черниговский. – Святослав зловеще усмехнулся. – Вот ужо попотчую я нехристей железом и стрелами, они у меня не отъикаются, не откашляются!

Натянув на ноги сухие сапоги, Святослав лихо притопнул сначала правой, потом левой ногой, проверяя, впору обувка или нет. Затем Святослав встал и надел на голову металлический островерхий шлем, поданный ему дружинником.

Подозвав к себе одного из дозорных, Святослав ещё раз расспросил его о половцах.

– Я эти места хорошо знаю, – негромко молвил Святослав Изяславу, пробираясь вместе с ним через молодой березняк. – Нападём на поганых с двух сторон, когда рассветёт. Мои черниговцы обойдут оврагами Чернечу Гору и ударят на нехристей с востока. Ты, брат мой, с запада нагрянешь. Гремысл неприметно проведёт твою рать через лес. Да вели своим воеводам двигаться сторожко, не спугни зверя!

Изяслав подчинился, хотя в душе он был недоволен. Как выступили полки из Чернигова, Святослав только и делает, что всем распоряжается. Изяслав понимал, что Святослав в своих владениях и знает местность как свою ладонь, поэтому не пытался оспаривать приказы брата.

«С чего это Святослав решил, что половцы близко? – сердился Изяслав, шагая по тёмной чаще во главе своих дружинников, ведущих коней в поводу. – Может, ошибся черниговский лазутчик! Мои-то дозорные степняков поблизости не приметили. Теперь тащись ночью по лесу незнамо куда!»

– Далече ещё? – недовольно спросил Изяслав у Гремысла, идущего рядом с ним.

– Лес скоро кончится, княже, – ответил воевода, – а далеко ли от его опушки до половецкого стана, о том не ведаю.

Как-то незаметно растаяла промозглая осенняя ночь. Сумерки стали призрачными, обозначились просветы между деревьями. В этих просветах далеко впереди стал виден широкий луг с побелевшей от инея травой. На лугу паслись лошади, не одна сотня: рыжие, каурые, гнедые…

По знаку Гремысла киевские дружинники остановились.

Тысячи русичей, сжимая в руках оружие, притаились за деревьями. Кое-кому из дружинников с опушки леса были видны вдалеке буро-рыжие пятна других половецких табунов. Русичи прикрывали ладонями и плащами ноздри своим лошадям, чтобы не учуяли они своих степных собратьев. По рядам воинов шёпотом передавали приказ Изяслава: не шуметь и готовиться к сече. Враг близко!

Изяслав изрядно продрог на утреннем цепком морозце. Он злился на Гремысла, который куда-то исчез, прихватив с собой двух молодых гридней.

Рядом с Изяславом зябко топчется на месте воевода Коснячко. Плечи Коснячко укрыты плащом, подбитым волчьим мехом, но, видимо, и тёплый плащ не спасает от холода довольно тучное тело воеводы. За спиной Изяслава вполголоса выругался боярин Чудин, согревая дыханием свои окоченевшие руки.

Уже совсем рассвело. Где-то в чаще леса дробно застучал дятел.

Наконец из кустов вынырнул Гремысл, раскрасневшийся от быстрого бега.

– Заметили-таки нас пастухи половецкие, – выпалил воевода. – Одного нехристя мы сразили из лука, но двое других к своему становищу ускакали. Я велел гридням твоим, княже, настичь их. Пришло время вынимать мечи из ножен!

– А Святослав далеко ли? – спросил Изяслав.

– Думаю, Святослав не замедлит ударить на поганых, – уверенно сказал Гремысл.

Изяслав повернулся к своим воеводам:

– Начнём, перекрестясь, други мои!

Взобравшись на коня, Изяслав вдруг ощутил в своей груди прилив сил и жажду битвы. Он рывком выхватил из ножен длинный меч и срубил им верхушку у тонкой стройной берёзки. Деревце вздрогнуло от сильного удара, с его ветвей сорвалось облако сбитого инея.

Нетерпение Изяслава передалось и киевской дружине. Воины вскакивали на коней, обнажали мечи. Сталь звенела, когда клинки сталкивались невзначай в скученном строю дружинников.

Тишину спящего леса нарушил топот множества копыт, треск сучьев, позвякивание уздечек и пустых ножен, бьющихся о стремена. Русская конница густым потоком хлынула из леса на равнину, уходившую к невысокому косогору. Туда же помчались табуны половецких лошадей, ведомые своими гривастыми вожаками.

Гремысл замешкался, отвязывая от дерева своего коня. Едва он выехал из леса, как мимо него потекла густая колонна киевских пешцев с большими красными щитами, с тяжёлыми копьями-рогатинами.

– Эй, борода! – окликнул Гремысла один из пеших ратников, по-видимому сотник. – Ты князя нашего не видал?

– Видал, друже, – ответил Гремысл, поудобнее устраиваясь в седле. – Видал и князя вашего, и воевод ваших, даже разговаривал с ними.

– Куда же они ускакали? – возмущался сотник. – Нас бросили, где строиться для битвы – не указали. «Поспешайте за дружиной!» А как поспешать, ежели я почти сутки не евши!

Сотник сердито выругался.

Рядом с недовольным сотником остановился другой киевский военачальник и спросил у него, кивнув на Гремысла:

– Это наш воевода?

– Угадал, приятель, – сказал Гремысл. – Велено мне князем Изяславом возглавить пеший киевский полк.

– Что-то лицо твоё мне незнакомо, – недоверчиво проговорил киевлянин, оглядывая Гремысла.

– Так я же черниговский воевода, – обронил тот.

– Неужто у Изяслава своих воевод мало?

– Мало – не мало, а ещё один не помешает, – промолвил Гремысл. – Слушайте меня!..

Гремысл построил пешую киевскую рать длинными плотными шеренгами, поставив впереди копейщиков, а фланги защитив лучниками. В таком боевом строю пешие киевские ратники двинулись к косогору, за которым скрылись табуны степняков и конная дружина Изяслава.

Киевские дружинники уже вовсю рубились с половцами, когда в спину степнякам ударила Святославова дружина. Половцев было больше, чем русичей, но царившее в их стане смятение помешало им использовать это преимущество. Многие половецкие воины были заняты тем, что ловили разбежавшихся лошадей. Хан Искал пытался собрать своих батыров, но его почти никто не слушал. Беки и беи действовали каждый сам по себе, ведя в сражение свои полуконные-полупешие сотни, стараясь отбросить русичей от своего становища.

Лишь один вид наступающих с двух сторон русских ратей лишил половецких военачальников мужества. Они повернули коней и устремились на юг, к Десне. За Десной половцы оставили свои повозки, семьи и скот. За Десной расстилались спасительные степи.

Русичи гнали и рубили бегущих половцев. Холодная равнина на многие вёрсты покрылась телами убитых степняков.

Изяслав предложил было на спешно собранном у костра совете прекратить преследование разбитого врага, но Святослав твёрдо стоял на своём: гнать поганых дальше и захватить их вежи со всем добром.

– Второй раз Искал на Руси разбойничает, нельзя этого пса живым в Степь отпускать, дабы прочим половецким ханам неповадно было соваться к нам! Попленим жён и детей половецких, греки и булгары отсыплют нам серебра за невольников. Табуны половецкие поделим, дружинники наши обогатятся ханским добром, золотом и всяким узорочьем. Полагаю, в шатрах и кибитках степняков есть чем поживиться!

Святослав оглядел своих бояр. Загалдели бояре черниговские, соглашаясь со своим князем. К ним присоединили свои голоса и киевские воеводы. Мол, дело верное, зачем с пути сворачивать, коль богатство врагов само к ним в руки идёт!

А Святослав подливал масла в огонь:

– Не смогут поганые уйти от нас со своими повозками и стадами. Воинов половецких мы истребим, а их жён и дочерей голыми руками захватим. К тому же наверняка у шатров нехристей томятся в неволе пленённые русичи. Негоже нам собратьев-христиан в беде бросать!

Не стал спорить Изяслав со Святославом. На другое утро, закусив сухарями, русское воинство двинулось в погоню за половцами.

Конные дозоры русичей широко рассыпались далеко впереди, отыскивая следы бегства половецкой орды. Княжеские дружины шли споро на рысях, следом за ними скорым шагом двигались пешие полки.

За Десной русичи повсюду натыкались на сожжённые сёла, на вытоптанные поля и огороды. На местах стоянок половцев валялись загнанные лошади и убитые пленники, в основном дети.

– Плохи дела у поганых, коль они коней своих не жалеют и вынуждены бросать желанную добычу, – заметил Святослав. И зловеще добавил: – А скоро будут дела у нехристей и того хуже!

Русичи настигли орду хана Искала у реки Сейм.

Степняки поставили свои повозки в круг и отбивались отчаянно. Однако пересилила русская рать половецкую, семь тысяч половцев полегло в битве. Пало много знатных беков.

К хану Искалу прорвался в сече горячий Роман Святославич, намереваясь сразить его своим мечом. Опытен и отважен был хан Искал, сабля в его руке сверкала, словно молния, над головой Романа. Снёс бы хан голову храброму княжичу, но вовремя подоспел варяг Инегельд, дружинник черниговский. Ловко отбивал Инегельд удары ханской сабли своим длинным узким мечом, затем, уловив момент, он проткнул знатного половца насквозь. Завалился мёртвый Искал на круп своей лошади, и та понесла его тело прочь из кровавой сумятицы в запорошенную первым снегом степь, откуда пришёл её хозяин и куда не суждено ему было вернуться.

Победоносное русское войско вступило в Чернигов, отягощённое добычей. Черниговцы глядели, как идут по улицам города пленные степняки в цветастых коротких кафтанах и замшевых штанах. Половчанки тоже были в шароварах, они прятали свои лица в шалях и покрывалах. Матери прижимали к себе испуганных детей, озираясь по сторонам. У половецких девушек в длинных косах позванивали маленькие колокольчики.

По случаю победы Святослав закатил пир.

В самом большом зале княжеского терема были накрыты длинные столы, за которыми восседали оба князя со своими боярами. Присутствовали на пиру и сыновья Святослава – все, кроме младшего Ярослава. Окропив свои мечи в сече вражеской кровью, братья Святославичи теперь стали вровень со старшими гриднями своего отца. И хотя сильнее прочих отличился в битве Роман, бросившийся на самого хана, смелость и ратное умение его братьев тоже были оценены по достоинству черниговскими воеводами.

На застолье было выпито много хмельного мёду за здравие князей, их жён и сыновей, за единство потомков Ярослава Мудрого.

В разгар веселья захмелевший Изяслав обратился к Святославу:

– Брат, порадовал бы нас сказаниями Бояновыми, благо повод для этого ныне подходящий.

Святослав с горделивой улыбкой утёр усы.

– Отчего же не порадовать гостей именитых. К тому же эдакий песнетворец лишь у меня и имеется. Эй, слуги, позовите Бояна!

Гости примолкли, когда в гридницу вступил высокий осанистый человек в опрятной, но небогатой одежде, через плечо у него висели гусли на широком ремне. Это был знаменитый Боян, сказитель и певец. Гусляр поклонился князьям и боярам, затем слуги усадили его на видном месте, поднесли ему пенного мёду в позолоченном турьем роге. Осушил рог Боян, утёрся ладонью и вскинул дерзко лохматые брови.

Пробежали его узловатые пальцы по струнам, и полилась дивная певучая мелодия. Вдохнул певец полной грудью, и будто наполнился просторный покой густым его басом:

 
То не ветры клонят дерева могучие,
То не громы гремят в поднебесье,
То ведёт свои рати храбрый князь Мстислав
Да от синя моря на горы Касожские.
Заступили русичи на земли кубанские
Тяжкой поступью да с конским топотом…
 

Повёл Боян сказ про стародавние времена, про тмутараканского князя Мстислава Владимировича. Воинственный нрав имел князь Мстислав, тяготился он мирной жизнью, примучив в походах все окрестные народы.

Самым упорным противником Мстислава был касожский князь Редедя.

Сошлись однажды на поле брани две рати, и колчаны уже были отворены, и луки были натянуты, как вдруг прискакал гонец от касогов. Предлагал Редедя Мстиславу не губить воинов в сече, но сойтись один на один в честном поединке. Победителю достанется земля побеждённого, его жена и дети. Мстислав ответил согласием.

И вот схватились два князя врукопашную на виду у своих войск. Силён был богатырь Редедя. Почувствовал Мстислав, что изнемогает в схватке с ним. Тогда выхватил Мстислав нож из-за голенища сапога и ударил Редедю прямо в сердце. Рухнул касожский князь бездыханным к ногам Мстислава.

Гости в гриднице, затаив дыхание, слушали сказ Бояна про князя Мстислава Владимировича. Челядь и та столпилась в дверях княжеской трапезной, заворожённая голосом сказителя. Известен был Боян не только в Киеве и Чернигове, но и в Переяславле, и в Смоленске, и в далёком Новгороде. Не было ему равных среди песнетворцев на Руси.

Ещё совсем юным начал Боян слагать песни и исполнять их на княжеских застольях. Многому в своих песнях Боян сам был свидетелем, ибо в дружине княжеской проделал он не один поход. С годами отошёл Боян от ратных дел, поскольку ослаб зрением после ранения в голову.

Закончив первый сказ, Боян затянул следующий о совместном походе Ярослава Мудрого и Мстислава Храброго на ляхов, захвативших червенские города. Крепко бились с русичами воины польского князя Мешко, но всё же были разбиты наголову. С победой возвратились русские князья домой, заключив с ляхами выгодный мир. Польских пленников Ярослав Мудрый расселил на реке Рось, а Мстислав свой полон поселил вдоль реки Сновь, притока Десны.

Изяслав слушал сказания Бояновы и недовольно хмурил брови.

Красиво славит Боян Ярослава Мудрого, но прежде он восхваляет Мстислава Храброго, его брата. В сказаниях Бояна Мстислав непременно на первом месте: он и храбрец отменный, и на милость щедр, и на злобу непамятлив… Выходит, что Ярослав Мудрый при Мстиславе вроде как советник, нежели правитель равноправный.

От Изяслава не укрылось, с каким удовольствием внимают Бояну бояре черниговские и брат его Святослав с сыновьями. Понимают, скоро и про них сложит Боян хвалебную песнь, благо не обеднела ратными людьми Черниговская земля.

«Святослав хоть и родной мне брат, однако же он тянется сердцем не к отцу нашему Ярославу Мудрому, но к памяти и славе нашего дяди Мстислава Храброго», – мрачно размышлял Изяслав, откинувшись на высокую спинку кресла.

Впрочем, это и понятно, ведь память о Мстиславе будет жить вечно в Чернигове. Мстислав поставил этот город на Десне вровень с Киевом. Мстислав же построил здесь каменный Спасский собор, в котором его прах обрёл последнее пристанище.

Дружинники-варяги после смерти Ярослава Мудрого почти все перебрались в Чернигов к Святославу, не считая Шимона и Торстейна, ушедших ко Всеволоду в Переяславль.

Варяги всегда были в чести у Святослава. Вот и на этом пиру по правую руку от черниговского князя восседает свей[77]77
  Свеи – так русичи называли шведов.


[Закрыть] Инегельд. Что и говорить, отличился Инегельд в битве с половцами! Такой витязь и Изяславу пригодился бы.

На почётных местах на этом застолье сидят и белобрысый Руальд с раскрасневшимся от вина лицом, и длинноволосый невозмутимый Регнвальд, женатый на дочери черниговского боярина Веремуда. Здесь же и задира Фрелаф, и огненно-рыжий Иллуге, бежавший на Русь за какие-то грехи от короля норвежского, и угрюмый Сигурд из страны данов. Все отъявленные сорвиголовы, хваткие на злато и жадные до сечи, а Святославу такие дружинники всегда были по сердцу. Потому-то и дружина у Святослава не чета киевской!

Совсем испортилось настроение у Изяслава от таких мыслей. Получается, что как старший сын унаследовал он лишь честь занимать киевский стол. Лучшие дружинники отцовские ушли от него к Святославу и Всеволоду, видать, не ждут они от князя киевского ратных подвигов и желанной добычи. Княгиня киевская во всём мужу перечит, только и слушает, что ей польские вельможи нашепчут. Изяслава и тут зависть берёт при оглядке на братьев.

Вот Всеволод живёт со своей супругой в любви и согласии. Анастасия родила Всеволоду двух дочерей-красавиц и сына смышлёного.

Святослав хоть и потерял до срока свою первую жену, зато Бог послал ему четверых сыновей, как на подбор, и дочь пригожую. Вторая жена родила Святославу ещё одного сына и вновь может родить, ведь Ода ещё молода. Ну, а коль не родит никого больше Ода, невелика беда. Святославу есть на кого удел свой оставить. Ода же до чего мила и мужу послушна, сыновья со Святославом почтительны, бояре черниговские слова ему поперёк не молвят, а с епископом местным Гермогеном Святослав и вовсе не считается. Истинный самовластец!

У Изяслава одна радость – это его младший сын Ярополк. Шестнадцать лет недавно исполнилось Ярополку. По красоте нет ему равных среди сверстников. Нрав у Ярополка кроткий и сердце отзывчивое, и тянется он сильнее к отцу, а не к матери, в отличие от братьев своих. Те полностью подпали под влияние Гертруды. Грустно делается Изяславу, глядя на них.

Мстислав, старший сын Изяслава, на брани резв, но вместе с тем и жесток сверх меры. Иной злодей невольно перекрестится, глядя на зверства Мстислава. Изяслав не может взять в толк, в кого его старший сын уродился таким душегубом! Не иначе, в родню с материнской стороны, а может, и в саму Гертруду. Ей бы порты[78]78
  Порты – штаны.


[Закрыть] мужские да меч в рученьки белые, уж она-то щедро пролила бы кровушки христианской!

Святополк, средний сын Изяслава, увалень увальнем. Ни слова сказать, ни шагу ступить без совета не смеет. И главной советчицей для Святополка является его мать: её речами он говорит, её головой мыслит. Когда пришла пора Святополку стать мужчиной, Гертруда сама подыскивала девиц ему на ложе, всё из своих служанок-полек. Изяслав тут поделать ничего не мог. Спорить с Гертрудой бесполезно, лучше уступить ей старших сыновей, лишь бы она оставила в покое младшего Ярополка.

Дочерей от Гертруды Изяслав уже не ждал, какие дочери в её-то тридцать восемь лет!

Всеволод слывёт образованным человеком, любой посол иноземный слышал о нём. Ещё бы, ведь Всеволод – родня византийским императорам! Греки с дарами постоянно обивают пороги в Переяславле. Вот так бы польский князь почитал Изяслава. Да куда там! От родичей Гертруды даров не дождёшься, они сами норовят урвать что-нибудь на Руси.

Святослава знают в Царьграде и в Германии как воинственного князя, потому и шлют к нему послов василевс ромеев и король германский в обход киевского князя, а Гертруда этим попрекает Изяслава. Получается, что лишь богатством превосходит Изяслав братьев своих, а те превосходят его удалью воинской, умом и размахом в делах. Пожалуй, при таком раскладе Святослав и Всеволод скоро и златом-серебром превзойдут казну князя киевского. Ведь честолюбия не занимать ни Святославу, ни Всеволоду.