Текст книги "Легендарный Василий Буслаев. Первый русский крестоносец"

Глава пятая
Волховица

Очнулся Василий от холода. Он открыл глаза и сначала даже не понял, что открыл их, – такая его окружала темнота. Время и пространство перепутались у него в сознании. Не покидало ощущение, что он находится в какой-то необъятной черной бездне. На уши давила полнейшая тишина.

«Может, я уже на том свете? – подумал Василий. – Может, я в аду? Холод здесь, во всяком случае, адский!»

В памяти постепенно прояснилось все произошедшее с ним до того момента, когда на него навалились неведомые злодеи. Василий ощупал голову, она была в крови. Кровь засохла и на его разбитой скуле. Холод все сильнее давал себя знать.

Василий попытался встать во весь рост и ударился головой о низкий потолок.

«Так, похоже, это все-таки не ад», – промелькнуло у него в голове.

Василий сделал шаг вперед, потом еще и еще – рука уперлась в бревенчатую стену. Василий пошарил вдоль стены, нащупал угол и другую стену, пробрался вдоль нее – вновь наткнулся на угол. Он опустился на корточки, прислонившись спиной к стене. «Теперь понятно – это подземелье!»

Василий стал размышлять.

Сработан поруб добротно, значит, владелец его человек знатный, имеющий холопов, которые и мыкаются здесь, провинившись перед господином. Скорее всего, это застенок тысяцкого или кого-то из его друзей-бояр, а может, и княжеский. Чей бы ни был поруб, куда угодил Василий, в одном он был твердо убежден – к нападению на него причастен тысяцкий и его единомышленники, что собирались у него в доме. Всполошил их Василий своим отказом участвовать в их черных делах, вот и решились они пленить его, дабы он не разболтал лишнего.

С тем и Нифонта к Василию подослали. А он-то, растяпа, поверил байкам Нифонтовым про гнев Ядрилы, про ночевку у свояченицы… Василий горько усмехнулся. Ловко с ним справились, ничего не скажешь!

Долго, очень долго просидел Василий в кромешной тьме и в пронизывающем холоде, не обращая внимания на болевшую голову, забыв о голоде. Спать он не мог. Пытаясь хоть как-то согреться, Василий то и дело двигался, охлопывал себя по плечам.

Наконец откуда-то сверху раздался шорох, настолько явственный, что узник невольно вздрогнул и весь обратился в слух. Послышались еле различимые голоса, стук железа. Со скрипом поднялась крышка люка, и в мрачное подземелье прорвался красноватый свет масляной лампы.

– Ну и вонища! – пробасил чей-то голос. – Эй, соколик, вылезай!

Сверху спустили лестницу.

Василий на негнущихся ногах выбрался наверх и столкнулся лицом к лицу с мельником Жидятой и двумя его сынами, мрачными увальнями.

Василию связали руки и повели его темными переходами неизвестно куда. Втолкнули в какую-то каморку, заперев дверь снаружи.

– До вечера посидит здесь, – долетел до Василия удаляющийся голос мельника.

Один из его сынов спросил о чем-то отца, но ответ Жидяты Василий уже не расслышал.

В каморку доносился глухой шум воды с плотины.

Так, значит, он на мельнице! Василий знал это место. Знал он и Жидяту-нелюдима, которого все в Новгороде обходили стороной, ибо ведали, что не по-христиански живет Жидята. Языческим богам поклоняется. Первую жену схоронил, взял вторую, которая поначалу выходила замуж за старшего Жидятиного сына.

Женщина эта пришла в Новгород откуда-то с Белоозера и слыла волховицей. Про нее рассказывали, будто бы знает она секрет вечной молодости. Сколько лет живет она на мельнице, а все так же молода и хороша собой. Ни морщин у нее нет, ни хворей, но и детей тоже нет. И, вероятно, не будет.

Василий ни разу не видел мельничиху-волховицу, но слышал о ней много раз.

В каморке было тепло, и Василия разморило. Прикорнув в уголке, он не заметил, как крепко уснул. И снился ему сон.

Будто вошли к нему в каморку сыновья мельника, молчаливые, оба в белом, словно призраки. Развязали Василию руки, повели за собой. Вывели на темный двор. От свежих ночных запахов у Василия закружилась голова. Перед ним был дом мельника с лошадиным черепом на коньке крыши. В доме остро пахло полынью и еще какими-то травами.

Сыновья мельника втолкнули Василия в низкие двери, сами остались снаружи.

Взору Василия открылась тесная горенка, освещенная горевшей лучиной. На столе лежал обнаженный по пояс мельник с рассеченной грудью. В его нутре копалась окровавленными руками молодая женщина в темном облегающем платье. Голова ее была низко опущена, поэтому лица женщины не было видно. Изумленный Василий застыл столбом посреди горенки.

Женщина с чавкающим звуком извлекла руки из разверстой человеческой грудины и медленно подняла голову.

Ее косы были уложены венцом. Алебастровой белизны лоб и щеки отливали холодом, как и большие зеленовато-серые глаза, обрамленные густыми ресницами. На бледных губах женщины появилась слабая улыбка, которая, впрочем, нисколько не украсила это холодное лицо. Женщина властно указала Василию на скамью у стены.

Повинуясь жесту окровавленной руки, Василий сел, ощущая трепет во всем теле. Он был бы рад убежать отсюда, но его вдруг обуяло какое-то безволие.

В том, что перед ним волховица, сомнений у Василия не было никаких. Дальнейшее поразило его еще больше.

Женщина уверенными движениями запахнула две части распоротой человеческой плоти, будто полы полушубка, и очень медленно провела по разрезу ладонью, что-то шепча себе под нос. После чего – Василий не верил своим глазам! – от разреза не осталось и следа.

На зов волховицы появились сыновья мельника и унесли своего отца из горенки, причем мельник более походил на бревно. Один из сынов держал его за голову, другой за пятки. Тем не менее тело мельника оставалось вытянутым в струнку, с прижатыми к бедрам руками.

Затем волховица пригласила Василия к столу. Василий повиновался.

Мельничиха погрузила свои обагренные свежей кровью руки в глубокое блюдо с молоком и омыла их неторопливыми заботливыми движениями. Создавалось впечатление, что эта необычная женщина очень любит и лелеет свои руки. Омытые в молоке, они и впрямь поражали своей нежной белизной и перламутровым блеском розоватых ногтей.

Вытираясь рушником, мельничиха искоса наблюдала за Василием. От нее не ускользнуло, с какой пристальностью тот разглядывает кровавые пятна на столешнице.

– Не верь очам своим, – с усмешкой промолвила мельничиха и простерла правую руку с растопыренными пальцами над столом, сделав плавный круг.

На глазах у изумленного Василия кровь вдруг задымилась и исчезла, будто испарилась.

Мельничиха поставила на стол две глиняные кружки, налила из кувшина медовой сыты, себе и Василию. Опустившись на стул, женщина первой осушила свою кружку, высоко подняв согнутый локоть и откинув голову назад. При этом явственно обозначились под облегающим платьем ее упругие груди, стала видна белая нежная шея. На вид волховице было не более двадцати пяти лет.

Она стукнула по столу опорожненной кружкой и повелительно сказала, взглянув на Василия:

– Пей!

Василий несмело пригубил из своей кружки. Медовая сыта пришлась ему по вкусу.

– Ты волховица? – осторожно спросил он.

– А ты как думаешь? – Женщина хитро улыбнулась, сверкнув белыми ровными зубами.

– После увиденного…

– Повторяю тебе, не верь очам своим.

– Чему же верить, как не очам?

– Сердцу верь и вещаниям Судьбы.

– А коль молчат и сердце, и Судьба?

– Все до поры, младень.

– Когда же наступит моя пора?

– Тебе не терпится любить?

– Нет. Хочу знать, что ждет меня впереди.

– А не боишься?

– Не боюсь.

Волховица несколько мгновений пристально глядела в глаза Василию. Она была необычайно серьезна.

– Вижу по очам твоим, младень, дерзости полна душа твоя и не будешь ты знать покоя ни на этом свете, ни на том. В метаниях и поисках проведешь ты дни, отведенные тебе Судьбой.

– Что будет со мной на том свете, мне неинтересно, – нетерпеливо вставил Василий. – Ты скажи, совершу ли я что-нибудь достойное в этой жизни. И много ли дней отмерено мне Богом?

– Дней отмерено тебе немного, не доживешь ты и до тридцати лет, – вздохнула волховица, – а достойные поступки ты уже совершил. И один из них – твой отказ проливать кровь собратьев-новгородцев. Правда, недостойных поступков покуда больше в твоей жизни.

– Я не про это, – отмахнулся Василий. – Пройдет ли обо мне слава по всей земле Русской?

В больших глазах мельничихи промелькнуло удивление.

– Зачем тебе это?

– Каждому свое, – отрезал Василий. – Ты желаешь оставаться молодой до ста лет, а мне хочется славы громкой.

Волховица понимающе покивала красивой головой, затем безмолвно стала распускать свои русые косы.

Василий молча взирал на нее.

Окутавшись пышными волосами, как плащом, волховица достала из-под стола небольшую кадушку, до половины наполненную водой, и водрузила ее на стол. Потом она принесла откуда-то немного золы и бросила в воду. Затем волховица подожгла от лучины сухой березовый веник и, помахивая им перед собой, зашептала какие-то заклинания. Загасив веник в воде, она бросила его на пол. Склонившись над кадушкой, волховица долго вглядывалась в темный круг мутной воды, словно со дна кадушки должно было вынырнуть невесть что.

Наконец женщина шепотом подозвала к себе Василия.

– Гляди. – Она ткнула пальцем в кадушку. – Вот она, твоя суженая, которая, однако, тебе не достанется.

Василий склонился над кадушкой. Перед ним едва колыхалось черное оконце банной водицы, пропахшей березовым дымком, и больше ничего.

– Где? – прошептал Василий.

Волховица подула на воду, из ее темного мрака вдруг проступили очертания женского лица с большими глазами и прямым носом.

– Да это же ты! – воскликнул Василий.

Волховица отодвинулась от кадушки, но женский образ на воде не исчез, наоборот – он стал еще явственнее.

Кожа незнакомки светилась матовым блеском, глаза сияли, слегка припухлые губы были властно сжаты. Ее прекрасный лоб украшала диадема, в которой сверкали драгоценные камни. Вьющиеся волосы незнакомки были уложены в замысловатую прическу, какие не носят женщины на Руси.

– Как она похожа на тебя, – пробормотал Василий, оборачиваясь на мельничиху. – Это, случаем, не твоя сестра?

Мельничиха отрицательно мотнула головой:

– Ты же видишь, сия незнакомка не русских кровей.

Василий опять склонился над женским ликом на воде, который постепенно стал бледнеть, будто погружался в глубину, пока не исчез совсем.

– Запомнил свою суженую? – спросила волховица.

Василий не ответил, стараясь понять, каким образом мельничиха проделывает все это. Ведь это было ее изображение на воде! Если бы не прическа и не диадема, которые все-таки немного изменили ее внешность, сходство было самое полное.

Не дожидаясь ответа, волховица опять принялась за свое колдовство. Она шептала заклинания, размахивала руками, дула на воду. Вода в кадушке забурлила пузырями, хотя не было никакого пара.

– Гляди, гляди! – шептала мельничиха. – Вот человек, которого тебе в будущем надлежит остерегаться.

Вода в кадушке успокоилась. Из нее на Василия глядело лицо одноглазого длинноволосого мужа с крючковатым носом и шрамом на левой щеке.

– Кто это? – тихо спросил Василий.

– Сатана в облике человеческом, – так же тихо ответила волховица.

– Чем ты докажешь, что это правда? – вызывающе спросил Василий.

– Будущее докажет, – спокойно ответила прекрасная колдунья.

– Где я окончу свои дни?

– Далеко от Руси. – Волховица наклонила над столом кувшин с медовой сытой, но из кувшина полилась не сыта, а стал сыпаться песок тонкой струйкой. – В далекой стране, где солнце палит немилосердно, где существуют мертвые наравне с живыми и откуда нет возврата.

– Ты не сказала, прославлюсь ли я?

Волховица как-то странно посмотрела на Василия.

– Прославишься, коль найдешь магические надписи на горе, что возвышается над рекой Иордан.

– Только и всего? – удивился Василий.

– Только и всего, – грустно улыбнулась волховица, – ежели не считать, что путь к той горе лежит через три моря и три горных кряжа, через реки бурные и знойные пески, по костям мертвецов и сквозь полчища жестоких врагов. Таким будет твой земной путь, младень. Путь к славе и… смерти.

– Да не стращай ты меня! – проворчал Василий.

– И не помышляю, – ответила волховица, – что тебе Судьбой предначертано, о том и говорю.

* * *

…Проснулся Василий будто от толчка. Приподнялся. Огляделся. Звездная теплая ночь распростерла над ним свои темные крылья. Он сидел на берегу реки под ракитовым кустом, вокруг не было ни души. Засохшая кровь исчезла с его лица и головы, не было веревок у него на руках.

В памяти Василия еще звучали слова красивой волховицы, лики будущего, вызванные ею, вновь проплывали перед ним, таинственные и зловещие. Вспомнился окровавленный Жидята, сыны его и колдовские распахнутые очи, взгляд которых проник в самую душу Василия.

Быль иль небыль, сон иль явь?

Глава шестая
Бремя грехов

Дома Василия встречали с радостью и слезами. Амелфа Тимофеевна упала сыну на грудь. Друзья-побратимы поочередно тискали его в своих объятиях. Анфиска не могла сдержать счастливых слез.

– Уж не чаяли живым тебя увидеть, – говорил Василию Потаня. – Где же ты пропадал два дня и две ночи?

– У Ядрея Дорофеича в гостях подзадержался, – с мрачной усмешкой ответил Василий.

– Мы тоже подумали: коль ты вознамерился за Святослава стоять, значит, бежал вместе с тысяцким в Псков, – сказал Фома. – Ядрей-то в Псков подался, и сотоварищи его туда же бежали.

– Святослав Ольгович в Смоленск убег вместе с женой и детьми, – вставил Костя Новоторженин.

– Что творилось в Новгороде вчера и позавчера! – воскликнул Домаш.

– Что же именно? – загорелся любопытством Василий.

Перебивая друг друга, побратимы поведали ему, что третьего дня рано поутру люди тысяцкого зарезали кого-то из посадских и дом посадника подожгли. Пожар на соседние дома перекинулся, народ всполошился. Поджигателей поймали и утопили в Волхове, одним из них оказался купец Нифонт.

Затем ремесленный люд ринулся на дома знати. Дом боярина Братилы раскатали по бревнышку. Подпалили дом рыжебородого Стаса, а его самого топором зарубили. Чадь боярская и людишки тысяцкого день и ночь напролет бились с народом по всей Торговой стороне. Ядрей посылал гонца к Святославу за подмогой, но князь не стал вмешиваться, собрал барахлишко и утек в Смоленск.

Видя, что народ одолевает, сторонники Святослава стали разбегаться кто куда. Одни бежали в Ладогу, другие в Псков.

– Посадник на вече ратовал за сына Юрия Долгорукого и предложил новгородцам послать гонца в Суздаль, – в заключение добавил Потаня, – а заодно готовиться к войне с киевским князем, ибо не простит новгородцам Всеволод Ольгович такого самоуправства. На том и разошлись.

– Весело живете, – с горькой улыбкой промолвил Василий.

– Да уж куда веселей! – обронил Потаня.

Видел Василий, что ждут его друзья, когда он поведает им о своих злоключениях, но не знал он, как рассказать о пережитом. Может, все это ему приснилось?

Чтобы не обижать друзей, Василий поведал им, что после размолвки с тысяцким ушел он с тайного боярского сборища. На темной улице напали на него неизвестные люди, оглушили и бросили в подвал. Как выбрался оттуда, Василий сам не возьмет в толк. Очнулся он в лесу на берегу Волхова.

– Может, опоили тебя чем? – проговорил Фома.

– Может, и опоили, – пожал плечами Василий. – Ничего не помню.

– Совсем ничего? – поинтересовался Домаш.

– Одного из злодеев, кажется, Жидятой звали. Может, это был мельник Жидята?

– Мельника Жидяту убили вчера, – сказал Потаня, – а женка его и сыновья сгинули незнамо куда.

– Кто же теперь на их мельнице живет? – спросил Василий.

– Никто не живет. Мельница та в княжеском владении. Вот приедет новый князь, поселит там кого-нибудь.

– Я хочу осмотреть Жидятину мельницу, – сказал Василий.

– Давайте съездим, – согласился Потаня.

После полудня сели молодцы на коней и поскакали к Жидятиной мельнице. Это было по дороге к Рюрикову городищу.

В доме мельника всюду были следы поспешного бегства. В одной из комнатушек Василий задержался. Он узнал стол, за которым ему довелось посидеть, узнал кувшин и кадушку, стоящие на нем. В кадушке была вода. На полу валялся обгоревший березовый веник. Значит, это был не сон!

Выйдя на двор, Василий посмотрел на конек крыши – там висел белый лошадиный череп.

На мельнице был обнаружен глубокий погреб с опущенной в него лестницей.

Василий узнал и место своего заточения. Мысли его перепутались. Даже после подтверждения своих догадок он никак не мог связать воедино все случившееся с ним накануне. Во всем этом было что-то непонятное и необъяснимое.

За огородом на пригорке, куда доносился шум воды с плотины, была найдена свежая могила. Видимо, здесь покоился прах мельника Жидяты.

Осмотрев все вокруг, молодцы поехали обратно в Новгород.

– Ну что, тот ли это погреб? – спросил Потаня у Василия.

– Тот самый, – ответил Василий.

– Жидята все-таки поплатился за свое злодеяние, – промолвил Домаш. – Страшный, говорят, был человек. Жена его и вовсе колдуньей слыла.

– Вася, видел ты женку Жидяты? – спросил Фома.

– Нет, не видел, – ответил Василий и опустил глаза.

* * *

Во время летнего солнцестояния в лугах над Волховом начинались вечерние гулянья. Девицы плели венки из луговых цветов, опускали их в реку, загадывая о суженом.

В эту пору лета старые люди собирают лечебные травы, чтобы подоткнуть их под матицу в доме – для здоровья и от гнуса. Замужние женщины ходили на реку мыть квашню и подойники, дабы жить богаче.

В ночь на Ивана Купалу, по славянским поверьям, выходили из земли души умерших, а возле рек и озер озоровали русалки.

Но буйство солнечных дней, самых длинных в году, не горячило кровь Василию, девичий смех под окном не учащал его сердцебиение, как в былые времена. Целыми днями Василий не выходил из своей светелки, листал книги или бродил из угла в угол.

Друзья недоумевали: уж не заболел ли Василий?

Как-то за обедом Фома проворчал:

– Кое-кто недавно корил нас, что на боку лежать мы горазды, а сам ни на дело, ни на веселье собраться не может. Думает о чем-то, думает! Сказал бы хоть нам, что за кручина тебя гложет, Вася. Может, вместе-то и совладали бы с ней.

Фома умолк, поймав на себе строгий взгляд Потани.

– Я не держу вас, – не отрываясь от тарелки с супом, сказал Василий. – Веселитесь на здоровье иль занимайтесь делом каким.

– Да мы-то веселимся, – отозвался Костя Новоторженин, – не один вечер уже возле реки провели с парнями и девчатами с Неревского конца. Все о тебе спрашивают. Где да где Василий? Почто мы тебя с собой не привели? Будто ты дитятко малое!

Василий отодвинул от себя тарелку с похлебкой.

– Ладно, будь по-вашему. Нынче вечером пойду с вами через костер прыгать.

Побратимы оживились, заулыбались. Особенно Фома.

– Времени до вечера еще навалом, Вася, – с улыбкой заговорил он, – так что успеешь и поразмыслить, и книги почитать. Я и сам, может, читал бы дни напролет, да вот беда – грамоте не обучен. А учиться лень.

Обижаться на своих друзей Василий не умел: хоть и бывали у них размолвки, но до вражды никогда не доходило. По всему выходило, что побратимы во многом лучше самого Василия. Взять хотя бы Фому.

Пусть Фома неграмотный, зато любое зло, как бы оно ни маскировалось, от добра отличит. Говорит нескладно, зато складно мыслит, и в его косноязычной речи нет-нет да и промелькнет народная мудрость, ибо востер умом Фома. Все полезное, где бы он ни услышал, – запоминает. Да и привязан Фома к Василию, любит его, как брата родного. Одно слово – побратим. Ну как не уступить такому другу!

Незаметно подкрался вечер. И хотя светло еще было, но дневные птахи уже смолкли, уступая место пернатым певцам сумерек.

Солнце наполовину скрылось за лесом. Опустилась тишина. И только в лугах и перелесках за городской стеной среди чуткого безмолвия доносились издалека переклички парней и звонкий девичий смех.

Василий и его побратимы, поплутав по лесу, неожиданно набрели на поляну, посреди которой ярко пылал огромный костер. Вокруг костра водили хоровод два десятка нагих девушек с венками на головах. Распущенные по плечам волосы делали юных танцовщиц похожими на русалок. Рядом на траве валялись брошенные девичьи одежды.

Угодили молодцы на сокровенное девичье гадание.

При виде парней, вышедших из леса, девицы подняли громкий испуганный визг и бросились врассыпную, как встревоженные косули. Некоторые из девиц успели подхватить с земли одежку, но многие так и убежали в лес обнаженными. Замелькали среди деревьев соблазнительные белокожие девичьи спины, плечи и иные округлости, до коих так жадны мужские очи.

Одержимые веселым азартом, молодцы кинулись вдогонку за убегающими девушками, улюлюкая на бегу.

Внезапное появление мужчин скорее смутило девушек, нежели по-настоящему напугало. Об этом говорили их смех и игривые удаляющиеся голоса, дразнящие юношей. Это была своего рода ритуальная игра. Даже хромой Потаня и тот участвовал в погоне.

Купальская ночь священна. Если какая-нибудь девушка согласится подарить свою непорочность приглянувшемуся ей юноше, в этом не будет ничего постыдного. Однако юноша потом должен будет объявить девушку своей невестой. Это было что-то вроде помолвки, в которой участвуют лишь молодые люди, не спрашивая согласия у старших родственников.

Потому-то девушки не столько убегали, сколько кружили по лесу, не удаляясь слишком далеко от освещенной костром поляны. Вскоре одна остроглазая девица высмотрела себе рослого Костю, позволив ему догнать себя, и они в обнимку уселись под дубом, о чем-то шепчась.

Затем Домаш подхватил на руки длинноволосую нагую молодицу и неторопливо побрел со своей драгоценной ношей в глубь леса.

Фома, ребячась, гонялся за хохочущими и визжащими девушками с развевающимися волосами и легонько хлестал их тонким прутиком по округлым бедрам. У Потани разболелась нога, и он бессильно присел на сухой ствол поваленной ветром березы.

Василий присмотрел высокую, красиво сложенную девушку, которая носилась стремительно, как лань, виляя среди деревьев. Чувствуя, что Василий упорно преследует ее, красавица изменила направление бега и помчалась к реке. Василий не отставал от нее. В какой-то миг он был всего в полусажени от ее мелькающих пяток, еще рывок – и Василий смог бы дотянуться рукой до длинного шлейфа волос незнакомки, растрепанных ветром. Споткнувшись на ухабе, Василий со всего маху шлепнулся наземь.

До реки было совсем рядом. Василий услышал, как девица вбежала в воду и укрылась в шелестящих камышах.

Василий выбежал из леса на низкий речной берег, озираясь вокруг. В камышовых зарослях мелькнула голова с распущенными длинными волосами и обнаженные девичьи плечи.

Василий ринулся напролом по камышам к тому месту, где он заметил беглянку. Василий был уверен, что догонит ее. Разве сможет нежная нагая девушка бежать через грубый остролистный камыш быстрее его! Но оказалось, что может. Василий потерял красавицу из виду, сколько ни бродил он в камышовых зарослях, сколько ни звал ее, все было напрасно.

«Перехитрила меня негодница! – думал Василий, устало выбираясь на берег. – Наверно, присела и выждала, когда я пройду мимо, а потом потихоньку улизнула в лес!»

Вылив воду из сапог, Василий побрел к лесу.

Вдруг он услышал тихий всплеск воды и оглянулся на реку. Над спокойной серебристой речной поверхностью виднелась голова плывущей к берегу девушки. Сердце Василия радостно забилось: «Так вот ты где, милая!»

Присев на изогнутый ствол древней ивы, Василий стал ждать, когда беглянка выйдет из воды.

Вот, ощутив дно под ногами, девушка встала на мелководье. Водяные струи с журчанием стекали с ее длинных русых волос, облепивших все ее тело, юное и соблазнительно прекрасное.

Девушка медленно приближалась, постепенно выходя из реки. Ее мокрая белая кожа на руках и бедрах отливала призрачным блеском в свете луны, голова незнакомки была опущена, словно она боялась споткнуться.

Василию показалось, что в девичьей фигуре появились какие-то изменения: то ли плечи стали поуже, то ли бедра обрели несколько иную стройность. И цвет волос у нее явно не светло-русый, а какой-то зеленоватый. И кожа… Какая неестественно белая у нее кожа!

Еще два-три шага, и девица ступит на сушу. Внезапно она резко подняла голову.

У Василия озноб прошел по спине и вмиг вспотели ладони. Борислава!

– Что же ты глядишь на меня, Васенька, такими круглыми глазами? – прошелестел тихий голос Бориславы. – Не узнаешь разве?

Василий набрал в грудь воздуха и проговорил:

– Чур меня! Если ты русалка, ступай откуда пришла. Если…

– Вместе пойдем, Васенька, – прошептала зеленоволосая и протянула руку Василию. – Только вместе! Я так долго ждала тебя. Вся истомилась!

Бледные, бескровные губы Бориславы раздвинулись в широкой улыбке. Василий с отвращением увидел у нее на деснах присосавшихся пиявок.

– Но ты не рад мне! – просвистел с угрозой голос утопленницы. Глаза на ее бледном лице зловеще сверкнули. – Дай руку!

Василий вскочил, видя, что руки Бориславы с длинными загнувшимися ногтями все настойчивее тянутся к нему. Он попятился, спотыкаясь и едва не падая.

– Не уйти тебе от меня, Васенька, – молвила Борислава, ступив на песчаный берег. – Во всякой воде, стоячей и проточной, я буду подстерегать тебя. Никакие молитвы не спасут тебя от моих объятий. Иди же ко мне!

Василий повернулся и бросился бежать, как олень, преследуемый волками. Ему казалось, что страшная утопленница преследует его по пятам. Опамятовался Василий лишь возле городских ворот. Рубаха на нем взмокла от пота, щеки горели огнем, грудь разрывало от нехватки воздуха.

Страж у воротной калитки с любопытством посмотрел на странного беглеца, вымотанного до крайней степени.

– Черти за тобой гнались, что ли? – насмешливо спросил он.

– Хуже, отец, – хрипло ответил Василий и бессильно привалился плечом к дубовым воротам.

– Да ты никак Василий, Буслаев сын?

Василий молча кивнул, продолжая отпыхиваться.

– Набедокурил иль от обидчиков спасаешься? – проявлял любопытство старый воин.

Василий не ответил, утирая рукавом обильно текущий по лицу пот. Он шагнул к воротной калитке и толкнул ее.

Потом Василий взглянул на стражника:

– Просьба у меня к тебе, отец. Коль увидишь ночью нагую девицу с зелеными волосами, не впускай ее в город.

Страж изумленно открыл рот и долго смотрел вслед Василию, который, шатаясь, удалялся по улице.

«Дивно, – подумал страж. – Во хмелю младень, а вином от него не пахнет».

* * *

До самого утра Василий не сомкнул глаз. Стоило ему смежить веки, как перед ним вставало лицо Бориславы, мерещилась ее страшная улыбка и голос утопленницы звучал у него в ушах. Едва рассвело и откукарекали первые петухи, предвестники зари, домой заявились побратимы, уставшие, но довольные. Все четверо завалились спать на сеновале.

Вскоре по двору забегала челядь. Конюх Матвей выгнал лошадей на пастбище. Анфиска спозаранку принялась топить баню: была пятница, банный день.

Поднялся и Василий. Не дожидаясь завтрака, он вышел из дому и зашагал к Никольской церкви, где с недавних пор состоял в ключарях иеромонах Кирилл, духовник Василия.

Иеромонах Кирилл всегда благоволил к своему воспитаннику. Вот и на этот раз он исповедовал его не в храме, а в своей тесной келье с единственным узким зарешеченным окном. Сквозь зеленоватое богемское стекло из окна кельи была видна стройная береза, в ветвях которой шумела целая стая галок.

– Видать, приперло тебя сильно, коль пришел ко мне ни свет ни заря, – ворчливо молвил ключарь, расчесывая гребешком свою окладистую бороду и длинные, до плеч, волосы.

– Приперло, отче, – мрачно проговорил Василий и поведал священнику об увиденном прошлой ночью.

Священник выслушал Василия, не спуская с него внимательных глаз.

– Мнится мне, дружок, бесовские силы охотятся за тобой, – заговорил отец Кирилл, когда Василий умолк. – Судя по всему, грехов на тебе не перечесть. Готов ли ты нынче же покаяться во всех своих прегрешениях?

– Готов, отче, – склонил голову Василий.

– Тогда отвори уста свои и молви только правду, как перед Богом, – торжественно произнес священник и перекрестил Василия. – Через это покаяние спасешь ты душу свою.

Василий с внутренним трепетом преклонил колени. Много грешил он, вспомнит ли все, что творил на трезвую голову, во хмелю и в гневе, нарушая заветы христианские? Но вспомнить надо.

Долго перечислял Василий совершенные им прелюбодеяния, увечья сверстников, нарушения постов, сквернословие, убийства, когда на море разбойничал. Молча внимал ему отец Кирилл.

Когда закончил Василий свою длинную исповедь, священник скорбным голосом вымолвил:

– Коль наложу я на тебя епитимью за весь твой блуд, кровопролитие и несоблюдение постов, то придется тебе, Вася, в монастырь идти грехи замаливать. Здесь обычным воздержанием да сухоядением не отделаешься. Только то, что ты два года в церкви не был и нечистую пищу вкушал, потянет на два года самого сурового покаяния. В рубище тебе придется ходить, на голом полу спать, людей не видеть, жить на воде и хлебе.

Василий вскинул глаза на священника:

– Не получится из меня схимника, отче. Лучше мне умереть, чем выносить такое.

– Кому-кому, а тебе помирать никак нельзя, грехов не замолив, – погрозил пальцем ключарь, – ибо душа твоя прямиком в ад отправится. Такие муки в аду примешь, какие тебе и не снились!

– Я боли не боюсь, – сказал Василий.

– Загробные муки вечные, – сурово пояснил священник, – их усилием воли не переможешь. Криком зайдешься, глаза на лоб вылезут, а легче не станет ни через месяц, ни через год. Никогда. Милости от слуг Сатаны ждать бесполезно. Милостив лишь Бог.

– По мне, лучше через испытания пройти во имя Бога и во искупление грехов, чем на хлебе и воде сидеть несколько лет, – промолвил Василий, просительно глядя на Кирилла. – Ты же знаешь, отче, опасностей я не боюсь. Возможно ли мое бесстрашие на пользу Господу употребить?

Священник ответил не сразу.

– В нынешнее лето собираются король французский и король германский идти, как встарь, крестовым походом в Палестину. Благословил их на это первосвященник Латинской Церкви – папа римский. Об этом много говорят немецкие купцы, прибывшие в Новгород. Всем участникам крестового похода прощаются все их прегрешения, вольные и невольные, ибо, ступив с оружием в руках на стезю Господню, крестоносцы становятся священной ратью. Смерть за святое дело есть почетнейшая из смертей. Так считают на Западе.

– А на Руси что об этом думают? – спросил Василий.

– Русские князья не участвовали в Первом крестовом походе и вряд ли примут участие во втором, – ответил отец Кирилл. – Папа римский и патриарх Константинопольский находятся во вражде друг с другом еще со времен Ярослава Мудрого. Их разъединяет спор об истинных символах веры и обоюдная анафема.

Василий слышал об этом, но никогда особенно в это не вникал. Латинян немало живет в Новгороде, хотя они молятся в своих храмах, новгородцы все же считают их братьями во Христе в отличие от мусульман.