Текст книги "Три побоища – от Калки до Куликовской битвы (сборник)"

Первым взял слово Владимир Рюрикович.

– Как ни тяжело это решение, братья, но иного выхода нет, – сказал он с тягостным вздохом. – Коль дружины полягут, а это может случиться уже завтра, татары все едино обрушатся на пешую рать. Нужно спасти хоть часть войска, тут уже не до благородства. Я голосую за немедленное отступление!

Мстислав Немой молчаливым жестом одобрил сказанное смоленским князем. Юрий Глебович после мучительных колебаний тоже высказался за поспешное отступление. И только юный Дмитрий Мстиславич заявил, что останется с пешей ратью.

– Отец мой и старший брат полегли в сече с татарами на Калке, – промолвил он, упрямо наклонив лобастую голову. – Я буду истреблять поганых мунгалов, на сколько сил моих хватит! Бегство не по мне, братья. Не хочу позором себя покрыть.

Мстислав Удатный положил свою тяжелую руку юноше на плечо.

– Ты сам выбрал свою судьбу, Дмитрий. Честь тебе и хвала за это! Принимай главенство над войском. Да поможет тебе Бог!

Без трубных сигналов княжеские дружины собрались в путь и двинулись в ночь длинной нестройной колонной. Пешие ратники недоумевающе переговаривались, не сразу сообразив, что князья оставляют их на произвол судьбы.

Отъехав от русского стана на несколько верст, Мстислав Удатный сошел с коня и побрел по высокой траве в сторону от идущих усталым шагом конных полков. За ним увязался Юрий Домамерич. Мстислав наугад шел по ночной степи, его плечи сотрясались от рыданий. Впервые в жизни храбрый Мстислав бросил войско ради спасения своей жизни. Перед мысленным взором Мстислава стояло юное безбородое лицо князя Дмитрия. Стыд жег галицкого князя, душа его рвалась на части, не желая мириться со столь малодушным поступком. Слезы раскаяния и горького отчаяния неудержимо катились из его воспаленных глаз.

* * *

Едва на востоке зародился новый день, татарские орды вновь замаячили вдали, надвигаясь на пешие русские полки, без всякого порядка бредущие по степи. Дмитрий Мстиславич принялся спешно выстраивать войско для отпора врагу. Ратники нехотя становились в шеренги, были и такие, кто не подчинялся приказам молодого князя, ища спасения в бегстве.

Татары начали обстреливать русичей из луков, заходя с флангов. Тяжелые конники мунгалов плотной колонной протаранили центр русского войска. Не прошло и часа, как битва превратилась в избиение. Мунгалы гнали русичей по степи, рубили без пощады саблями, расстреливали из луков, топтали конями. Отчаянная храбрость дружинников князя Дмитрия и всех тех пешцев, кто примкнул к ним, была подобна островку, заливаемому бурными водами весеннего половодья.

В Ипатьевской летописи сохранилось предание о богатыре Алеше Поповиче, который был родом из суздальской земли. Он был сыном священника, отсюда получил свое прозвище. С младых лет Алеша Попович занимался военным делом, находясь на службе у владимиро-суздальских князей: сначала – у ростовского князя Константина Всеволодовича, потом – у его родного брата Ярослава, затем – у Юрия Всеволодовича, который принял главенство в Суздальском княжестве после смерти старшего брата Константина.

Юрий Всеволодович был спесив и мстителен. Не отличаясь особыми военными дарованиями, он тем не менее постоянно затевал свары со своими родными и двоюродными братьями. Его непримиримая вражда с братом Константином завершилась кровавым побоищем на реке Липице, где в полном блеске проявился полководческий талант Мстислава Удатного, возглавлявшего полки Константина Всеволодовича. Десять тысяч русичей полегло в том сражении.

После этой злополучной битвы Алеша Попович ушел из дружины Юрия Всеволодовича, больше не желая участвовать в братоубийственных склоках князей. Созвав еще семьдесят таких же витязей, Алеша Попович объявил князьям, что его богатырская дружина отныне будет сражаться только с внешними врагами Руси.

В городке Клещине богатыри поставили бревенчатую крепость, насыпали земляные валы, поселившись там со своими слугами, женами и детьми. Приезжал в Клещин Мстислав Удатный перед своим походом на Киев, звал богатырей в свою дружину, но никто из витязей не пошел к нему на службу. «Где бы ты ни появился, княже, там непременно распря начинается, – сказал Мстиславу Удатному Алеша Попович. – От княжеских свар Русь только слабеет. По чужим головам ты вступаешь на столы княжеские, кровь русскую льешь без сожаления. С тобой, княже, нам не по пути!»

Когда киевский князь Мстислав Романович созывал князей на съезд перед походом на татар, он посылал гонца и в Клещин, зовя богатырскую дружину на войну с татарами. Алеша Попович откликнулся на этот призыв, только сборы богатырей в дальнюю дорогу слишком затянулись. Богатырская дружина добралась до излучины Днепра, когда все русские полки уже углубились в степь. Но Алеша Попович не повернул назад, его конный отряд, переправился на ладьях через Днепр и устремился вдогонку за объединенным русским воинством. Случилось так, что к несчастной для русичей битве на Калке отряд богатырей не успел, но Алеше Поповичу и его витязям все же суждено было прославиться в войне с татарами.

Богатырская дружина, вместе со слугами и оруженосцами насчитывавшая сто пятьдесят всадников, столкнулась с разбитым русским войском в тот момент, когда княжеские дружины уже бежали и татары беспощадно преследовали рассеянные пешие полки, никого не беря в плен. Этот момент также нашел отражение в Ипатьевской летописи. Богатыри во главе с Алешей Поповичем храбро набросились на татарские полчища. «И хоть были богатыри в малом числе, но сила и ярость их были таковы, что сей небольшой отряд насквозь проходил через полки татарские, губя врагов во множестве, – записал летописец. – И затрепетали татары, и подались они вспять перед горстью храбрецов, усмотрев в них не живых людей, а неуязвимых демонов…»

Лишь к концу дня одолели татары дружину витязей, окружив их со всех сторон. Вместе с Алешей Поповичем и его богатырями в этом сражении пал молодой трубчевский князь Дмитрий Мстиславич со всеми своими дружинниками. В этой битве татары понесли столь ощутимые потери, что прекратили преследование пеших русских полков и повернули обратно к Калке.

Только военачальник Джебэ с двумя тысячами всадников продолжил погоню, надеясь настичь и пленить Мстислава Удатного.

Два дня поредевшие княжеские дружины шли по иссушенной зноем степи, останавливаясь на долгий отдых лишь под покровом ночи. На третий день возроптала дружина несвижского князя. Воины заявили своему князю, что надо бы дать отдых лошадям, да и людям неплохо бы отоспаться.

Юрий Глебович пришел к Мстиславу Удатному и предложил ему не выступать в путь, как обычно, с первым лучом солнца, а растянуть отдых до полудня: мол, татары уже далеко, их можно не опасаться. Мстислав выслушал несвижского князя и сказал, что покуда полки не достигнут Днепра, о долгом отдыхе нужно забыть.

«Наше спасение в непрерывном движении к Днепру, – молвил Мстислав, – ибо от недоедания и жажды и кони, и люди теряют силы день ото дня. Нам не выстоять даже против малого отряда мунгалов. Нужно проявить упорство, брат, ведь и враги наши на упорство горазды. Что, если мунгалы все еще идут по нашему следу?»

Юрия Глебовича задели за живое не эти слова Мстислава Удатного, а его замечание, что не пристало князю идти на поводу у своей дружины. Он дерзко ответил галицкому князю, что больше не намерен ему подчиняться.

«Твое верховодство, брат, довело всю русскую рать до беды, – промолвил Юрий Глебович в сильнейшем раздражении. – Пусть я иду на поводу у своей дружины, с которой я делю и горести, и победы, но ты давно ходишь в зависимости от собственной гордыни, которая ныне привела тебя к поражению от поганых язычников! Беги и дальше к Днепру, брат, сбивай копыта у своих лошадей, а моя дружина будет наслаждаться отдыхом».

Не помогли уговоры и Мстислава Немого. Юрий Глебович наотрез отказался выступать в дальнейший путь ни свет ни заря.

Ранним утром конные полки галичан, волынян, смолян и лучан ушли на север, в сторону Днепра. Несвижская дружина осталась на стоянке у небольшого пресного озерца, воины спали вповалку на примятой траве. Дремали дозорные.

Отряд Джебэ двигался по степи, развернувшись широкой цепью, как при облавной охоте на диких антилоп. Татары неслышно подкрались к спящему стану Юрия Глебовича, окружив его со всех сторон. Дозорные слишком поздно подняли тревогу. Проснувшиеся русичи бросились к оружию, но враги были уже совсем рядом. Началась ожесточенная рукопашная схватка. Юрий Глебович пал в числе первых, пробитый сразу тремя копьями. Из двух сотен его гридней уцелели лишь двое: бросившись в воды озера, они заплыли в камыши и затаились там.

Джебэ еще двое суток шел по следам отступающих русских дружин, но так и не смог их настичь.

* * *

Прозрачные речные струи с журчанием вились вдоль бортов крутобокой ладьи, мерно вздымались длинные весла, вспенивая днепровскую воду.

Мстислав Удатный стоял на корме и глядел на удаляющийся левый днепровский берег. Пока дружины грузились на лодки и насады, пока гридни заводили по дощатым настилам лошадей на грузовые ладьи, в душе Мстислава сидело беспокойство. Появись в этот момент из степи татарская погоня, и ничто не спасло бы остатки измученных дружин от полного истребления, и не было бы путей для бегства. Теперь галицкому князю можно было вздохнуть с облегчением, ему самому удалось спастись от гибели и вызволить из беды еще около тысячи воинов.

Сойдя на правый днепровский берег, Мстислав с изумлением узнал среди толпящихся неподалеку рыбаков своего зятя Даниила и двух его преданных гридней – Зикору и Овсеня.

Мстислав бросился к Даниилу, не помня себя от радости. Он так сильно сжал Даниила в объятиях, что тот охнул от боли.

– Полегче, княже, – забеспокоился Овсень, – зять твой весь изранен. Ему бы лежать надо, но разве он нас послушает. Как узнал, что русские полки на переправе, так бегом сюда, на берег.

– Да как же ты уцелел, лихая голова? – смеясь от счастья, восклицал Мстислав, держа Даниила за плечи. – Я ведь грешным делом уже оплакал тебя. Все вокруг твердили, что посекли тебя татары.

– Это Прошута-хитрец велел Зикоре и Овсеню укрыть меня от татарских стрел и сабель, перевязать мои раны, а затем скрытно от своих же доставить к Днепру, – сказал Даниил. – Весь этот путь я плохо помню, немочь и забытье одолевали меня. Мы только вчера до Днепра добрались.

– Видать, Прошута не очень-то верил в то, что дружины наши смогут к Днепру выйти, – заметил Мстислав. – Потому-то Прошута и отправил тебя к Днепру другой дорогой. Ах, зять мой, как же я рад, что ты уцелел среди стольких опасностей! А как дочь моя будет этому рада, ты и представить себе не можешь!

Мстислав еще раз обнял Даниила. Затем, повернувшись к Зикоре и Овсеню, галицкий князь произнес:

– А вы, молодцы, получите от меня награду – по кошелю с золотыми монетами каждый! И еще по коню впридачу.

– Где же киевский князь? – негромко спросил у тестя Даниил. – Что с ним сталось?

– О том не ведаю, – хмуро ответил Мстислав, – но молю бога, чтоб обошла стороной Мстислава Романовича смертная чаша. В нашем поражении на Калке он повинен меньше всего.

Татары, осадившие киевлян в их стане на холме, весь первый день пытались растащить повозки, стоявшие заслоном вокруг русского лагеря. Спешившись, татарские воины карабкались по склонам холма, упираясь коленями и древками копий в жесткий дерн, опаленный солнцем. Мунгалы цепляли крючьями, привязанными к веревкам, тележные колеса, затем скопом тянули веревки вниз. Русичи, стоявшие на сцепленных возах, обрубали эти веревки мечами и кинжалами, а железные крючья забирали себе. К середине дня татары остались без крючьев и без надежд на быструю победу.

Разделившись на отряды, татары принялись штурмовать стан киевлян, сменяя друг друга. Волна за волной мунгалы с криками и воплями накатывались на заслон из повозок, преодолевая крутизну каменистых склонов. Киевляне ударами топоров и копий сталкивали врагов вниз, били по ним из луков. К вечеру подножие холма оказалось заваленным телами убитых мунгалов.

На ночь татары отступили, но на следующий день опять пошли на штурм, соорудив множество лестниц из жердей. Несколько раз татарам удавалось то в одном, то в другом месте взобраться на сцепленные возы, но и только. Пробиться в глубь стана татары не могли, так как русичи встречали их густым частоколом копий. К концу дня татарские отряды снова отступили ни с чем.

На третий день с раннего утра татарские лучники стали засыпать русский стан сотнями зажженных стрел, желая вызвать пожар и переполох. Однако киевляне были готовы и к этому. Они гасили свои вспыхнувшие шатры землей и песком, укладывали на очаги пламени сырые кожи. Ничего не добившись обстрелом из луков, мунгалы решили вручную растащить повозки киевлян и таким образом ворваться в их лагерь. Тысячи татар яростно лезли на холм, передние из них перерубали ножами и топорами оглобли и веревки, скреплявшие возы между собой. Киевляне, поняв тактику мунгалов, высыпали из-за повозок на склон холма, выстроившись плотными шеренгами. Их продолговатые красные щиты опоясали вершину холма, словно два красных забора. Наступая снизу вверх, татары так и не смогли пробиться через этот живой заслон. В вечерних сумерках татары вновь отступили, унося своих убитых и раненых.

На четвертый день от татар прибыли послы для переговоров с киевским князем. Послов было трое: два мунгала и араб-толмач.

Мстислав Романович встретил татарских посланцев в своем шатре, сидя на походном троне, в окружении воевод. Это было третье татарское посольство, отдающее ему низкий земной поклон, за последний месяц. С первыми двумя посольствами великий князь особо не церемонился, ныне он оказался в непростой ситуации, поэтому рубить сплеча не собирался.

Оба мунгала были в длинных дорогих одеяниях, с золотыми поясами, в яловых сапогах с загнутыми носками и голенищами, на головах у них были высокие шапки с опушкой из чернобурых лисиц. Толмач был в красно-желтом полосатом халате, кожаных шнурованных башмаках, с чалмой на голове.

Один из мунгалов, темный от загара, со шрамом на левой щеке, с жидкой седой бородой, обратился к великому князю с такими словами:

– Славные Цыгыр-хан и Тешу-нойон приветствуют храброго киевского князя! Монголы большой кровью заплатили за победу при Калке-реке. Поэтому мы хотим разойтись с киевским князем миром. Пусть русы сложат оружие, им будет позволено вернуться домой, но все добро в вашем стане будет нашей добычей.

Толмач перевел все сказанное послом на русский язык. Мстислав Романович криво усмехнулся:

– Ишь, чего удумали, черти косоглазые! Безоружных-то нас вы живо посечете. С оружием мы сюда пришли, с оружием и уйдем. Так и скажите своим ханам.

Послы с поклоном удалились.

С вершины холма киевляне видели, как к татарскому стану подтягиваются конные отряды мунгалов, возвращающиеся из погони за отступающим русским воинством. Теперь перевес сил стал явно в пользу татар. Киевляне приготовились к отражению нового штурма. Но от татар вновь пожаловали послы.

– Славный Субудай-багатур извещает киевского князя, что помощи ему ждать неоткуда, все русские полки полегли в сече, – проговорил все тот же посол со шрамом на щеке. – Субудай желает воздать должное мужеству киевского князя, потому-то и предлагает ему перемирие. Потери русов и так очень велики, незачем продолжать эту бойню. Субудай говорит киевскому князю: сложи оружие и веди своих воинов домой.

Мстислав Романович выслушал посла с угрюмым лицом. Даже если мунгал лжет и русским полкам удалось прорваться к Днепру, на подмогу действительно нет никаких надежд. Киевлянам придется как-то самим выпутываться из этого труднейшего положения.

– Повторяю, нехристь, оружие мы не сдадим! – промолвил Мстислав Романович, грозно сдвинув брови. – С оружием мы – сила! А веры к вашим клятвам у нас нет. Ступайте!

Послы ни с чем вернулись в татарский стан.

В полдень в шатре великого князя состоялся военный совет. На нем присутствовали все воеводы, а также князья Александр Глебович и юный Андрей Владимирович.

– Что будем делать, други? – обратился к собравшимся Мстислав Романович. – Помощи нам ждать неоткуда. Враги превосходят нас втрое числом. Коль выйдем в поле, то все поляжем, как один, в неравной сече. Но и отсидеться здесь, на холме, нам тоже не удастся, ибо вода у нас на исходе.

– На пару деньков воды у нас еще хватит, – с надеждой в голосе проговорил Александр Глебович, – а там татары, быть может, и сами уберутся восвояси. Не век же им тут стоять!

– Вы же видели, други, как воюют татары, как они преследуют уже разбитого врага, – заговорил гридничий киевского князя. – Все их слова – обман. Не пропустят нас татары на Русь ни с оружием, ни тем более безоружных. Пробиваться нужно силой, покуда ратники и кони наши от жажды не ослабели. Сегодня же ночью пробиваться!

Самые решительные из воевод поддержали Ермолая Федосеича. Поддержал его и юный зять великого князя.

– Татары измучены битвой и преследованием, не смогут они остановить наше войско, – сверкая очами, молвил князь Андрей. – Как стемнеет, надо седлать коней! Исполчать пешую рать! Все, может, и не прорвутся, но кто-то обязательно прорвется.

Мстислав Романович хмуро поглаживал бороду, взирая на Андрея Владимировича.

«Огонь-младень! – думал он. – О чести печется больше, чем о жизни. Как истинный князь! А о том не думает, что дочь моя все глаза выплачет, коль его в сече татарская стрела или сабля сразит. К тому же Сбыслава на сносях, ей со спокойным сердцем дитя нужно доносить».

Но вот зазвучали голоса тех бояр, кто уже отчаялся победить татар, на кого произвело самое удручающее впечатление бегство Мстислава Удатного и Даниила Романовича. Эти люди настаивали только на одном: с татарскими ханами нужно договориться, иначе смерть. Благо татары сами предлагают киевскому князю разойтись миром.

В разгар споров от татар опять прибыли послы, но на этот раз с ними был еще один человек, по обличью наполовину русин, наполовину половчин. Это был бродник Плоскиня.

Бродниками на Руси звали смердов и беглых холопов, которые бежали от засилья князей в степи, расселяясь свободными общинами по берегам степных рек. Свои поселения бродники обустраивали обычно на островах или речных мысах, помимо земледелия они занимались еще рыболовством и охотой на водоплавающую птицу. Особенно много бродников было на Дону.

Плоскиня поведал великому князю, что его и еще полсотни бродников татары пленили близ устья Маныча, при его впадении в Дон. Там стояло селение бродников, которое татары сожгли. Прекрасно зная окрестные степи и реки, бродники служили у татар проводниками.

– Не от великой радости пошел я на службу к татарам, княже, а от крайней безысходности, – молвил Плоскиня, кланяясь Мстиславу Романовичу. – Теперь вот ханы татарские поручили мне, горемычному, уговорить тебя, пресветлый князь, сдаться им на милость. Не гневайся на меня за это. Хоть бродники и выбрали меня старшиной в нашей общине, но рядом с любым князем и боярином я все равно человек маленький.

Мстислав Романович с нескрываемой брезгливостью оглядел Плоскиню с головы до ног. О бродниках великий князь слыхал и прежде, но видел такого бродника впервые.

Плоскиня был высок и худощав, как журавль. Его выгоревшие на солнце волосы были белее льна, кожа на лице и руках от загара напоминала потемневший от времени пергамент. У него был тонкий длинный нос, впалые щеки, неухоженная куцая бородка торчала козликом. Голубые глаза Плоскини были полны какого-то глубокомысленного смирения. Он не смотрел великому князю прямо в очи, глядя то вниз, то вбок.

Одет Плоскиня был в половецкие штаны, заправленные в короткие кожаные сапоги, еще на нем была половецкая рубашка с бахромой по нижнему краю и с красными нашивками на рукавах. У степняков такие нашивки являлись признаком старшинства. Рубаха была довольно ветхая, сквозь дыру на груди у Плоскини можно было видеть маленький медный крестик. Расселяясь среди степных языческих племен, бродники тем не менее продолжали придерживаться своей христианской веры.

– Что татары поручили тебе передать мне на словах? – поинтересовался Мстислав Романович у Плоскини.

– Князь ихний Субудай больше не хочет кровопролития, – промолвил Плоскиня, – он готов принять твою покорность, княже. И готов пропустить твое войско домой.

– С оружием или без оружия? – спросил Мстислав Романович.

– Без оружия, – ответил Плоскиня. И тут же добавил: – Субудай и его воеводы готовы поклясться на священном огне, что не обнажат меча на твои безоружные полки, княже. Они хоть и нехристи, но слово держать умеют, ежели перед этим принесут клятвы по своему обычаю. К примеру, мунгалы поклялись отпустить наши семьи в обмен на нашу службу и сдержали обещание. Теперь наши жены и дети в безопасности.

– Ты-то сам, Плоскиня, что нам присоветуешь? – обратился к долговязому броднику Мстислав Романович. – Коль ты татарам служишь, значит, и повадки их знать должен.

– Я советую, княже, сложить оружие, – без колебаний ответил Плоскиня. – Коль твои полки выйдут на битву, все едино будут побеждены татарами, ибо их гораздо больше. И в стане своем вы долго не высидите от безводья. Чем смерть принимать, лучше сдаться, благо плен вам не грозит.

– Зачем Субудай оружие сдать требует? – не выдержав, заговорил с бродником Ермолай Федосеич. – Не потому ли, что безоружных-то нас перебить легче, нежели вооруженных, а?

– Нет, не потому, – спокойно ответил Плоскиня. – Ваше оружие татары хотят забрать с собой, они уже успели высоко оценить качество русских мечей и топоров. Оружие любого побежденного войска татары забирают как военную добычу. И русские князья поступают так же. Чему тут удивляться?

– И все же, княже, я настаиваю, нельзя верить мунгалам! – стоял на своем гридничий. – Они и половцам в дружбе клялись, дабы разрушить их союз с ясами, а когда разбили ясов, то без колебаний напали и на половцев. Язык у мунгалов раздвоенный, как у змеи!

С гридничим начали спорить те из воевод, кто желал поскорее завершить эту столь неудачную войну и без кровопролития возвратиться на Русь. Спорщики кричали и бранились, перебивая друг друга.

Александр Глебович, наклонившись к самому уху великого князя, нашептывал ему о том же: мол, Мстиславу Удатному ныне не было удачи в сражении с татарами, а им удача улыбнулась. «Мы и нехристей посекли за эти три дня, сколь смогли, а теперь еще и домой без потерь вернуться сможем. Нельзя такую возможность упускать, великий княже!»

Кое-как восстановив тишину в шатре, Мстислав Романович объявил свое решение.

– Отправим в стан татарский наших бояр, чтобы мунгалы в их присутствии поклялись своими богами, что не тронут нас безоружных и позволят вернуться на Русь, – сказал он. – Для вящей убедительности разоружим сначала пятьсот наших ратников и поглядим, далеко ли они уйдут безоружные. Как только сей отряд скроется из глаз по пути к Днепру, тогда и прочие полки начнут складывать оружие.

Вечером того же дня шестеро киевских бояр и гридничий Ермолай Федосеич в сопровождении бродника Плоскини пришли в татарский стан. Сначала русские послы встретились с Субудаем, Цыгыр-ханом, Тохучар-нойоном и Тешу-нойоном. Встреча происходила в большой белой юрте. Были обговорены все условия разоружения киевских полков, место их сбора и порядок отступления к Залозному шляху.

Ермолай Федосеич настоял на том, чтобы русичи могли взять с собой полторы сотни лошадей для перевозки раненых, чтобы каждый ратник имел в достатке провизии на дорогу. Долгий спор с татарскими военачальниками развернулся по поводу знамен, киевляне хотели забрать знамена с собой, но татары возражали против этого. Для них вражеские стяги были почетной добычей.

– Ну, коли так, тогда и переговорам конец! – объявил гридничий, которого великий князь снабдил всеми необходимыми полномочиями. – Мы и так немалый позор на себя берем, обещая сложить оружие перед врагом. Но вернуться домой без знамен – это и вовсе стыд и срам! Войско без знамен – не войско, а толпа. Лучше мы все умрем в битве, чем согласимся отдать во вражьи руки наши стяги!

Ермолай Федосеич проворно поднялся с кошмы, на которой он восседал, сложив ноги калачиком, по обычаю степняков. Бояре с кряхтеньем и недовольными вздохами последовали его примеру. У них, по воле великого князя, было право наблюдателей, но права голоса они не имели.

Предводители татарского войска торопливо зашушукались между собой, отчаянно жестикулируя руками перед носом друг у друга. Толмач обратился к русичам, которые гурьбой направились к выходу из юрты:

– Все в порядке. Славные татарские багатуры согласны с вашим условием. Стяги останутся у вас.

Затем толмач рассказал русским послам о том, как татары приносят клятву над священным огнем. Поскольку письменности у татар не было, поэтому не могло быть и письменного договора. Вожди татарского войска должны были поклясться вслух в присутствии русичей, и буквальный смысл сказанного ими и должен был являться тем договором, нарушение которого станет для татар клятвопреступлением.

«По обычаю татар, каждый военачальник приносит клятву и за себя, и за подчиненный ему воинский отряд, – поведал толмач русским послам. – В лице этих четверых багатуров перед вами, по сути дела, находится все татарское войско».

– А где Джебэ? – неожиданно спросил неугомонный гридничий. – Я слышал от половцев, что этот багатур имеет столько же власти, как и Субудай.

Толмач замялся, не зная, что сказать. Слегка растерялись и татарские военачальники. Наконец, одноглазый Субудай что-то быстро проговорил, обращаясь к толмачу.

Тот с натянутой улыбкой обратился к русичам, говоря, что Джебэ и его отряд уже далеко отсюда. Джебэ сопровождает татарский обоз, который уже двинулся обратно к реке Кубань.

– Ну, чего тебе неймется? – ворчали на гридничего бояре. – Не злил бы ты мунгалов понапрасну! Пора договор заключать, а то скоро стемнеет.

Процедура принесения клятвы заключалась у татар в следующем. Русских послов вывели из юрты, усадили на земле в кольце из трех костров, над которыми колдовали татарские шаманы, увешанные погремушками и костяными амулетами. Шаманы били в бубны, приплясывали и завывали, то и дело бросая в пламя костров пучки и коренья каких-то ароматных трав.

Продолжалось все это больше часа. Как потом объяснил послам Плоскиня, татарские жрецы тем самым отгоняли от священных костров злых духов, которые незримо витают над русичами и могут помешать заключению договора.

Затем четверо татарских военачальников, стоя над одним из костров, слово в слово произнесли такую клятву: «Великий Тэнгри, творец земли и неба! Бессмертный покровитель монголов! Тебя берем в свидетели при заключении этого договора с русами. Пред этим чистым пламенем обязуемся и клянемся, что, когда русы сложат оружие, не прольется ни капли княжеской крови, русам будет открыта дорога домой, они могут уйти, взяв с собой свои знамена. Никто из монголов, подчиненных Субудаю-багатуру, Цыгыр-хану, Тохучар-нойону и Тешу-нойону, не обнажит на них саблю».

Уже в сумерках русские послы возвратились в свой стан на холме. От них исходил густой запах можжевелового дыма и ароматов неведомых трав.

Мстислав Романович уединился со своим преданным гридничим.

– Все ли прошло гладко? – допытывался великий князь. – Не было ли со стороны мунгалов какого подвоха?

– На первый взгляд, княже, переговоры прошли мирно и гладко, – отвечал Ермолай Федосеич, – клятву мунгалы принесли по своему обычаю, все честь по чести. Но… неспокойно у меня на сердце.

– Что тебе показалось подозрительным? – Мстислав Романович так и впился глазами в озабоченное уставшее лицо гридничего.

– Видишь ли, княже, не все татарские князья клятву нам приносили, – промолвил Ермолай Федосеич, – не было среди них нойона Джебэ. Субудай сказал, что Джебэ со своими воинами уже выступил к реке Кубань вместе с татарскими обозами, но мне что-то в это не верится. У этого Субудая внешность заклятого злодея. На лице шрам прямо через нос, одного глаза нет, одна рука скрючена и высохла, зубов во рту тоже почти нету… Сам хромоногий, кособокий, такой во сне привидится, так в холодном поту проснешься! По этому Субудаю видно, что он всю жизнь в седле, много где побывал и повидал всякое. Чует мое сердце, этот злыдень одноглазый каверзу какую-то замыслил!

– Какую каверзу? Говори толком! – нервничал великий князь. – Думаешь, Джебэ где-то неподалеку?

– Уверен в этом! – решительно произнес гридничий. – Неспроста Джебэ не было на переговорах. Ох, княже, как пить дать, мунгалы хитрость какую-то затевают!

– Ладно, иди спать, – сказал Мстислав Романович. – Утро вечера мудренее.

* * *

Утром Мстислав Романович пожелал еще раз встретиться с бродником Плоскиней, татары не стали препятствовать этой встрече.

Плоскиня прибыл в русский стан в сопровождении двух мунгалов и араба-толмача. У татар было только одно условие – разговор великого князя со старшиной бродников должен проходить в присутствии татарских послов.

Мстислав Романович напрямик спросил у Плоскини, правда ли, что нойон Джебэ со своим отрядом и татарским обозом ушел к реке Кубань. Плоскиня ответил утвердительно: мол, он своими глазами видел, как татарский обоз выступил в путь, а Джебэ охраняет этот обоз, ведь в том караване находится вся военная добыча мунгалов.

– Когда это случилось? – вновь спросил великий князь.

– Еще два дня тому назад, – не моргнув глазом, ответил Плоскиня.

– Тебе придется, друже, поклясться на святом распятии, что слова твои правдивы, – сказал Мстислав Романович и повелел слугам, чтобы те пригласили к нему в шатер священника.

Священник пришел, держа в руках большой бронзовый крест с фигурой распятого Иисуса.

– Клянусь святым распятием, что сказанное мною правда, – спокойно проговорил Плоскиня и приложился устами к бронзовому кресту. Он троекратно перекрестился и добавил: – Да гореть мне в аду, ежели я лгу.

Клятва Плоскини и, главное, его невозмутимый вид успокоили Мстислава Романовича. По его приказу были открыты ворота лагеря, и первые пять сотен киевлян стали спускаться с холма на равнину. Там их уже ожидали татары, чтобы принять у русичей сданное оружие. Ратники шли чередой друг за другом и складывали в одну кучу копья, мечи, топоры и кинжалы, в другую – щиты и шлемы. Кольчуги и панцири татары у русичей не требовали. Разоружившись, отряд киевлян нестройной колонной двинулся по степи на север. Татарская конница расступилась, давая русичам дорогу.