Текст книги "Брызги шампанского"

– Ладно, проехали. Клиент живет в гостинице «Россия». Третий этаж. Вот номер, – Мандрыка лишь показал цифры на бумажке. – Вы должны подойти в половине седьмого… Повторяю – в восемнадцать тридцать. Ни минутой раньше, ни минутой позже. Постучать четко, раздельно три раза. Вам откроют. Дверь будет заперта, но если вы в восемнадцать тридцать подойдете к двери и постучите три раза, – Мандрыка постучал костяшками пальцев по приборному щитку, показывая, как это надо сделать, – вам откроет человек высокого роста. Это и будет ваш клиент. Вы делаете свое дело, вынимаете из дверей гостиничный ключ, кладете его в карман и уходите, плотно закрыв за собой дверь. Там срабатывает защелка. И до следующего дня в номер никто не сунется. Ни горничная, ни дежурная, никто. Дверь будет заперта. Всевозможные обходы, уборки и прочее – утром. Когда его обнаружат, вы будете уже в Днепропетровске.

– Неплохо, – Гриша вопросительно посмотрел на Валеру. Тот лишь молча кивнул, опять не произнеся ни слова.

– Спокойно, не торопясь выходите из гостиницы, спускаетесь по улице Разина к метро «Китай-город» и с одной пересадкой добираетесь до Курского вокзала. Дальше сами знаете. Если все будет по плану, вы окажетесь на вокзале минут за пятнадцать до отхода поезда. Поезд отходит с третьей платформы. Вопросы есть?

– Ты уверен, что клиент будет на месте? – спросил Гриша уже совершенно другим голосом – негромким, озабоченным, даже какая-то опасливость появилась в его тоне.

– Я сам с ним так договорюсь.

– А ты где будешь в это время?

– Совсем в другом городе. Сейчас мы расстаемся, и я мчусь в аэропорт.

– Где именно ты будешь, нам ведь знать необязательно?

– Полностью с тобой согласен, – усмехнулся Мандрыка.

– Как звать клиента?

– Зачем это тебе нужно?

– Вообще-то да, – пожал плечами Гриша. – Зачем это мне нужно? Совершенно незачем. Клиент – он и есть клиент. Согласен – вопрос глупый. Но есть вопрос и получше.

– Слушаю, – сказал Мандрыка с легким нетерпением.

– Деньги.

– По пятерке до, по десятке после, – слукавил Мандрыка.

Гриша молча посмотрел на Валеру, и некоторое время оба молчали, уставясь друг другу в глаза. Чувствовалось, что в эти мгновения они производили сложные расчеты и как бы невидимо, на уровне подсознания советовались, пытаясь понять друг друга по движениям бровей, зрачков и даже, наверное, ушей.

– Всего тридцать? – наконец спросил Валера.

– Да. На двоих тридцать, – уточнил Мандрыка.

– Плюс накладные расходы – билеты, инструмент…

– И ужин в поезде, – прервал перечисление Мандрыка.

– Годится, – сказал Валера.

– Годится, – повторил Гриша.

Мандрыка открыл «бардачок» и, вынув пачку долларов в банковской упаковке, протянул Грише.

– Здесь десятка. По пятерке каждому.

– Когда остальные?

– В любой момент. Вы приедете сюда, я приеду в Днепр – не имеет никакого значения.

– Но это надежно?

– Ребята… Куда я от вас денусь, – со вздохом проговорил Мандрыка. – Вы же меня на краю света достанете.

– Достанем, – кивнул Гриша. – И потом, у нас есть общий друг… Николай Иванович Усошин. Верно говорю?

– Куда вас подбросить? – спросил Мандрыка, трогая машину с места и разворачиваясь опять в сторону Садового кольца вверх по улице Казакова.

– К любому метро, – ответил Гриша. – У нас впереди почти весь день. Пошатаемся по Москве.

– Предупреждаю – ни грамма водки, ни кружки пива.

– О, Вася! – весело рассмеялся Гриша. – Это уже не твои проблемы, это уже наши проблемы. А если всерьез… хочешь признаюсь… Я даже поесть не смогу. Валера вот сможет, а я – нет.

Машина выехала к Садовому кольцу, Мандрыка дождался паузы и, свернув направо, продолжал ехать в крайнем правом ряду. Через несколько сот метров он остановился – ему не терпелось избавиться от пассажиров.

– Через дорогу – метро «Красные ворота». Схемы на каждом углу – разберетесь. Завтра в середине дня буду звонить в Днепр. По твоему телефону, – он в упор посмотрел на Гришу. – К тому времени вы должны быть дома.

– Будем, Вася, не переживай. Все обойдется, все будет наилучшим образом.

– Ни пуха, ребята, – сказал Мандрыка.

– К черту! – ответил Гриша. И, бросив ремень сумки на плечо, повернулся к Валере. О Мандрыке, о его дальнейших перемещениях он уже как бы и забыл.

Мандрыка тронул машину и влился в общий поток. Через три километра ему предстояло свернуть на Тверскую и рвануть в Шереметьево. Напротив Института Склифосовского, как обычно, его подстерегала большая пробка, и, пока машина медленно, по два-три метра, продвигалась вперед, Мандрыка связался по телефону с нужным человеком.

– Олег Витальевич? Добрый день. Я все подготовил. Буду, как и договаривались – ровно в половине седьмого. Да, с документами. И мы все расставим по своим местам. До скорой встречи.

Не надо бы ему произносить последних слов, не надо бы. Скорая встреча в делах, которые он сам же и затеял… Опасные слова, ох, опасные. Ведь состоялась их встреча, состоялась. Правда, чуть попозже.

Гриша и Валера подошли к гостинице «Россия» около шести часов вечера. Со стороны Красной площади подошли. Солнце уже садилось, и стеклянный фасад гостиницы сверкал закатными бликами, создавая в душе настроение праздничное, приподнятое. Блики отражались на лицах постояльцев, и они тоже проникались радостными чувствами, словно в преддверии события, которого давно с нетерпением ждали.

Лица и у Гриши, и у Валеры были простоватыми, в них таилась как бы даже беззащитность. Они подошли к швейцару, он, естественно, спросил карточку гостя, у них ее не оказалось, они начали канючить, проситься хотя бы в вестибюль, купить каких-то там журналов с красивыми картинками, швейцар упирался, но не слишком уж неприступно. А когда Гриша с явно глуповатой улыбкой сунул ему сотню рублей, тот все с тем же недовольным выражением лица отступил от прохода и даже подтолкнул ребят, дескать, проходите быстрей, не задерживайте, тут вон сколько людей скопилось и все торопятся, все торопятся.

Действительно, потолкавшись у газетных, журнальных киосков, ребята отошли в сторонку и сели в кресла. Вид у них был самый что ни на есть простецкий, и ни одна живая душа не заинтересовалась ими. И так все ясно – провинциалы приехали и балдеют от одного только вида столицы.

Стрелки показывали десять минут седьмого, когда они поднялись и, робея, стесняясь собственного вида, направились к лифтовой площадке. Подошел лифт, опять же от стеснительности они пропустили вперед торопящихся деловых людей, потом вошли сами. Они вышли первыми. Лифт унесся дальше, ввысь, в поднебесье – им туда не нужно было.

– Номер помнишь? – спросил Гриша.

– Помню.

– Кажется, нам в ту сторону.

– Какая разница… Коридоры по кругу идут… Все равно выйдем куда надо.

Часы показывали двадцать минут седьмого. Времени было достаточно, чтобы пройти по бесконечным коридорам гостиницы и найти нужный номер. Когда ребята остановились у нужной двери, до срока оставалось еще три минуты. Решили не нарушать мандрыковские инструкции и прошли вперед, развернулись, не доходя до столика дежурной. Она уже поглядывала на них с интересом. Но, увидев, что они остановились, успокоилась – гости нашли наконец номер, который искали.

Ровно в восемнадцать часов тридцать минут Гриша постучал в дверь. Три раза, с паузами, как и наставлял Мандрыка.

– Кто? – раздался из номера веселый голос.

– Свои, – так же весело ответил Гриша.

Дверь распахнулась, и ребята резко, выставив вперед пистолеты с глушителями, прошли в номер и тут же захлопнули за собой дверь. Мгновенно побледневший мужик в спортивном костюме отшатнулся в глубину. Гриша и Валера быстро шагнули за ним. И тут их ожидала самая большая неожиданность – вокруг журнального столика сидели четыре человека. В этот момент раскрылась дверь из туалета, и вышел пятый – слегка поддавший, розовый, с улыбкой до ушей. Гриша пистолетом подтолкнул его в общую кучу.

– Ни фига себе, – пробормотал он.

– Ничего не поделаешь, – ответил Валера и выстрелил первым в ближайшего, Гриша тут же начал стрелять в остальных. Старались попасть в грудь, в легкие, чтобы не было криков. Щелчки выстрелов раздавались часто и сухо. Через двадцать-тридцать секунд все было кончено. Тогда Валера перезарядил обойму и, обойдя все трупы, выстрелил каждому в голову – между ухом и виском. До этих выстрелов еще слышались стоны, люди бились в агонии, теперь же все были совершенно неподвижны.

– Уходим, – сказал Гриша.

– Подожди, – Валера обошел все трупы, вывернул у каждого карманы, сбросил в свою сумку кошельки, бумажники, деньги, снял с рук часы, заглянул на вешалку – там тоже обшарил карманы нескольких пиджаков. – Все, – сказал он. – Пошли.

– Ключ, – сказал Гриша.

– Я возьму. Медленно в сторону дежурной. Там лифт.

– Понял.

Едва они вышли и защелкнули дверь, к ним подошла горничная.

– Там еще кто-нибудь остался? – спросила она.

– Пьяные вусмерть, – спокойно ответил Валера. – Раньше утра вы от них ничего не добьетесь.

– Может, попробовать? Они немного задолжали…

– Не советую, – равнодушно проговорил Валера.

– Завтра так завтра, – пробормотала горничная и тоже направилась к столику дежурной.

Ребята прошли вслед за ней, вызвали лифт, вошли в него, не торопясь вошли, даже несколько замешкавшись. Говорили вполголоса, о чем-то совершенно невинном, на дежурную не смотрели, видели ее только в отражении стекла – дескать, у них своих забот полон рот. Нажали кнопку первого этажа, вышли из лифта, осмотрелись и направились к выходу из гостиницы.

Им повезло – они оказались как раз перед улицей Разина. Спустились к метро, купили свежих газет, заметили, что милиционер у входа смотрит на них если не с подозрением, то как-то неприятно, со вниманием. Потому и остановились у газетного киоска. Приезжие газет не покупают. Увидев, что люди, которые заинтересовали его, берут газеты, успокоился и милиционер.

На Курский вокзал прибыли за пятнадцать минут до отхода поезда. Мандрыка все рассчитал правильно. В вагоне почти никого не было: в купе они оказались вдвоем. Бросив сумки на вторые полки, сели за столик напротив друг друга и впервые за последний час посмотрели друг другу в глаза.

– Ну что? – спросил Гриша.

– Вроде обошлось, – ответил Валера.

– Сглупили мы, крепко сглупили.

– В чем?

– Нельзя было с этими сумками идти по городу. Такая улика, такая улика…

– Все правильно, – ответил Валера. – Я бы уложил каждого, кто попытался бы остановить меня.

– Постель берете? – спросила проводница, заглянув в купе.

– Берем, – ответил Гриша.

В этот только момент оба заметили, что поезд тронулся. Медленно поплыл мимо перрон, редкие провожающие, носильщики, киоски с водой, два милиционера, мирно покуривающие у спуска в подземный переход.

– Неужели обошлось? – пробормотал Гриша.

Вместо ответа Валера поднялся, опустил на сиденье свою сумку, вынул бутылку водки «Гжелка», которую купили, блуждая целый день по Москве.

– Принеси стаканы, – сказал он, и только по этим словам можно было догадаться, кто у них главный. Когда Гриша поставил на столик два стакана, Валера разлил в них водку, граммов по сто пятьдесят, и, не дожидаясь, пока поднимет свой стакан Гриша, молча чокнулся и в три глотка выпил.

– С Васи причитается больше, чем он думает, – сказал Гриша.

– С Васи хорошо причитается.

А поезд набирал скорость, унося ребят все дальше от Москвы, от того опасного места, которое оставалось в гостинице «Россия». Когда совсем стемнело, Валера вынул из сумки свой пистолет и, убедившись, что в коридоре никого нет, с силой запустил самую страшную улику в приспущенное окно.

– Давай и свой, – сказал он.

Взяв из рук Гриши второй пистолет, поступил с ним точно так же. Упали пистолеты в какой-то лесной кустарник, в воду или просто в траву на расстояние не менее километра друг от друга. Когда-нибудь их, наверно, найдут, но не сразу и не один человек – это уж точно.

Валера вернулся в купе, закрыл дверь, повернул рычаг запора, поднял щеколду у второй полки, чтобы никто не мог войти в эти опасные минуты. И вытряхнул из своей сумки на нижнюю полку все бумажники и кошельки, которые успел собрать в номере. Освободив их от денег – а набралось около восьми тысяч долларов, – он взял стопку кошельков и, выйдя в коридор, с паузами, один за другим выбросил их все в окно. Вернувшись, половину денег отсчитал Грише.

– Кажется, все, – сказал он устало.

– Осталось таможню пройти.

– Авось.

В середине следующего дня позвонил Мандрыка.

– Вы уже дома? – Даже на расстоянии в несколько тысяч километров в его голосе чувствовалось облегчение.

– Добрались, – ответил Гриша.

– Все в порядке?

– Даже более того.

– Не понял?

– Их было пятеро.

– И вы…

– Да, Вася, да. Нам ничего не оставалось. Не могли же мы просто уйти. Тебя бы подвели. Вошли, как ты и велел, – в половине седьмого. Ты знал, что их будет пятеро?

– Значит, вы… – проговорил Мандрыка мертвым голосом.

– Да. Но мы дома, у нас все в порядке. И это… Нужно поговорить о деньгах. С тебя крутовато причитается.

– Поговорим, – обронил Мандрыка и повесил трубку в каком-то далеком городе. Говорить дальше у него попросту не было сил.

При въезде в Коктебель со стороны Феодосии стоит громадный щит, на котором перечислены писатели, славно здесь потрудившиеся в разные годы, – Максимилиан Волошин, Марина Цветаева, Александр Грин, Вячеслав Ложко, еще кто-то из великих. Каждый приезжающий сюда мог сразу проникнуться необыкновенностью этих мест, этих волн, этих гор.

А что, и проникаются.

Солнце только что опустилось за два пологих холма, напоминающих юные женские груди. Кажется, их здесь так и называют, разве что без слова «юные». Приближались сумерки, приближался вечер, оживала площадь перед столовой Дома творчества.

Мне пора было туда.

Жора уже выставил на парапете потрясающие свои изделия, в черной его сумке наверняка затаилась бутылка мадеры. Слава Ложко уже расхаживает среди торговцев, призывая их внести лепту на поддержание порядка на знаменитом побережье.

Я развернулся и пошел в обратную сторону, в Коктебель. По обочинам сидели бабки, лузгали семечки и судачили о наступивших тягостных временах. Прямо на асфальте стояли плакатики, бабки предлагали жилье – у моря, под ключ, вас могли принять с семьей, в одиночку, с девушкой и с другом, с собакой и крокодилом. И документов не спросят, хотя, конечно, и поворчат, пожалуются на строгость порядков – все-таки другое государство.

В безлюдные места я пришел сознательно, проверить – не идет ли кто за мной, не вызываю ли я у кого интереса болезненного и пристального.

Вроде обошлось, вроде никто не устремился за мной следом. Мимо проносились машины на Феодосию, на Судак, в Симферополь, Джанкой – бойкая дорога шла через Коктебель, куда угодно можно было рвануть, хоть в Керчь и дальше на Кавказ, хоть на Азовское море и дальше на Украину.

Южный базар раскинулся по обе стороны дороги и не закрывался, кажется, всю ночь – при фонарях торговали, спали тут же в машинах, отдавали за бесценок персики, груши, дыни, арбузы, домашнее вино, поддельный коньяк, жареную осетрину.

Жора оказался на месте. Рядом две девицы похотливо хихикали, показывая юными своими пальчиками на очередной шедевр.

– А можно, мы сфотографируемся с… с ним? – спросила девушка побойчее.

– Можно, – кивнул Жора равнодушно – с подобными просьбами к нему обращались постоянно.

Что тут началось! Девушки попеременно брали изваяние в руки, прижимали к обнаженным грудям, засовывали в волосы, целовали и заталкивали себе в рот! Пока одна все это проделывала, возбужденно сверкая глазками, вторая беспрестанно щелкала «мыльницей». Не выдержав этой каменной оргии, Жора отвернулся к парапету, налил в стакан мадеры и выпил, не закусывая. Обернулся он от моря, когда изваяние уже стояло на месте, а девицы, толкая друг дружку локтями, удалялись по набережной.

– Во дают, а! – озадаченно проговорил Жора. – Ужас и кошмар! Можно представить, как они ведут себя с более естественными приспособлениями! Все произведение заслюнявили!

– Если спишь в чужой постели, – проговорил я бессмертные Жорины строки, – значит… Сам понимаешь, где находишься!

«Мыльница», которой только что орудовали несозревшие еще красавицы, напомнила мне об одном незавершенном деле. В вестибюле столовой Дома творчества расположился киоск фотоуслуг, украшенный красно-золотистой «кодаковской» рекламой. Два дня назад я сдал пленку, и уже, наверно, были готовы снимки со следами, оставленными каким-то придурком в моем номере.

Снимки получились отличными – четкими, резкими, и все особенности преступной подошвы отпечатались даже в цвете.

– Любимая женщина? – спросил Жора, увидев меня со снимками.

– Вроде того, – я сунул снимки в карман. – Кстати, о любимой женщине… Жанна не появлялась?

– Третий день не вижу. Может, уехала? Загорела она достаточно, пора и честь знать, а?

– А ручкой помахать? – спросил я. – А бутылку поставить отвальную? А в щечку поцеловать?

– Она ничего этого не сделала? – ужаснулся Жора. – В Коктебеле так себя не ведут. Что-то мне этот мужик все на глаза попадается. – Жора пристально всмотрелся в толпу. – Загорать не загорает, мадеру не пьет, к каберне тоже равнодушен. И к бабам не пристает. Ходит туда-сюда и глазами зыркает. Не наш это человек. Поганый он.

– Где? Покажи!

– Прошел только что… Как только появится, прямо пальцем в него ткну. И одет как-то…

– Как?

– Слишком серьезно. Здесь так не одеваются, если вообще одеваются. Брюки, видишь ли, на нем, туфли… Как-то даже при галстуке появился. Правда, дождь шел. Для меня ясно – или дурак, или больной. Как хохлы говорят… Якщо людина не пье, то або вона хвора, або падлюка. Как насчет мадеры?

– Глоточек можно.

Жора щедро налил в стакан золотистого вина.

– Грушей закусишь?

– Давай грушу.

На набережной явно было заметно наступление бархатного сезона – среди гуляющих зачастили старички и старушки, исчезли юные мамаши с детишками. Глупые отцы семейств, отправляя жен с детьми в Коктебель, видимо, простодушно полагали, что присутствие дитяти убережет бабу от поведения рискового и безнравственного. Простодушные люди! Дите не уберегает, оно способствует.

Постепенно стемнело.

Площадь осветилась многочисленными огнями, свечами, какими-то странными приспособлениями, которые горели сами по себе и даже давали какой-то свет. У Жоры не было фонаря, и он не мог осветить тусклые в полумраке свои произведения. И потому, едва сгущались сумерки, молча и даже с какой-то обреченностью складывал нераскупленные поделки в черную клеенчатую сумку.

– Тебе надо больше внимания уделить изображению человеческих гениталий, – сказал я ему. – Видел, как радовались эти лишенные мужского внимания юные девочки!

– Знаю я этих девочек, – проворчал Жора. – Они здесь с мая по октябрь шастают. Потом перебираются в Феодосию к мясокомбинату.

– А почему к мясокомбинату?

– Место встречи, которое изменить нельзя. И цены возле мясокомбината самые доступные. Клиенты туда на машинах не приезжают, на автобусах в основном. Остановка так и называется – «Мясокомбинат», – продолжал ворчать Жора.

– И какова же цена?

– Десять гривен. Если трезвый, можешь и за пять уговорить.

– Но над моим предложением ты все-таки подумай.

– Уже подумал. Три изделия в работе. В разной степени готовности. С различными психологическими характеристиками.

– Ты считаешь, что у этих изделий есть психология?! – ошарашенно спросил я.

– Обязательно. Вот с предыдущим членом никто не хотел фотографироваться. А от этого людей оторвать невозможно. Особенно женщин. Мужчины стыдятся.

– Почему?

– Рядом с ним они чувствуют себя неполноценными. И понимают – ничего изменить нельзя, это уже навсегда. Слушай, пошли в «Икс».

– А что это такое?

– Друг мой! Быть в Коктебеле и не знать, что такое «Икс»?! Это непростительно. Любимая моя кафешка. Там меня любят, балуют, позволяют на ночь оставлять мои произведения, и заметь – не воруют. А в других местах воруют. Недавно я заснул от усталости на набережной, и у меня среди ночи украли целую сумку моих произведений. Хотя я об этом уже рассказывал. А кроме того, в «Иксе» могут в долг дать бутылку коньяку. У тебя есть где-нибудь на земле место, где тебе без денег дали бы бутылку коньяку? – требовательно спросил Жора.

– Честно говоря… нет, – признался я, мысленно окинув побережья Греции, Кипра, Крита, Испании, промелькнули берега еще каких-то стран и островов. И я вынужден был честно признаться: – Нет у меня такого места.

– А у меня есть, – сказал Жора и вдруг перебил сам себя: – Вон тот чудной мужик. Не то хворый, не то падлюка. Не исключено, что и то и другое.

Не медля ни секунды, я бросился в указанном Жорой направлении, но пока пробивался сквозь толпу у армянской шашлычной и выскочил на простор набережной… Никого, привлекающего внимание, уже не увидел. То ли я в толпе проскочил мимо него, то ли он свернул где-нибудь в сторону.

– Не нашел? – спросил Жора. – А зачем он тебе? Если хочешь, в следующий раз скажу ему, что ты хочешь с ним встретиться.

– Ни в коем случае! – вскричал я. – Ни в коем случае!

– Понял, – кивнул Жора. – Пошли. – И он двинулся в том самом направлении, куда минуту назад рванулся и я, чтобы увидеть наконец человека, вызывающего у Жоры недоумение. Мы опять дошли до шашлычной, но тут Жора резко потащил меня влево, в темноту, в заросли каких-то южных кустарников, вплотную примыкающих к дому Волошина. Там оказался неприметный проход на территорию Дома творчества. И мы тут же оказались в полной темноте. Только далеко впереди мерцали над дорогой тусклые лампочки.

– Куда идем? – спросил я.

– В «Икс». Там нас ждут.

– Ты что, предупредил?

– Зачем? Нас там всегда ждут. У тебя есть место, где тебя всегда ждут?

– Нет.

– А у меня есть. И не одно. В Москве женщина ждет, она мне свои стихи присылает. Мне, между прочим, посвященные. И в Питере женщина… Она живет возле Аничкова моста. Стихов не посвящает, зато я ей… Посвящаю. Так что, друг мой, мне есть куда деться на этой земле. Пока еще есть. У меня впереди много лет – одна женщина по руке нагадала.

– Увидишь – передавай привет.

– Обязательно.

Тусклые лампочки над дорогой в глубине писательского парка и оказались кафе «Икс». Небольшое, на несколько столиков, с арочными проемами в толстой кирпичной стене, выкрашенной в белый цвет, на стенках висели коряги, отдаленно напоминающие каких-то тварей. Между столиками ходил громадный упитанный пес, рыжий мастиф. Он каждому заглядывал в глаза – не то хотел о чем-то спросить, не то убедиться, что пришел свой человек и ждать от него неприятностей не следует.

Мы сели в угол так, что проем в стене оказался над нашими головами – это мне понравилось. Из темноты, из зарослей парка нас не было видно, а последнее время мне нравится, когда меня не видно. Как меняются убеждения – ведь совсем недавно, всего два года назад, я постоянно думал над тем, хорошо ли я виден со стороны, заметен ли, достаточно ли освещен…

Глупый, самонадеянный человек.

– Тишшше! – вдруг яростно зашептал Жора, припав грудью к столу. – Смотри… Смотри, кто пришшшел!

– А кто пришел?

– Полищук!

И действительно – в кафе входили Полищук, чем-то похожая на себя в молодости, ее седобородый муж с хипповыми повадками и горбатая борзая с острой голодной мордой. На мастифа она не обратила внимания, мастиф тоже ею пренебрег, из чего можно было заключить, что они знакомы и Полищучка со своей свитой здесь иногда бывает. Вся троица расположилась в углу, Жора помахал им рукой, а Полищучка помахала в ответ, и мы смогли наконец снова уделить друг другу немного внимания.

– Они здесь живут с мая, – продолжал шептать Жора. – У них в Коктебеле дом! Так это он. Ее муж – внучатый племянник скульптора Мухиной! Знаешь ее работу «Булыжник – оружие пролетариата» в Москве? Отличный парень! Машину водит. Понял?! На нашей единственной улице это… Многого стоит.

– Хорошо водит?

– Прекрасно! Ни разу еще не привлекали.

– А что за машина?

– Не то «бобик», не то «газик»… Что-то в этом роде. Его машину даже в кино снимали.

– В каком?

– Про войну.

Мы продолжали перешептываться, нам за это время принесли сероватый коньяк, две салфетки и два бутерброда – расплывшийся по хлебу сыр. В дальнейшем выяснилось, что под сыром и в моем бутерброде, и в Жорином таится по куску какой-то сырой колбасы. Из колбасы что-то сочилось. Видимо, эти фирменные бутерброды готовили в духовке, и от температуры потекли и сыр, и колбаса.

Полищучка, скучая, ругала какой-то фильм, в котором она по каким-то причинам отказалась сниматься, ее муж сидел молча, подперев бороду кулаком, борзая обнюхивала углы – видимо, тревожили какие-то запахи.

И в это время резко и близко ударил гром, бело-синим полыхнуло за кособокими окнами, сильный порыв ветра прошумел над нашими головами и, запутавшись в ветвях акаций, стих.

Дождя не последовало.

В сентябре здесь такое бывает.

Неожиданно раздался мощный, басовитый лай мастифа. Он пронесся мимо нашего столика куда-то в темноту, там раздался треск сучьев, человеческий вскрик, и все стихло.

– Опять кого-то сожрал, – не меняя позы, сказал Полищучкин муж. – Когда он, наконец, нажрется!

– Добрейшее существо! – встал на защиту мастифа Жора. – Никогда никого пальцем не тронет, не то чтобы сожрать! Как можно такое говорить о благороднейшем существе, украшении всего побережья!

Появившийся из глубин кафе хозяин молча выслушал Жору, кивнул и вышел. Некоторое время все сидели молча. Мы с Жорой успели выпить по две рюмки коньяку. Сковырнув с хлеба сыр и колбасу, я зажевал оставшейся коркой, когда на пороге появился хозяин с мастифом.

– Не любит, когда крадутся, – пояснил он. – Иди спокойно, можешь переступить через него, наступить на хвост, на лапу – не шевельнется. Но когда видит крадущегося человека – за себя не отвечает. И я тоже за него не отвечаю.

– Мы за все ответим, – рассмеялась Полищучка.

– Кто-то крался, а ему это не понравилось. Вот и все. – Хозяин снова скрылся в глубинах кафе, пес побрел за ним, видимо, благодарный за поддержку. Все снова вернулись к своим занятиям.

Кроме меня – насторожила история с мастифом, который не любит, когда кто-то к кому-то крадется, и пресекает подобные поползновения решительно и бесстрашно.

– Выйдем на минутку, – сказал я Жоре и первым поднялся из-за стола.

– Но мы вернемся?!

– Конечно.

Мы вышли из «Икса», осмотрелись.

– Здесь у них при кафе еще и сауна, понял? И массажный кабинет. Не поверишь, даже бассейн. Вот сюда вход, а там сосредоточены все эти прелести. Уважаемые люди заглядывают. Полищучка с мужем бывают. А это, мой друг, элита! – продолжал бормотать в темноте Жора.

Я посмотрел в ту сторону, куда недавно понесся благородный мастиф. Там были заросли какого-то южного кустарника, остатки забора, туда же стекал небольшой ручей – дальше он устремлялся к чайному домику, мимо столовой и уходил под набережную к морю.

– У хозяина должен быть фонарь, – сказал я.

– Сейчас будет, – доверительно прошептал Жора. – Здесь все к твоим услугам. Думаешь, Жанна – это верх совершенства? Мы здесь на массажных столах таких Жанн отыщем… Закачаешься!

– Фонарь, Жора! – простонал я.

Фонарь я держал в руке через минуту. Так и есть, кустарник, остатки забора, ручей, который почти весь впитывался в землю. Я оглянулся – отсюда просматривались все посетители кафе. Во всяком случае, наш столик был виден. Я наклонился, пытаясь хоть что-нибудь рассмотреть в неверном свете фонаря. Интересно, почему на юге все предметы обихода – плохие? Фонарь еле светит, кипятильник не работает, замки в дверях заклинивает, шпингалеты на окнах отрываются при порыве ветра, пластмассовые стулья на пляже какие-то треснутые, их ножки расползаются под тобой во все четыре стороны…

Но как бы ни был слаб фонарь, мне удалось все-таки рассмотреть то, что я искал, – следы от подошв на влажной земле. Здесь, под плотным кустарником, не росла даже трава – солнце не пробивалось совершенно. Поэтому земля была чиста от листьев, от травы, от мусора, и на ней все отпечатывалось четко и ясно. А поскольку в кармане у меня лежали снимки, которые я получил час назад, узнать рисунок подошвы не представляло труда.

Да, отпечаток на земле был мне знаком.

Совсем недавно я видел его на полу в собственном номере.

– Ну, что? – спросил Жора. – Нашел? – Он обладал способностью задавать удивительно точные вопросы, несмотря на их внешнюю бестолковость.

– Нашел.

– Ну и отлично. Пошли, пока наш коньяк не убрали. А то они могут. Вдруг решат, что нам больше не хочется. У них это не заржавеет. Уж сколько раз случалось.

И мы вернулись в кафе.

Мастиф лежал недалеко от входа, и, несмотря на полнейшее добродушие, глаз его был бдительно скошен в сторону темных кустов. Видимо, он еще не успокоился и готов был опять навести порядок на подвластной территории.

Наш коньяк стоял на месте. И огрызки бутербродов тоже лежали на столе, хотя их полнейшая непригодность в пищу была видна на расстоянии.

– За что выпьем? – спросил Жора.

– За победу. Над силами зла. Как мы их понимаем.

– Прекрасный тост! – воскликнул Жора с подъемом. – Прямо просится в стихи.

– Дарю! – Я выпил из мутноватого стакана коньяк, сунул в рот оставшуюся от бутерброда корочку. Заказывать еще чего-то не хотелось – передо мной разверзлась такая пропасть, такая пропасть, что было не до закуски.

Главное открытие – у меня в номере был не вор.

Кто-то очень хотел убедиться, что я – это я.

Видимо, убедился.

Если этот же человек прятался в кустах, значит, что? Значит, его интересовал именно я.

Или же он продолжал убеждаться?

У него было время выстрелить? Было. Но почему-то этого не сделал. Он мог застрелить того же мастифа? Нет, мастифа застрелить не мог. Он бы себя выдал. Показал бы, что завелся в Коктебеле человек, способный на подобное.

Странное ощущение вдруг овладело мною – я почувствовал себя здесь в полнейшей безопасности. У дверей лежал мастиф, невдалеке развалилась бестолковая борзая, Жора читал шаловливые свои стихи, потом его позвала к себе за стол Полищучка, потом ее муж позвал меня, и через некоторое время мы сидели плотной компанией и трепались обо всем на свете легко и беззаботно. Я заказал коньяк, внук Мухиной – или сын Клодта, какая разница! – заказал мясо с картошкой фри, и вечер наш продолжал набирать обороты, раскручиваться и приобретать видимость настоящего праздника, долгожданного и счастливого.

Нас никто не торопил, в коктебельских забегаловках не принято торопить. Пользуясь этим, многие посетители, если, конечно, хватает сил и денег, встречают рассветы, любуются, как над горой Хамелеон поднимается солнце, как по пустынному пляжу в предрассветном тумане бродят тяжелые чайки и галька поскрипывает под их мощными лапами.

И как, скажите, как не заказать в таком случае бутылку настоящего шампанского, чтобы, как говорили днепропетровские ребята Гриша и Валера, залакировать настоящую пьянку.