Текст книги "Божья кара"

– Хотите стихи? – спросил Жора.

– Конечно!

 
Когда звучит призыв «Налей!»,
То утверждать я не устану —
Мне блеск граненого стакана
Милей всех кубков королей!
 

К голубой скамейке на набережной Андрей пришел не через час, как обещал Свете, а через два часа. Все уже разбрелись между киосками, прилавками, на скамейке осталась только Света.

– Кажется, я немного опоздал? – спросил Андрей, присаживаясь рядом.

– Коктебель, – Света провела по воздуху ладошкой, словно это слово все объясняло и оправдывало. – Что-нибудь новенькое? Поиски, находки?

– У него плохие зубы, – сказал Андрей.

– Были.

– Уже нет никаких?

– Сейчас у него хорошие зубы. Во всяком случае, нормальные. Что рассказала Аделаида?

– Как однажды видела вас после ночного купания в море.

– Мы с ней уже говорили об этом случае.

– Твоего приятеля она не запомнила.

– Он уже тогда прятался. Прошел мимо нее, отгородившись мною.

– Ты действительно видела его сегодня?

– Мне кажется, у него цель появилась – каждый день показываться мне хотя бы на секунду. Своеобразный садизм.

– Он так уверен, что ты его не сдашь?

– А это уже не имеет значения. Сдать его можно, но доказать я не смогу. Время ушло. Теперь действительно вмешаться может только божья воля. Если, конечно, он в других местах не наследил. Тогда еще можно попытаться что-то доказать.

– В доме пропало что-нибудь?

– Ничего не взял. Кроме жизни.

– На Карадаге нашли еще одну девочку… Аркадий сказал, что все похоже на то, как это случилось с Леной. – Андрей хотел было добавить, что маньяк левша, но что-то остановило, он осекся на полуслове и уже после этого подумал, что поступил правильно, что Свете об этом говорить не надо. Андрей не смог бы, наверно, даже самому себе объяснить, почему, но был уверен – не надо. Чем меньше людей будет знать об этой примете, тем лучше. Когда слух дойдет до маньяка, он уедет первым же автобусом.

– Девочку нашли? – Света передернула плечами. – Слышала. И что это доказывает? Допустим, что оба преступления совершил один и тот же человек. Ну и что? Тут у нас поговаривают, что я умом тронулась. Знаешь… Может быть. Но я выкарабкиваюсь. Видишь, я уже могу разговаривать с тобой о подробностях… Скажи честно… Я тронулась?

– Кто тебя знает…

– Значит, тронулась.

– Не перебивай. Я хотел сказать, что не вижу в тебе никаких признаков помешательства… Ты вполне здоровый человек. Да, прошла через испытания, которые выдержит далеко не каждый. Выдержала. Ты уже можешь посмеиваться надо мной, над собой, над Славой… Может быть, тебя спас коньяк?

– Кстати, я бы не отказалась от глоточка.

– Подождешь? – Андрей поднялся. – За три минуты я управлюсь. Чекушки нам с тобой хватит?

– Мне хватит.

– Ну вот, а говоришь, тронулась… Не сбежишь?

– От себя? Скажи куда, и я сбегу.

– Ладно, проехали. – Андрей ввинтился в проплывающую мимо толпу и действительно через три-четыре минуты сидел на скамейке рядом со Светой. В руках у него была граненая бутылка и плитка шоколада с зернами ореха. – Годится? – спросил он.

– Лена снилась, – негромко произнесла Света. – Молча стоит и улыбается. Как поживаешь? – спрашиваю. Знаешь, что она ответила? Спасибо, хорошо. Потом помолчала и говорит… Пойду я… мне пора. Представляешь? Куда она торопилась?

– У них там свое… – ответил Андрей.

– Что ты несешь?! Где у них? Что свое? Кто из нас двоих тронулся?

– Я забыл про стаканчики… Из горлышка будешь?

– Ну и вопросы у тебя! – Сделав несколько глотков, Света протянула бутылку Андрею. Видно было, что тот собирается что-то сказать, но не решается. – Да говори уже! – не выдержала Света.

– С Леной хочешь поговорить?

– Не поняла? – Света резко повернулась к Андрею. – С какой Леной?

– Которая снится тебе иногда.

– Андрей… Тебе плохо?

– Равиль приедет. Когда ты была в Москве, я тебя с ним знакомил…

– А… Ясновидец?

– Вроде того.

– Андрей, зачем?! Лена сама ко мне во сне приходит!

– Но она же молчит… А когда Равиль вас сведет… Вы поговорите.

– О чем?! О чем мне с ней говорить?! – почти закричала Света. – Предложить ей поделиться впечатлениями о своих последних минутах?! Да?!

– Ты же сама сказала, что в чем-то не уверена… Вот она твои сомнения и развеет.

Света долго молчала, глядя в проплывающую мимо полуголую толпу отдыхающих. Кто-то поприветствовал ее взмахом руки, кто-то выкрикнул что-то радостное, но Света никого не видела.

– Знаешь, – наконец произнесла она, – боюсь. Что-то в этом есть сатанинское.

– Конечно… Богом подобное не предусмотрено. Но, надеюсь, он простит. Мы же затеваем это не из корысти, не по злому умыслу… Подумай. Время есть. Завтра утром я ему звоню.

– А чего тянуть? – Света передернула обнаженными плечами. – Звони сейчас. – Она протянула Андрею мобильник. – Разговор с Москвой в несколько раз дороже, чем с Бразилией, но нам ли сейчас думать о киевских кознях!

Запрокинув голову, Андрей некоторое время смотрел на сжавшуюся в зените белесую луну, на черный контур Карадага, потом, оттолкнувшись спиной от скамейки, взял Свету за плечи повернул к себе, заглянул в глаза. В них не было хмеля, в них не было ничего, кроме застывшего горя.

– Андрей… Если оказались бессильны силы тутошние, пусть помогают потусторонние.

– Ну, что ж… Пусть так…

Андрей повертел в руках мобильник, опять долго всматривался в морщинистую, круглую морду луны, словно пытаясь прочесть ее мнение. И опять Света как бы призвала к решительному шагу – положила руку на его колено.

– Хорошо… Уж от Равиля-то ему никуда не деться… Хоть с зубами, хоть без зубов. – И Андрей быстро набрал российский код, московский код и, наконец, номер телефона.

– Равиль? Тебе привет из солнечного Коктебеля!

– О! – радостно закричал Равиль. – Андрей! Рад слышать твой счастливый голос!

– Знаешь, я бы не сказал, что он такой уж счастливый…

– Тебе там плохо?

– Без тебя… Конечно.

– Проблемы?

– Да.

– Я могу вмешаться?

– Равиль… А тебе больше ничего не остается.

– Даже так… Когда?

Андрей помолчал, прикидывая удобные сроки.

– Понял. Если выеду завтра… Это удобно?

– Позвони, когда сядешь в поезд, я встречу.

– Мне подумать о ночлеге?

– Не надо тебе ни о чем думать… Собирайся со своими силами.

– Я правильно тебя понял?

– Да.

– До скорой встречи.

Андрей отключил мобильник, повертел его в руках, вернул Свете.

– Ну что, приедет?

– Он уже в дороге, – усмехнулся Андрей.

– Его ничто не остановит?

– Только Всемирный потоп.

– Тогда ладно, – вздохнула Света. – И вот еще что… Когда ты недавно заходил вон в тот магазинчик… Там еще что-то оставалось?

– Ну, ты даешь! – рассмеялся Андрей, обняв Свету за плечи. – А домой доберешься?

– Ты же поможешь?

– Наконец-то!

– Но с одном условием… Мы будем вести себя целомудренно.

– Годится.

И Андрей снова направился к магазинчику со странным названием «Бубны». Хорош он был тем, что продавщицы там были молоды, хороши собой, постоянно улыбались и работали до рассвета. И еще… Им было не лень сбегать в соседний магазинчик и принести вино, которое закончилось у них, – чего не бывает лунной июльской ночью на коктебельской набережной.

Вам знакомо слово «лучезарность»? Вы часто употребляете его в своей жизни, суетной и безнадежной? Или обходитесь, заменяя чем-то более непритязательным? Непритязательность – вот слово, которое лучше всего характеризует наше бытие. А в магазинчике «Бубны» работала девушка Женя, которая от всех прочих девушек отличалась тем, что встречала меня, стоя за прилавком, с неизменно лучезарной улыбкой. И в ее холодильнике всегда находились две-три бутылки холодного алиготе. А жаркой южной ночью на коктебельской набережной это не так уж мало. Проем в стене со скругленными углами, у которого она стояла, был похож на вагонное окно. И вот скажите, пожалуйста, как мне не сравнить Женю с девушкой, проносящейся в вагоне поезда, и как мне этот поезд не сравнить с проносящейся мимо моей же безалаберной жизнью…

Сравнивал…

И что, и чем это заканчивалось? А заканчивалось это двумя бутылками холодного алиготе, с которыми я уныло брел к голубой скамейке, оставляя за спиной лучезарную улыбку Жени. Такое ощущение, что она до сих пор и поныне смотрит мне вслед, но теперь в ее взгляде я вижу сожаление, а то и откровенное разочарование.

Да, а что касается целомудрия, о котором говорила Света, посылая Андрея в «Бубны», то она больше не вспоминала об этом глупом своем и опрометчивом условии.

Вы прикинули, сколько они выпили за этот вечер?

Какое там целомудрие!

Кстати, вам никогда не приходило в голову, что в самом слове «целомудрие» затаилось понятие похоти? У человека, который произносит это слово, на физиономии обязательно появляется почти неуловимая блудливость. Во всяком случае, я эту тонкую, как бы все понимающую ухмылочку улавливаю частенько и без труда.

Кличку свою Амок получил от Наташи – уж больно безрассудным, а проще говоря, безумным было его поведение или, скажем иначе, ухаживание. Настоящее его имя было куда проще, даже называть его не буду, клички для него вполне достаточно.

Амок не понимал, что с ним происходит. Такого с ним не было никогда, да он и не представлял себе даже, что подобное может случиться с ним или вообще с кем бы то ни было. Если бы кто-нибудь спросил у него, жалея и сочувствуя, – не влюбился ли он, Амок досадливо отверг бы само предположение. Он влюблялся не один раз, почти всегда успешно, и прекрасно себе представлял, что это такое, чем грозит, что обещает и как протекает. Чем заканчивается влюбленность, он тоже знал в неполные свои тридцать лет. И был, в общем-то, готов к любым неожиданностям, которыми грозило ему это нечастое состояние его организма.

Человек простой, весь, как говорится, из земли, воды, воздуха, он шел по жизни спокойно, уверенно, как бы снисходительно и даже чуть скучая. Во всяком случае, глядя на него, возникали у людей именно такие мысли, такое о нем представление. Может быть, где-то в потаенных уголках своей души он был другим, но подобные подозрения не приходили в голову ни людям, его окружавшим, ни ему самому. Амоку нравилось быть таким, каким он себя чувствовал, и отношение к себе его вполне устраивало.

Амок мог хорошо положить плитку и на стенах, и на полу, у него получался паркет, он разбирался в сантехнике, мог повесить люстру, починить стиральную машину, холодильник… И этих знаний, этого умения вполне хватало на жизнь вполне достойную и даже, по местным понятиям, обеспеченную. У него была неплохая репутация, он охотно раздавал визитки с номером своего телефона, а застройщики, которых в последнее время на коктебельском побережье развелось достаточно, передавали Амока из рук в руки с заверениями в его надежности и безотказности. И это была правда – Амок никого не огорчал, не обманывал.

Амок приезжал в Коктебель откуда-то из средней полосы России, не то из Тамбова, не то из Воронежа. В мае приезжал, а уезжал где-то в октябре, а то и в ноябре, проводя здесь весь сезон – плескался в море, загорал под южным солнцем, любовался Карадагом и лунными ночами, был улыбчив и хорош собой. Полноват, правда, немного, но это его только красило, выдавая натуру незлобивую и обязательную.

И вдруг…

И вдруг все это как бы обесценилось, потеряло всякий смысл и привлекательность. Он запустил работу, прятался от заказчиков, отключил свой мобильник, да и назвать его полноватым было уже нельзя. Он не стал раздражительным, но замкнулся, отошел ото всех компаний, и мужских, и женских, с которыми дружил и которые всегда принимали его охотно и радушно.

Да, да, да. Наташа.

Он постоянно торчал где-нибудь поблизости от киоска, в котором она торговала коктейлями с причудливыми названиями, сопровождал ее по набережной, по Коктебелю. А учитывая, что Наташа была женщиной своенравной, с недолгим, но вполне уловимым криминальным прошлым, которым она даже гордилась, а прибавьте к этому ее постоянную женскую востребованность…

Ха, какое невинное слово!

Вы знаете, как выглядит востребованность на коктебельской набережной в июле – августе для женщины из ряда вон красивой, общительной, для женщины, которую для простоты и краткости можно назвать откровенной оторвой…

Не буду отвечать на свой собственный вопрос, поскольку если бы я взялся на него ответить, то мне пришлось бы заниматься этим до последней страницы. А нас еще ждут события не всегда, далеко не всегда радостные…

Так вот, учитывая, что Наташа была такой, какой она была, можете себе представить состояние бедного Амока, когда он ночами тайком сопровождал ее домой. Естественно, Наташа возвращалась не одна.

Вы все поняли?

Повторяю – Амок совершенно не понимал, что с ним происходит. Думаете, он мечтал затащить ее в постель? Ничуть. Он, конечно, не отказался бы, он был бы счастлив, но понимал – дело не в этом. То, что с ним происходило, было куда безысходнее. Здесь не зря частенько упоминается лунная дорожка на море, черный контур Карадага, кровь, боль, преступление – Амок чувствовал, что все это в нем, и все это в любую минуту может выплеснуться наружу.

Амок впервые в жизни испытывал настоящие душевные страдания.

Да, ребята, я знаю, о чем говорю. Не в мечтах он пребывал голубых, розовых или нежно-лиловых, не в похотливых надеждах, не в стремлениях, наполненных животной силой и необузданной страстью, – все это полная чепуха. Было ощущение, что в груди, где-то возле сердца, рвутся и сочатся кровью его внутренности, и от этого он испытывал настоящую физическую боль, которая попросту гасила все доводы разума, тусклые и зыбкие представления о достоинстве, здравости, гордости…

Все это опять же полная чепуха, недостойная даже упоминания на этих страницах.

А чего же ему хотелось? К чему он стремился?

Скажу – быть рядом, смотреть в глаза, встречать рассвет, видеть, как со стороны Тихой бухты поднимается солнце, как оно садится за скалы Карадага, пить красное вино «Каберне» и чувствовать на ее губах вкус этого вина… Вам знаком декабрьский вкус красного вина «Каберне», снятого губами с губ?

И когда Амок…

Господи, да при чем тут Амок! Ах, да… Возвращаемся в июль, на набережную. Амока ждет та еще ночь… Я ему устрою… Заслужил.

Наташа с рыжим, кривоногим хахалем, одетым в черную майку с ее изображением на груди, шла впереди. Амок плелся сзади, метрах в тридцати. С набережной Наташа и рыжий свернули в парк Дома творчества, не торопясь пересекли его и остановились у киоска, видимо, выбирали бутылку. Амок прошел вперед. Он знал, где живет Наташа, знал, что рыжего она ведет к себе. У того денег не было, у него никогда не было денег, но Наташу это не смущало. Видимо, кривоногий обладал более существенными достоинствами. Естественно, рыжими.

Амок перешел на противоположную сторону улицы, не заботясь о том, чтобы сделать это незаметно, и, не доходя до рынка, свернул влево. Калитка была рядом, он прошел в нее, пересек двор частного дома и расположился под навесом. В пяти метрах, по ту сторону кирпичной дорожки, была дверь комнаты, которую снимала Наташа. Амоку и в голову не приходило, насколько глуп его поступок, насколько униженно, а то и постыдно выглядит он сам, сидящий за жиденьким столиком, покрытым изрезанной клеенкой, он, отвергнутый, посланный на все буквы русского алфавита…

Все эти соображения остались где-то там, в прошлой жизни, в которой не было Наташи. А сегодня, сейчас есть ночь, Карадаг, бездонное небо, и ко всему этому он не просто причастен – он часть этой ночи, Карадага, звездного неба.

И все.

И больше ничего.

Никаких других мыслей у него не возникало, да это были и не мысли вовсе, так, ощущение. Может быть, божественное, может, языческое, а то и генное… Если бы кто-нибудь спросил у него сейчас: «Ты что, тронулся умом?» – он бы спокойно ответил: «Да, а что?»

Послышался скрежет калитки, сдавленный смех Наташи – видимо, рыжий уже тискал ее.

– А, ты уже здесь? – подходя, спросила Наташа, без удивления спросила.

– Как видишь.

– Надолго расположился?

– Как получится.

– Ну, что ж… Спокойной ночи.

Наташа повозилась с замком, открыла дверь, пропустила рыжего вперед и, закрыв за собой дверь, задвинула изнутри щеколду – Амок хорошо слышал ее ржавый скрип. Что-то бормотал рыжий, потом из комнатки послышалась возня – видимо, он открывал бутылку, Наташа искала какую-то закуску. Свет они не включали, но тонкую цветастую шторку задернули. Амок отвернулся от окна, выходившего прямо на него.

Ночь была душная, форточку Наташа открыла, но в комнате молчали, шепот он бы услышал, как услышал глухой стук стаканов. Потом звякнула тарелка, опять звон стаканов. И, наконец, наступила тишина.

Амок знал, что скрипа кровати не будет – на ней спала Лиза, дочка Наташи, а сама она обычно стелила матрац на полу.

– Может, слиняешь, наконец? – спросила Наташа, подойдя к форточке.

– Попозже.

– Мужик, по-человечески прошу – отвали, – пробасил в форточку рыжий. – Ну нет никаких сил тебя здесь терпеть.

– Я же терплю.

– Как знаешь… Не обижайся, если что не так.

Прошло какое-то время, из комнатки Наташи не доносилось ни звука – видимо, они действительно расположились на полу. Амок продолжал сидеть за столом, прикидывая, как быть дальше, – положение складывалось в самом деле унизительное. И вдруг на кирпичной дорожке, в свете подвешенной на шнуре лампочки он увидел лягушку. Достаточно крупная, она смотрела на него неотрывно и пристально. Решение созрело мгновенно – осторожно взяв со стола пластмассовую миску, Амок изловчился и набросил ее на лягушку. Затем, просунув руку под миску, нащупал там несчастное земноводное создание, ухватил его поперек туловища и, подойдя к окну, вбросил лягушку в раскрытую форточку.

Отчаянный женский визг раздался почти сразу.

– Змея! – кричала Наташа, не понимая, что происходит, и чувствуя, как что-то холодное и скользкое касается ее груди – она решила, что в комнату вползла змея. Басовито гудел голос Апполонио, в комнате вспыхнул свет, и на пороге появился кривоногий.

– Твоя работа? – спросил он.

– Ты о чем?

– Значит, так… Если ты сейчас не слиняешь, я из твоей поганой морды сделаю отбивную. Ты меня понял?

Амок поднял с земли заранее им присмотренные две тяжелые бутылки из-под шампанского и, сделав шаг вперед, остановился.

– Можешь начинать.

Апполонио стоял не двигаясь.

А дальше произошло нечто совершенно неожиданное – Амок заорал. Бессвязно заорал во всю мощь молодых своих легких, хрипло и надсадно, даже с каким-то чувством освобождения – он выплескивал из себя нервное напряжение, с которым жил последнее время. Он орал, глядя даже не на противника, а подняв голову и видя перед собой только бледную, словно сжавшуюся от его крика луну.

– Ты чего, мужик? – опешил рыжий. – Умом тронулся?

– Да-а-а! – продолжал выть Амок, глядя в ясное ночное небо.

– Люди ведь спят…

В ответ Амок сделал шаг вперед. Две массивные, черные в лунном свете бутылки поблескивали в его руках тяжело и угрожающе.

– Искрош-ш-шу, – прошипел Амок и ударил бутылки одна о другую. Теперь в его руках было страшное оружие – из кулаков, сжимающих горлышки бутылок, торчали длинные, зеленоватые, посверкивающие в лунном свете стеклянные лезвия.

Рыжий к подобному не был готов, он понял, что надо спасаться, и чуть ли не одним прыжком оказался у калитки.

– Коз-з-зел, – прошипел вслед Амок.

Рыжий дернулся, замер и некоторое время стоял, не оборачиваясь. После подобного оскорбления он не имел права уходить – умри здесь, истекая кровью, но уходить после «козла» нельзя никогда и никому.

Амок это знал и потому произнес самое страшное оскорбление, по сравнению с которым весь русский мат – это шелест листвы от легкого ветерка.

И рыжий дрогнул.

Так и не обернувшись, он бросил за собой калитку и ушел в сторону улицы Ленина. Его черную майку с голой Наташей на груди поглотила ночная темнота. На короткое время кривоногая фигура мелькнула на пустом асфальте улицы и скрылась. Апполонио шел напрямик в сторону набережной. Там еще были люди, гремела музыка, шла торговля, там можно было прийти в себя и освободиться от сумасшедшего воя, отголоски которого до сих пор метались в его ушах.

Оставшись один, Амок вдруг почувствовал страшную усталость. Он с трудом разжал кулаки, и горлышки бутылок выпали на кирпичную дорожку. Тяжело переступая ослабевшими ногами, он прошел к столику, за которым сидел недавно, опустился на скамейку и откинулся на фанерную стенку.

Прошло какое-то время, и из комнатки, завернувшись в махровую простыню, вышла Наташа. Она молча подошла к Амоку и села рядом. Выпростав обнаженную руку из простыни, взяла с полки пачку сигарет, закурила.

– Ты в порядке? – спросила она.

– Почти.

– Сколько в тебе всего, оказывается…

– Как и у всех.

– Да не сказала бы…

Она долго молчала, прикурила еще одну сигарету, потом вдруг загасила ее о клеенку и решительно взяла Амока за руку.

– Пошли, – сказала она, поднимаясь. – Мужика моего прогнал, придется тебе его заменить. Пошли-пошли, – она потянула его за собой. – После твоего воя Лизка заснула, так что все в порядке.

И он пошел.

Не сопротивляясь, легко и просто, будто между ними давно был такой уговор, будто все произошло естественно и закономерно. Подойдя к двери, Наташа открыла ее, пропустила Амока вперед, прошла вслед за ним и задвинула щеколду.

– Он не вернется? – спросил Амок, нащупав в темноте ее плечи.

– Никогда. – И она подтолкнула все еще робеющего парня к матрацу на полу. – Располагайся. И не задавай глупых вопросов.

На следующий день с утра Андрей отправился на автобусную станцию и первым же автобусом уехал в Феодосию. Дорога была недальней, недорогой, всего-то две гривны. Уже через полчаса он шел по залитым солнцем улочкам едва ли не самого древнего города на нашей земле. Не то три тысячи лет, не то четыре этому милому городку с южной архитектурой позапрошлого века, с наивной лепниной, узорами из красного кирпича, с проржавевшими чугунными решетками на балконах.

С Аркадием он созвонился заранее, и тот ждал его в своем кабинетике, если можно так назвать небольшую выгородку, где стояли стол, шкаф с папками, сейф, выкрашенный коричневым суриком, и два стула с протертыми клеенчатыми сиденьями.

– Мысли? Подозрения? Догадки? – вместо приветствия проговорил Аркадий.

– Всего понемножку, – Андрей придвинул стул поближе к столу.

– Есть успехи? Возникли вопросы?

– Возникли. Значит, так… Две девочки. Лена убита в апреле, а вторую нашли два дня назад у Чертова Пальца…. Вы сказали, что многое совпадает…

– Характер ножевых ранений и подробности сексуального характера одинаковы.

– И еще… Вы говорили, что в порыве страсти он склонен покусывать своих жертв?

– Покусывать – это сказано слишком мягко. Все жестче, грубее, животнее, если можно так выразиться.

– Это тоже совпадает?

– Нет. Вот здесь как раз расхождение. Я говорил вам, что в случае с Леной отпечатались плохие зубы, корешки. Во втором случае зубы нормальные. Это обстоятельство я и отразил в заключении. Вроде бы маленькая подробность, но она позволяет утверждать, что преступники разные.

– Только на основании следов укусов?

– Этого достаточно.

– Вы поторопились, – сказал Андрей. – Он вставил зубы.

– Так… – Аркадий долго молчал, глядя в окно. Там шелестела солнечная листва, слышались голоса, женский смех, шум проезжающих машин. – Это точно?

– Да, – кивнул Андрей. – Источник надежный.

– Кто?

– Света.

– А назвать его она до сих пор не хочет?

– Она не уверена, что это тот человек, которого…

– А ей и не надо быть ни в чем уверенной! Пусть только укажет пальчиком. Ребята его раскрутят. Он наверняка наследил и в других местах. Там могли остаться отпечатки пальцев, фотороботы, свидетели…

– Ну, что сказать… Работаю.

– То, что ты сегодня мне сообщил, очень важно. Круг смыкается.

– Скажи, Аркадий… А характер укусов, так сказать, география укусов… Совпадают?

– Полностью. Что ты намерен предпринять?

– Пройтись по стоматологическим кабинетам.

– Идея плохая. Лечение зубов, протезирование… Процесс длительный. Врач и больной часто вступают в дружеские отношения… Кроме того, это же клиент и на будущее… А каждому не расскажешь, что именно произошло…

– Утечка информации? – уточнил Андрей.

– Конечно. А если ты побываешь в одном кабинете, втором, десятом… Это же люди одного круга… Пойдет слух… Преступник попросту исчезнет. Ты поговори со своим источником… Может, назовет стоматолога… Тогда все проще.

– Ладно, – Андрей поднялся. – Наши цели ясны, задачи определены, за работу, товарищи… Так, кажется, выражались наши вожди.

– Выражаться они умели, – вздохнул Аркадий. – Не забывай, заглядывай. Глядишь, и у меня найдется, чем поделиться.

– Главное мы выяснили – следы остаются.

– Следы всегда остаются. Мне известны случаи, когда следы оставались только в душе преступника, только его ночные переживания… Однажды они вылезли наружу и приобрели доказательную форму. Он не смог уже больше держать их в себе.

– Чувствительным оказался? – спросил Андрей.

– Дело не в этом… Чувствительность – это не моя тема… Следы ведь не просто лежат в душе, как в архиве на полочке. Они живут там, меняются, вступают в какие-то отношения с человеком… Прости за зловещее сравнение, но они в душе преступника пускают метастазы… И тут уже не до чувствительности – как бы выжить…

– Аркадий… Ты действительно беседуешь со своими клиентами?

– Случается.

– Но, согласитесь… Для этого надо немного…

– Сойти с ума? Не обязательно… Надо через что-то в себе переступить. Сделать шаг в сторону от здравого смысла. И тогда все становится проще. Это касается не только моих клиентов, но и твоих. Я имею в виду живых людей.

– У меня есть друг… Его зовут Равиль. Ему удается проникать туда, куда другим не позволено. Он говорит, что все в человеке… А не снаружи.

– Правильно говорит. Но чтобы проникнуть в человека… Тропинка начинается снаружи. Первые шаги нужно сделать здесь, среди живых людей. Была такая история… Газеты об этом писали… Молодой врач после института получил направление в какой-то городишко… Жилья не было, нашли ему комнатку при морге. Он там и поселился. Стал патологоанатомом. Женился, жену привел. Она не возражала. Детишки пошли, там, при морге, они и выросли. Среди трупов.

– Кошмар какой-то!

– Никакого кошмара. Наконец выделили квартиру. Перебрались. Все бы хорошо, но детишки какие-то странные получились, задумчивые… И это… Чуть родители зазеваются, они уж в морге. Скучают.

– По трупам, что ли?

– По обстановке.

– Да, у вас тут не заскучаешь, – Андрей поднялся. – На воздух хочется, к живым людям. Счастливо оставаться, Аркадий.

– Подожди минутку… Маленькая подробность обнаружилась… Если найдешь этого придурка, пошарь хорошо в его берлоге… Девочка умерла не от ран, от удушья. Задушил он ее. Я тебе это уже говорил. Так вот, в его жилище должна быть веревка, петля… Жесткий шпагат крупной структурной вязки, сероватого цвета… Я ворсинку нашел… В крови прилипла. Вряд ли он шпагат уничтожил, такие вещи маньяки ценят, они у них вроде талисмана…

– А вторая девочка?

– Все повторяется. Ну, ни пуха тебе!

– К черту!

Равиль, как и обещал, приехал через день московским поездом. Из вагона вышел свежий, улыбчивый, в светлом костюме, белой рубашке. В руке он держал кожаный саквояж, что по нынешним временам было достаточно изысканно – ведь мы-то, простоватые и замызганные, все носимся по вагонам с какими-то пластмассовыми сумками, целлофановыми пакетами, украшенными кудлатой физиономией Аллы Великолепной и не менее кудлатой – Филиппа Несравненного.

Андрей несколько минут постоял в сторонке, любуясь Равилем, его нарядностью, невозмутимостью и каким-то нездешним достоинством. Увидев Андрея, он подошел, поставил саквояж на скамейку, обнял старого друга.

– Прекрасная погода, не правда ли? – произнес он негромко, но внятно.

– А здесь другой не бывает, – ответил Андрей.

– О! – восхищенно произнес Равиль. – Здесь и море есть, как я заметил из вагона?

– А моря здесь… До самого горизонта! – рассмеялся Андрей, вспомнив манеру Равиля вежливо восхищаться по любому поводу.

Взяли частника с каким-то разбитым «жигуленком», оба сели на заднее сиденье и почти всю дорогу промолчали.

– Как там, в Москве? – только-то и спросил Андрей.

– Гудит, – улыбнулся Равиль. – Во всех смыслах слова. Прости, мне ребята сказали, что хлопотно тебе здесь живется?

– Какие ребята? – дернулся Андрей.

– Мои ребята, – и Равиль сделал свободное движение рукой над головой.

– А, – протянул Андрей, – я как-то подзабыл, с кем разговариваю. Значит, кое-что им уже известно?

– Все известно.

– И тебе тоже?

– Они не слишком разговорчивы…

– Разберемся, – негромко проворчал Андрей и замолчал уже до самого Коктебеля.

Андрей привел Равиля в дом к Вере, у которой остановился и сам.

– Не возражаешь? – спросил он у хозяйки.

– Хорошим людям я всегда рада. По глоточку кагора?

– Дай вещи занести! – рассмеялся Андрей. – Я в своем номере его поселю, там же у меня две кровати.

– Если вам не покажется тесно… Пожалуйста. А то знаете, как бывает… Познакомитесь с хорошими девушками, захочется уединения…

– Разберемся, – повторил Андрей. – Как тебе здесь нравится? – спросил он у Равиля, когда они поднялись в номер.

– Потрясающе! Как называются эти горы?

– Карадаг.

– Красивое название. Иначе они и не могут называться. «Кара» переводится как «черные».

– Да, черноты здесь хватает.

– Это ты уже о своих проблемах? Ну что ж, давай, рассказывай.

Андрей усадил Равиля на его кровать, сам расположился на своей и рассказал все, что узнал здесь за несколько дней хмельного своего пребывания.

– Что касается Лены, – Равиль помолчал, – можешь не сомневаться, это твоя дочка.

– Весь Коктебель меня в этом убеждает.

– А ты и сам это знаешь. Только боишься себе признаться.

– А чего бояться-то? Ведь нет девочки!

– Почему… Есть. Она живет в тебе… Вам надо встретиться. Вам есть о чем поговорить. Она хочет тебя видеть.

– Она сейчас… здесь?

– Андрей… – Равиль подошел к окну, долго рассматривал острые скалы Карадага, потом вернулся, сел на свое место. – Не надо этих вопросов. Они пустые. Они разжижают главное.

– Заметано. А может, и матери, Свете, встретиться с Леной?

– Я не уверен, что Света захочет… Что-то стоит между ними. Но если захочет… Пожалуйста. У Светы вина перед Леной. Она боится этой встречи.

– А у меня… Тоже перед Леной вина?

– Нет, – твердо сказал Равиль. – У вас неопределенность… Недосказанность. Вы слишком мало виделись друг с другом, не определились в отношениях. Повторяю – Лена хочет тебя видеть.

– Кошмар какой-то, – пробормотал Андрей в полной растерянности. – Все, что ты сейчас произносишь… Это наверняка?

– Произношу не я… Ты просто слышишь мой голос. И еще… Разве мои слова не стыкуются со всем, что ты здесь узнал за эти несколько дней? Не вписываются в события, которые здесь произошли?