Текст книги "Каждый умирает в своем отсеке"

3
Синий диплом и красная морда

Лучше плохо учиться, чем хорошо служить. Эту курсантскую аксиому Андрей услышал от старшекурсника на третий день учебы. И это была сущая правда. Как оказалось, в военно-морское училище в первую очередь принимали ребят с флота, так как считалось, что, вкусив нелегкого корабельного хлеба, они теперь знают, к чему готовиться, и со временем из них выйдет больше толку. Поэтому и конкурс для них был пониже, да и экзаменаторы-офицеры относились с пониманием: как-никак свои, флотские уже ребята. С гражданки поступить было практически невозможно. Чтобы попасть в училище, ты должен был быть или медалистом, или иметь огромную «волосатую» лапу влиятельного покровителя. Была еще одна категория первокурсников – так называемые «позвоночные», то есть те, кто поступил с помощью телефонного звонка какого-нибудь адмирала или генерала из Главного штаба ВМФ, а то и из самого центрального аппарата Министерства обороны. «Позвоночных» вычисляли еще в период вступительных экзаменов. Обычно к этим ребятам ежедневно наведывался какой-нибудь училищный клерк и елейным голоском интересовался, все ли хорошо у избалованного отпрыска голубых адмиральских кровей. Их, как правило, недолюбливали и старались держаться от греха подальше, чтобы случайно не возникло опрометчивого желания невзначай заехать адмиральскому потомку в розовое ухо.

Сдав все экзамены на «четверки», Андрей был зачислен на первый курс. Тут и оказалось, что поступить – это только треть дела. Необходимо еще кропотливо учиться, что после многих месяцев монотонной военной службы на корабле было делать непросто. Каждый семестр приходилось сдавать экзамены по дисциплинам, которые наскоком и приступом не взять. Если с высшей математикой, которую преподавал вежливый и интеллигентный профессор с цветочной фамилией Фиалко, и физикой – ее монотонно и заунывно на лекциях бубнил себе под нос военный пенсионер Петр Алексеевич Филяев (языкастые курсанты мгновенно окрестили его на собачий манер Филей, а сам предмет – филькиной грамотой) – особых проблем Андрей не испытывал, то специальные науки сперва давались трудно. Больше других доставали кораблевождение, мореходная астрономия, теория устройства и живучести корабля и судовая электротехника. Штурманское дело курировал капитан второго ранга Берг – аскет и юморист, превращавший свои занятия в своеобразные шоу. Порой определив опытным взором, что иной курсант на карте неверно определил дрейф или течение, отчего линия истинного курса была проложена явно с ошибкой, Берг произносил свое коронное: «Молодой человек, разувайтесь. Разувайтесь, я вам говорю! А затем хватайте свои военно-морские штиблеты и дуйте в ближайшую сапожную мастерскую. Вы не станете настоящим штурманом, но вы еще сможете стать неплохим сапожником».

Чтобы досконально разобраться во всех этих «треугольниках скоростей», «линиях относительного движения», «магнитных склонениях», «девиациях» и «крюис-пеленгах», выучить, понять, а затем на «отлично» начертить контрольную штурманскую прокладку, требовались усидчивость и время. Про тех, кто прилежно занимался и целенаправленно грыз гранит сложных морских наук, в училище говорили примерно так: мол, будет у него после завершения учебы красный диплом, но зато синяя морда. Желающих воздержаться от получения диплома с отличием, так называемого красного, и довольствоваться стандартным документом синего цвета, при этом имея нормальную, чуть хитроватую и жизнерадостную красную физиономию, было несравненно больше.

После затворнического прозябания на металлической коробке, именуемой боевым кораблем, удержаться от многочисленных соблазнов большого города оказалось намного сложнее. Но никто, впрочем, и не удерживался. Через полгода на курсе стали появляться женатики и первые жертвы этого амурного дела. В училище традиционно считалось, что будущий морской офицер в первую очередь – человек чести. Отношения с противоположным полом исключением не являлись. Дорвавшись до определенной степени свободы, курсанты знакомились с очаровательными девушками, вступали с ними в близкие отношения и после внезапного признания пассии: «Милый, я, кажется, залетела!» – вставали перед выбором: либо жениться, либо быть отчисленным из училища и отправленным на флот. Каждый в такой ситуации был вправе решать самостоятельно: продолжение учебы и при этом пеленки и молодая (обычно нелюбимая) жена, либо суровая корабельная служба на каком-нибудь из флотов страны, не исключено, что с тем же «багажом». Желающие в подобной ситуации рискнуть выбором распределялись примерно поровну.

Кроме тех, кто сгорел синим пламенем на поприще скоротечной роковой любви, были и другие. Почти ежемесячно из училища отчислялись нарушители дисциплины, или, как их с пониманием называл сам курсантский люд, залетевшие по дури. Вырвавшись в увольнительно-упоительное раздолье, вчерашние корабельные матросы и старшины порой устраивали в городе настоящее шоу. Славную летопись этой категории залетчиков украсили легендарные «подвиги» трех курсантов, решивших отдохнуть на природе. Оказавшись в увольнении, гардемарины купили шесть бутылок водки, арендовали лодку и вышли на веслах на речные просторы. Дружно скушав без закуски запас горячительного, они разделись догола и принялись купаться. В результате старенькое плавсредство не выдержало мощных толчков мускулистых ног и раскачиваний, перевернулось и пошло ко дну. Выбравшись на берег, «судоводители» с удивлением обнаружили, что одежда, документы, деньги и т. д. приказали долго жить. Курсантская смекалка довела их до ближайшей не то свалки, не то помойки, где каждый нашел, чем слегка прикрыть срамоту. Дождавшись сумерек, через весь город, пугая людей, животных и птиц, периодически хоронясь от милиции, троица трусцой добралась до заветного училищного забора и, перемахнув через него, втихаря пробралась к себе в комнату общежития. Испытав унижение и стресс, а также не успев отрезветь, купальщики решили до утра на всякий случай затаиться и закрылись в комнате.

Пока они осуществляли сей продолжительный по времени маневр, на лодочной станции подняли тревогу: лодка с курсантами не вернулась на прокатный пункт, что могло означать только одно – она утонула, а люди, очевидно, трагически погибли. Сразу же сообщили куда следует. Училище всю ночь стояло на ушах, а в месте предполагаемого несчастного случая неустанно работали водолазы и спасатели. Когда на следующее утро все выяснилось, то шум и крики начальников еще целую неделю терзали слух всего личного состава, а виновных с треском отчислили.

Такой безжалостный естественный отбор будущих морских офицеров надводных кораблей и подводных лодок имел и глубокий смысл. Случаи воровства, трусости, непорядочности по отношению к товарищу и иные неблаговидные поступки сразу же становились достоянием всех и рано или поздно приводили к отчислению из училища. За первый год курс, где учился Андрей, лишился 16 человек. За пьянку пострадала лишь половина. Остальные не могли стать морскими офицерами по морально-нравственным и волевым качествам. Кто-то откровенно сдрейфил при легководолазных спусках, другой втихаря утащил из бушлата сотоварища червонец, третий в многочисленных стычках с сухопутными коллегами дал деру и бросил своих. К таким относились демонстративно пренебрежительно, игнорировали и не подавали при встрече руки, вынуждая рано или поздно писать рапорт об отчислении. Постепенно понятия своеобразной кастовости, основанной на дружбе и флотском братстве, превратились в неотъемлемый атрибут будущей профессии.

Андрей еще в загородном лагере, где происходила процедура вступительных экзаменов, подружился с двумя парнями – Павлом и Сергеем, так же как и он приехавшими поступать в военно-морское училище с флотов. Павел прежде служил торпедистом на атомоходе Б-411, базировавшемся на Камчатке, а Серега принадлежал к племени морских пехотинцев и служил в разведроте в Казачьей бухте, что под Севастополем. Волею судьбы все трое успешно сдали экзамены и попали в одну учебную группу. Пашка – балагур, острослов и дамский угодник – был земляком Андрея. Встретившись, они потом долго и искренне удивлялись: почему до сих пор не знали о существовании друг друга, хотя из былых воспоминаний то и дело удавалось выудить имена и фамилии общих знакомых и подруг.

– Где-то мы с тобой, Андрюха, долго параллельными курсами ходили, – как-то признался Пашка. – Смотри, жили в одном городе, школы закончили в одном году, да и учились в одном районе. Обоих загребли на флот. Опять же, в училище одновременно заявились. Может, мы с тобой какие-нибудь родственники, так сказать, седьмая вода на киселе? Как думаешь? Хочешь иметь такого крутого родственника?

Обычно после подобных длительных и регулярных рассуждений Андрей говорил, мол, в гробу он видал таких родственничков и посылал Пашку куда подальше. Тот оглушительно ржал и через неделю-другую снова начинал донимать корефана своими рассуждениями. При всех прочих достоинствах Пашка был еще и самым ушлым, пройдошистым и изворотливым парнем из неразлучной троицы.

Серега, которого все сразу же окрестили по-свойски Серым, был полной Пашкиной противоположностью. Серьезный и вдумчивый, он слыл рассудительным и авторитетным малым, за что его уважал не только весь курс, но и те, кто был постарше. Впрочем, почитали не только за это. Серый был сыном учителя физкультуры одной из питерских школ и лет так с пяти усиленно качал мышцы. В результате его фигура напоминала правильный треугольник, где два равных угла являлись богатырскими плечами, а третий – узкой талией, над которой угадывались квадраты мощного пресса. Серый не любил драться и потому всячески старался избегать всевозможных стычек. Это получалось не всегда. В училище, как и во всем военно-морском флоте, господствовала годковщина. Старшие курсы не упускали любой возможности поиздеваться и продемонстрировать превосходство над своими младшими коллегами.

Как-то после обеда зацепили Пашку. Тот, выходя из столовой, по своей привычке размахивал руками и рассказывал кому-то очередную веселую байку. Увлекшись, столкнулся со старшекурсником, ненароком угодив тому головой в грудь. Пашка, конечно, стал извиняться, но было уже поздно. Его обступили человека три, очевидно, дружки пострадавшего.

– Ты что, карась, забурел? Не видишь, куда идешь? – угроза немедленной расправы не заставила себя долго ждать.

– Ребята, я случайно. Не заметил, – лепетал Пашка, предусмотрительно отступая к стене.

– Так ты, салага, оказывается, не заметил! Ну, значит, будешь впредь замечать, – резкий удар в челюсть отбросил Пашку к стене.

Завидя это, Серый и Андрей стремглав бросились на помощь другу. Но Андрею, собственно говоря, ничего делать и не пришлось. В считаные секунды Серый самостоятельно расправился с обидчиками: один, чтоб не путался под ногами, с ходу был отправлен в нокаут, двух других морской пехотинец завязал узлом, причем так умело, как будто хотел продемонстрировать наглядный урок по захвату условного «языка» перед высадкой десанта на необорудованное побережье противника. После этого авторитет Серого в курсантских кругах стал еще выше, а прирожденный нахал Пашка еще месяца два рассказывал на всех углах, как они с Серым разобрались в начале с тремя, затем с пятью, а в конце концов – с дюжиной старшекурсников. Что-что, а красиво брехать Пашка умел. Как, впрочем, и дружить.

За год до выпуска, когда на горизонте уже замаячили офицерские погоны и кортики, Пашку как-то пригласили к старшему оперуполномоченному особого отдела. Особист честно отрабатывал свой хлеб и потому хотел владеть полной информацией об обстановке. Пообещав Пашке не забыть его при распределении, он предложил ему еженедельно информировать обо всем, что происходит в курсантской среде. Пашку прошиб пот, но он нашел в себе силы отказаться. Расстались они вполне мирно, если не считать, что особист на прощание многозначительно изрек:

– Вы, Антонов, человек еще молодой… Многого не понимаете… Впрочем, каждый из нас кузнец своего счастья и кузнец… несчастья…

Угроза сработала и превратилась в реальность месяца через два. В увольнении сердцеед Пашка как-то познакомился с девушкой из иняза. Лариса отличалась от подруг изысканным вкусом и свободными взглядами на все, включая политику и секс. Она была дочкой каких-то дипломатов, долго работающих за границей, проживала в огромной четырехкомнатной квартире под присмотром старой бабушки и… любила шумные компании. Пашка влюбился по уши и бегал к своей зазнобе каждое увольнение и в самоволки. Однажды под утро довольный и обласканный Ромео, лихо перемахнув через двухметровый забор и тайком пробираясь к курсантскому общежитию, был застукан с поличным. Обычно командование факультета сквозь пальцы смотрело на шалости выпускников, поэтому пойманный самовольщик получал пять нарядов или месяц «без берега». Самые злостные любители навещать в неурочное время прекрасный пол направлялись «отдохнуть» на гарнизонную гауптвахту. Пашку же с треском исключили. Ему, как бывшему торпедисту с атомохода, вменили в вину не только самовольные отлучки, но и связь с иностранцами (по сути, студентами – друзьями Ларисы, которые обучались в том же институте иностранных языков и нередко бывали у нее в гостях), многозначительно намекая на возможность разглашения какой-то виртуальной военной тайны. Во всей этой истории чувствовалась умелая и направляющая рука бойца невидимого фронта, не простившего Пашке отказа сотрудничать.

– Я этому гаду при случае все припомню, – вызывающе грозил куда-то в воздух Пашка, смахивая предательскую слезу и пытаясь в минуту расставания с закадычными друзьями сказать что-то важное. – Мужики, значит, не судьба! Не поминайте лихом, мне почему-то кажется, что мы обязательно еще свидимся!

Пашку по его настоятельной просьбе отправили назад на Тихоокеанский флот, где его след вскоре затерялся…

Потеря закадычного друга еще больше укрепила дружбу Андрея с Серым. Без Пашкиных авантюрных и плутовских идей и специфического юмора вначале было тоскливо. Но время, как известно, лечит, к тому же настала пора отправляться на последнюю перед выпуском стажировку.

4
Количество погружений и количество всплытий

Тот, кто придумал стажировки, был весьма неглупым мужиком. Эту простую истину Андрей уяснил сразу. Практика – это одно, а вот стажировка в офицерской должности – совсем другое. Разница – как между школой и институтом. Тут уже идет прикидка по полной схеме: научили тебя, бестолкового, за годы учебы хоть чему-нибудь, или ты под шутки-прибаутки коллег до скончания века будешь числиться на корабле обыкновенным балластом.

Андрей попал стажироваться на старую дизельную подводную лодку проекта 613, которая базировалась в эстонском Палдиски. Этот небольшой городок, расположенный километрах в сорока от Таллинна, был знаменит своим учебным центром экипажей атомных субмарин. Регулярно с Севера и с Тихого океана сюда приезжали учиться и совершенствовать свои знания и навыки экипажи подводных стратегических атомоходов. На фоне этого центра бригада старых торпедных «дизелей» выглядела куцей и игрушечной. Но это только на первый взгляд. Каждый уважающий профессию подводник знал: не будь в свое время дизельных лодок, не было бы теперь и атомных. Словно престарелые и старомодные родители, дизельные субмарины на фоне своих современных и навороченных атомных чад находились, конечно, на вторых ролях, но без них ни один флот мира не мог обойтись. Эти лодки поочередно ходили в море, где чутко прислушивались своим акустическим ухом к многочисленным шумам, пытаясь выделить в их многообразии те, что подводники кратко именуют целью. Главными противниками советских «дизелей» в то время на Балтике считались более современные немецкие дизельные подлодки проектов 205 и 206. Чтобы хоть как-то противостоять вероятному противнику, нашим безвестным героям подплава приходилось бороздить под электромоторами глубины Балтийского и Северных морей от одного до трех месяцев.

Впрочем, об этой бригаде в начале 80-х узнал весь мир. В октябре 1981 года советская подводная лодка С-363, базировавшаяся в Палдиски, находясь на боевой службе, по ошибке выскочила на мель в районе шведской военно-морской базы Карлскруна. Причина была проста до безобразия. Официально заявлялось, что лодка сломала антенну радиопеленгатора о трал рыболовного судна и сбилась с курса. Между собой подводники поговаривали о погрешности приборов и традиционном головотяпстве, мол, штурман ошибся в расчетах на один градус, что составило аж целых 60 морских миль (одна международная морская миля равна 1852 метрам. – АВТ.). А дальше судьба-злодейка сыграла с лодкой свою отвратительную шутку. Неверно классифицируя контакты, субмарина ночью лихо прошла по извилистому фарватеру, где и в светлое время суток без помощи лоцмана не обойтись, и выскочила на риф, накрепко зацепившись за камни антенной ГАС, аккурат напротив шведской морской базы.

Наутро наивный шведский рыболовецкий траулер попытался помочь «своим» подводникам сняться с мели, но, увидев советский военно-морской флаг, в ужасе смылся. Шведский адмирал – командир военно-морской базы – хорошо понимал, что за проникновение незамеченной иностранной лодки в его владения ему не сносить головы (как в воду глядел, так оно позже и случилось), а потому, узнав от рыбаков об инциденте, предложил русским компромисс. Он тихонько снимает их с мели, проводит через фарватер, и… все забывают об этой истории. Но наши не согласились, так как не привыкли идти на сделку с вероятным противником. ЧП получило мировой резонанс. Всех, кого можно было снять с должности, – сняли. Кого можно было наказать – наказали. А саму многострадальную лодку острословы вмиг окрестили в духе того застольно-застойного времени «Шведским комсомольцем».

Шведы и раньше периодически обвиняли СССР в нарушении своих территориальных вод, а тут, как говорится, факт был налицо. Еще долго ВМС Швеции устраивали охоту на невидимок вплоть до применения глубинных бомб, а один раз даже вынудили всплыть нарушителя. Подлодка оказалась… французской. Но, как говорится, береженого Бог бережет: советское командование после случая с С-363 запретило командирам советских субмарин приближаться к иностранным берегам ближе 50 километров. В 1991 году владельцы крупнейшего шведского парка развлечений Skara Sommarland купили у разваливающегося Советского Союза «Шведский комсомолец», выкрасили его в красный цвет и превратили в главный аттракцион парка. Но, видно, судьба лодки была несчастливой: в 1994 году парк обанкротился, а субмарину продали с молотка на металлолом для покрытия расходов.

Об инциденте в шведских территориальных водах Андрею рассказали в первый же день стажировки. Лукаво улыбаясь, командир 345-й, куда Андрея определили, задал вопрос, как говорится, не в бровь, а в глаз:

– Ты, «студент», на стажировке планируешь отдохнуть или немного послужить?

Андрей искренне выбрал «послужить». И пошло-поехало…

Для начала его назначили дублером командира минно-торпедной боевой части (БЧ-3) со всеми вытекающими отсюда последствиями. Пришлось сдавать зачеты на право самостоятельного управления боевой частью и перелопатить множество документов. Параллельно изучал устройство лодки, что оказалось также делом непростым. Помогали офицеры и мичманы. Внимательно приглядываясь к новичку несколько дней и сперва критически оценивая его потуги, они в конце концов вынесли свой негласный вердикт: «Наш парень, будет из него толк!»

Постепенно отношения из шутливо-официальных перешли в разряд дружеских. Обидным прозвищем «студент» его больше не величали, а стали называть по имени. В подводном флоте взаимоотношения всегда были просты и уважительны. Только к командиру по традиции обращаются «товарищ командир». Остальные офицеры и мичманы называют друг друга по имени и отчеству.

Андрей сдружился с капитан-лейтенантом Игорем Хватовым, который на лодке и командовал минно-торпедной боевой частью. Из-за фамилии его за глаза нередко величали Хватом. Игорь не обижался, к тому же, вопреки прозвищу, он производил впечатление эрудированного и интеллигентного человека. Сын директора крупного столичного предприятия и профессорский внук из Москвы, Игорь в силу своего характера ко всему относился философски, не без основания полагая, что история повторяется и ответы на животрепещущие вопросы современности необходимо искать в прошлом. В свое время дед, профессор МГУ им. Ломоносова, пророчил ему карьеру выдающегося историка, но Хватов уехал в Питер, где поступил в военно-морское училище имени Фрунзе. От известия о такой «измене» деда хватил инфаркт, после которого он долго не мог оправиться. Но делать было нечего: вместо историка семья получила военного моряка. Между тем тяга к знаниям осталась. Игорь много читал и мог часами рассказывать стажеру об истории флота, о походах и устройстве своего любимого первого отсека, где его торпедисты всегда поддерживали идеальный порядок. Главное, с чего начинал свои ежедневные повествования Хват, сводилось к прописной истине: у подводников количество погружений должно равняться количеству всплытий. Если это равенство нарушается, то лодка гибнет. А нарушить данный паритет с помощью оружия запросто могут торпедисты, т. е. такие специалисты, как сам Хват. К торпедам офицер относился с трепетом и нежностью, сравнимыми разве что с любовью к женщине. Порой, рассказывая Андрею какую-нибудь историю из своей службы, он, увлекаясь, подходил к стеллажу, на котором хранилась торпеда 53-65К, заботливо поглаживал ее четырехметровый сигарообразный корпус и ласково приговаривал: «Ах ты моя девочка кислородная…» В эти минуты Андрею казалось, что Хватов именно так обращается со своей женой, называя ее «торпедушкой», и ему становилось смешно.

– Ты чего ржешь, салага, – кратковременно обижался Хватов.

– Это почему же я салага, Игорь Николаевич? Обижаешь своего стажера, – в такт Хватову начинал вторить Андрей.

После обмена возмущенными репликами они еще несколько секунд пристально смотрели друг другу в глаза, а затем смеялись и жали руки.

– Все, забыли, – на правах старшего обычно говорил Игорь. – Ты, Андрюха, знаешь происхождение слова «салага»? Нет? Тогда слушай сюда. Петр Первый был малый неглупый, потому у него был учебный корабль «Алаг». Перед тем как молодых матросов направлять на боевые фрегаты, линкоры и брандеры, их стажировали на учебном корабле. Ну вроде, Андрюха, как ты сейчас у нас тут осваиваешься. Да ты не обижайся, я шучу! Так вот, приходит молодой матрос на фрегат, а у него боцман и спрашивает: «Ты, сынок, наверное, с «Алага»?» Так и пошло – салага, он и есть салага. Хватов считался непревзойденным рассказчиком. Его повествования были столь образными и яркими, что находящиеся в отсеке матросы в такие минуты невольно прекращали свою обычную лодочную работу и обращались в слух.

От своего куратора Андрей узнал много интересного. К примеру, что в начале 20-го века подводники сами устанавливали себе размер денежного довольствия. Царь и морское ведомство на это безропотно соглашались, так как в среднем продолжительность службы офицера на подлодке в 1900–1905 годах была четыре-шесть месяцев. В силу тогдашнего технического несовершенства субмарина, как правило, погибала вместе с экипажем чуть ли не в первом боевом походе.

– Я знаю, – не выдержал Андрей и решил блеснуть собственной эрудицией. – Это у Пикуля написано… не то в «Крейсерах», не то в «Три возраста Окини-сан»…

– Товарищ, оказывается, Пикулем интересуется, – язвительно отреагировал Хватов. – Ну так вот вам вопросик: как в царское время стрелялись морские офицеры, совершившие неблаговидный поступок или не сдержавшие обещания и стремящиеся вернуть себе уважение кают-компании?

Андрей не знал. В голове крутилось: долг чести, офицерская рулетка…

– Учись, салага, пока я жив. В армии все было проще пареной репы – пулю в висок, и не кашляй. На флоте существовали свои традиции. Офицер переодевался в парадную форму, обязательно с кортиком. Кроме пули в ствол револьвера заливалась вода. При выстреле офицеру «всего-навсего» сносило голову. Флотский шик и отличие от сухопутных офицеров были даже в этом.

Андрей постарался представить столь кровавую картину и поморщился. Чтобы перевести тему, он рассказал Хвату о случае с кортиком старпома на БПК «Образцовом».

– Твой Чечен – мразь отпетая. Морской кортик – вещь особая. Это не только красивая побрякушка, предназначенная для парадов, но и личное оружие для боя в корабельных помещениях, где, сам понимаешь, с саблей или палашом не особо развернешься. Когда-то считалось, что с помощью кортика можно смыть горечь оскорбления, вонзив его обидчику прямо в сердце или горло. Но времена изменились. Не каждый сегодня об этом знает.

Излюбленной темой Хвата была подводная. Этим предметом разговора он владел полностью и мог поставить в тупик любого проверяющего. Как-то чопорный и высокомерный офицер политуправления флота приехал на лодку проверять, как матросы изучили материалы не то какого-то исторического пленума, не то съезда КПСС. В отличие от обычных и нормальных мужиков – корабельных политработников того брежневского времени, которые наравне со всеми несли ходовые вахты и делили тяготы и лишения нелегкой корабельной службы, – пустословов из ПУ недолюбливали. Этот оказался именно таким. Убедившись, что лодочный замполит Леша Елисеев, готовясь к предстоящей автономке, сам смутно представляет, что там опять отморозил и провозгласил очередной генсек, проверяющий надменно заявил, что лодка к выходу в море не готова, о чем он обязательно доложит самому командующему.

Но, как известно, презерватив, раздутый до размеров дирижабля, рискует лопнуть. Проверяющий имел неосторожность брякнуть о неготовности к походу, находясь в первом отсеке, где его внимательно слушал и Хват. А дальше – как учили. Минуты через две Хват озабоченно встрепенулся и принялся докладывать в центральный пост об обнаружении запаха гари в первом отсеке. В подплаве к таким вещам относятся серьезно и адекватно. Моментально была объявлена аварийная тревога, и отсеки загерметизировали. Хват, его подчиненные и проверяющий остались в первом. Во всех флотских документах прописано, что в аварийном отсеке лодки борьбой за живучесть руководит командир отсека. Считается, что он лучше других знает устройство отсека, и потому все, независимо от званий, должностей и регалий (будь ты хоть адмирал!), кого беда застигла именно здесь, поступают к нему в подчинение. Не понимая, что происходит, проверяющий сбледнул с лица и откровенно сдрейфил. После того как Хват приказал всем включиться в ИДА (индивидуальный дыхательный аппарат. – АВТ.), того и вовсе чуть не хватил кондратий. Короче, вредного политуправленца после отбоя аварийной тревоги из отсека вынесли на руках. От страха он потерял сознание. Об отстранении лодки от похода из-за слабых знаний материалов съезда речь больше не шла. Но Хвату досталось. Для острастки и за сумасбродство свой выговор от командира он все же схлопотал.