Текст книги "Простейшие слова"

«Зачем глядеться в зеркала…»

 
Зачем глядеться в зеркала,
Когда есть лица,
В которых легче и верней отобразиться,
Смотрись внимательней в меня,
И станет ясно:
Причёску незачем менять,
И так прекрасна
Твоя душа
Когда добра,
Когда спокойна.
И мне тебя отображать
И жить не больно.
 

1968

«В автобусе…»

 
В автобусе
Стояла толчея
И чей-то вздорный крик
Обычнейший в часы усталых пик
Была зима
Цвели морозом стёкла
Ладошка детская впечатлена во льду
В автобусе
Людским дыханьем тёплым
И влажно
Словно в ботаническом саду
Где я
В разнообразии потерян
Спросил у девушки
Под норку меховой:
– Не знаете ли вы
Названия растенья
Расцветшего у вас над головой?..
 

1968

«По эскалатору метро взлетали лица…»

 
По эскалатору метро взлетали лица
И было каждое как голубица
Светло
И проносилось мимо кратко
Как будто запускал их снизу кто-то
 
 
Люблю метро
За это
А ещё за то что там
Одну тональность обретает гам
А в поездах перерастает в гул
И слов не разобрать
И только губ
Движение пытаешься понять
Все мы напоминаем там одну
Стремительно гудящую струну
Отчаянно она напряжена
И с низких «у-у-у…» взвивается до «а-а-а…»
И гасится шипящими дверей
И всё
Дорога длится полчаса
Всплываем на поверхность
Тонем в ней
Разъединяя наши голоса.
 

1968

«Полёты птиц…»

О. Иоселиани

 
Полёты птиц
Для развлеченья глаз
Я совершал кружась под небесами
Весёлыми пернатыми глазами
Настолько высоко
Что видел Вас
В далёкой Вашей винной стороне
Где видно Вы забыли обо мне
Когда не пишите
Ах, это так легко
Лишь пару строк
В таком изящном роде:
«Глаза твои летают высоко
Что по приметам к солнечной погоде».
 

1968

«Как ночь бела…»

 
Как ночь бела
Белей лица во тьме
Не видно губ где распустился смех
Лишь розовое ушко светит сбоку
Затейливей чем русское барокко
В неясном Петропавловском соборе
Куранты бьют зарю
Ночь вытекает в море
И золочёный ангел на шпицу
Подносит солнце к влажному лицу.
 

1968

«Но где-то есть места…»

 
Но где-то есть места
Где вода чиста
Как рыба ходит в глубине
Так любовь твоя во мне
Что видно камушки на дне.
 

1969

«Что сущее во мне?…»

 
Что сущее во мне?
Уменье любоваться,
Горчайшие слова
Сластить на языке,
Следить сплетенье трёх задастых граций,
След ракушки, оставленный в песке
Реки.
Спуститься к ней (реке) под утро.
Туман ещё теплится над водой.
(Поёживаясь. Спать да спать ещё б…)
Как будто
Я помню всё, что было не со мной.
Иль было?
Только, верно, так далёко,
Что память путается неспроста.
(Бал. Баловница. Царскосельский локон…)
Бакунина?!
– Река какая?
– Мста река.
Спуститься на рыбалку с удилищем тугого ивняка.
Наладить снасть.
Засунуть пальцы в банку.
Осклизлого нащупать червяка
И на крючок,
А длинен, так порву
И поплюю,
Клёв клёвый на рассвете.
(Ты, мальчик, пальцы вытри о штаны. Я о траву.
Сиди. А я пошёл. Терпения не хватит
Ловить на удочку…)
 

1969

«Как странен город в утреннем обличье…»

 
Как странен город в утреннем обличье
Когда ещё несмелая заря
Чуть теплится
И вдохновенья ищет
В горящих с ночи фонарях
Как странен город
 
 
Так ли ты странна
Когда движеньями нечёткими со сна
Примятое лицо ополоснув
За завтраком склоняешься ко сну
 
 
Но время на исходе
Ты спешишь
В автобусе —
Да не в обиде —
Спишь.
 

1969

Заговариваю

 
Слова в полсмысла,
В полдыханья.
И не по поводу,
А так.
Ронять нечёткие движенья:
Вы перепачкались
Вот тут
И там.
Не от того ли,
Поэтому
И потому,
Что не унять,
Не стихнуть
Боли.
 
 
Коль не унять,
Хоть оттолкну.
Вполголоса
И вперемешку
С днём солнечным,
С дождливым днём…
 
 
Забавы ради
Перевёртыш:
Вот небо мокнет под дождём.
Не убегай любви моей.
Мне всё прошедшее постыло.
Я ослабел.
Мне не по силам
Плыть одному
Среди морей,
И бурь,
И подвигов,
И прочих
Аксессуаров.
 
 
Шум дождя
Невыносимо слушать ночью,
Когда прислушаться нельзя
К дыханью твоему,
Доверью.
Поэтому и потому
Сквозняк скребёт,
Сквозит от двери,
Ботинком
Возит по полу.
 
 
Поэзия!
Люби конкретность.
Вот море,
Дождь,
Пустынный пляж.
Вот на запятках взадь кареты
Хорошенький трясётся паж.
А мы в карете,
В буклях, фижмах,
При декольте и в париках.
И соблазненье ловко вяжет
Моя распутная рука.
И опустилась на колено,
И юбок забирает ворох…
О, век оборок,
Век комичный!
Запутаться и бросить впору.
 
 
– Мадам! – я говорю, —
Позвольте…
– Ах, что Вы, сударь!
Здесь? Стыжусь!
Я всё равно на повороте
Всем телом
Всем толчком
Прижмусь!
И миллионы юбок снизу
Как голуби из-под руки.
 
 
Рога выращивая мужу,
Высаживаю черенки
Измен,
Предательств,
Покаяний
И отпущения грехов.
 
 
– Мадам, – шепчу, —
Раздвинь колени,
Жизнь так заводится легко,
Что скучно,
Тошно мне, поверьте,
Кривляться в ваших зеркалах!..
 
 
Труп
Выбросить на повороте.
Кровь
Вывести на рукавах.
 
 
И будет о любви,
И хватит.
Поговорим о чём другом:
Вот летний ливень
Землю топчет.
И хорошо ей под дождём.
 
 
Люблю я
Слёзы,
Грёзы,
Розы
И обновленья смутный гул.
Упругие, как розы, груди,
Упругие, как груди, розы.
Люблю я диссонансы,
Разве
Затем любить я не могу…
 
 
Зачем,
К чему.
Не оттого ли,
Поэтому
И потому,
Что не унять
Стихов и боли,
Любимым быть я не могу.
 
 
Но будет о дожде.
Он стих.
Спокойна снова гладь залива.
Иду вдоль берега
По пляжу.
Песок в ботинок лезет,
 
 
Вяжет
Моё движение.
Мой шаг.
Задумчив.
Оттого ли,
Поэтому и потому,
Что не унять,
Не снизить
Боли,
Любимым быть я не могу.
 
 
Не убегай любви моей,
Мне всё грядущее постыло,
Я ослабел,
Мне не по силам
Прожить поэзией одной
Свой век.
 
 
Мой бег
Окончен.
Не потому ли
Шум дождя
Невыносимо
Слушать ночью,
Когда
Прислушаться нельзя…
 

1969

Романс

 
Переживая жизнь мою,
Добейся, милая, удачи,
Засмейся там, где я не плачу,
Пой громко там, где я пою
Вполголоса,
Где напеваю.
Моё молчанье просвисти
И лучше вовсе пропусти
То место, где я умираю.
 

1969

«Как солнца луч после дождя…»

 
Как солнца луч после дождя
Как ветер по верхушкам сосен
К моим желаньям снисходя
Душой моей проходит осень
 
 
И мне легко за ней идти
Глядя вслед гаснущему лету
И золото берёз летит
Как волосы твои по ветру
 
 
Гляжу я пристальный до слёз
Зрачки свои до боли сузив
И золото твоих волос
В тяжелый собираю узел
 
 
Я славно жил я всяко жил
Мне никогда не оправдаться
Что я всю жизнь одну любил
Но мог другими любоваться.
 

1969

«Поцелуев тёплый частый дождь…»

 
Поцелуев тёплый частый дождь
– Вот и лето.
Вечер
Смятая волос твоих придушенная тьма
Я умру
И ты пребудешь вечной
Для меня
Я умру
И потому останусь
Выбегу дождём из солнечной судьбы
Выпаду бредовых слов осадком
Значит быть
Значит жить
И частым и несносным
Каплей в лужу
Звонкий миг следа
– Кто я?
Для чего?
Зачем тобой осознан?
Опрокинут
И продолжен вдаль.
 

1969

«Вот на мои расцветшие глаза…»

 
Вот на мои расцветшие глаза
Тяжёлая садится стрекоза.
И сквозь её чешуйчатые крыльца
Дробится, множится и радужится солнце
И радуюсь я…
Подле глаз плывет река.
Спокойная и очень глубока.
Не искажаясь, отражаюсь я в воде,
Не знаю, для чего цвету, не знаю где
Но знаю как —
Кувшинкой жёлтою величиной с кулак,
И рядом кто-то радостно цветёт,
И девочка, перегибаясь с лодки рвёт,
Вытягивая из густой воды
За длинные и склизкие стебли.
И вот меня схватила.
Я тянусь,
Оттягиваюсь. Напрягаюсь.
Рвусь.
 

1969

«Всё было так давно…»

 
Всё было так давно
что иногда
Мне кажется
что не было и вовсе
Песка на спёкшихся
отлюбленных губах
И прорастающих в сухое небо сосен
Там с глаз моих опала пелена
И солнце раз взойдя
в зрачках осталось
Но зной отцвёл
И хладная луна
в душе моей полуночной качалась.
 

1969

«Но осень…»

 
Но осень.
Летние заботы оставлю.
Осень пью до дна.
Ласкаю, коль уж ты под боком.
Но, Господи! Как холодна.
И всё-таки, с июльским пылом
Залезть. Зажечь. Проголосить, —
О, Господи! Как ты уныла.
Мертва.
Пора и выносить.
И к кладбищу. И путь так долог.
Усталость натереть в плечах.
Ну, а теперь – копай! Геолог.
Глядишь – что сыщешь сгоряча.
Да, осень. Осень. Осень. Осень.
Посыпалась.
Осиротел.
Кого убил.
Кого забросил.
Кого по новой захотел.
Что ж осень? Как же мне вернуться,
Как вывернуться из души
В кленовый мир,
Где лист упал. Нагнуться,
Поднять.
Вот так и напиши.
Аллея. Лист упал. Нагнуться.
Аллея! Ночь! Петродворец!
Среди фонтанов целоваться.
– Мария! Я ещё юнец.
– Мария! Я ещё Адам!
Возьми листочек, чтоб прикрыться.
– Мария, я уже отдам
Всю библию, чтобы остаться
Фонтаном, фигушкой, но знать,
Что супротив в той же аллее,
Змий поцелуи шепчет Еве,
И ей уж невтерпёж стоять.
Мария. Ночь. Петродворец.
В октябрь. В ночь. В промозглый холод.
– Мария, я ещё юнец!
Во мне ещё поёт мой голод!
 

1969

Стихи о времени

 
Стареем не со временем, а от,
Оно сквозь нас пронзительно течёт.
Мы ж движемся ему наперерез,
Пока нас не проточит,
Не разъест.
Стареем не со временем, а для
Него – улыбка, стих и взгляд.
Как камень в воду, брошенный тобой
В меня, как в реку, ставшую судьбой.
Так вечно быть.
И не иметь предтеч.
Не истекать,
а неизбывно течь.
Копить в себе и души и века.
Как времени
Как имени река.
 

1969

«Но как же я могу…»

 
Но
как же я могу
писать о смерти
Когда она во мне
словно письмо в конверте
И для того
чтобы её познать
Надо письмо по краю надорвать
Тогда умру
Бессмертна только смерть
И мёртвые —
они не смогут умереть
Так и живём
Смерть назревает не спеша
И вырывается —
с названием «Душа».
 

1969

«Мулат эрдельтерьер…»

 
Мулат эрдельтерьер —
Пёс добрый как лохматый
Вдоль окон носится,
Выкидывая лапы,
Взвивая и распудривая снег
Сухой и солнечный.
Начало марта.
И как ни долог год,
И как ни жёсток век,
Ради весны живём!
Да.
Ради
Того, чтобы,
Вприщур на солнце глядя,
Слепящее между сырых ресниц,
Завидовать глазам великих птиц.
 

1969

«Оклемался…»

 
Оклемался.
Гляди —
Вкруг сиренит июль,
Лета пыльные груди
Сочатся полынью.
Не отталкивай их,
Приложись и целуй,
Пока цикнет с гримасой
Мерзавец —
Ведь больно.
Больно, милая,
Славно,
Елозит гроза
По июльскому небу
Вразнос окаёму.
И какая-то наша
Или Штатов звезда
Проползает по кругу
Прогорая по ходу.
Жизнь подобна свирели —
Живи и играй,
Затыкай её дыры,
Выдавая рулады.
И какой-нибудь Бог
И какой-нибудь гад
Скажет, сверху глядя:
Нету в музыке ладу.
Нету, верно.
Свирель прогорает в руках.
Только вдруг соберёшься
Постройней и послаще…
Ан, её уже нет,
Лишь ожёг на губах.
И какой-то другой
Мою музыку свищет.
 

1969

«А настанет пора отмолчаться…»

 
А настанет пора отмолчаться
И умру я
Покуда опять
Надо будет найтись
И начаться
Наперёд зная всё что пропеть
 
 
Может быть я слова позабуду
А быть может назначу не те
Но мелодию помню
И буду
Утверждать даже там
В немоте
 
 
И начав с того места где кончил:
«Да минует меня…»
Прокрича
Но смертельнее
Круче
И свыше
Как ещё не умею сейчас.
 

1969

«Неделями дожди…»

 
Неделями дожди.
По щиколотку грязи
В районе новостроек.
И когда
Домой я возвращаюсь,
Чтобы не увязнуть,
За оголённые хватаюсь провода.
И вот мой новый дом многоэтажный,
Кирпичная стена с просветами стекла.
Ладонью прикоснусь —
Кирпич чуть тёпл и влажен,
Как после долгих слёз твоя щека,
Когда ты говоришь:
– А я уже не плачу, —
И улыбаешься, опустошённа и светла.
А я ладонь запачкал краскою,
Что с глаз твоих стекла.
 

1970

«Светлейшей воды…»

 
Светлейшей воды
В серебре минимальной оправы
Заносчивый камушек
На пальцах сладчайшей руки,
Подвергшей меня.
Подвергающей губы и сердце опале.
Но дело к апрелю,
И дни мои снова звонки.
 
 
Я прожил.
Я пережил
Четверть чреватого века.
Зима меня выжгла и вышибла
В горькую,
В дым.
Меня бы поставить,
Как чёрную чёрствую ветку,
Ещё в декабре
В склянку комнатной тёплой воды.
 
 
Но Вы.
Но куда уж Вам!
Так ли?
Иначе и легче
Я прожил бы эту любовь
В этот год.
Но, как бы там ни было,
Я начинаю.
Я начал:
Зелёную свору
Спускаю вразгон,
Вразворот.
 

1970

«А что поэзия?…»

 
А что поэзия?
Когда я ослабев
Простейшие слова
В ряду простейших сует
Дикарь
Примитивист
Что жру
То и рисую.
 

1970

Тетраптих памяти Леонида Аронзона

Я позабыл древнюю стихотворную

игру. Я просто люблю.

Аполлинер

– Кафетерий на углу

Владимирского

И Невского…

– Ротонда?

– Вам все ещё никак

Париж не позабыть?

Ширали

 
Нам целый мир чужбина.
Отечество нам Царское Село.
 

Пушкин

Борису Куприянову

 
Боль твоя высока.
Разве только собака услышит.
Или Бог.
Если он ещё не оглох, как Бетховен.
Ничего он не видит.
Ничего он не слышит.
Знай себе, музыку пишет.
До него написал её Бах.
Милый мой,
Как ты плох.
Ты небрит, и разит перегаром.
Ты к «Сайгону» подходишь, чтоб одному
не стоять
Глаз на глаз с этим городом.
Мимо девушки ходят,
Проходят
С крепким туристским загаром.
Тебе хочется,
Очень хочется
Их целовать.
Эти девушки любят поп-музыку,
А ты им в висок наставляешь
Дни и раны свои,
Некрасивый свой рот разеваешь,
Межзвёздным озоном рыгаешь,
Полюбить и отдаться пугаешь.
Слава Богу, не слышат они
И проходят…
Уходят…
 
 
Ты смотришь им вслед,
Но недолго.
Мой бедный,
Мой славный поэт.
Достаёшь записную и пишешь.
Ничего ты не видишь,
Ничего ты не слышишь.
Знай себе, музыку пишешь…
 

Петру Чейгину

 
Ты подходишь к «Сайгону», чтоб одному
не стоять
Глаз на глаз с этим городом.
Ты не высок,
Потому и не горбишься.
Экий грибок. Панибрат.
Время грибное стоит.
Доверху наполнив лукошко,
Босоногая девочка
Спит
И видит тебя.
Ты глядишь на неё,
Сквозь витрину,
В окошко.
Время грибное стоит.
Под асфальтом грибная земля.
Иногда вспоминая про это,
Грибником просыпаюсь и я.
Каково же тебе,
панибрату,
Осенним лесам?..
Собирай, твоё время поспело.
Собирай, пока есть тебе дело.
И лесов не останется нам.
И грибов не останется нам.
Разве что шампиньоны в пещерах бомбоубежищ.
 

Виктору Кривулину

 
Когда душе захочется пожить
Четырёхстопным ямбом,
Я сажусь
на Витебском в одну из электричек
И еду в Царское Село.
Сажусь.
Гляжу в окно, уткнувшись лбом в стекло.
Дождь длится.
Осень процветает за стеклом.
Город выносит новостройные кварталы
к железной колее.
Пытаюсь понять их смысл. Их музыку.
Да, это музыка.
Пускай она суха, словно проезд по пишущей
машинке,
Но это музыка.
И под неё живут.
И, более того, порой танцуют.
И, более того
Я – выкормыш барокко —
Танцую музыку, назначенную веком двадцатым.
Впрочем,
если говорить об архитектуре,
То я думаю, что, когда архитектор
сможет организовывать
Пространство в архитектуру
С тем же произволом, с которым я
Организовываю язык в поэзию
Когда он,
Несчастливый в любви, как Аполлинер,
Скажет:
– Я позабыл древние законы архитектуры,
Я просто люблю, —
То, наверное,
Искусство его станет называться барокко
Хотя, наверняка, оно перестанет
Называться архитектурой.
Тебе же, Кривулин, я говорю, что не стоит
гальванизировать
Канонические формы стихосложения,
Ибо они, всё одно,
Воняют.
Надо глубоко забыть,
Забить в себя
Мастерство, нажитое до нас.
А своё собственное
Творить сиюминутно.
 
 
Так давно тебя не было в «Сайгоне»!
Жив ли ты?
 

Михаилу Богину (посвящение снимается)

 
И ты, мой друг, участвовал в заездах,
Где небо в девках и в стихах.
И возле
Судьба чудит уже который год,
Над суетою нашей торжествует,
Весною каждый заново листвует,
А осенью стихами опадёт
Под ноги мальчику.
И замедляет бег
Лицейский мальчик,
Кровный мой,
Мой дерзкий,
Не обделённый царскосельским детством,
Как ты,
Как я,
Как наш свирепый век!
 

1970

Сопротивление

1.

 
Ничего не остаётся,
Кроме разве ждать весны.
Где-то там она пасётся,
Синеблядиком цветёт.
Мальчик Боря Куприянов
Щекочет прутиком её,
А вокруг блюют барашки
В зеленеющих полях.
 

2.

 
Ни хуя себе зима,
Во морозы забодали.
Завелись и забалдели
От российского вина.
А с бардака и на работу
Благолепствовать,
Рабеть.
Век велеречив в блевоту,
Стерном. Стервой закусить.
 

3.

 
Ещё немножечко – и мы переживём,
Мы перемучим.
Пересможем.
Перескачем.
Ещё прыжок —
и нас не взять живьём.
Им не гулять
и не наглеть удачу.
Ещё два-три стиха.
Один глоток.
Свободного.
Ещё один,
пожалуйста,
в отдачу.
И всё.
И убежал.
И пнут ногой —
готов?
Готов!
Но вам уже не праздновать удачу.
 

4.

 
Петушись,
кричи
и предавайся.
Выбегай в стихи и в страсти прочь
Из смысла.
Надо мной надсмейся.
Мне уже так никогда не смочь.
Братец мой юродивый,
Мне стыдно.
Я тебя прикрою от чужих.
Я пристойней, строже.
Но завидно пене на губах твоих.
 

5.

 
А когда подохла лошадь,
Подошли хозяева
И начали́ невнятно слушать,
Как качаю я права
И на эту лошадь,
И на
Всех других зверей и птиц.
Из-за пазухи я вынул,
Показал —
Это птенец.
Любит он сырое мясо,
Потому что он орёл.
И на труп его набросил.
И царским глазом посмотрел.
 

6.

 
А в том саду
цвела такая муть.
А в том саду
такая пьянь гнездилась.
И гроздья меднобрюхих мух
На сытые тела плодов садились.
И зной зверел
на жирном том пиру.
И я глядел,
не отвращая взора,
Не оборачиваясь, знаю
и ору,
Чтоб не подглядывали дети в щель забора.
 

7.

 
Нет больше
и праведней
чести,
Чем право
И праведность мести:
Оленьей —
Собакам,
Собачьей —
Псарям.
Псарь – сучье отродье,
Рви глотки царям.
Тебя же, мой Боже,
Оставлю
Затем,
Что автор
Превыше
Забав и затей.
 

8.

 
Нет,
Ненависть мне не мешает жить.
Она произрастает автономно.
Последовательно.
Тщательно.
Подробно.
Я напишу её.
Она умеет ждать.
Ну, а пока
Цвету в её ветвях.
Чирикаю.
Буколики и байки.
Как гон ведут зловонные собаки
И виснут,
словно крылья
на пятах.
 

9.

 
Закатывался век —
Заядлый эпилептик.
Я подошёл.
Не посторонний всё ж.
И простынёй прикрыл.
Вот так смотреть мне легче.
Вот так он на роженицу похож.
 

10.

 
По первому снежку.
Снежочку в рукавице.
Гулять с гулёною
Отроковицей.
Поцеловать.
Замешкаться.
Смешаться.
Не стоило тебе
со мной якшаться.
 

1970

«Я вот уж год…»

 
Я вот уж год
Без слова о тебе.
Жив как не жив.
Жив больше понаслышке.
Любимая, о чём во мне молчишь ты?
О, золотая, в тусклом серебре
Медлительных октябрьских
рассветов,
Заносчивых, пропащих, прошлых слов
Молчишь? Молчи. Но пожалей
поэта.
Он не мудрец.
И разменять готов
Тебя в весеннее живое
серебро.
Бренчать, позвякивать
весёлое в кармане.
Судьбу опять поставить на ребро
И в оборот пустить. И кто-нибудь
обманет.
О мудрость неразумная моя!
О ранняя, ты юности ранимей.
Осеннее ты золото роняешь.
Раскатываешься, серебром звеня.
 

1971

«Не называй любимых имена…»

 
Не называй любимых имена
Была и есть любимая одна
А имена ей разные дают
– Ну здравствуй!
Как теперь
Тебя
Зовут?
 

1971

«Стоят ветра…»

 
Стоят ветра.
Подвижничает осень.
Пустые пляжи вылизал залив.
Вдоль ветровых, ветронесущих сосен
Горчит и вяжет глаз
Рябиновая кровь.
 
 
Брег вымеряя выверенным шагом,
Взгляд опущу до стынущей воды.
Нам жизнь дарована
Вечнозелёным богом.
Он отряхает нас, как спелые плоды.
 
 
Есть смысл в неверии. И смысл первейший
В том, что когда сочтёшь наверняка
Себя вконец и до смерти созревшим,
Сама
За яблоком потянется рука.
 

1971

Князь Курбский
(фарс)

…Прикладываю персты к устам своим, гляжу

на тебя, Россия, и плачу…

(Из писем князя Курбского Иоанну Грозному)

 
Князь скачет целиною,
Жжёт мороз,
И князю не унять горючих слёз.
И плачет он:
– Любезная страна,
Навек ты в государя влюблена…
 
 
Князь Курбский скачет в Лондон
Издавать «Полярную звезду».
Иван ему грозится,
Царь Пётр дёргает небритой ягодицей.
 
 
Страна моя,
В тебе зима гнездится.
Так велика,
что некем подавиться.
В бегах и в бешенстве,
До дёсен зубы сжав,
Сухой ладонью пот стирая липкий,
Завидующий тем,
Кто умирал, визжа,
Стихи
Выбалтываю
под твоею пыткой.
 

1971

Двойной мадригал

1.

 
Два сосунка.
Кутёнка.
Кутерьма
Птиц,
Поцелуев.
Ну же!
Ну не надо.
Два сосунка. Два яблока. Два сада
Расцветших под рукою у меня.
Расцветших под рукою для тебя.
Чтоб ты в своих садах
Была своею,
Я с губ твоих
Девичество целую,
Рассветный сад твой к полдню наклоня,
Рассветный сад твой к полдню наклоня,
Расцветший сад твой
Доброю ладонью
И певчими,
И райскими наполню.
И выпущу на волю,
Полоня.
 

2.

 
Рассветный сад твой
Полднями наполню.
Плоды созреют и в зенит взойдут,
Но и в зенит
Губами зноя вспомню
Остуду первых, зябнущих минут.
И в самый сбор страстей и урожая,
В охоту,
в травлю,
в ночь любви трубя,
В любом оскале сучьем я узнаю
Ту первую,
ту росную тебя.
Твой сад уснёт.
Умолкнут твои птицы,
И только слева тычется одна…
Твой сад…
Ему,
Изведавшему,
снятся
Два сосунка.
Кутёнка.
Кутерьма…
 

1972

«Меня напротив в поезде метро…»

 
Меня напротив в поезде метро
Сидела женщина
С лицом о том
Что слава Богу
День окончен
Путь к дому долог
И можно ослабеть
Лицо разжать
И задремать рукой прикрыв глаза
И только вздрагивать при объявленьи остановок
Бег поезд убыстрял на перегоне
Сидели мы опущены в тепло
Недвижные в несущемся вагоне
Пространство беспрепятственно текло
Сквозь наши отражения в стекле
Что бестелесны словно наши души
И отражают нас как воды сушу —
Расплывчато
Как радость на лице
Уснувшей женщины.
 

1972

«Боль…»

 
Боль
Или небыль
Что с того?
Зачем
Амура на кресте?
Резвится пусть
Пусть яблок наш червив
Нам хорошо вдвоём
Из рая
В рай
Пусть Бог
И в гнев
И в свист
Желанная!
Давай побережём
Желание что нам дарует плоть
Что днем заплёвано
То к вечеру зажжём
Уж ежели зажгли
То надо жечь
Уж ежели так телом мы сродни
Что только вместе составляем суть
Суть есть душа
Одна нам на двоих
Желанная
Поэтому забудь
Боль
Или небыль
Ложь
Или лыжня в объезд
Обид дневных
И суету и спесь
Желанная!
Зачем желанью крест?
Пусть лучше оно нас ведёт как пёс
Пока не выдаст
И не сдохнет
Весь.
 

1972

Пейзажи Летнего Сада

1.

 
Октябрьский Летний сад,
Ещё до той поры,
когда Психею заколотят в ящик.
Пора гадать на падающий лист.
Вот
если упадет ладошкой вниз, то…
Что?
То что-нибудь…
Прохладнобёдрые, ещё белей на жёлтом.
Жёлтый цвет бодрит, но осыпается.
Всё больше чёрного на голубом.
 

2.

 
Всё больше чёрного на голубом.
Всё реже выпадает голубое.
И то…
дела к зиме.
Настывшими губами
Мелодию попроще подберём
И выдохнем.
Вдохнём
И выдохнем:
– Дела к зиме,
Пан бродит с геликоном.
 

3.

 
Помузицируем в последний раз, друзья.
Сыграем музыку
Повеселей, чем это
Обилье чёрных оголтелых веток
Под ровный ход осеннего дождя…
Помузицируем в последний раз, друзья.
 

1972