Текст книги "Гуляйполе"

Глава одиннадцатая

На станции Гуляйполе, в комнате телеграфиста, где постукивал буквопечатающий аппарат Юза, кроме телеграфиста находились еще двое: пристав Карачан и его помощник, урядник Яким Лепетченко.

– Ну, что там? – нетерпеливо спрашивал пристав у телеграфиста.

Тот не отвечал. Он был всецело занят исправлением механизма, который мял ленту. Оторвав измятый кусок, Карачан подошел поближе к свету, прочитал вслух:

– «…сообщи когда прилетишь к своей ненаглядной птичке»… Тьфу ты, черт! Тут земля под ногами разверзается, а они…

– Осмелюсь доложить, эта барышня – дочь управляющего Екатерининской железной дороги, – с усмешкой пояснил телеграфист. – Сегодня это уже третья юзограмма. И каждую мы с нарочным отправляем в имение Данилевских. Молодому пану.

Пристав издал злобное «кх-гм» и повернулся к темному окну. Там, за окном, бегал луч прожектора, мелькали огни, вздыхали паровозы, суетились люди.

– Из Бердянска «пассажир», – заметил Яким Лепетченко. – Раньше времени… Пойти поглядеть?

– На то жандармы, – ответил Карачан. – Нам своей доли – выше крыши.

Наконец застучал аппарат. Телеграфист радостно повернулся к Карачану:

– Катеринослав… Служебное!..

Пристав нетерпеливо рвал ленту, читал по кускам:

– «…положение губернии весьма беспокойное забастовки Екатеринославе Луганске Мариуполе Александровске имеют место вооруженные грабежи убийства должностных лиц казаки заняты наведением порядка выделить вам сил охраны возможности нет напоминаю состояние вашего сельского уезда довольно спокойное грабежами бандитизмом можете справиться своими силами если соответствуете должности… завтра губернии вводится особое положение… помощник губернатора Рылеев…»

– От так! Дослужился! – Карачан скомкал ленту, но, опомнившись, положил ее в карман, повторил с сарказмом: – «Если соответствуете должности».

Затем он долго смотрел на Лепетченко, как бы оценивая своего помощника. Лицо у того было безмятежное, спокойное, словно все происходившее вокруг к нему никоим образом не относилось.

– Это и тебя касаемо. С грабежами и бандитизмом предлагають справляться своими силами! А кого ты поймал? Кого взяв на подозрение? – набросился Карачан на Лепетченко. – У нас под носом орудують! Похоже, недоделки якие-то. А мы…

Яким, немолодой уже урядник, не зная, что ответить, вытянулся «во фрунт», ел глазами начальство.

– Спать не будете! Бегать будете, як петух за курицей, – продолжал злиться Карачан. – Но грабителей найдете! – И ядовито добавил: – «Если соответствуете должности»!

В тот же вечер Яким провел душеспасительную беседу с сыновьями.

– В селе шо творится! Граблять, убивають! Вы ж день и ночь гуляете. Може, шось бачилы? Чи слыхали? Так докладайте батьку, сынки! Батьку! Бо вин вам на хлеб заробляе!

Сыновья стояли навытяжку. Но их лица были непроницаемы.

Хата у урядника бедная, как и иные крестьянские хаты.

– Мовчите?

– Так ничого такого, тату, не бачилы, – тихо сказал Сашко.

– И не слыхали, – добавил Иван.

– Выгонят меня с работы – з торбами по свету пидем. И вы, и я с вамы. Милостыню просыть.

– Та шо ты такое говорыш! – испуганно закрестилась мать.

– Говорю те, шо знаю. – Лепетченко сел за стол, прикрыв лицо руками. – Ще на памяти, як коротконоги японци весь наш флот позорно потопылы. Тепер нова напасть: Москва против царя пиднялась. И Одесса… Все надиявся, шо до нас це не дотянется. Дотянулось! – Он повернулся лицом к иконе, бухнулся перед нею на колени: – Господи! Дай нам сил…

– И вы, диты! И вы! – обратилась к сыновьям мать. – Рядом з батьком!

Но сыновья глядели прямо перед собой. Они были детьми уже другого мира. Для них уже не существовало ни царя, ни Бога.

Нестор с Андреем собирались пробыть в Александровске неделю, а справились за два дня. И сейчас, довольные сделанным, возвращались в Гуляйполе.

Зеленый вагон, полный рабочего и крестьянского люда, весь в махорочном дыму, покачивал Семенюту и Нестора. Кругом стоял людской гомон.

Матросик с пустым рукавом, подвязанным на сгибе шнуром, рассказывал взволнованным, но приглушенным голосом:

– …Благородие кричат: «Командор! Почему недолет?» А мы при полном картузе и также при полном угле возвышения. – Матросик обвел глазами соседей, гордясь своими артиллерийскими познаниями. – А япошка садит по нам, аж броненосец трясется! Тут как раз и вдарило нам в барбет…

Жандарм с бляхой на груди и двое солдат (папахи, винтовки со штыками) шли по вагону, переступая через сидящих в проходе. Взгляды их останавливались на багаже: клунках, корзинках, мешках, сундучках.

Заставили рабочего открыть сундучок, но ничего не обнаружили, кроме инструментов.

Семенюта и Махно, ехавшие без поклажи, не привлекли их внимания. Но возле морячка они остановились. Рассматривали его пристально. Морячок показал им пустой рукав:

– Вот мой документ. Японцы дали. Без всякого срока действия.

Слушавшие моряка смотрели на патруль угрюмо.

Жандарм и солдаты последовали дальше.

На каком-то перегоне Махно и Семенюта стали пробираться к выходу. По пути наклонились к сидящей близ прохода бабе:

– Отдавай наше сало, тетка Маруся!

Баба достала из корзинки, из-под сидящих поверху двух кур, сверток, отдала его.

– Спасибочки.

Махно зашел в вагонный клозет, выгнав оттуда пьянчугу с цигаркой во рту:

– Невтерпеж, земляк!

Там он развернул сверток, достал прокламацию. Оглядел клозет и подсунул прокламацию под тонкую деревянную планку, прибитую на уровне глаз.

«Селяне! Обездоленные хлеборобы! Пора отбирать у разжиревших панов землю! Это можно сделать только силой оружия!.. – И внизу так же крупно: – Союз бедных хлеборобов».

Выйдя из клозета, Нестор весело подмигнул Семенюте. Они протолкнулись в тамбур, где за спинами мужиков возвышалась папаха солдата с винтовкой.

– Пропусти, браток, – сказал Семенюта солдату. – Станция «вылезай».

– До станции ще километрив пять, – проворчал солдат.

– А нам тут ближе.

Внизу проплывали заросли лозы, блестела речушка.

Они спрыгнули на песчаную насыпь…

А вечером Махно и двое его друзей – Семен Каретников и Шмерко Хшива с привезенными из Александровска листовками крались у самых плетней, стараясь держаться в тени.

Лениво взлаивали собаки, где-то наяривала гармошка.

Время от времени Махно доставал из-за пазухи две-три листовки, передавал их Семену и Шмерко. А те легко перемахивали через плетни или проходили в дворы через калитки, если не закрыты, – и возвращались уже без бумажек.

Иной раз хоронились от прохожих за деревьями. Случались и неожиданности.

Рабочий с завода Кернера, пошатываясь, вышел прямо на Нестора. Нестор издали узнал его, поэтому не стал прятаться.

– Нестор, ты? – спросил рабочий. – Шо это вас на наш край занесло?

– Гуляем. Возьмы бумажку, Тарасович.

Рабочий взял листовку:

– На курево?

– Сперва почитай.

– Начитався я цього, когда в Луганськи робыв… Шо толку?

– Буде толк, Тарасович! Буде!

Они расстались, махнув друг другу руками.

Потом хлопцы остановились у добротного забора, с той стороны на них стал бешено лаять пес.

– Сюда не надо, – сказал Шмерко. – Кулак, зараза… Я у нього когдась коров пас.

Пошли дальше.

Из узенького переулка вышли двое полицейских. Они были вооружены не только шашками, но и карабинами.

Парни нырнули в тень, но поздно. Полицейские уже заметили их.

– Хлопци, тикайте! – приказал Махно. – И прокламации прихватить! – Он передал приятелям пачку листовок.

Те замешкались, не хотели оставлять товарища.

– Тикайте, кажу! Я вас прикрыю!

Семен и Шмерко перемахнули через плетень, побежали по чьему-то саду, только затрещали кусты. Махно рванул в другую сторону.

– Стойте, сукины сыны! – Один из полицейских, по прозвищу Бычок, снял с плеча карабин, побежал за Нестором. – Стой, бо стрельну!

И выстрелил.

Нестор на бегу вынул из-за пазухи револьвер и, пригнувшись у забора, выстрелил в ответ.

Полицейский охнул и, схватившись за плечо, опустился на землю. Его карабин, звякнув, упал рядом.

– Ты чего, Бычок? – наклонился к нему напарник.

– Попав, зараза! – поморщился от боли Бычок и показал напарнику красную от крови ладонь.

Махно во всю прыть несся по улице и буквально нос к носу столкнулся с крупным немолодым гуляйпольцем, забойщиком скота Гнатом Пасько. Услышав выстрелы, тот из любопытства вышел со двора на улицу.

– Нестор? – Гнат заметил у бегущего парня оружие. – Це ты тут фулюганыш, артист?

Гнат решил, что хлопцев пугнули в чужих садах, и они разбегались. А револьвер – игрушка, вылитая на заводе.

– А ну кинь тот пугач!

И тут нервы у Нестора сдали. Он дважды, не целясь, пальнул в Гната и исчез в темноте.

Встретились хлопцы в кузне: Нестор, Шмерко и Семен Каретников. Разожгли небольшой костерок. Каждый рассказал о том, как уходил от погони.

– А ты точно его убил? – спросил Шмерко.

– Не знаю… Два раза стрельнул, – хмуро ответил Нестор.

Они жевали хлеб, жарили на огне кусочки сала.

Шмерко и Семен уважительно и с некоторым страхом поглядывали на Нестора, который мрачно глядел на пламя догорающего костра.

– Черт его вынес, дядька Гната… Не хотив я. А он: «Нестор, Нестор! Кинь наган!» – оправдывался Нестор срывающимся голосом.

Огородами он пробрался к хате соседки. Как и ожидал, увидел возле хаты Настю.

– Ты чого не спиш?

– Так десь стрилялы.

– Пиды до нас, глянь, може хто чужий в двори, – тихо попросил Нестор. – И в оконце на всякий случай загляны.

– Поняла, – тоже перешла на шепот Настя и исчезла.

Тишина висела над Гуляйполем. Лишь изредка где-то взлаивали собаки. Пели девчата.

Возвратилась Настя.

– Чужих никого, – прошептала она. – Ваши сплять… А чи не вы це стрилялы?

– Та ни! Я не слыхав! Може, тоби шо померещилось?

И Махно ушел к себе домой. Настя смотрела ему вслед.

А в земской больнице, в палате, где лежали раненые полицейский Бычок и забойщик скота Гнат Пасько, в эту позднюю пору горели две керосиновые лампы. Они освещали белые стены, украшенную высохшими цветами икону в углу и несколько пустых кроватей с голыми матрасами.

Здесь были врач в окровавленном халате и фартуке, пристав Карачан и урядник Лепетченко.

Грудь могучего Гната была перевязана полотняными бинтами, сквозь них проступили пятна крови.

Карачан наклонился к раненому:

– Так хто это был, Гнат? Ты узнал его?

Гнат ответил не сразу: то ли размышлял над чем-то, то ли ослаб от потери крови.

– Так хто? – Пристав, обернувшись, сделал знак уряднику и врачу, чтобы те тоже наклонились к Пасько. – Хто это был? Ты ж его разглядел?

– Чего ж… Розглядив.

– И, конечно, узнал?

– Я в Гуляйполе пошты шо всех знаю.

– Так хто ж это был?

Пасько снова долго молчал, потом тяжко выдохнул:

– Замордуете пацана. Загробыте.

– Жалеешь?

– Жалию.

– А он тебя не пожалел. И внуков твоих не пожалел.

– Бог ему судья. Не люди… Я слыхав, в нього первого стреляли. А он уже вроде як оборонявся.

– Вот что, Пасько! – начал выходить из себя Карачан. – Нам не скажешь, в Александровске с тобой не так поговорят. Там и в чем не виноват сознаешься.

– Це я знаю.

– Ну, так и не вынуждай нас.

Гнат снова замолчал, словно собирался с силами. Или решал неразрешимую задачку: сказать – не сказать.

– Там могут вылечить, а могут и не захотеть. Есть желание жить – сознаешься. Долго будешь упираться – другая цена будет твоим словам. Могут даже судить тебя… за недонесение. А то и за соучастие, – стращал Гната Карачан.

– Махно, – наконец выдохнул Гнат.

– Повтори!

– Нестор Махно… безбатьковщина… всю жисть в наймах…

Карачан выпрямился.

– Все слыхали? – спросил он и с торжеством в голосе заявил: – Нестор Махно! Больше этого имени на Гуляйпольщине вы уже никогда не услышите! В Сибири, на каторге згниет!

Глава двенадцатая

В тесной комнатке полицейского участка стены были облуплены, окно зарешеченное. Солнечные пятна лежали на стене. Свет слепил Нестору глаза. Его почти прижали к стене тяжелым обшарпанным канцелярским столом. Напротив сидел такой же массивный, как стол, круглолицый пристав Карачан.

– Ну, не тяни, Нестор! Не тяни! Признавайся! А я запишу, шо, мол, явився самолично, добровольно… – На грубом лице Карачана светилась прямо-таки отеческая доброта. Голос тихий, почти ласковый. – Шо, мол, по молодости своих лет… чи по несознательности…

Махно молчал, но широко раскрытыми глазами смотрел на пристава, словно бы силясь понять, о чем он говорит.

– Ну, признавайся! Откуда у тебя, до примеру, револьвер? Де ты його спрятав? Хто тоби його дав? С кем ще ходыв на преступления?

Нестор удивленно хлопал ресницами и не раскрывал рта.

– Ну хорошо! Я тебе кое-шо по секрету скажу, – понизив голос почти до шепота, наклонился к хлопцу Карачан. – Тому, хто сообщить подробности про ограбление кареты, обещано вознаграждение… сто рублив! Сто! От и подумай! Матери своей ци гроши принесеш! Я ж понимаю, жисть ваша бедная…

– Золотом? – нарушил молчание Нестор.

– Шо? – не понял Карачан.

– Сто рублив – золотом? Чи цымы… ассигнациямы?

– Золотом, золотом! – обрадовался Карачан. – Ну, говори! Выкладай все, шо знаешь! Як у попа на исповеди!

– Поняв, – согласился Нестор. – Говорыте: як на исповеди? А де ж тоди Священне Писание?

– Та ты рассказуй! Тилькы честно!

– Без Священного Писания не можу. Бо не повирыте.

– Поверю, поверю! – торопливо пообещал Карачан.

– Ни! – настаивал Нестор.

– Баланюк! – обернулся к двери Карачан. – Неси сюда Евангелие.

– Так нема! – донеслось из коридора. – А Псалтырь не подойдеть? Псалтырь десь був!

– Як насчет Псалтыря, Нестор?

– Яке ж то Священне Писание?..

Карачан вновь обернулся к двери:

– Баланюк! Хоть из-пид земли достань Евангелие!

И пока Баланюк носился в поисках, Карачан продолжал беседу с Махно. Он уже не сомневался в успехе, но на всякий случай дожимал парнишку.

– Ты хоть представляешь соби, шо таке сто рублив золотом? Десять червонцев! Хату нову можно купить чи коней… и братам старшим земли прыкупите чи в аренду…

Появился взмыленный Баланюк, положил перед Нестором Евангелие.

– Ну, давай! Говоры! – нетерпеливо подстегивал Нестора Карачан. – А я буду запысувать. Шоб, значить, все було по закону.

Нестор пригладил волосы, откашлялся и замер, как бы собираясь с мыслями.

– Ты руку на Писание положи, – подсказал Карачан.

– Праву чи леву?

– Та любу! Любу! Говори вже! – едва не взвыл от нетерпения Карачан.

Нестор положил руку на Евангелие и, опустив глаза, тихо заговорил:

– Було! Виноватый! Бес попутав…

– Ну-ну! Россказуй! Молодец!…

– В сад до дядька Нечипаса за грушамы лазили. И до дида Кирика… до нього за яблуками…

– Ну, дальше! Дальше!..

Нестор покаянно вздохнул:

– У пана Данилевского петуха вкралы… Старый був петух, жылистый. Мясо як резина. А пан його на развод купыв, думав – молодый. Обмухлевав хтось пана…

– Ще шо? – холодно спросил Карачан, он уже начал понимать, что парнишка попросту издевается над ним. – Шо ще?

– А все!.. Не, ще вспомныв. В прошлом годе горшки у дида Довжука укралы…

Но Карачан уже отложил в сторону перо:

– Ты про револьвер расскажи. Про то, с кем почтову карету грабил?

– Та вы шо! Яку карету? Який револьвер? – неподдельно удивился Нестор.

– Яблуки, значит?.. Петуха? – Карачан прошел к двери.

– И ще горшки, Иван Григорович! Ей-бо, не брешу!

– Баланюк! Лепетченко! – позвал Карачан.

Двое полицаев вошли в комнату.

– Покажить цьому молокососу, шо таке «особое положение в уезди». Но не в морду, бо в Александровске его ще следователь по особым делам буде допрошувать. И ногами не того… а то ще убьете.

Нестора увели.

Карачан подошел к окну, стал смотреть на улицу. День был осенний, но жаркий, солнечный. Гуляйполе жило своей неспешной будничной жизнью. Вот прошла баба с ведрами на коромысле… проплыла мажара, груженная сеном… промчалась на лозинах, изображая всадников, ватага мальчишек…

За спиной Карачана, за тонкой стеной, слышалась возня, стук падающей мебели, сопение, выдохи… но ни криков, ни стонов…

– Неси воду! Ведро! – раздался голос Баланюка.

Карачан забеспокоился: как бы не забили пацана насмерть. Прошел из кабинета в соседнюю комнату. И увидел, как Баланюк принял у Лепетченко ведро и резко вылил воду на лежащего на полу Махно.

Нестор привстал. Струйки крови стекали из угла рта. Лицо не было тронуто.

– Нутро отбылы, заразы! – прохрипел он.

– Ничего, до петли доживеш, – ответил за всех Карачан. И отвернулся, ушел.

– Вас первого… раньше, чим мене… – прерывающимся голосом бросил вслед приставу Махно.

Баланюк развернулся и тяжело, со всей силой, ударил Нестора ногой. Хлопец на полу затих…

Под вечер усталый Яким Лепетченко вернулся домой. Сердито громыхнул дверью.

Жена с рушником, как вестовой, встала у рукомойника. Яким молча умылся, сел за стол, принялся обедать. Борщ был пустой, без мяса, но густо заправленный сметаной. Жена тихо ставила на стол миски, старалась не стукнуть, ничем не напомнить о себе.

Иван и Сашко знали, что Нестора арестовали. Они встали возле стола и поглядывали на отца, ожидая его рассказа. Но отец был нем как рыба.

И тогда Сашко не выдержал, попытался дознаться:

– Ну, шо там, тато, з Нестором?

– А вам шо за дело?

– Та товаришувалы ж…

– Ну и мовчить про свое товаришування, якшо не хочете на каторги очутыться, – тщательно вычищая горбушкой сковороду, угрюмо посоветовал отец. – Наший пристав пан Карачан и по-доброму з ным – мовчить. И бьють, а воно, зараза, опять мовчить.

– И вы былы?

Отец долго ничего не отвечал, потом резко оттолкнул от себя сковороду. Упала со стола и разбилась чашка с молоком. Урядник вскочил, зло закричал:

– А вы шо думали: батьковскый хлеб на води замешен? А вин, случается, и на людских слезах, и на крови! Служба така!

Затянув ремень и поправив револьвер, отец ушел из дому, вновь громыхнув дверьми.

– Шо це з батьком? – просунула голову в кухоньку мать.

– Видать, на служби непорядок, – ответил Иван.

Кошка, прошмыгнув в кухоньку, начала слизывать разлитое молоко.

В старой кузне собралась вокруг костра вся махновская ватага: Федос, Каретник, оба Лепетченки и влившийся в их компанию Хшива. Старший среди них был Семенюта.

– Батько говорять: бьють його. Сыльно бьють. А вин мовчить.

– Так Нестор же! – одобрительно произнес Федос. – На нашу выручку надеется!

– Знать бы – як?

– Напасты на участок, – предложил Каретник.

– Вчора участок четверо охранялы, – сказал Иван Лепетченко. – Батя и еще трое. И пристав Карачан два раза за ночь прыходыв…

Андрей Семенюта, ворочая угольки костра, вслушивался в разговор.

– Ну, допустим, сдурели мы и напали на участок, – вступил наконец он в беседу. – С нашим-то оружием? Нестора застрелят, а на нас спишут.

Все молчали. Потрескивали в костре сучья.

– А и освободым, так шо с того? В два-три дня поймают, – продолжал Семенюта. – Надо бы что-то похитрее придумать, позаковырыстее.

– Шо?

– Если б я знал.

Еще помолчали.

– Доказать бы якось, шо не вин винуватый, – предложил Щусь.

Хшива хмыкнул:

– Свидетели! И Карачан уже все на бумажки позаписував. Ну, все, шо свидетель рассказав…ну, тот… Гнат Пасько. Про револьвер, про лыстовки.

– Это понятно, – согласился Семенюта, пламя костра играло на его напряженном лице. – Скорее бы Антони возвертался! Было бы з кем посоветоваться.

– А може… може, як-то показать, шо це совсем и не Нестор ци… як их… прокламации клеил? – предложил Федос. – А то шо получаеться? Нестор був на воли – булы листовкы, Нестор сидыть – и листовкы не появляються. Не надо велыкого ума, шоб додуматься, шо листовки – дело рук Нестора.

– Ну-ну, продолжай, – заинтересовался Семенюта.

– Сьодня ж ночью приставу на хату наклеить… и сельскому голови…

– И ще на базари! – вставил Каретник.

– Мы на полицейскому участку попробуем, – сказал Иван Лепетченко. – Вечерю батьку понесем…

– Не рискуйте, – нахмурился Семенюта. – Вам пока надо от нас подальше держаться. А то будет и вам горе, и вашому батьку… в случай чего.

– Мы осторожно.

– Листовки шо? Бумажки! – засомневался Хшива.

– Не скажы… Може, хоть трошки од Нестора биду одведем. Та й им буде причина подумать, шо це не Несторова робота.

В проеме наполовину обрушенного окна появилось чумазое личико Насти: видимо, она давно слушала мальчишечий разговор.

– Вы й мени ти бумажки дайте. Я тоже десь наклею.

– Ты дывы! Це ж надо: никуды од неи не сховаешься, – рассердился Федос. – А ну брысь! И шоб бильше мы тебе тут не видали!.. Шпионка!..

Листовки хранились здесь же, в кузне, в потайном месте, известном только нескольким самым близким и верным друзьям Нестора – Федосу Щусю, Семке Каретникову, Тимошу Лашкевичу. Разобрав листовки, хлопцы разбрелись до вечера.

В сумерках к Якиму Лепетченко, дежурившему возле полицейского участка, пришел Сашко с узелком в руках:

– Вечеря, тато!

– Спасыби. И – додому! – принимая узелок, приказал Яким. – Не шлёндрай по селу, не то время! «Особе положение»!.. А Иван де?

– Счас пидийде. З дружками своими встрелся.

Между тем Иван, одетый во все темно-серое, пригибаясь, прокрался почти к самой входной двери участка и, торопливо смазав клейстером листовки, прижал их к стене.

…А Яким продолжал разговаривать с сыном.

– Эх, а було ж время. Тыхо, мырно! И от – дожылысь: царь им не нравиться, царя хотят скинуть, – жаловался он. – Ну, не буде царя, и шо? Сало у всих появиться? Откудова?

Из темноты к ним подошел Иван:

– Доброго вечора, тато!

– Може, кому и добрый, – проворчал Яким. – Додому, сынки! Додому! И не шастайте в потемках, як ти конокрады.

Хлопцы скрылись в темноте.

Яким закурил и неторопливо пошел обходить участок.

А рано утром, когда село оглашалось криками третьих петухов, мычаньем коров и хлопаньем пастушьих бичей, идущие по своим делам селяне заметили на домах розовые листы с крупными, не читанными доселе в мирном Гуляйполе словами. Звали грамотных. Думали, новый царский указ.

На базаре, возле трактира, несколько человек слушали, как грамотей по складам читает, не вникая в суть: «Долой царя-кровопийцу… долой помещиков…»

Вдруг, поняв смысл написанного, грамотей осекся, растерянно посмотрел на столпившихся вокруг людей. А они уже гомонили:

– Ох ты, як взялысь за царя!

– Хто?

– А бис його знае.

– И в Москви, кажуть, таке. И в Киеви…

– Не таке. Там стриляють.

– Може, й до нас докотыться?

– А тоби хочеться?

– Та хай! Хужее не буде!

А немного подальше листовки наклеили прямо на хату местного головы.

«Заводы – рабочим, панскую землю – селянам…» – читали прохожие.

– А нашо мени завод?

– Землю бери.

– А хто ж мени ее дасть?

– На пана не надийся, не дасть. Читай лучшее, може, там написано, як паны будуть з намы землею дилыться.

Пристав Карачан заметил листовки на стенах и даже на двери полицейского участка. Клей был хороший: трое нижних чинов с трудом, по сантиметру, отдирали листовки от дверей. Со стен сняли легче. Кто-то отделил их ножом от побелки. Одну Карачан спрятал как вещественное доказательство. Но сначала прочитал две строчки:

– «Миром богатеи ничего народу не отдадут! Доставайте оружие! Готовьтесь силой отобрать у заводчиков и помещиков по праву принадлежащее вам!..» Чуете, шо готовыться?

– И колы воны, заразы, ухитрилысь? – сердито проворчал Баланюк.

– З вечора все було тыхо. Видать, под утро, в твое дежурство, – огрызнулся Лепетченко.

– Убью цю Махну! – рассвирепел Баланюк. Был он жилистый, смуглый, поросший черным волосом. – Усе знае, гад, а мовчить!

– «Махно, Махно»! – упрекнул подчиненных Карачан. – Да тут, я гляжу, уже полсела Махны!.. Сегодня ж! Слышите? Сегодня ж отправьте эту Махну в уезд. От греха подальше. Там и тюрьма покрепче, и охрана получшее!..

И они тут же начали собираться в дорогу.

– Выводь коней! Запрягай! – суетился Карачан. – Та не одну бричку!.. Две! Мало шо тем бандитам в голову прийде!

Подчиненные забегали, засуетились. Похоже, они решили ехать в Александровск полным составом. Только Бычок с перевязанной рукой покуривал на крылечке, наблюдал за суетой.

Баланюк вывел Нестора, у которого кисти были связаны за спиной.

– Стойте, я йому хоть врежу на дорожку, – поднялся с крыльца Бычок. – Россчитаюсь трошкы.

Махно повернулся к нему, ожег его взглядом, и при виде этих горящих ненавистью глаз Бычок остановился.

– Врезать и без тебе желающих хватае! – сказал Нестор и сплюнул Бычку под ноги сгустком крови.

Баланюк и двое подчиненных Карачана схватили тщедушного Нестора за руки и за ноги, уложили его в кузов брички, между сиденьями, как узел с бельем.

Пристав уселся впереди, рядом с возницей, на обитое кожей сиденье. Брички с полицейскими выехали со двора.

Ехали без приключений, пока дорогу не перегородило стадо. Кучер-полицейский ударами кнута стал разгонять коров.

– Р-розийдысь, заразы! – орал он.

Пристав Карачан настороженно крутил головой, словно ждал нападения бунтовщиков.

«Общественный» пастух, в соломенном брыле, с торбой за спиной, босой и оборванный, с нескрываемым ехидством спросил у проезжающих мимо полицаев:

– Шо, паны, ще десь карету грабанулы? От бида яка!

– Хочешь в наший карете покататься? – зло спросил Карачан.

И уже скрылось вдали стадо, исчез дерзкий пастух, а пристав все никак не мог успокоиться. Оглядывался, ворчал:

– Вконец роспустывся народ… Ще пять годов назад мог пастух шо-небудь таке соби позволыть? Та ни в жисть! А счас… На начальство глядыть, а шляпу, зараза, не снима!

– Бить надо без жалости, – отозвался Баланюк.

– Поздно, – сказал Карачан и, подумав немного, добавил: – Поздно спохватылысь!..

Запыленный, весь словно обсыпанный серой мукой, пристав докладывал своему начальству:

– Так что, Демьян Захарович, доставили этого… Махну… Обстановка в Гуляйполе складывается дуже неспокойна…

Исправник был строг, полон сознания своей значимости: как-никак должность почти полковничья, не чета сельскому приставу, человеку малообразованному.

– Что ж там у вас еще случилось? – спросил он.

Пристав оглянулся по сторонам, словно находился на людной улице, а не в кабинете, затем достал из кармана несколько листков, положил их перед исправником:

– Вот-с… по всему селу… прокламации вольнодумного содержания…

Исправник бросил короткий взгляд на листовки:

– Э, голубчик! У нас такого добра каждый день полно!.. Ловим!

– Так и мы словили. Думали, главного. А оны опять. И на базаре, и на сельской управе…

Исправник вздохнул. Подчиненный казался ему простоватым и наивным человеком. Село!

– У нас в Гуляйполе всегда тихо было. По-людски, – продолжал Карачан. – Ну, там выпье хто, жинку побье… не без того. Но шоб листовки? Против царя?..

– А может, не того поймали? – не без иронии спросил исправник.

– Ну, як же! З револьвером! Стрелял!

– Ну-ка, покажите мне вашего разбойника.

Карачан исчез и тут же появился с арестантом, придерживая его рукой, чтоб не упал.

Исправник свысока стал рассматривать Махно – жалкого, избитого и казавшегося сейчас ребенком.

Нестор не поднимал головы. Всю дорогу он, связанный, пролежал на дне брички, и теперь ему было явно не по себе.

– Это и есть ваш главный злодей? – усмехнулся исправник. – Действительно, тихое место Гуляйполе, если там такие бунтовщики. – И спросил у Махно: – Скажи, голубчик, это и в самом деле ты в полицейских стрелял?

Нестор отвечал, по-прежнему не поднимая головы:

– Брехня! То воны выслужуются! Настоящи злодии гуляють на свободи, а мене ни за шо – в тюрьму.

Исправник задумчиво смотрел на Махно. Трудно было поверить, что это закоренелый преступник и убийца.

– А на почтовую карету кто, по-твоему, напал? – спросил исправник.

– О! Уже и карету якусь прилипылы! А я на заводи цили дни. Коло печи. От и подумайте, останутся у мене сылы ще на шо-небудь?.. Це ж надо! Карета!..

Он сплюнул на пол перед собой кровью.

– Да как ты смеешь! – Пристав ударил Нестора по затылку, отчего у хлопца изо рта снова вылетел кровавый сгусток.

Исправник брезгливо поморщился.

– Прощению просим, – шмыгнул носом Нестор. – Тилькы пан пристав сильно былы мене ногамы. Видать, нутро отбылы.

– Хто? Я? – Карачан был поражен такой наглостью.

– Шо? Вже забулы?

– Ну шо ж ты, такая падлюка, брешешь! – возмущенно закричал Карачан.

Исправник бросил на пристава осуждающий взгляд, позвал конвоира:

– Уведите!

И, оставшись наедине с приставом, сказал ему сурово:

– Из Одессы приезжает следователь. Военный. Очень строгих правил. Будет допрашивать и твоего «разбойника». Придется попридержать его, пока поправится… Могут быть неприятности.

– Но як же… Мы ж старались для признания…

– Так «стараться» не надо… И смотри, если убедительных доказательств не будет, все может кончиться для тебя скверно. Тем более что это явно не главарь. Мальчишка. Романтик… И прокламации эти опять же… Не он же их напечатал. Значит, есть кто-то над ним. Этого бы судака вам выловить. А вы все за плотвой гоняетесь.

– Но есть же свидетели, Демьян Захарович! Не один, а двое! Своими глазами видели, як он стрелял. Даже пострадали от этого злодея!

– В этих свидетелях твое спасение от неприятностей, – сухо произнес исправник.

Демьян Захарович вздохнул. Ему бы пристава поумнее, пограмотнее. Но кто поедет в такую дыру, как Гуляйполе? Приходится мириться.

Нестора втолкнули в камеру Александровской тюрьмы. Она была полной. Некоторые спали прямо на полу, на тонких и грязных соломенных матрасах.

Махно исподлобья всех осматривал. И на него глядели. Сесть или лечь ему было негде, а он едва стоял на ногах.

Это немое знакомство длилось довольно долго. Камера изучала его, он – камеру.

Неожиданно с железной кровати соскочил разбитной, вертлявый малый, для которого тюрьма явно была родным домом. Он подошел к новичку:

– Ты с Гуляйполя?

– Ну! – с подозрением посмотрел на вертлявого Нестор.

– Шуруй за мной. – Он направился к лежаку, на котором полулежал какой-то рыхлый малый. – Ну-ка, Сало, ослобони человеку шконку.

Сало торопливо подчинился. В камере жили «по закону».

Махно закашлялся и деликатно сплюнул в ладонь кровавый сгусток.

– Не раскололся, – с уважением сказал вертлявый.

– Почем знаешь? – спросил Махно, со вздохом облегчения укладываясь на грязный матрас.

– Не били б так сильно. – Потом новый знакомец наклонился к уху Нестора: – Передали с воли, шоб ты кочумал. Ну, не кололся. Уходи в незнанку. Молчи, короче. Тебе вопрос, а ты: «Не знаю». Усек?

– Хто велел?

– Твои кореша! Они там, на воле, тумкают, как тебя из этой шкатулки высмыкнуть. Да ты меня не боись! У меня три ходки, я тут все знаю. У тюрьмы глаза большие и уши длинные. И про то, как вы, гуляйпольские, банковскую карету коцанули, мне дали набой… Знатный, базлают, пресс взяли. «Рыжье» или бумагу? Та без разницы. Все равно – орлы! – И протянул Нестору руку: – Мандолина. Это кликуха у меня такая. А ты?

– Нестор.

– А по-настоящему?

– И по-настоящему – Нестор.

– Ну, ладно. Лежи, оклемывайся.

Он ощупал Нестору живот и бок.

– Так… Понятно. Ребра сломали. А кончики тыкнулись в легкое… Ничо. Подправим… Эй, Сало, дай-ка полотенце!

Мандолина туго спеленал полотенцем стонущего Нестора, подвязал концы.