Текст книги "Остров без сокровищ"

Глава четвертая. К вопросу о точной дате

Пожалуй, пришла пора как можно более точно датировать описанные в мемуаре Джима Хокинса события. Без этого двигаться дальше сложно… Не установив точную дату, например, трудно понять, зачем в окрестностях Бристоля поселился шотландец, выдающий себя за врача…

Косвенных датировок в истории, излагаемой нам Джимом Хокинсом и отчасти (по меньшей мере в трех главах) доктором Ливси, множество.

А точная дата названа лишь одна, да и то имеющая весьма опосредованное отношение к событиям. Но она сразу бросается в глаза, она занозой торчит из текста, и логично бы именно ее взять за точку отсчета, но не будем спешить.

Зададимся вопросом: а почему, собственно, все прочие даты или не названы, или вымараны из текста? А эта красуется, как баобаб в саванне, за много миль привлекая внимание? Не ложная ли она, случайно?

Именно так.

Дата ложная, и лживость мемуариста, сочинившего ее, мы докажем уже в этой главе. Но сначала займемся датировкой, пользуясь упоминаниями в тексте известных людей и событий.

Самая известная историческая личность из упоминаемых в тексте – английский король Георг. Хокинс и не скрывает особо, что дело происходит в царствование этого монарха… Беда в том, что имя правящего короля мы знаем, а его порядковый номер среди прочих Георгов остается неизвестным. Маленькая хитрость не то Хокинса-мемуариста, не то Ливси-редактора – датировать события таким образом всё равно что не датировать их вообще. Георги Ганноверские в количестве трех персон и с номерами с Первого по Третий правили Великобританией в течение века с лишним, причем без перерывов – один наследовал другому. Придумывая имена первенцам, монархи ганноверской династии особо фантазию не напрягали: а назовем-ка Георгом, в честь папы или дедушки… И называли.

Однако первые полтора десятилетия восемнадцатого века – правление королевы Анны – можно смело отсечь. Еще три десятка лет, вплоть до 1746 года, отсекает упоминание доктора Ливси о том, что он участвовал в сражении при Фонтенуа. Битва состоялась в мае 1745 года, значит, визиты Черного Пса и слепого Пью в «Адмирал Бенбоу» никак не могли состояться раньше 1746 года, поскольку происходили в январе.

Но Ливси – человек без возраста, как и прочие персонажи этой истории. Его действия на острове позволяют заподозрить, что он далеко не стар, но не более того. Доктор вполне мог биться при Фонтенуа в молодости, затем изучить медицину, стать мировым судьей, и где-нибудь в 1770 году отправиться за сокровищами вполне бодрым сорокапятилетним человеком… И с той же вероятностью рейд за сокровищами Флинта мог произойти спустя несколько месяцев после Фонтенуа.

Умалчивание Хокинса о возрасте своих сотоварищей вообще-то весьма настораживает… Что может быть естественнее, чем написать примерно так о персонаже, впервые появившемся на страницах мемуара: это был мужчина лет сорока, ну и пара слов про внешность… Но естественные ходы не для Хокинса. Он описывает цвет глаз и волос доктора, дородность сквайра, страшный шрам Билли Бонса и даже останавливается на такой мелочи, как обломанные и черные ногти старого пирата. Но ни разу ни слова о возрасте, хотя бы приблизительном, того или иного действующего лица…

Хорошо. Пусть Хокинс был юн, неискушен, близорук и ни разу не физиономист. Короче, не умел определять возраст по виду человека. Но хотя бы свой-то возраст он знал?

На страницах оригинала Хокинс сам себя часто называет boy, бой, т. е. мальчик. И другие его так называют. Но это слово может означать и младшего слугу в каком-то заведении, и ученика мастера… Боем можно быть и в десять лет, и почти в двадцать. Равно как и юнгой, это слово тоже часто употребляется в отношении Джима.

Ничего конкретного Хокинс о своем возрасте нам не сообщает. Хотя довольно естественно помянуть в начале: в ту зиму мне исполнилось четырнадцать… Или семнадцать… Или одиннадцать…

Но нет. Не поминает. Мы можем лишь по смутным намекам догадываться, что совсем уж ребенком Хокинс быть не мог. Например, в соседней деревушке ему выдают пистолет для защиты от бандитов Пью. Ребенку едва ли доверили бы такую опасную игрушку. Пареньку лет четырнадцати – может быть…

Эпизод при защите блокгауза от пиратов позволяет предположить, что Хокинс еще старше. Дело доходит до рукопашной, и Джим наравне с остальными хватает холодное оружие и бежит рубиться с пиратами. Такие поступки, пожалуй, не для четырнадцатилетнего, тут поневоле представляется юноша как минимум лет шестнадцати-семнадцати…

Но Хокинс упорно твердит про себя: мальчик, мальчик, мальчик… Почему? Неужели сотворил на острове нечто, за что наказание полагается лишь с определенного возраста?

Вполне возможно… Но не будем сбиваться с главной темы этой главы, с вычисления точной даты событий.

* * *

Интересную подсказку дает нам сквайр Трелони в своем письме, отправленном из Бристоля в поместье. Вот что он пишет про вербовку экипажа шхуны: «Я хотел нанять человек двадцать на случай встречи с дикарями, пиратами или проклятым французом».

Причем переводчик немного не точен, в оригинале сквайр опасается не какого-то одного конкретного проклятого француза, но «the odious French», то есть Франции, причем гнусной, отвратительной Франции.

Можно сделать вывод – между Францией и Британией в то время идет война.

Вывод наш немедленно подтверждается – там же, в письме сквайра, буквально в следующих строках: хотел-то он хотел, но вместо двадцати человек с трудом завербовал лишь шестерых, и, если бы не удачное знакомство с Джоном Сильвером, экипаж шхуны до сих пор не был бы укомплектован.

По данным английских исследователей, в середине восемнадцатого века среднегодовой набор в британский военный флот составлял около четырнадцати тысяч человек в мирное время, в годы же войны он увеличивался в среднем до сорока трех тысяч в год, плюс к тому свыше двух тысяч моряков попадали в экипажи приватиров. При этом набор в торговый флот уменьшался незначительно.

Дело в том, что линейные корабли – главная ударная сила британского флота – в восемнадцатом веке в мирное время по морям-океанам не плавали, все стояли в портах и имели на борту весьма урезанные команды, достаточные лишь для того, чтобы поддерживать корабли в рабочем состоянии. Тактические задачи мирного времени: охрану побережья и морских коммуникаций, борьбу с пиратами, контрабандистами и флотилиями туземных властителей, – решали фрегаты и другие суда, рангом поменьше. Если же случалась война с европейской морской державой, экипажи линейных кораблей укомплектовывали в сжатые сроки, гребли всех годных, и ограниченно годных, и в жизни моря не нюхавших, но подвернувшихся вербовщикам под горячую руку…

То есть моряки, опытные матросы, – специальность в Англии в военное время крайне дефицитная. Значит, и в самом деле к моменту отплытия «Испаньолы» шла война. С гнусной Францией.

В восемнадцатом веке эти две державы воевали часто, но всё же с перерывами. Упоминавшаяся битва при Фонтенуа состоялась во время Войны за австрийское наследство, завершившейся в 1748 году. Затем несколько лет хрупкого мира, в 1756 году Англия вновь объявляет войну Франции, позже к схватке присоединятся другие державы, а еще позже война получит название Семилетней (1756–1763 гг.).

Получается, что между 1748 и 1756 годом у сквайра Трелони нет оснований опасаться встречи с французскими каперами или военными кораблями. И на недостаток матросов, ищущих работу, тоже нет оснований сетовать.

Даже, пожалуй, между 1748 и 1755 годом – кладоискатели отправляются в Новый Свет, а там военные действия между французами и англичанами (и на суше, и на море) велись еще до официального объявления войны, с лета 1755 года.

Итак, временной промежуток с помощью сквайра и его письма сузился еще сильнее, к тому же распочковался на два временных интервала: между 1746 и 1763 годом, но с перерывом на восемь лет мира в 1748–1755 годах. Почти всё возможное время действия приходится на царствование Георга Второго, и лишь последние три года Англией правил Георг Третий.

Но во время какой именно войны сквайр решил отправиться за сокровищами Флинта? Семилетней? Или Войны за австрийское наследство?

Единственная дата, не вымаранная в тексте, указывает четко и однозначно: дело происходит в Семилетнюю войну.

Но дата лжива.

Дата введена в текст лишь для того, чтобы обмануть тех, кто решит-таки докопаться до ответа на вопрос: в каком году «Испаньола» отплыла из Бристоля?

Впрочем, обо всем по порядку.

* * *

Итак, сквайр Трелони и доктор Ливси изучают бумаги, найденные в сундуке покойного Билли Бонса. До карты дело пока не дошло, перед ними тетрадь Бонса, его приходная книга.

«Десять или двенадцать следующих страниц были полны странных бухгалтерских записей. На одном конце строки стояла дата, а на другом – денежный итог, как и обычно в бухгалтерских книгах. Но вместо всяких объяснений в промежутке стояло только различное число крестиков. Двенадцатым июня 1745 года, например, была помечена сумма в семьдесят фунтов стерлингов, но все объяснения, откуда она взялась, заменяли собой шесть крестиков. Изредка, впрочем, добавлялось название местности, например: «Против Каракаса», или просто помечались широта и долгота, например: 62°17ґ20ґґ, 19°2ґ40ґґ.

Записи велись в течение почти двадцати лет. Заприходованные суммы становились всё крупнее. И в самом конце, после пяти или шести ошибочных, зачеркнутых подсчетов, был подведен итог, и внизу подписано: «Доля Бонса».

– Я ничего не могу понять, – сказал доктор Ливси.

– Всё ясно, как день! – воскликнул сквайр. – Перед нами приходная книга этого гнусного пса. Крестиками заменяются названия потопленных кораблей и ограбленных городов. Цифры обозначают долю этого душегуба в общей добыче. Там, где он боялся неточности, он вставлял некоторые пояснения. «Против Каракаса», например. Это значит, что против Каракаса было ограблено какое-то несчастное судно. Бедные моряки, плывшие на нем, давно уже гниют среди кораллов».

Простите за большую цитату, но тут разобраться стоит очень основательно. Разобраться не с приходной книгой старого пирата, как раз она лишних вопросов не вызывает. Интересно другое: почему Хокинс, как огня боящийся любой географической и хронологической определенности, вдруг выдает нам точную дату и точные координаты некоей географической точки? Что на него нашло?

Дата, между прочим, дает нам вполне достаточную уверенность – описанные события произошли в 1755 году, или позже. Но никак не раньше.

И в самом деле: двенадцатого дня июня месяца 1745 года судно капитана Флинта совершило акт морского разбоя, сиречь пиратства. Даже если оно стало одним из последних дел шайки и в том же году Флинт скончался от неумеренного потребления рома, – «Испаньола» никак не могла оказаться у Острова Сокровищ в 1748 году, т. е. до завершения Войны за австрийское наследство. Почему?

Ответ лежит на острове. Вернее, ответ бродит по острову и зовут его Бен Ганн.

Бен прожил на острове в одиночестве три года, а попал туда после смерти Флинта (он настолько хорошо знает обстоятельства смерти пиратского капитана, что понятно: либо сам присутствовал, когда умирал Флинт, либо слышал подробный рассказ кого-то из присутствовавших).

Точнее, в три года уложиться можно, но тогда придется действовать с неимоверной стремительностью. Примерно так: 12 июня 1745 года Флинт топит некий корабль, забирает добычу (Бонс получает свою долю в семьдесят фунтов). Причем сокровища уже спрятаны на острове, иначе никак не успеть. Но Флинту тех колоссальных богатств мало, – увидел некое судно на пути в Саванну, да и взял на абордаж по привычке. Машинально, так сказать. Совсем как Шура Балаганов, получивший свою долю от миллиона Корейко и тут же своровавший в трамвае кошелек с семью рублями. Привычка, как известно, вторая натура.

Едва отгремели пушки, закончился абордаж и моряки с потопленного судна отправились гнить среди кораллов, Флинт мчится в Саванну. Примчавшись, поднимается вверх по реке (порт Саванны, в те времена столицы английской колонии Джорджия, расположен не на океанском берегу). Швартуется и немедленно начинает умирать, через несколько дней с успехом завершив означенное мероприятие.

Далее эстафетную палочку подхватывает Бен Ганн. И тоже демонстрирует нам чудеса спринта. Едва услышав знаменитую предсмертную фразу Флинта «Дарби Макгроу, дай мне рому!», Бен Ганн стрелой несется наниматься на какой-то из кораблей, оказавшихся в порту Саванны. Удачно нанимается, и корабль тут же на всех парусах плывет к Острову Сокровищ, чтобы там Бен Ганн подбил команду на поиск сокровищ, ничего не нашел и остался на три года поджидать «Испаньолу». Срок робинзонады получается чуть меньше трех лет, но не будем придираться: Ганн мог округлить, к тому же ко времени встречи с Джимом давно сбился со счета дней: «Я приходил сюда и молился изредка, когда я думал, что, может быть, сейчас воскресенье», – говорит он Хокинсу. Но смену времен года бывший пират в любом случае не мог не заметить.

Получается, что 1748 год, последний год Войны за австрийское наследство, нам не подходит для датировки событий. Дело даже не в сверхъестественной быстроте действующих лиц. При таком раскладе матросы из нового экипажа Ганна отыскали бы клад легко и быстро. Помогли бы им свежая вскопанная земля на яме с золотом и хорошо натоптанная тропа, ведущая к ней от того места на берегу, где были выгружены сокровища, а что это за место, Бен Ганн знал.

Должно было пройти несколько месяцев и хотя бы один сезон дождей, чтобы позарастали стежки-дорожки. Чтобы исчезли следы трудов Флинта по сокрытию сокровищ. А еще лучше – пара-тройка лет.

Короче говоря, из даты 12 июня 1745 года автоматически следует 1755 год – как самая ранняя возможная дата прибытия «Испаньолы» к Острову Сокровищ. Война между Англией и Францией в Новом Свете уже идет, через год она превратится в общеевропейскую Семилетнюю войну, и сквайр Трелони, соответственно, опасается встретить французский военный или каперский корабль.

Картину Хокинс (или его редактор Ливси) нарисовал на загляденье, не подкопаешься. Но дело портит одна-единственная лишняя деталь, призванная, по задумке, сыграть обратную роль – вызвать у всех читающих мемуар Хокинса еще большее доверие к автору.

Деталь эта – географические координаты из тетради Бонса.

Кого они интересуют? Никого. Судно давно потоплено, экипаж его давно сгнил среди кораллов. Но координаты очень точные – не просто градусы и минуты, но даже секунды указаны. Не сказано, правда, какая широта имеется в виду – южная или северная, и какая долгота, восточная или западная. Будь координаты из тетради Бонса записаны в наше время, можно было бы трактовать их однозначно: широта северная, долгота восточная – для южной широты и западной долготы перед числовыми значениями ставят минус (для удобства компьютерной обработки данных) и всем всё понятно. Но в восемнадцатом веке такой формы записи не существовало.

Да и неважно, Бонс прекрасно знал, в каких местах плавал «Морж», а всем остальным эти координаты совершенно безразличны.

Джим Хокинс, до того бегающий от любой конкретики, как черт от ладана, называет нам точные координаты с единственной целью – вызвать больше доверия к точной дате, названной рядом с ними. Чтобы создать впечатление у читающих: либо тетрадь Бонса лежит перед Хокинсом в процессе сочинения мемуара, либо у мемуариста идеальная память на цифры – один раз увидел и на всю жизнь запомнил.

Но Хокинс допустил фатальную ошибку, погубившую весь замысел. Или Ливси допустил, или они оба допустили. Не посмотрели на глобусе, где расположена указанная точка. Вернее, четыре точки – подставляя в координаты последовательно восточную и западную долготу, а затем и южную и северную широту, можно получить именно четыре комбинации. Ливси и Хокинс такой ерундой не занимались. Может, сразу глобуса под рукой не оказалось, а потом позабыли проверить. Может, не ожидали от читателей такой скрупулезной дотошности.

А мы читатели дотошные. Возьмем глобус или найдем интерактивную карту в Интернете, – и проверим.

Результат проверки немного шокирует. Если Билли Бонс считал широту по умолчанию северной, то искомые точки угодят в Северную Атлантику. Причем одна окажется на суше, в Исландии. Кого мог ограбить Флинт на северном острове, никакими богатствами не славном? Никого. Вычеркиваем эту точку. Вторая – в Ботническом заливе, между берегами Швеции и Финляндии. Что позабыли джентльмены удачи, промышлявшие на колониальных торговых путях, в заливе внутреннего европейского моря? Нечего им там делать, вычеркиваем.

Если принять широту за южную, картина вырисовывается чуть более приглядная, – обе точки лежат на океанских просторах.

Правда, название океана сразу определить затруднительно… Дело в том, что географы сами толком не знают, сколько океанов на планете Земля. Изначально, по завершении эпохи Великих географических открытий, океанов насчитывалось четыре. Тогда точки с координатами из тетради Билли Бонса попадают в Южную Атлантику. Но в 1937 году Международная гидрографическая организация официально ввела понятие Южного Ледовитого Океана – водного пространства вокруг Антарктиды, ограниченного шестидесятым градусом южной широты. В 1953 году новый океан отменили и упоминать перестали, а в 2000 году восстановили под именем Южного или Антарктического, но вроде бы не все страны, входящие в МГО, это решение признали…

В восемнадцатом веке такая же смутная картина: одни географы Южный океан признавали и на картах его рисовали, другие нет.

Но как океан ни называй, ясно: Хокинс опрометчиво отправил капитана Флинта и его судно «Морж» в приполярные широты, в места холодные и безлюдные даже в двадцать первом веке. А уж в восемнадцатом… Кого там Флинт умудрился взять на абордаж? Айсберг с пингвинами?

Вывод прост: назвав точные координаты, Хокинс либо положился на свою память и всё на свете перепутал, либо преднамеренно нам соврал. Преднамеренно, но неумело, не потрудившись придать лжи хоть видимость правдоподобия.

Следует ли из этого, что дата, указанная рядом с координатами, настолько же «правдива»? Взята с потолка, высосана из пальца, – но только не переписана из тетради Билли Бонса?

Положительный ответ напрашивается. Но не будем спешить. Да, Хокинс о многом умалчивает в своем мемуаре. Да, порой он беспардонно лжет. Если отбросить эмоциональные оценки личности мемуариста и рассуждать с позиций холодной логики, становится ясно: из ложных координат никак не следует, что дата тоже ложная. Не будем уподобляться Хокинсу с Ливси и заниматься передергиваниями. Продолжим наше беспристрастное исследование.

* * *

Хотя обидно… Единственная полноценная и точная дата в тексте, а мы не знаем, можно от нее отталкиваться или нет… Впрочем, такое сомнение уже само по себе ответ. Воспользуемся принципом старых опытных грибников: не уверен, не бери. И тогда не отравишься сомнительными грибами…

В общем, вынимаем сомнительную дату 12 июня 1745 года из нашего лукошка и вручаем Джиму Хокинсу – сам кушай свои грибы, сказочник.

А мы тем временем обратимся к другому свидетелю. К Джону Сильверу. Он грибы не употребляет, да и ром пьет в меру. И заслуживает доверия больше, чем Джим Хокинс.

* * *

Как уже сказано, именно образ Джона Сильвера – ключ к пониманию остальных персонажей, к правильной интерпретации происходящих событий. Ключ к коду Стивенсона.

Сильверу пятьдесят лет, он сам называет свой возраст. И сообщает свою трудовую биографию:

«Капитаном был Флинт. А я был квартирмейстером, потому что у меня нога деревянная. Я потерял ногу в том же деле, в котором старый Пью потерял свои иллюминаторы. Мне ампутировал ее ученый хирург – он учился в колледже и знал всю латынь наизусть. А всё же не отвертелся от виселицы – его вздернули в Корсо-Касле, как собаку, сушиться на солнышке… рядом с другими. Да! То были люди Робертса, и погибли они потому, что меняли названия своих кораблей. Сегодня корабль называется «Королевское счастье», а завтра как-нибудь иначе. А по-нашему – как окрестили судно, так оно всегда и должно называться. Мы не меняли названия «Кассандры», и она благополучно доставила нас домой с Малабара, после того как Ингленд захватил вице-короля Индии. Не менял своего прозвища и «Морж», старый корабль Флинта, который до бортов был полон кровью, а золота на нем было столько, что он чуть не пошел ко дну.

– Эх, – услышал я восхищенный голос самого молчаливого из наших матросов, – что за молодец этот Флинт!

– Дэвис, говорят, был не хуже, – сказал Сильвер. – Но я никогда с ним не плавал. Я плавал сначала с Инглендом, потом с Флинтом. А теперь вышел в море сам».

Сильвер точен в именах и событиях. Бартоломью Робертс и Эдвард Ингленд – реально существовавшие пиратские капитаны, летопись их свершений хорошо известна и позволяет датировать с точностью до года тот морской бой, в результате которого Джон Сильвер лишился ноги.

1719 год – вот когда Долговязому Джону ампутировал ногу ученый хирург из экипажа Робертса. Лишь в 1719 году оба пиратских капитана действовали в одном районе, у западного побережья Африки. Позже пути их разошлись: Робертс подался на запад, к берегам Вест-Индии, а Ингленд отплыл в Индийский океан, где его люди и в самом деле захватили вице-короля Конде де Эрисейру (вице-короля Португальской Индии со столицей в Гоа, англичане учредили индийское вице-королевство значительно позже).

Теоретически, ампутация могла случиться и позднее, когда Сильвер уже плавал в команде Флинта. Но не позже февраля 1722 года, когда Робертс погиб в морском бою, а оставшиеся в живых члены его экипажа были доставлены в Корсо-Касл на Золотом Берегу (территория современной Ганы в Африке) и после суда казнены. Надо отметить, что часть подсудимых британская Фемида всё же помиловала, но про хирурга Сильвер говорит однозначно: был повешен, вследствие чего потерял способность заниматься врачебной деятельностью вообще и ампутациями в частности…

Ингленд к тому времени был низложен своим экипажем (вернее, экипажами, под его началом собралась небольшая пиратская эскадра). После чего его люди разделились. Кто-то решил, что награблено достаточно и пора воспользоваться плодами трудов. Другие продолжили пиратствовать. Скорее всего, какая-то часть пиратов Ингленда (и Джон Сильвер среди них) избрала капитаном Флинта.

Где пиратствовал Флинт, в точности неизвестно – он вполне мог оказаться у африканских берегов, куда к тому времени вернулся Бартоломью Робертс. Но если даже пути Сильвера и Робертса (вернее, хирурга с судна Робертса) еще раз ненадолго пересеклись в самом начале 1722 года, ампутация в это время представляется сомнительной.

И вот почему. Даниэль Дефо в своей документальной книге «Всеобщая история пиратов» приводит крайне любопытный факт: осенью 1720 года в экипаже Ингленда плавал одноногий моряк!

Свидетельствовал о том капитан английской Ост-Индской компании Макрэ (правильнее, очевидно Макрей или Мак-Рей, но английского оригинала под рукой нет, так что остановимся на варианте, предложенном переводчиком). Макрэ угодил на борт корабля Ингленда и остался в живых. Ингленд никогда особой кровожадностью не отличался и хотел капитана Макрэ отпустить, забрав судно и груз, разумеется. Неожиданно против такого решения восстал Тейлор, командовавший одним из кораблей в эскадре Ингленда. Может, встал Тейлор в тот день не с той ноги, может, по иной причине, но он настаивал: Макрэ надо убить!

Короче, пиратские вожаки поругались, их подчиненные тоже разошлись во мнениях… Точку в спорах поставил одноногий моряк. Вот как описывает это Дефо:

«Случилось событие, обернувшееся к пользе бедного капитана: детина с устрашающими бакенбардами и деревянной ногою, обвешанный пистолями, как туземец дротиками, перемежая пустословие божбою, заявляется на ют и спрашивает, чертыхаясь, кто здесь будет капитан Макрэ. Капитан ожидал, по меньшей мере, что сей детина станет его палачом».

Но одноногий сказал: «Покажите мне того, кто осмелится задеть капитана Макрэ, ибо он будет иметь дело со мною!» – и Макрэ никто не тронул. Высокий рост, деревянная нога, большой авторитет у пиратов… Надо думать, звали детину Джон Сильвер и никак иначе. За двадцать с лишним лет манеры и даже лексика Долговязого Джона не изменились: «Кто тронет его, будет иметь дело со мной!» – говорит он на Острове Сокровищ пиратам, пожелавшим пустить кровь Джиму. И Хокинса тоже никто не тронул.

Одноногие пираты изредка встречались, и даже одноногие пиратские капитаны (француз Леклерк, например, или голландец Джолл), но всё же это исключение из правила. Нелепо предполагать, что пиратские корабли были богадельней для инвалидов, лишившихся конечностей. Два одноногих пирата в команде – явный перебор.

То есть Сильвер ноги лишился в 1719 году.

* * *

А теперь вернемся к нашей датировке плавания «Испаньолы». Если дело происходило в 1755 году или позже (к такому выводу нас усердно подталкивает Джим Хокинс), то пятидесятилетний Сильвер родился самое раннее в 1705 году.

То есть к 1719 году, к моменту ампутации, ему никак не больше четырнадцати лет!

Понятно, что в таком возрасте на пиратском корабле он мог быть только юнгой. Пушечное ядро не разбирает, кому раздробить конечность, и юнга Сильвер вполне мог потерять ногу. Но тогда каким чудом он превратился в рослого и авторитетного детину, встреченного год спустя капитаном Макрэ? Надо было уже обладать немалым авторитетом, что сохранить место в экипаже (и свою долю в добыче), потеряв ногу, а вместе с ней способность драться в абордажных схватках, работать с парусами и т. д.

Мог быть такой авторитет у четырнадцатилетнего Сильвера? Откуда? Охромевшего подростка немедленно списали бы на берег, побираться у портовых кабаков… Хотя надо отметить, что во многих пиратских «кодексах» и «уставах» прописывались солидные компенсации за увечья. Но получил бы эти денежки Сильвер или нет, – в любом случае оказался бы на берегу.

Поневоле приходится опускать искомую дату к самому нижнему пределу, к 1746 году. Тогда Сильвер родился в 1696 году и стал одноногим инвалидом в возрасте двадцати трех лет.

Эти цифры куда более правдоподобны. Ингленд начал пиратствовать в 1717 году, Сильверу двадцать один год, он взрослый мужчина, вполне способный отличиться при абордажах и заработать за два года немалый авторитет.

Рис. 2. Единственный прижизненный портрет Джона Сильвера, да и то сделанный не с натуры, а по описанию капитана Макрэ.

Надо еще учесть, что Сильвер мог слегка округлить свой возраст. Если ему чуть больше заявленного полтинника, пятьдесят два, например, – то ногу он потерял в двадцать пять. Более чем зрелый возраст для восемнадцатого века. Герцог Кумберлендский, например, о котором поминает доктор Ливси, командовал войсками под Фонтенуа в двадцать четыре и никто его юнцом не считал.

Итак, потратив много времени и сил, мы установили: Черный Пес и Пью приходили за картой в «Адмирал Бенбоу» в январе 1746 года. «Испаньола», соответственно, отплыла из Бристоля не позже марта того же года.

А единственная полная дата в мемуаре Хокинса ничего общего с действительностью не имеет.