Текст книги "Рай Сатаны"

5. Стоит в тундре теремок, он ни низок, ни высок

Сказав, что в город они пойдут, Иван не совсем точно обрисовал грядущее путешествие. Пешком шел в город лишь сержант, а его спутник ехал верхом на учаге. Причиной такой несправедливости стали ТТХ рогатой скотинки. Вернее, одна из ТТХ – малая грузоподъемность.

Северный олень – не лошадь, и на спину к нему не взгромоздишься, – хребет у животины сломается. И сидел Иван на холке своего учага так, чтобы основная нагрузка приходилась на передние ноги оленя. Багиров для такого способа езды не годился, слишком тяжел.

Даже Иван, весящий вдвое меньше, мог везти с собой лишь небольшой груз, а когда отправлялся верхом на родник с сорокалитровой флягой, то брал двух учагов и на второго вьючил наполненную емкость. Он и Багирову предложил взять с собой вьючного оленя, нагрузив его оружием и снаряжением сержанта, все-таки полегче шагать будет.

Баг поразмыслил – и отказался. Мало ли какие встречи по дороге случатся, если придется сразу в драку вступать, облачаться в тактический комплект будет некогда. Иван настаивать не стал. Он, возможно, тоже считался с вероятностью нежелательных встреч в пути, – прихватил с собой карабин. До сих пор сержант оружия серьезнее ножа у хозяина не видел.

Карабин, не иначе, справил свой столетний юбилей еще до появления на свет младенца, которому суждено было стать сержантом по прозвищу Баг. Где Иван раздобывает патроны к своей древней заслуженной машинке, Багиров не мог представить. Разве что сам отливает пули и снаряжает стреляные патроны по второму разу, и по третьему, и по четвертому… – гильзы раньше штамповали прочные, металла не жалели. Хотя можно жить и старыми запасами, стреляя пару раз в год по большим праздникам…

…Так и двигались: Багиров – бодрым походным шагом, рядом, не отставая и не обгоняя, трусил на своем рогатом иноходце Иван. Иногда он спешивался и вел учага в поводу, давал отдохнуть животине.

Разговаривали – а чем еще заняться долгой и скучной дорогой? – но толку от тех разговоров было немного. Сержант в основном расспрашивал о городе, Иван в основном отмалчивался или отвечал крайне уклончиво. Но одно сказал сразу, еще не покинув стоянку: в город он не пойдет, доведет туда Багирова, – и обратно. Нельзя ему туда. Плохое место.

Путь лежал по холмам, невысоким и очень пологим, но постепенно они становились выше и круче. Горы Бырранги нависали справа, снежные языки с их склонов за минувшие недели сошли, растаяли, – и выглядела горная страна еще мрачнее, чем раньше. Темная, безжизненная, ни следа горных лесов или альпийских лугов, – сплошь камень да камень. Неудивительно, что местный народ придумал легенду, что именно туда, в Быррангу, уходят души мертвых. Самое подходящее для мертвецов местечко…

В середине дня устроили привал, хорошенько отдохнули и подкрепились. Оказалось, что аборигены знают толк в сухом пайке – Иван выдал сержанту две непонятные палочки вроде пастилок: кушай, дескать, вот обед твой. Попробовав, сержант решил, что сделаны «пастилки» из мяса, завяленного досуха и перетертого в порошок, с добавлением ягод, высушенных и тоже перетертых. На вкус не очень, но сытные, силы неплохо подкрепили, – и в то же время никакой лишней тяжести в желудке, – хоть сейчас вставай и шагай дальше.

Багиров и пошагал бы, ему не терпелось попасть в город. Но Иван не позволил – учага беречь надо, пусть передохнет, ягель пощиплет. В результате отдых растянулся часа на полтора.

После привала натолкнулись на первый след цивилизации – с вершины холма Багиров углядел вроде как грунтовую дорогу, протянувшуюся внизу и постепенно забиравшую к северу, к горам. Удивился – Иван как-то говорил, что дорог в тундре нет, одни лишь направления. Даже зимой нарты след в след не ездят, зимник не накатывают. Почему? Так надо.

Их «направление» пересекалось с этой как бы дорогой, но, когда подошли вплотную, сержант понял: никакая это не грунтовка, одна машина проехала и один лишь раз. Гусеничная машина, и едва ли боевая, военных действий с применением бронетехники тут никогда не случалось. Вездеход на гусеничном ходу, скорее всего…

Причем давненько проехал, следы от траков исчезли, и две колеи превратились в две канавки, в низменных местах заполненные водой. Шрамы, оставленные гусеницами, тундровая растительность затягивает десятилетиями… Ранимая она, тундра.

Недаром для здешних и похожих мест в конце концов «Старателя» придумали – он и проходимость подходящую имеет, и своими колесами тундру не калечит, – они хоть и литые, но из мягкого пористого материала… Эх, ему бы, Багирову, сейчас один «Старатель», да с полными баками, да канистрами доверху загруженный… Махнул бы на Большую землю, не задумываясь, послав к шайтану плохой город и жителей его непонятных.

Мечты, мечты… Хотя с брошенного вездехода запчасти ведь не просто так свинчивали? По логике вещей детали забрали для других однотипных машин, еще действующих. Может, до сих пор осталось что-то в рабочем состоянии? И как раз в поселке, который Иван именует городом? И запас топлива в заначке имеется?

Шанс хилый, конечно. Но в то, что за ним прилетит помощь из России, сержант уже не верил. Даже чтобы отдать под трибунал за дезертирство – не прилетят. Самолету здесь сесть негде, а чтобы добраться вертолетом, надо последовательно оборудовать несколько промежуточных посадочных площадок, горючее на них завозить, и кому-то горючее охранять, поскольку хотя бы пара площадок окажется на землях, контролируемых (пусть и формально) сибирскими мятежниками… Слишком много чести для одного сержанта.

– Пришли, – сказал Иван и слез с учага.

Баг не понял. Посмотрел вперед, по сторонам, никакого города не увидел… И поселка. И даже одинокого домика. Или тут в тундре юмор такой специфичный, или город откроется с вершины холма, до которой они самую малость не добрались, – а Иван просто бережется, опасается злых жителей злого города.

Правильным оказался второй вариант. Иван снял с учага немудреную упряжь, отпустил пастись, взял на изготовку карабин – всю дорогу мирно висевший за спиной дулом вниз. К вершине они отправились пригнувшись, а последние двадцать метров – вообще ползком.

…По здешним меркам это и в самом деле был город: навскидку с полсотни домов живописно раскинулись по склонам двух ближних холмов… Причем несколько двухэтажных, а один аж в три этажа! И пусть смеются над таким «небоскребом» жители более теплых широт, избалованные многоэтажками. На здешней вечной мерзлоте три этажа – чудо невиданное и диво неслыханное…

Но беда не обошла чудо-городок стороной. Дома не просто раскинулись по холмам, многие еще и рассыпались, лежали грудами обломков… При нынешней сейсмоактивности неудивительно, наверняка случались тут землетрясения и пострашнее тех, что довелось ощутить сержанту за три недели…

Он зачем-то пересчитал уцелевшие дома. Оказалось их ровно двенадцать, дюжина. Впрочем, какие-то еще строения, целые или разрушенные, могли скрываться за складками местности.

Но вот что удивительно: сохранились здания самые большие, трехэтажный «небоскреб» в том числе… Изначальные размеры разрушенных домов определить было труднее, но Багирову показалось, что домишки небольшие – одноэтажные хижины, не более того.

И еще какая-то странность имелась… Что-то не так, неправильно… А что именно – не понять. Он повернулся к Ивану, молча лежавшему неподалеку, но отвернулся, ничего не спросив… Ну его, заведет свою вечную песню: злой город, жить нельзя, место плохое, люди плохие…

Сержант снова стал рассматривать городок, пытаясь углядеть хоть какие-то признаки жизни. Ничего не увидел. Ни людей, ни оленей, ни собак, ни какой-либо еще животины. Ни единого дымка из труб… Хотя последний признак ничего не значит, время теплое…

Зато вращались ветряки на вершине холма, – несколько стандартных ВГД-500 на ажурных решетчатых фермах, неизвестно как выживших во всех катаклизмах. Или не выживших, а восстановленных… Ветрогенераторы, да еще и на ходу, – значит, электричеством он разживется, и не важно, остались в городе живые или нет.

Повеселев, сержант включил электронный бинокль, наплевав на экономию. Городок скачком приблизился, и сержант понял вдруг, что видит самое настоящее сокровище. В других местах почти ничего не стоящее, а здесь – несметное.

Разрушенные домишки лежали грудами кирпича и бревен… Бревен! Багиров как-то поинтересовался, откуда аборигены берут древесину, если деревья здесь даже на кусты не тянут. Но каркас чума, нарты, имевшиеся на стоянке Ивана… Колья, в конце концов, из той ямы… Не из строевого леса сооружены, но из вполне приличных жердин. Неужели их аборигены возят издалека, с южного края тундры?

Иван поведал, что деревья здесь все-таки встречаются. Есть, дескать, заповедное местечко Арымас, растут там лиственницы, – невысокие, тугорослые, за полтора века вырастают с Багирова ростом. Зато древесина очень твердая и не гниет практически. Понятно, как дорожили местные этим единственным на сотни, даже тысячи верст лесочком…

А тут – просто залежи деловой древесины. И на вид бесхозной и никому не нужной… Неужели все аборигены, как один, не суются в «плохое место»?

Ладно, с сокровищем он разберется позже. А сейчас надо все-таки постараться разглядеть признаки присутствия горожан. Багиров выставил увеличение на максимум, начал рассматривать дома по отдельности, начиная с уцелевших, естественно.

Показалось или за одним окном действительно что-то мелькнуло? Еще раз мелькнуло… Есть живые… Он повернулся к Ивану, чтобы поделиться своим открытием, и…

Ивана рядом не было. И поодаль не было. Нигде не было…

Багиров отполз от гребня, затем, пригнувшись, сделал пару перебежек. Выпрямился, внимательно оглядел все вокруг. Ни Ивана, ни учага.

Вот ведь тундрюк… Как сказал, так и сделал, привел и ушел, – но мог бы уж и попрощаться по-человечески… Но как он сумел столь быстро улизнуть? Вроде только что рядом лежал… Никак не должен был умахать за пределы видимости. Залег где-то рядом в ложбинке и учага своего уложил? Но за каким хреном?

Заинтригованный, сержант включил биодатчик. Иван тут же нашелся. Ну, или объект, примерно соответствующий ему массой… Рядом, метрах в восьмидесяти, за одним из боковых отрогов этого же холма. Один, без оленя. Наверное, животина щиплет свой ягель тоже в какой-нибудь лощинке, но за пределами зоны обнаружения.

Значит, не сбежал Иван, бросив Бага в одиночестве, разведывает что-то…

Обогнув отрог, Багиров понял – что.

Здание, бревенчатое, довольно обширное, но невысокое, приземистое, идеально вписанное в местность, только с одной стороны и можно увидеть. Багиров тут же залег, изготовился к стрельбе.

Сквозь толстые бревна датчик Ивана бы не нащупал, но оказалось, что абориген находится вплотную к строению, исследует его заднюю стену… Значит, непосредственной опасности нет. Напротив, выглядит бревенчатая халупа мирно, даже демонстративно мирно. Широченные двустворчатые двери призывно распахнуты, но проход внутрь перегораживала еще одна преграда – невысокий, по пояс, деревянный барьерчик. За ним виднелось обширное помещение, не пустое, чем-то заваленное, заставленное и загроможденное. Людей не видно. Над дверями – здоровенная вывеска, на вид новенькая, словно вчера нарисованная: ӨАКТОРIЯ.

Буквы ровные, рука у художника не дрожала, но с грамотностью дело обстояло не лучшим образом. Умудрился влепить в одно слово сразу две ошибки: написал латинское «i» вместо русского «и», а с первой буквой вообще произошло что-то странное – завалилась набок и потеряла нижнюю часть палочки. Ниже буквами поменьше, латиницей: TRADING-POST.

Выглядела фактория просто, но при этом как-то… нарядно, что ли… гармонично выглядела.

Рассматривая ее, сержант понял, что за неправильность зацепила его при осмотре городка. Он ее сразу не смог сформулировать, просто отметил: что-то не так. А теперь сообразил: то же, что и здесь… Нарядность и гармония. Городок выглядел красиво, но при этом абсолютно нефункционально. Словно планировкой занимался талантливый архитектор, озабоченный лишь одним – наиболее живописно раскидать строения по склонам. А на все остальное неведомый архитектор плевать хотел. На длину кабелей, протянутых между домами, и прочих коммуникаций. И на то, например, как жители городка будут добираться из дома в дом зимой, в буран, при нулевой видимости…

И с факторией тот же подход чувствуется… Стоит красиво, спору нет. Живописно. Но от солнца большую часть дня закрыта, и на отопление с освещением гораздо больше энергии уходит. А зимой балочку снегом до краев заметет, по глубокой траншее к дверям ходить придется… И заново прокапывать ту траншею после каждого снегопада.

Обитатели живописного здания (если кто-то в нем обитал) никак себя не проявляли. Иван тоже затих у своей задней стены, как мышь под веником.

Сержант решил взять инициативу на себя. Не куковать же тут до темноты, все равно так или иначе входить в контакт с местными придется… Хорошо бы для начала не в огневой и не в рукопашный.

Он ползком сдвинулся влево, выйдя из сектора обстрела, и подобрался к дверям сбоку, в непростреливаемой зоне. Негромко окликнул:

– Эй, хозяева! Есть кто дома?

Молчание.

Он искоса, не высовываясь, заглянул внутрь – и обомлел. Чего тут только не было! Со вбитых в низкие потолочные балки крюков свисали связки вяленой рыбы и связки шкурок – прямо-таки искрящихся в лучах заходящего солнца. Громоздились штабеля ящиков, самых разных, с выжженными на боках надписями, один из ящиков был вскрыт, и виднелись в нем зарытые в стружку бутылки причудливой формы. В углу выстроились рядком несколько бочек – деревянных, стянутых обручами, сержант уж и не помнил, когда видел в последний раз такую тару, да и видел ли вообще в жизни, а не на экране?

Стена – та, что попадала в поле зрения, – густо увешана всяким добром: маслянисто поблескивающие капканы, большие и малые, и рыболовные сети, и связки металлической посуды, – но по ним Багиров скользнул равнодушным взглядом, его внимание первым делом привлекло оружие, висевшее здесь же. Много оружия, целый арсенал. Дробовики помповые и дробовики разламывающиеся; карабины – похожие на принадлежащий Ивану, но новенькие, в заводской смазке; еще какие-то длинностволы, сержанту незнакомые – судя по калибру, охотиться из них предполагалось на слонов. Что где-то здесь же, в ящиках, лежали боеприпасы ко всему этому огнестрельному богатству, Багиров не сомневался…

Мышеловка… Ловушка с небывало изобильной приманкой. Никогда бы хозяева фактории не бросили такое сокровище, настежь распахнув двери. А если бы бросили, оно не залежалось бы…

Значит, его поджидают. Даже не его, скорее всего. Ловушка насторожена на наивных детей тундры – ошалеют от бесхозного изобилия, к дармовому спирту бросятся, тут их… Не стреляют, очевидно, заманивают внутрь и берут тепленькими…

Баг даже догадывался, где притаилась засада – во-он там они, голубчики, за перегородкой из бревен, наверняка отделяющей невеликое жилое помещение. Больше негде. Иван молодец, подошел открыто, отвлек их внимание, – и после этого хозяева фактории за округой не наблюдали, затаились и ждут появления аборигена внутри…

Они не подозревают, что мышка к ним сейчас пожалует другая. Очень зубастая, способная и сыр съесть, и мышеловку на куски разнести. И еще об одной малости не подозревают – что пули «абакана» прошьют навылет и бревна, и тех, кто за ними укрылся.

Сержант без разбега, с места, швырнул тело в дверной проем, над барьером, готовый еще в полете выпустить первую очередь.

И рухнул рядом с факторией.

Вскочил – ошарашенный, ничего не понимающий…

Внутри все оставалось по-прежнему. Он медленно поднял руку, попробовал просунуть ее в дверной проем – уже не опасаясь стрельбы и засады, уже догадываясь, в чем дело…

Пальцы уткнулись в невидимую преграду.

Багиров ударил ножом – нож отскочил, а вместе с ним отскочил небольшой фрагмент наблюдаемого внутри изобилия. Открылся какой-то пластик, грубый, ноздреватый. Неровный треугольник этого пластика словно налепили на большой пузатый бочонок… Сержант шагнул влево – треугольник сполз с бочонка, переполз на стену.

Фальшивка… Объемная декорация. Но как сделана! Видны пылинки, кружащиеся внутри в потоке света и кажется, что ощущаются запахи вяленой рыбы, оружейной смазки, смолистого дерева… Дерева? Он поковырял ножом ближайшее бревно сруба. Покрытие, до мельчайших пор имитирующее грубо ошкуренный древесный ствол, оказалось на удивление прочным, но все же подалось. Под ним – тот же ноздреватый пластик.

– Иван! – крикнул он устало и разочарованно. – Вылазь и растолкуй – что за хреномуть?

Иван молчал. Отметка его на экранчике оставалась неподвижной. Багиров с нехорошим предчувствием быстро обогнул факторию… Никого…

Он сделал несколько шагов в сторону, вновь взял пеленг – и, наконец, понял, в чем дело. Объект и вправду был у самой стенки, но – внутри, пластик не дерево, сканированию не мешает. И скорее всего, это вовсе не Иван… Тот, наверное, давно трусит на учаге к своей стоянке.

Задний фасад был оформлен с куда меньшей тщательностью – вблизи хорошо видно, что бревна фальшивые. Стену рассекали три тоненьких щелочки, складывающиеся в прямоугольник характерных размеров. Дверь, и настоящая. Хоть что-то настоящее в насквозь поддельном теремке…

Баг вмазал по ней ногой, вложив в удар всю злость и все разочарование. Дверь вдавилась внутрь на удивление легко. Похоже, ее уже разок вышибали, а затем кое-как поставили на место.

Чтобы обнаружить человека, засевшего в псевдофактории, биодатчик не требовался. Дышал человек так, что было слышно снаружи. Дышал, как загнанная лошадь. Или как затравленный борзыми заяц… Человек очень боялся.

Но мог и пальнуть с перепугу, если имел под рукой что-нибудь стреляющее. Багиров доводить дело до стрельбы не хотел. Он очень желал вытащить этого лжевладельца лжебогатств наружу и голыми руками отрывать от него кусок за куском. Заодно задавая вопросы и получая правдивые ответы.

– Сам вылезешь?! – крикнул он внутрь. – Или гранатой шарахнуть?!

Напуганное существо без колебаний выбрало первый вариант.

6. Последний из Великих

Ружейную охоту как спорт и как развлечение для высшего общества ввели в обиход богатые англичане в девятнадцатом веке. До того в Европе знать практиковала исключительно псовые и соколиные охоты, считая стрельбу из ружья по дичи не охотой – промыслом, достойным лишь простонародья.

Они же, английские лорды, придумали и неофициальный титул «Великий Охотник» – унаследовать его, получить от монарха или попросту купить было невозможно, лишь заслужить меткой и удачливой стрельбой признание в крайне узком кругу Великих.

Охотники становились Великими по-разному.

Лорд Демфри, четвертый виконт Спеллоу, объездил весь мир: стрелял львов в Африке и тигров в Индии, выслеживал ягуара в жаркой амазонской сельве, мерз на Шпицбергене, подстерегая полярного медведя. Живи он лет на сто позже, гринписовцы и прочие защитники всего живого впали бы в ступор при виде гостиной виконта, увешанной чучелами голов самых редких животных… И установили бы бессрочный пикет у ворот родового замка.

Но можно было стать Великим Охотником и не уезжая в далекие страны, и даже не особенно удаляясь от родного поместья. Один из величайших стрелков Англии лорд Малмсбери за сорокалетнюю охотничью карьеру сделал 54 987 выстрелов и добыл 38 934 птицы – куропаток, фазанов, ржанок и куликов.

Но эти цифры меркнут перед достижениями другого Великого Охотника, маркиза Рипона, настрелявшего за долгую жизнь 556 813 трофеев. Удачливого маркиза, надо полагать, гринписовцы просто-напросто линчевали бы.

Встречались среди Великих Охотников и дамы. Крайне редко, но встречались. 31 января 1923 года герцогиня Бедфордская, истратив 366 патронов, добыла 273 фазана – и оказалась в охотничьем пантеоне славы.

В двадцать втором веке охота в Европе стала развлечением не просто богатых людей – крайне богатых. Но даже они не могли проводить недели, месяцы и годы, кочуя по частным охотничьим угодьям, подобно лорду Малмсбери или маркизу Рипону. Попросту не осталось нужного количества угодий, не говоря уж о «зеленых», усиленно радевших о горестной судьбе подстреленных зверюшек и птичек и проталкивавших природолюбивые законопроекты через парламенты и меджлисы…

Ныне в подавляющем большинстве жители европейских стран и Анклавов, именовавшие себя охотниками (то есть, по определению, люди далеко не бедные), стреляли по живой дичи три-четыре раза за всю жизнь, – и не в Европе, разумеется, а в далеких уголках Крайнего Севера и в прочих отдаленных местах, пощаженных экологическими катастрофами и «зелеными» законодательными актами. За эти туры платили баснословные деньги, к ним долго и тщательно готовились и вспоминали о них многие годы. А в остальное время пробавлялись охотой виртуальной, благо компьютерные симуляторы позволяли имитировать с полной достоверностью хоть африканское сафари, хоть отстрел неведомых чудовищ в джунглях далеких планет. Естественно, при таких условиях, охотнику стать Великим трудно, практически невозможно.

Так было до Дня Станции. А после него об охоте как о спорте говорить не приходилось… Там, где сохранилась хоть какая-то съедобная живность, ее стреляли и добывали иными способами, наплевав на все «зеленые» законы, отмененные жизнью. Не спорта ради стреляли – ради выживания.

…Виртуальный двойник генерала Кравцова ничего не стал мне рассказывать о знаменитых стрелках былых времен – информацию о них позже я почерпнул сам в Сети, по запросу «Великие Охотники».

Генерал сразу перешел к сути. К рассказу о человеке, сумевшем-таки в наши нелегкие для охотников времена стать Великим. О Мухаммате-Абу-Гастоне-Анри-Хасане аль-Луаньян аль-Кампе-Флош аль-Барсет – близко знавшие Великого люди заменяли эту пышную гроздь имен уважительным прозвищем Эфенди.

Предки Эфенди жили в Южной Франции не одну тысячу лет. Уже в эпоху Крестовых походов род графов де Луаньян, сеньоров Кампе-Флош и Барсет, считался древним. Еще в римских хрониках упоминались его представители (носившие в то время другие родовые имена). На берега Луа накатывались волны Великого переселения народов, менялись державы, к которым относились те земли, не раз сменились язык и религия, – и лишь владетели Луаньяна оставались те же, всегда на удивление вовремя переходя на сторону пришельцев-победителей.

Графы де Луаньян в десятом веке сражались с арабами в битве при Пуатье, остановившей нашествие мусульман на Европу, в одиннадцатом отбивали у сарацинов Гроб Господень, в двенадцатом дошли с крестоносцами до Дамаска… Однако в двадцать первом оказались в числе самых первых аристократических родов Франции, принявших ислам, – предки-крестоносцы, наверное, ворочались под сводами родовых усыпальниц, но и богатство, и политическое влияние в строящемся Европейском Исламском Союзе их потомки сохранили.

Луаньяны испокон веков не были землевладельцами-домоседами – выбирали военную карьеру, или духовную, или политическую, – и играли весьма заметную роль на всех выбранных поприщах.

Был политиком и Мухаммат-Абу-Гастон… в общем, Эфенди. Не публичным, его никогда не привлекали трескучие речи, произносимые перед толпами оболваненных избирателей и регулярные упоминания в новостных лентах. Он был не из тех, кто много и красиво говорит, а из тех, кто много работает – эффективно, но без внешних эффектов.

К пятидесяти девяти годам Эфенди достиг пика карьеры и добился влияния и власти, поистине огромных, – пост Председателя комиссии по делам переселения при Евромеджлисе теоретически не позволял единолично решать, кто попадет на Новый Халифат, а кто нет. Но на практике судьба почти каждого обитателя огромного исламского мира (за исключением тех, кто по влиянию мог сравниться с Председателем комиссии) зависела от Эфенди. Его слово и его подпись были решающими. Кто-то попадал в первые партии переселенцев, кто-то дожидался своей очереди на умирающей, зараженной радиацией, обезумевшей Земле. А кто-то был обречен остаться здесь навсегда.

Естественно, что и для себя Эфенди давно забронировал местечко в девственном мире: земли Нового Луаньяна располагались в очень живописных местах, весьма напоминающих Южную Францию, на берегах реки, как две капли воды похожей на Луа.

Но у самого аль-Луаньяна еще оставались дела на гибнущей Земле, никак не связанные со служебной деятельностью… Дело в том, что Эфенди был охотником. Первым в этой весьма поредевшей когорте и последним из Великих.

На Земле, конечно же, оставались люди, чья власть или богатство – и предоставляемые ими возможности – неизмеримо превосходили возможности Эфенди. Но они, эти люди, не увлекались охотой до самозабвения.

Здесь еще оставалось немало охотников – но они не могли регулярно стрелять зверей крупных, опасных и крайне редких. Эфенди охотился лишь на таких, он не желал бить рекорды маркиза Рипона, истребляя легионы куликов и ржанок. А порожденных радиацией мутантов и монстров Мутабор за достойную дичь вообще не считал.

Потомок графов-крестоносцев застрелил в болотах Амазонии рекордную восемнадцатиметровую анаконду, обнаруженную, кстати, средствами спутниковой разведки (змеи таких размеров до сих пор считались туземной легендой либо выдумкой криптозоологов). Добыл самого большого в мире гребенчатого крокодила, авансом заплатив колоссальный штраф за охраняемую зверюгу. Завалил последнего в Африке белого носорога, чем был крайне горд. Прикончил кадьякского полярного медведя, весившего значительно больше тонны – трофей оказался рекордом всех времен и народов.

Растянувшаяся почти на год подготовка к охоте аль-Луаньяна на последний живущий на воле прайд гирских львов в Индии сама по себе составляла целую эпопею. Лишь Эфенди, с его влиянием, смог добиться проведения дорогостоящих полевых исследований, доказавших: покинувшие заповедник звери неизлечимо пострадали от радиации и никак не смогут стать родоначальниками популяции в Новом Индостане, как это планировалось… В результате львы погибли от метких выстрелов последнего из Великих.

Но недавно авиаразведка вроде бы видела еще пару уцелевших гирских львов, что очень расстроило охотника. Ни опровергнуть, ни подтвердить эти сведения не удалось, но охотничий триумф все же оказался подпорченным.

Моральные терзания были чужды Эфенди. Он считал, что занимается эвтаназией. Ему нравилось ставить последнюю свинцовую точку на той или иной странице истории умирающего мира.

– И вот теперь уважаемый господин аль-Луаньян решил поохотиться на российской территории, о чем официально уведомил соответствующие органы нашей страны, – завершил свой рассказ генерал.

И вопросительно взглянул на меня: понял, дескать, что за охота тебе предстоит?

Ни черта я не понял, если честно. Кроме одного: ОКР подмял и фактически подчинил почти все ведомства в России, имевшие в своем распоряжении хоть какие-то вооруженные формирования. Росприроднадзор с его уцелевшими егерями, лесниками и охотинспекторами не исключение, – и вопрос организации охоты высокопоставленного чиновника Исламского Союза автоматически угодил в ведение Кравцова.

Но где Мангуст – и где белые носороги с гребенчатыми крокодилами? Ничего я не смыслю в охоте на редких зверюг. Да и не водится в России крупная и хищная экзотическая фауна – настоящая, природная, а живность недавнего происхождения Эфенди не интересует…

– Кого он собрался у нас стрелять? – поинтересовался я. – Амурские тигры остались под китайцами, а наши бурые и белые мишки по сравнению с кадьякскими мелковаты…

– Зришь в корень… Зверь не простой. Реликтовая тварь, обитающая на Таймыре, в одноименном озере.

Я в очередной раз удивился. Не упоминанию реликтовой твари, про которую раньше слыхом не слыхивал. Но Таймыр… Даже самые отъявленные оптимисты не считали его в последние годы «нашей территорией».