Текст книги "Сэр Евгений"

– Подожди. Сколько мне лет?

– Двадцать один год исполнился. Ровно месяц назад.

– И мне двадцать один исполнился! Э-э… Ладно. Я хотел сказать… впрочем, неважно.

– Каждое утро я прихожу сюда в надежде, что Господь Бог смилостивится и вернет тебе разум. Ты, Томас, для меня почти как сын родной. Ведь моя жена была твоей кормилицей, и ты был одногодком моего сына, – тут крепыш повесил голову и горестно вздохнул. – Меня тогда в замке не было. Сопровождал господина барона в походе. Когда приехал, сказали: горячка. В три дня сгорели. И жена, и сын. Эх! Впрочем, это дело прошлое и не будем его ворошить. Бог дал – Бог взял! Тогда же умерла и твоя мать, Томас. Щедрой души была женщина, добрая и скромная. Хорошего парня родила…

– Я что, рыцарь?

– Нет, Томас, но боец знатный, и война тебе не в диковинку. Не раз довелось тебе биться конному и пешему, на копьях и мечах, со щитом и без щита. Ты был неистов и бесстрашен в бою. Одним из первых шел в битву и последним покидал ее.

Воин! Неистов и бесстрашен в бою! Ха! И это про меня? Лестно!

– Э-э… Скажи, Джеффри, а ты при мне кто? Оруженосец?

– Больше, конечно, телохранитель. Но и оруженосец тоже.

– Понятно…

Я был загружен информацией до предела.

А сын барона – это кто? Не баронет – это точно. Они позже появились. О! Вспомнил! Эсквайр! А мое предположение оказалось верным! Хм. И годы странным образом совпали… Такое ощущение…

– Побегу к господину барону! – заявил Джеффри. – Он должен прямо сейчас узнать радостную весть!!

Последние слова он произнес, уже скрываясь за дверью.

Глава 2
Замок и его обитатели

Услышав шаги в коридоре, я тут же оказался на ногах. Первым вошел телохранитель. Бросив на меня внимательный взгляд и убедившись, что я в прежнем нормальном состоянии, быстро отошел в сторону. Все это время, пока его не было, я пытался выстроить разговор с «отцом», которого никогда в жизни не видел. Естественно, это у меня не получилось, и теперь мне только и оставалось, что застыть в напряженном ожидании, словно солдату перед появлением высокого начальства.

Войдя, барон несколько секунд привыкал к солнечному свету, затем, припадая на левую ногу, сделал два шага в мою сторону и остановился. Как и Джеффри, в первый его приход, он стал вглядываться в меня. Я с неменьшим любопытством принялся изучать его. Длинные темные волосы с приметной сединой. Строгое чеканное лицо. Высокий лоб. Твердый взгляд серых глаз. Небольшая ухоженная бородка. Бархатная рубаха с широкими и пышными рукавами, золотая цепь на груди, на поясе тяжелый нож с красивой рукоятью. Штаны в обтяжку и мягкие кожаные башмаки с длинными носами, украшенные серебряными цепочками.

– Сын? – в его голосе, как и в лице, не было даже намека на какие-либо чувства.

– Отец, – я постарался вложить в свой голос как можно больше уверенности, хотя, кроме нарастающего напряжения и неловкости, ничего не испытывал.

Он вздрогнул при звуке моего голоса. Выражение его глаз смягчилось. Несколько мгновений он продолжал всматриваться в меня, затем подошел, взял мою голову в руки, секунду вглядывался в глаза, скупо улыбнулся и обнял меня. В ответ я обнял его. На этом торжественная часть нашей встречи закончилась. «Отец» отступил на шаг и легонько поморщился.

«Не спорю, – мысленно согласился я с ним. – От меня как от козла воняет. Нет, скорее как от целого стада козлов».

– Я рад, мой сын, что ты вернулся к нам. Правда, Джеффри сказал, что память твоя спит, но, думаю, с Божьей помощью, воспоминания вернутся к тебе. Однако хочу спросить тебя прямо сейчас: неужели при виде меня в тебе не проснулось чувство любви и почтения сына к отцу, которое заложено в тебе природой и родительской любовью?

Вот чего я никак не ожидал, так это подобного вопроса. Мою растерянность барон, очевидно, посчитал за нерешительность, поэтому, не дождавшись ответа, сказал, тем самым подталкивая меня к откровенности:

– Сын, даже если твой разум не помнит меня, твое любящее сердце должно тебе подсказать нужные слова.

– Отец мой, я чувствую любовь и уважение к тебе, но не в той мере, как бы чувствовал, помня всю твою отеческую заботу и любовь… – тут я запнулся, так как просто не знал, чем закончить эту витиеватую фразу.

Я понятия не имел, как сумел построить столь диковинное для меня предложение, но, к моему немалому облегчению, продолжения не потребовалось. Моя фраза, похоже, произвела на барона нужное впечатление.

– Не надо много слов, мой сын. Ты всегда был честен со мной. Уже то, что ты превратился из неразумного злобного зверя в человека – бесценный подарок для меня! Господь услышал мои молитвы! Надеюсь, он не остановится в своем благодеянии и прольет свой божественный свет дальше, очистив твою голову от черной пелены неведения! Я верю в это, но все-таки не хочу испытывать судьбу, так как не знаю, насколько глубоко твое выздоровление. Поэтому, Томас, давай пока отложим весть о твоем исцелении. Оставим в тайне до завтра. Джеффри принесет тебе воды для мытья и чистую одежду, а вместе с нашим славным священником, отцом Бенедиктом, ты поблагодаришь Господа Бога за свое выздоровление! Вечером я еще раз навещу тебя, мой сын.

Вновь приблизившись ко мне, он прижал мою голову к своему плечу. Затем отпустил и, резко развернувшись, ушел. За ним тут же затопал своими сапожищами Джеффри.

Да-а… Наверно, про таких говорят: суров, но справедлив. Вот уж нежданно-негаданно обзавелся отцом. Здесь у меня все наоборот. Отец есть, а матери нет.

Я настолько ушел в свои мысли, что некоторое время не замечал ничего вокруг, и, увидев в дверном проеме сухонького старичка, невольно вздрогнул. У старичка были редкие седые волосы и изрезанное морщинами лицо. Коричневая ряса висела на его худеньких плечах, как на вешалке. Пояс-веревка, распятие на груди и деревянные сандалии на ногах дополняли облик священника.

Он дал рассмотреть себя как следует, потом подошел ко мне и, кротко улыбаясь, спросил:

– Сын мой, как ты себя чувствуешь?

– Хорошо.

Ответ был короток и осторожен. От приятелей-историков я наслышался рассказов с плохим концом, где главным героем выступала средневековая инквизиция. Вот возьмет этот благообразный старичок да донос на меня напишет в местное отделение. Дескать, я душу дьяволу продал! И добро пожаловать на костер! Впрочем, чем больше я всматривался в его морщины, подслеповатые глаза и кроткую улыбку, тем все бледнее становились мысли о темном сыром подвале, дыбе и костре. Задав, в свою очередь, мне несколько вопросов и убедившись, что я ничего не помню, он откровенно этому обрадовался, принявшись хвалить Господа Бога за его мудрость.

Несколько опешив от подобной реакции, я некоторое время просто слушал его восхваления, не решаясь их прервать. Но любопытство пересилило, и я поинтересовался столь неожиданной причиной его радости, на что получил исчерпывающий ответ:

– Прежний Томас Фовершэм был плохим христианином. Он пренебрегал церковными службами и молитвами, отдавая предпочтение вину и развратным девкам. К тому же нечестивец Джеффри, постоянно сопровождавший тебя в военных походах, далеко не образец для благочестивого юноши. После того как Бог прибрал его жену и сына, вера в милосердие Божье в нем пошатнулась. Хотя мне трудно осуждать его за это, уж очень сильно он их любил, но деяния Господа нашего не должны вызывать гнев в наших сердцах. Впрочем, сейчас не о нем речь, а о тебе, Томас. Сын мой, ты словно родился заново, а поэтому можешь снова стать на дорогу добродетели, отринув извилистый путь греха, тем более что у тебя перед глазами есть достойный пример для подражания – твой отец. Он не только храбрый и доблестный рыцарь, но и истинный христианин. Пусть не настолько богобоязненный, какой была твоя покойная матушка, но соблюдающий церковные каноны. Бери с него пример, Томас, и Господь не оставит тебя в своей милости! А сейчас, сын мой, мы преклоним колени и восславим Господа Бога за проявление его милосердия! Ибо только он способен даровать исцеление любой болезни, если ты искренне в него уверуешь!

В течение ближайшего получаса мне пришлось стоять на коленях, молитвенно сложив руки и бормоча нечто невнятное. Мне еще повезло, что отец Бенедикт оказался не только подслеповатым, но и глуховатым. Судя по всему, он искренне верил в Бога, а также во все, что тот делает.

От дальнейшего стояния на коленях меня спас Джеффри, с гулким стуком поставивший на пол два больших деревянных ведра с водой. От правого поднимался горячий пар. В следующий заход он принес ворох свежего постельного белья, одежду и нечто похожее на большую кадушку.

Старичок-священник, вместо того чтобы уйти, неожиданно заявил:

– Омывай члены, Томас, а я пока буду рассказывать тебе о Сыне Божьем Иисусе Христе.

Только я открыл рот, чтобы сказать, что думаю о нем и его лекции, как вспомнил, где нахожусь, и промолчал.

Я сбросил рубашку на цепь – по-другому не получалось. Джеффри разрезал мою вонючую одежду ножом, снял с цепи и кинул к стене. Потом под жизнеописание Сына Божьего помог мне помыться. Моим новым одеянием оказалась длинная накидка – из-за цепи надеть рубашку было бы проблематично, разве что сначала разрезать левый рукав, а потом зашить. Чувствуя себя действительно заново родившимся, я сел на кровать. Джеффри принялся на скорую руку убирать следы моего мытья, а священник вдруг поперхнулся очередной фразой и вскричал:

– О, боже! Мне же ребенка надо идти крестить!

Он тут же засеменил к двери, но вдруг остановился и повернулся ко мне:

– Да пребудет милость Божья над тобой, Томас! Не забывай преклонять колени и возносить хвалу Отцу нашему! И делай это до тех пор, пока твое сердце не наполнится любовью и благодатью!

Видя, что я не собираюсь вставать с кровати, он продолжил, но уже другим тоном – тоном ворчливого старика, распекающего своего любимого внука:

– Не ленись, бездельник! Ты и так много своего времени потратил на пустые, неугодные Богу дела! Пора наверстать упущенное, Том, иначе тебе вовек не видать врат Царства Божьего!

День, несмотря на массу впечатлений, выдался из-за моего вынужденного заключения длинным и несколько однообразным. В какой-то степени его скрасил обед, принесенный моим телохранителем. Горячая мясная похлебка, приличный кусок жареной свинины и легкое вино окончательно примирили меня с необычностью моего положения. Вечером меня, как и обещал, посетил барон, в сопровождении неизменного Джеффри, который принес под мышкой нечто похожее на картину, завернутую в небеленый холст. Положив принесенный предмет на одеяло, телохранитель подтащил к кровати резной стул, на который сел барон.

– Садись, Томас.

Я опустился на кровать. Джеффри снял холстину с принесенного им предмета, и моим глазам предстал щит. Его поверхность была разбита на две части, красную и голубую. На разделяющей их полосе был изображен меч. Джеффри подал щит барону. Тот бережно принял его и положил себе на колени. Некоторое время он всматривался в рисунок, потом поднял взгляд на меня:

– Это наш герб, сын. Все это я говорил тебе раньше, но так уж получилось, что вынужден рассказать вновь. Все, что я сейчас скажу, должно стать основой смысла твоей жизни. Видишь, щит рассечен на червлень и лазурь. Червлень означает кровь, храбрость, битву. Лазурь символизирует верность, безупречность, небо, веру. Меч – это праведное и благородное стремление к ратной славе. Читается наш семейный девиз так: «Через кровь и битвы – к истинной вере».

Я узнал, что Томас Фовершэм является дворянином в шестом поколении, а основателем их рода был простой воин-крестоносец, участник Первого крестового похода. Проявив храбрость в битвах с неверными, он стал сначала рыцарем, а затем бароном. Если краткий экскурс в историю рода Фовершэмов был мне в какой-то мере интересен, то последовавшая за ним лекция на тему «Образ рыцаря и его кодекс» уже спустя пять минут навеяла тоску.

– …Христианский рыцарь – это, прежде всего, боец за веру Христову, но в то же время он вассал своего сюзерена и верный слуга своего короля. Призвание рыцаря держать щит над слабыми и обиженными, поддерживая всегда и во всем правое дело того, кто к нему обратится…

…Жажда прибыли или иной благодарности, любовь к почестям, гордость и мщение да не будут руководить твоими поступками, но зато пусть везде и во всем они будут вдохновляемыми честью и правдой…

То, что говорил барон, ничего для меня не значило, и вскоре я перестал вслушиваться в его слова.

Шесть с лишним веков разницы, а все одно и то же! В армии – присяга и устав, здесь – рыцарский кодекс.

Барон закончил свои наставления и ушел. Джеффри же, вместо того чтобы последовать за ним, остался. За время «лекции» он успел разжечь камин и, присев на корточки, отрешенно смотрел на пламя. Когда барон уходил, телохранитель встал и низко поклонился своему господину, а выпрямившись, подмигнул мне. Не поняв, что это значит, я вытаращился на него, но когда он вытянул из-за пазухи приличных размеров сосуд, все стало понятно.

В процессе совместного поглощения вина завязался разговор. Если священник ставил во главу своей жизни служение Богу, барон Фовершэм – рыцарский кодекс, то Джеффри оставался простым человеком, со всеми присущими ему слабостями. Говорил он, что думал, а думал он, похоже, только о трех вещах: о хорошей драке, пышной бабе и крепкой выпивке. Правда, я пытался направить его рассказ на другие, более интересующие меня темы, но, начав что-то объяснять, он тут же сбивался на одну из трех своих основных тем. Подробно рассказав о достоинствах и недостатках французских и английских шлюх, он только завел речь об итальянских проститутках, как пришел отец Бенедикт. Еще с порога услышав, о чем идет разговор, тот с ходу начал читать проповедь о грехах человеческих. Некоторое время мы молча внимали ему. Я из вежливости, а телохранителя, судя по мелькавшей на его губах усмешке, похоже, это только забавляло. Время от времени он весело подмигивал мне. Отец Бенедикт, наконец, заметил это и выставил телохранителя из комнаты. Сценка, в которой здоровяка с широкой грудью и чугунными мускулами выталкивает за дверь худенький старичок, выглядела довольно смешно. Уже стоя на пороге, телохранитель весело подмигнул мне еще раз и под крик запыхавшегося священника: «Изыди, грешник!! Да не ввести тебе больше в искушение слабого!!» – исчез в полумраке коридора.

Все происходящее очень походило на пьесу, где роли давно распределены между актерами, которые играют ее не один год. Если один искренне обличает, пытаясь наставить на путь истинный, то другой только притворяется грешником, чтобы священнику было кого обличать.

Отец Бенедикт сидел на стуле и все никак не мог отдышаться. Пока он глотал воздух, как рыба, вытащенная из воды, я пытался придумать, что ему такое сказать, чтобы его визит оказался как можно более коротким. И решил просто сослаться на усталость. Священник в ответ на мои слова сначала осуждающе ткнул пальцем в недопитый сосуд, а затем с полчаса рассказывал о карах Господа Бога для людей, идущих по пути греха. После чего мы встали на колени, и я снова забормотал под нос всякую чушь, устремив взгляд в пространство и молитвенно сложив руки. Интересно было то, что отец Бенедикт, зная о потере мною памяти, в то же время ничуть не сомневался в моем знании молитв.

Затем священник по-отечески поцеловал меня в лоб, перекрестил и, пожелав спокойной ночи, ушел.

Я мысленно пробежался по событиям дня и сделал вывод: здесь люди проще, наивнее и более набожны. Видя мир в черно-белом цвете, они разделяют поступки и людей по принципу «плохой – хороший». В чем очень похожи на детей, и жестоки так же, как они. К этой мысли я пришел, исходя из военных воспоминаний моего оруженосца. По самым скромным подсчетам, мы вместе с ним отправили на тот свет не менее двух десятков человек.

К тому же кругом идут войны. Захотелось убивать – поехал на войну. Надоело проливать кровь человеческую и грабить – поехал домой. Правда, при одном условии: если при этом жив останешься. Хм! И если будет еще куда ехать! Ведь пока ты в походах кого-нибудь грабишь, в ворота твоего дома могут вломиться другие любители чужого добра.

Не успели лучи солнца просочиться сквозь узкие бойницы, как раздался громкий топот сапог и в комнату ворвался Джеффри. Еще не проснувшись окончательно, я отреагировал на его появление, как на появление приятеля, пришедшего будить меня рано утром для поездки на шашлыки:

– Что за черт тебя принес?! Рань какая! Сначала на часы посмотри, а потом…

Но стоило мне осознать, где я нахожусь, как сон моментально с меня слетел, а в следующую секунду я уже сидел на кровати, отбросив одеяло в сторону.

– Что случилось, Джеффри?

– Все не мог дождаться утра, Томас. Господин барон сказал вчера вечером, что если у тебя все будет хорошо, то кузнец утром снимет цепь. Похоже, Том, я могу уже прямо сейчас бежать за кузнецом!

– Я наконец-то смогу размять ноги!

– Томас, сегодня вечером по случаю твоего выздоровления в замке будет пир. Святые апостолы! Ох, мы и повеселимся!

Телохранитель умчался, а спустя некоторое время меня навестил барон, да не один, а с дамой. У меня сложилось впечатление, что они не просто любовники, но и любят друг друга. После их ухода я спросил об этом у вновь появившегося с ворохом одежды Джеффри и тут же получил подтверждение своим мыслям:

– Да, Том. Так и есть. Госпожа Джосселина была в свое время компаньонкой твоей матери. Она дочь обедневшего рыцаря и ее дальняя родственница по материнской линии. Теперь, похоже, она собирается стать госпожой баронессой.

Так, скоро «мамой» обзаведусь, а потом братиком или сестренкой…

Тут в комнату ввалился закопченный кузнец в кожаном переднике. Он справился с работой как настоящий мастер – быстро и четко, не сделав ни одного лишнего движения. Последний удар молотка – и цепь с лязгом упала на каменный пол.

Когда он ушел, я переоделся. Надел нижнюю рубашку и короткую куртку с узкими рукавами, натянул штаны-чулки, которые назывались тут, как я помнил из книг, «шоссы», и почувствовал себя крайне неловко и неудобно. Широкие, свисающие, как крылья, декоративные рукава и кожаные туфли, облегающие ногу, с неприлично длинными острыми носами, украшенные серебряными бляшками, добили меня окончательно. Наряд довершили пышный головной убор, напоминающий берет, с павлиньим пером, широкий пояс, кинжал и перчатки. Кося глазом на свою яркую одежду, я чувствовал себя по меньшей мере клоуном. Даже не сразу решился посмотреть в отполированный серебряный поднос, заменявший зеркало, который услужливо поднес мне все тот же Джеффри. Увидев свое отражение, невольно улыбнулся. Да, я был странно и ярко одет, но в то же время мне нравилось, как я выгляжу.

Блин! Сейчас бы щелкнуться на память! Классная была бы фотка!

Так, и что дальше?

Я бросил вопросительный взгляд на Джеффри. Тот, ни слова не говоря, склонил голову в коротком поклоне, а выпрямившись, сделал приглашающий жест в сторону двери.

Выйдя в коридор, я ощутил себя по меньшей мере космонавтом, впервые ступившим на поверхность чужой планеты. Правда, мое восторженное состояние продержалось недолго – до мышей, которые неожиданно порскнули у меня из-под ног, как только я сделал несколько шагов по темному коридору, и паутины, облепившей мое лицо на одном из поворотов винтовой лестницы.

Выйдя из башни, я стал осматриваться. Здесь все было не так, как на цветных картинках из книг по Средним векам. Убого, серо, буднично. Из общей неказистой картины можно было выделить круглую башню с развевающимся на ней флагом-гербом, из которой я только что вышел, и двухэтажный дом, сложенный из серого камня. Как я узнал позже, его здесь называли дворцом. Первый этаж, к которому вела вдоль стены широкая каменная лестница с каменными же перилами, поднимался над двором метра на три.

«Ну, тут все ясно, – с чувством некоторого удовлетворения оттого, что могу это объяснить самостоятельно, подумал я. – Когда враги проникнут на территорию замка, им придется здорово попотеть, беря штурмом этот дом, последний оплот хозяев. Ведь только через лестницу. Больше никак. Да и над дверью ворогам придется потрудиться. Вон, какая мощная!»

С правой от меня стороны дома прилепилась небольшая деревянная церковь.

Затем я обежал взглядом деревянные хибарки, служившие, как я узнал от Джеффри, жилищем для ремесленников и солдат, и сараи с косыми крышами – они тянулись вдоль стен замка. Увидел кузницу и конюшню. Внутренний двор был не вымощен, а засеян травой – вероятно, чтобы на нем мог кормиться скот, который пришлось бы загнать внутрь в случае осады замка.

Поднявшись по каменной лестнице, мы с Джеффри вошли во дворец. Меня он тоже поразил, но не красотой и изяществом интерьера, а не всегда понятной планировкой помещений, продуваемых сквозняками. Правда, я судил о нем с точки зрения современного человека, привыкшего к удобствам. Будь я историком-исследователем, уже захлебывался бы от восторга, изучая архитектуру четырнадцатого века, но я был здесь лишь «туристом», и, с моей точки зрения, в самой задрипанной рабочей общаге жить было бы намного комфортнее.

Мебель в замке поражала разнообразием форм и стилей. Табуреты, стулья и кресла несли на себе четкий отпечаток манеры своего изготовителя, резко отличный от вещи другого мастера. Стены комнат были закрыты фламандскими шпалерами, а кое-где завешаны расписными холстами и гобеленами. На полу лежали «сарацинские» ковры, так назвал их Джеффри в ответ на мой вопрос.

Глухая стена обеденного зала была задрапирована плотной темно-красной тканью, местами выгоревшей от солнца, и увешана щитами и оружием. В двух местах стояло что-то типа этажерок, только полки там располагались ступеньками. На них была расставлена серебряная посуда. Все это серебро вполне могло разместиться и на одной, что наводило на мысль о бедности хозяина замка. Между этажерками стоял шкафчик – как я узнал позже, для сосудов с вином.

Подсобные помещения своим видом резко отличались от господских комнат. Если наверху были кресла и стулья, то здесь, кроме лавок, другой мебели не было, а вместо ковров в несколько слоев лежал мелко нарубленный тростник. Наибольшее впечатление, сплошь негативное, на меня произвела кухня. Это была картина, написанная в черно-красных тонах. В гигантском закопченном очаге полыхало пламя. Над огнем висел здоровый котел, в нем что-то булькало и исходило паром. Рядом с ним грязный мальчишка вращал вертел, на котором жарился поросенок. На стенах висели полки, на них лежала и стояла различных размеров кухонная утварь. На двух растянутых над моей головой веревках висели пучки трав и связки лука. Посредине помещения стоял стол-козлы, где были вперемешку навалены тушки птиц, куски мяса и овощи. Женщина-повариха что-то ожесточенно резала прямо на деревянной столешнице, не забывая при этом покрикивать на мальчишку:

– Крути, маленький негодяй! И не забывай поливать его жиром, не то моя скалка прогуляется по твоей тощей заднице!

На звук наших шагов повариха обернулась. Судя по злому выражению ее лица, она была уже готова обругать незваных гостей, но, увидев нас, растерялась. Затем замерла в низком поклоне. Мальчишка посмотрел на меня – и застыл с круглыми от удивления глазами. Вывел их из столбняка окрик моего телохранителя:

– Ты чего глаза пялишь?! Вертел крути!

Повариха, выпрямившись, тут же подскочила к испуганному мальчишке. Отвесив тому с ходу смачный подзатыльник, сама взялась за вертел, крича:

– Жиром поливай! Жиром! Да живее ты, бездельник!

На ее вопли прибежал мужик, довольно грязного вида, который, в свою очередь, при виде меня застыл на пороге. Джеффри не заставил себя долго ждать:

– Ты чего застыл, мурло кухонное?! Не признал своего молодого господина?!

Мужик подобрал отвисшую челюсть и начал часто-часто кланяться, кося на меня испуганным глазом.

– Пошел вон!

Кухонного работника словно ветром сдуло из проема двери. Следом за ним мы вышли во двор. После душной и мрачной атмосферы кухни свежий ветерок и синь неба были особенно приятны.

Следующим моим разочарованием стали крепостные стены, которые оказались без угловых башен и без зубцов. Просто толстые стены, сложенные из серого камня, с внутренней стороны которых располагались деревянные галереи. С галерей обитатели замка могли вести стрельбу из луков, лить кипяток и смолу на головы врагов. На одной из них, расположенной прямо над воротами, стоял часовой, четко смотревшийся на фоне голубого неба. Сверкающий шлем, жесткая куртка из вываренной кожи, короткий меч, лук и рог. Со слов телохранителя я уже знал, что гарнизон замка был чисто символическим и состоял из пяти солдат, возрастом лет от сорока до пятидесяти. Все они были ветеранами, воевавшими плечом к плечу с бароном, а трое из них дважды сопровождали молодого Томаса во Францию. А всего в замке жило около двух десятков человек.

Помимо простолюдинов – ремесленников, солдат, прислуги, – у Джона Фовершэма, как у каждого феодала, владельца замка, был свой двор – люди, которые удостаивались чести сидеть с ним за одним столом: сын, дама его сердца, отец Бенедикт и Джеффри. Телохранитель удостоился подобного почета, не будучи благородных кровей, на основании своего особого статуса: он занимал должность начальника гарнизона, которую давали только самым доверенным лицам. Пусть даже этот гарнизон состоял из пяти человек.

Ворота замка, окованные железом, были двустворчатыми и массивными, как и полагается в рыцарских замках, а вот кованой металлической решетки, закрывающей ворота в случае опасности, и в помине не было.

После беглого осмотра замка у меня появилось ощущение детской обиды. Словно вместо двух обещанных шоколадных конфет дали одну, и та оказалась карамелькой.

Ни тебе приличного замка, ни тебе могучих рыцарей, ни тебе прекрасных дам.

Кроме любовницы барона, которой я был представлен нынешним утром, я не видел ни одной представительницы женского пола, на кого стоило бы обратить внимание. Все, кто встретился за время экскурсии по замку, являлись особами в возрасте от тридцати и выше, с объемистыми формами и грубоватыми, на мой взгляд, лицами. Правда, и они пользовались спросом. В этом вопросе меня просветил Джеффри, когда мимо проходила толстуха, тащившая большую корзину с грязным бельем.

– Ха! Вот баба! Никому не отказывает! – он довольно оскалился. – Где припрет – там и дает! Ха-ха-ха!!!

Судя по тому, что я слышал от телохранителя об отношениях между мужчинами и женщинами, нравы здесь царили – проще не бывает. Было бы желание, причем необязательно обоюдное.

Я решил подняться на галерею и осмотреть окрестности. Пройдясь по ней, даже я, далекий от военного искусства того времени, сообразил, насколько выгодно расположен замок. Стены с севера и запада прикрывала река, с востока был крутой скалистый обрыв, а южные подступы защищал ров. Ров, насколько я мог судить, вырыли давно, так как дно и края его поросли таким густым кустарником, что сквозь него едва проглядывали полусгнившие заостренные колья. Перевел взгляд вдаль. Не знаю, что я думал там увидеть, но местность меня разочаровала, так же, как и замок. В прямой видимости находилась убогая деревня с лежащими вокруг полями, а дальше тянулся густой лес.

Глушь-то какая! Где цивилизация, я спрашиваю?

Оглянулся на Джеффри, чтобы спросить его, но тут же передумал. Зачем мне вся эта местная география? Завтра меня уже здесь не будет! Удовольствуюсь тем, что видел. Вечером «папа» поляну накроет, а там, считай, и день прошел!

Я повернулся и стал смотреть с высоты на внутреннее пространство замка.

Да-а! Пишут и рисуют одно, а в натуре – другое! Ох, уж эти историки! Где высокие мощные башни? Где роскошь, где все эти флюгера и прочее? Сплошной обман!

Я еще не знал, что родовой замок Фовершэмов был воздвигнут в боевые годы двенадцатого столетия, когда люди придавали большое значение своей безопасности и очень малое – комфорту. Он был предназначен служить незатейливой цитаделью, непохожей на более поздние роскошные постройки, где мощь укрепленного замка сочеталась с великолепием дворца. Именно поэтому замок, который был домом уже не одному поколению Фовершэмов, хмуро высился над округой почти в том же виде, как его замыслили изначально.

Мы спустились с галереи, и оруженосец вдруг предложил мне пойти на конюшню. Спорить не стал, только подумал: «Чего я там не видел?» – и мы направились туда. Войдя в полумрак конюшни, я остановился, давая глазам привыкнуть. Дождавшись, когда темные массивные силуэты превратились в лошадей, стоящих в стойлах, прошел вглубь. Огляделся. Ясли, деревянные ведра, наполненные водой, сено, разбросанное под ногами.

И что такого замечательного он хотел мне показать?

Уже было собрался обратиться за разъяснениями к телохранителю, как увидел, что тот что-то или кого-то ищет. Потом Джеффри вдруг схватил деревянную лопату и с силой запустил ее в копну сена у дальней стены.

Раздалось «ай!» – и оттуда выскочил босоногий человек. Рубаха, штаны и волосы – все было в сене. При виде меня его глаза округлились, затем отпала челюсть, и, только переведя взгляд на Джеффри, он опомнился. Выдавив из себя: «Мой господин…» – он стал раболепно кланяться.

Ситуация была ясна как божий день. Конюх спал, вместо того чтобы трудиться на хозяина в поте лица. А теперь отбивает поклоны, пытаясь загладить вину.

Что теперь делать? Пальчиком погрозить? Отвесить пинка?

Только я успел так подумать, как из-за моего плеча раздался голос Джеффри:

– Господин, разрешите мне с ним разобраться?

– Разрешаю.

Двумя быстрыми шагами Джеффри сократил расстояние до работника и буднично ударил его кулаком в лицо. Конюх упал и замычал от боли. Однако на этом его «воспитание» не закончилось. Джеффри стал без особой злобы пинать его ногами. Конюх поджал ноги к животу и, закрыв голову руками, только негромко постанывал при наиболее болезненных ударах.

Жестокая расправа закончилась так же резко, как и началась.

– Вставай, шлюхино отродье!

Ну и нравы! Впрочем, это их разборки. Им тут жить. Я здесь только проездом…

Больше не обращая внимания на стонущего конюха, телохранитель снова вернулся на свое место позади моего левого плеча. И я вдруг понял, что пока мы бродили по замку, он все время находился там, за моим левым плечом.

Из разбитого носа конюха текла кровь. Он встал на колени и начал причитать:

– Добрый господин! Хороший господин! Бес попутал!

Он явно хотел господского прощения, перед тем как приступить к работе.

– Иди, работай! – сказал я.

Конюх вскочил на ноги, схватил лопату и бросился в глубь конюшни. Глядя, как он сгребает навоз, я неожиданно для себя улыбнулся. Сын барона – это тебе не хухры-мухры! Будет что рассказать дома! И как в заточении сидел, и как замком управлял! Жалко, что не удалось английскому королю пару советов дать по поводу обустройства государства или какую-нибудь историческую битву выиграть, но ничего – это в следующий раз! И вдруг до меня дошло, как мне повезло оказаться в теле сына барона, а не конюха, или, хуже того, в теле еретика, сжигаемого заживо на костре, или воина, умирающего на поле битвы. Брр! Только я это представил, как меня прямо передернуло, что не осталось незамеченным для Джеффри. Подавшись ко мне, он спросил: