Текст книги "Палач"

Приказав возничему остановиться у самого большого дома, Венцель Марцел помог дочери выйти из повозки и, прошагав мимо стоящего на пороге хозяина, вошел внутрь.

Конечно же, он не ошибся. Это было хорошее жилище. Стены сложены из бревен в руку обхватом, и даже щели между ними залеплены мохом. Окна хоть и привычно маленькие, но затянуты свиными мочевыми пузырями и даже с дощатыми ставнями.

В дальнем уголке вместо груды камней, изображавших очаг, стояла новомодная печь. А значит, дым от огня не расползался по всему дому, а уходил по трубе. Рядом была широкая лежанка для всей семьи с перинами из домотканой рогожи. Вдоль стен стояли несколько скамей и два больших сундука. В потолочную балку были крепко вбиты металлические крюки, на которых висели четыре медных казана, а также связки лука и чеснока.

Возле двери, поближе к проемному свету, стоял стол из выструганных досок. За него Венцель Марцел усадил дочь и устроился сам. Только после этого он сообщил вошедшему вслед хозяину:

– Я Венцель Марцел, бюргермейстер имперского города Витинбурга. Я и моя дочь следуем к епископу Мюнстера. Он нас ждет. У нас важная встреча. Как твое имя?

– Я Йоган. Староста этого селения, – поклонившись, ответил хозяин и замер в ожидании дальнейших приказаний.

– Вот что, Йоган. Нужно подковать мою лошадь. Надеюсь, у вас есть такой человек?

– Да. У нас есть хороший кузнец, но он сейчас на церковной службе в монастыре. Придет к ночи.

– А другие?

– Другие не возьмутся. Разве для себя. Для других за ремесло нужно платить епископу.

Бюргермейстер понимающе кивнул и обратился к дочери:

– Нам придется переночевать здесь. В Мюнстере после захода солнца городские ворота закрываются. Да и останавливаться там дорого.

– Да, отец, – кротко согласилась Эльва и посмотрела на вошедшую годовалую свинку.

Подсвинок привычно подошел к лежанке, пустил длинную струю и сразу же улегся в свою лужу.

– Я заплачу тебе пражский грош за ночлег и курицу для нас. Сначала птицу обжарь, потом свари в чесночном бульоне. Да и людей моих покорми.

– Да, господин, – радостно откликнулся хозяин. – Я дам твоим людям луковый суп и даже хлеб. Спать будете на лежанке. Ваши слуги могут лечь в хлеву. Там есть свежее сено. Мы с женой и детьми переночуем у соседей. У нас даже есть покрывала.

Последние слова хозяин произнес уже за дверью.

Поговорив о пустяках с дочерью, Венцель Марцел укрыл ее своим плащом. Осень в этом году была прохладной.

В дверь боком вошел староста. В руках хозяина дома была небольшая охапка дров. Вслед за ним через порог шагнула его жена, довольно упитанная, высокая женщина. Она несла курицу на вертеле и угольки в глиняном горшочке.

Пока Йоган возился с огнем, появился долговязый мальчишка и поставил перед матерью котелок с водой. Женщина, подобрав юбку, уселась на сопревшую траву и солому, которыми был устелен пол, и стала чистить овощи. Затем она принялась стругать в котелок лук, чеснок, брюкву, несколько яблок, капусту и лесные коренья.

– Вот суп и готов, – удовлетворенно сказал хозяин и с гордостью посмотрел на свою жену.

– Хорошо бы его вскипятить. Для живота хорошо, – заметил бюргемейстер.

Йоган немного помолчал, а затем, смущаясь, ответил:

– Хорошо бы. Но у нас принято так.

– И у нас так принято, – подтвердил Венцель Марцел.

– Дров хватит только на бульон с курицей. – Хозяин развел руками.

– Вокруг хороший лес.

– Да, хороший. Но за рубку леса и дрова нужно платить епископу. Тех, кто рубит без позволения, вешают прямо на месте. К тому же лесничий у нас веселый. Два месяца назад он развлекся тем, что выпустил кишки несчастному Якову и обвязал ими ствол сосны, который тот пытался срубить. Так и остался Яков у сосны, своим ужасным криком призывая волков.

– Да, веселый лесничий, – согласился бюргермейстер и лениво зевнул. – Много непонятного зла в наше время. Нужно быть добрее к людям. Господь в царстве небесном зачтет это.

Староста поспешно кивнул.

– Жена, добавь в суп немного свиного жира.

* * *

Убедившись в том, что подкова добротно встала на свое место, Венцель Марцел кинул кузнецу мелкую серебряную монету и почесал затылок. Не приходилось сомневаться в том, что ночью к собственным вшам он добавил и селянских, кишевших в их вонючих матрасах и покрывалах.

– Господин бюргермейстер, – обратился к Венцелю Марцелу стражник, – спасибо за суп и хлеб. Вас ждет веселье и удачная встреча.

Бюргермейстер угрюмо посмотрел на стражника. Этого низкорослого воина звали Вермет.

– О каком веселье ты говоришь?

– Не знаю точно. Но на рассвете к колодцу подошли старик и старуха. Очень веселые и разговорчивые. А когда они узнали, что мы сопровождаем самого бюргермейстера Витинбурга, то и вовсе от души развеселились. Потом сказали, что Венцеля Марцела ждет встреча. И будет она веселее не придумать.

– Мне не до веселья, – раздраженно промолвил бюргермейстер и почувствовал, как об кисть правой руки ударила слизь. – Проклятые птицы.

Венцель Марцел сощурился, пытаясь рассмотреть своими слабыми глазами, что это за гадящая тварь, но увидел только черную точку.

«Это к деньгам или к важной встрече», – решил бюргермейстер и втиснулся вслед за дочерью в повозку.

А кружившая над Венцелем Марцелом птица, стремительно полетев вниз, уселась на ветке и звучно каркнула.

Наверное, нужно было бы подгонять и возничего, и ленивых лошадей, но Венцель Марцел не делал этого. Он предался сочинению. Так же как и древним философам, ему хотелось изложить на пергаменте собственные вечные мысли, читая которые, люди, живущие через столетия, будут удивляться его ясному уму и здравому рассуждению. Точно так же, как удивлялся он, Венцель Марцел, еще десять лет назад, когда ни один день не обходился без чтения мудрых высказываний Софокла, Аристотеля, Плутарха, Овидия и других великих греков и римлян античных времен.

Вот только какие мысли Венцеля Марцела были самыми ценными и нужными для будущих поколений? В этом вопросе бюргермейстер готов был поспорить с самим собой.

Вначале он согласился с тем, что необходимы рассуждения о том, что человек от рождения добр и счастлив. Но чем дольше человек живет, тем больше он испускает не только зловонной амбры и мочи, которые ежедневно реками выливают жители на улицы городов, как, например, в его собственном Витинбурге, но и вполне ощутимого зла. А берется это зло от гниения души. Ведь чем продолжительнее жизненный путь человека, тем многочисленнее его грехи. А грехи, как известно, – пища для гниения души.

Вот его дочь. Она задремала в мягких подушках повозки. Неудивительно, потому что она почти не спала в проклятой селянской хижине. Да и как спать, когда тебе не дают повернуться тяжелые дорожные одежды, ползающие по телу кровожадные блохи, вши и клопы, и при этом в дверь ломится выкинутая перед сном свинья-недоросток.

В душе дочери греха нет. И оттого она добра и счастлива. Только добрый человек мог так побледнеть, когда услышал о кишках какого-то Якова, намотанных на дерево. А то, что и из ее тела выходят жидкости, так это нечасто, много реже, чем у других.

Однако, исходя из этих рассуждений, сам Венцель Марцел – злой и несчастный человек. Ведь он прожил почти сорок лет. И хотя он старательно избегал греховных дел, их, тем не менее, было немало. И пусть они были на благо города и горожан, но он все-таки соглашался или приказывал вешать, рубить руки, жечь клеймом и наказывать плетью тех, кто нарушал законы его Витинбурга. А чего стоит недавнее колесование шести разбойников! Да и гадит он часто и обильно.

Нет, нужны другие, более правильные рассуждения для тех, кто будет жить после него. Ведь если их не изложить латинскими буквами, то даже в недалеком будущем никто и никогда не вспомнит, что жил такой славный и мудрый человек – Венцель Марцел, который посвятил свою жизнь городу и его жителям.

«До Мюнстера не так уж и далеко…»

Но закончить мысль бюргермейстер не успел.

Резкий крик раненого человека заставил его высунуть голову в маленькое окошко.

Этот недоросток Вермет все еще держался в седле, но уже неестественно изогнувшись и держась за правое плечо, из которого торчала длинная стрела. Несколько одетых в тряпье людей повисли на упряжи, останавливая мерный шаг лошадей, тянувших повозку. Другие, отделяясь от стволов деревьев и выбираясь из кустарников, медленно и осторожно подходили к экипажу.

– Эй, эй! – закричал на своего коня второй стражник, разворачивая его, чтобы ускакать назад по пройденной дороге. Но развернуться не успел. Несколько ударов увесистых дубинок сбросили его на землю.

– Вяжи всех, да покрепче, – раздался властный голос.

Хозяин этого голоса, держа спущенный лук в левой руке и радушно улыбаясь, подошел к торчавшей из окошка голове Венцеля Марцела и сильно ударил его в лицо.

Резкая боль через нос вошла в мозг бюргермейстера и вышла через него же обильными струями крови. Тихо взвыв, Венцель Марцел упал на дочь, придавив ее своим полным телом.

– Отец! – испуганно закричала проснувшаяся Эльва.

– Кто у нас там? – донесся до нее голос ударившего, и сильная рука тут же вцепилась бюргермейстеру в горло.

Подчиняясь железной хватке, Венцель Марцел протиснулся в открывшуюся дверцу повозки и оказался на земле. К упавшему на колени бюргеймейстеру тут же подскочила мерзкая старуха и, визжа от восторга, закричала ему в ухо:

– А я говорила, что будет веселая встреча!

Растирая горло и поглядывая то на лучника в нагрудном панцире, то на женщину с седыми всколоченными волосами, бюргермейстер прохрипел:

– Что за веселье, проклятая ведьма?

И в тот же миг получил удар в левое ухо.

– Неучтиво не отвечать на вопрос столь достойного господина. – Лучник, кривляясь, поклонился. – И я отвечу. Веселая встреча нужна им. Этому дурачью с дубинами и этим старикам и старухам. Они разнообразят лесную пищу мясом твоих лошадей, хотя не против сожрать и твоих людей, и тебя самого. Вон, какой ты мясистый.

Венцель Марцел с ужасом окинул взглядом почти два десятка оборванцев, которые, связав слуг, сгрудились возле него. Не было сомнения – это члены лесной шайки, для которых виселица – счастливое избавление от гнусной жизни. Половина из них были старики и старухи, с почерневшими, испещренными морщинами лицами и всколоченными седыми волосами. Их мутные глаза слезились гноем, а беззубые рты слюняво причмокивали.

Вторая половина шайки состояла из молодых парней. Они еще более ужаснули бюргермейстера.

Почти у всех парней были редкие волосы и впавшие носы, вокруг которых, словно на барабане, натянулась прозрачно-белая кожа. Руки, сжимавшие дубины, тряслись, а ослабленные колени едва удерживали худые тела. Не было сомнения, что они были смертельно больны сифилисом. Значит, их изгнали из городов и селений. Поэтому, уже распрощавшись с жизнью, эти люди догнивали в злобе и отчаянном желании отплатить обществу немыслимыми зверствами.

Только их главарь отличался отменным здоровьем и осмысленным взглядом, что давало маленькую надежду. Но…

– Еще вот что скажу. Та, которую ты назвал старой ведьмой, – моя мать. А что касается веселья, то оно состоится. Мы будем от души веселиться – точно так же, как и ты, Венцель Марцел, веселился, когда пять месяцев назад колесовал ее старшего сына, а значит, моего брата.

– Ты говоришь о тех разбойниках… – бюргермейстер не закончил. От сильного удара ногой в грудь у него перехватило дыхание.

– В этой проклятой жизни, среди этих лесов, этого неба и человеческой злобы каждый рождается для того, чтобы стать разбойником. Мы все – исчадия ада. Вот только волк не загрызет волка. А человек, играя с придуманными им законами, убивает придуманной справедливостью другого человека. Эти ваши законы сделали людей врагами. Они дали право называть одних разбойниками, а других – законниками, хотя последние ничем не отличаются от первых. Я вернулся с войны и нашел свою мать в лесу. Старуху выгнали из дома, так как ее сына колесовали за разбой. Из нее сделали разбойницу.

– Я дам выкуп за себя и своих людей, – дрожащим голосом предложил Венцель Марцел.

Главарь выпрямился и, засмеявшись, ответил:

– Это пусть благородные рыцари и власть предержащие господа берут выкуп. Нам не нужны ни серебро, ни золото. Куда бы мы ни пришли с ними, нас тут же схватят и в лучшем случае повесят. Мы живем одним днем. И даже половиной дня. И даже мгновением, когда хорошо нашим проклятым телам.

Оборванцы согласно закивали и стали воинственно размахивать дубовыми палками и кухонными ножами.

– А нам будет хорошо…

С этими словами главарь нырнул в повозку. Сразу же раздался крик Эльвы, и после недолгого сопротивления разбойник вытащил девушку за волосы. Крик радости и плотского счастья поднял на крыло птиц и заставил замереть зверьков.

– Какое ангельское личико, – сладко протянул один из стариков.

– А есть у нее крылышки? – еще слаще спросила стоящая рядом с ним старуха.

– А это мы сейчас узнаем, – смеясь, ответил главарь и рванул с груди Эльвы шемизетку.

Девушка молча забилась в руках разбойника, но тот крепко схватил ее за мауатр. Эльва вскрикнула и отшатнулась от насильника. Платье треснуло, оставив в руках главаря кусок валика.

– Сынок, не рви одежду. Она мне пригодится. Такая одежда стоит двух коров, – озабоченно наблюдая за происходящим, попросила мать разбойника, и тот покорно согласился:

– Вся ее одежда – твоя.

– Я всегда знала, что ты самый лучший из сыновей.

– Ну, чего стоите? – грозно крикнул главарь, обращаясь к своим оборванцам. – Придержите. Мама желает ее одежду. Не идти же маме на виселицу епископа в рваном блио.

Десятки трясущихся от возбуждения рук ухватились за отчаянно бьющуюся девушку.

Эльва громко закричала, потом зашлась от плача.

– Исчадия ада! Остановитесь! Вас покарает Бог, и сожрет в геенне огненной сам сатана! – в отчаянии закричал Венцель Марцел.

К нему тут же подскочили три разбойника и, прикладывая все усилия, стали вязать руки. Бюргермейстер пытался сопротивляться; он повалил двоих наземь и начал топтать их ногами, но сильный удар дубиной по голове заставил его пошатнуться и вновь опуститься на колени.

К своему сожалению и ужасу, он не потерял сознания. Только все происходящее словно замедлилось в движении и приобрело сиреневый оттенок. У бюргермейстера обмякло тело, и два слабосильных старика без труда заломили ему руки за спину и связали конопляной веревкой. Потом он приподнял голову и сквозь липкую кровь увидел, как на миг расступилась толпа рычащих в восторге лесных бродяг. Сначала он разглядел извивающуюся на холодной земле Эльву и мнущего ее грудь главаря. Затем между расступившимися разбойниками важно прошла старуха, неся одежду девушки над головой.

– Сынок, ты не снимай свой нагрудный панцирь. Пусть ангелочек почувствует твое железо и на груди, и между ног.

– Хорошо, мама, – с усилием ответил сынок. Несмотря на многорукую помощь, он все еще не мог укротить сопротивляющуюся из последних сил девушку.

Но жертва слабела. Почувствовав это, несколько парней уже заспорили, кто будет следующим после главаря. Спор тут же перерос в драку и оскорбительные выкрики. Воспользовавшись тем, что более молодые насильники увлеклись потасовкой, к телу обнаженной девушки потянулись скрюченные пальцы стариков. Они знали, что их очередь последняя, но была возможность хотя бы попытаться возбудиться, притронувшись к коже и волосам юного создания.

– О Господи, сжалься и дай мне умереть, – заплакал Венцель Марцел. – А потом пусть придет сам сатана и заберет с собой этих негодяев!

Слезы отчаяния брызнули из его глаз, и в этой кроваво-водяной пелене бюргермейстер воззрел… его – сатану!

Венцель Марцел увидел звероподобное лицо, искаженное гневом, и почувствовал запах гниющей плоти. Потом это существо встало и повернулось к нему спиной.

– Кто знает меня?

Сатана сдернул с головы капюшон.

Грозный голос заставил всех посмотреть на пришедшего. Крики, стоны, вздохи, сопровождавшие возню, тут же утихли, и над местом человеческого ада повисла гробовая тишина.

– Это он, дьявол подземелья Правды. Он четвертовал моего сына, – в страхе прошептал один из стариков, и этот тишайший голос услышали все.

Лесные оборванцы вздрогнули и стали медленно отступать. Потом животный страх сжал их сердца, заставив броситься со всех ног в чащу леса.

– Ах вы, подлые трусы! Вы забыли, что человек умирает только один раз.

Главарь быстро вскочил на ноги и бросил презрительный взгляд на убегающих. Он зло выругался, с сожалением посмотрел на свой фаллос, вмиг съежившийся, и надел спущенные до колен кожаные брэ.

Глянув на застывшую в нескольких шагах мать, разбойник взялся за рукоять меча и медленно потянул его из ножен.

– Кто бы ты ни был – демон, дьявол или человек, – ты сейчас умрешь.

Выкрикнув эти слова, отчаянный главарь лесных разбойников высоко поднял меч и бросился на того, кто посмел лишить его плотского наслаждения и одним своим видом разогнал до смерти преданных ему людишек.

Раздался хлопок распахнувшегося плаща, и в правой руке пришедшего блеснул короткий меч. Железо со скрежетом встретило железо. Мечи быстрыми молниями стали пересекаться, роняя на пожухлую траву быстро гаснущие искры. Казалось, что в схватке на мечах сошлись два опытных бойца и бой будет продолжительным.

Но все закончилось быстро. Разбойник, увлекшись верхним боем, сделал выпад, выставив правую ногу. По этой ноге тут же скользнуло лезвие меча противника. И стоило главарю на мгновение застыть от боли, тот же меч, рассекая гортань, вонзился в шею и быстро вышел из нее. Горячая кровь брызгами вырвалась из широкой раны и в мгновение залила нагрудный панцирь. Разбойник умер еще стоя, а уж затем повалился на спину.

– А-а-а! – в отчаянии закричала старуха и, вытянув костлявые руки, бросилась на убийцу ее сына.

Но руки так и не достигли шеи этого страшного человека. Быстрый удар меча пронзил ее грудь, а удар ногой в живот отбросил умирающую женщину на бездыханное тело сына.

– Это ты… – не то спросил, не то сам себе сказал Венцель Марцел, внимательно всмотревшись в своего спасителя.

Тот коротко кивнул и бросил Эльве ее одежду. Затем он вытащил короткий нож и освободил руки бюргермейстера со словами:

– Мне нужно спешить. Этой ночью я загнал своего коня.

– Бери одного из моих, – со всей искренностью предложил Венцель Марцел.

– До Мюнстера уже близко. А с конного снимают въездной налог.

– Что за нужда заставляет так спешить?

– Мне нужно побывать в подземелье Правды. Но даст ли согласие епископ?

– Отец попросит его об этом. – Несмотря на дрожь во всем теле, Эльва смогла быстро одеться, и теперь другие слезы, слезы благодарности, тихо струились по ее милым щечкам.

Венцель Марцел неуверенно посмотрел на девушку. Та всхлипнула и добавила:

– Ты должен помочь человеку, который дважды спас твою дочь.

Бюргермейстер, еще не совсем понимая, о чем она говорит, неуверенно пробормотал:

– Человеку… Наверное, да. Но он палач… – И, увидев глаза Эльвы, наполненные до краев умоляющей просьбой, спросил у своего спасителя:

– Ты желаешь быть палачом подземелья Правды?

– Теперь я свободный человек, – тихо произнес тот и, сглотнув то ли слюну, то ли боль, добавил:

– Но хочу себя спасти.

С этими словами он откинул плащ с левой руки. Тугие окровавленные бинты охватывали ее до локтя и сочились гноем…

* * *

– Что там с Верметом? – спросила Эльва, приоткрыв занавеску окошка повозки.

Венцель Марцел посмотрел на облокотившегося на колесо стражника и нехотя ответил:

– Наш спаситель обломил стрелу, но сказал, что вынуть ее руками не сможет. Он умрет. Я верно понял?

Стоящий рядом с бюргермейстером мужчина кивнул.

– Чтобы он выжил, мне нужно то, о чем я хочу попросить епископа.

– Ладно. Пойдем.

Повозку пришлось оставить у ворот епископского замка. Да и сюда они добрались с большим трудом. Улицы Мюнстера на подъезде к замку были заставлены множеством таких же повозок, а во дворе замка было не протолкнуться.

Бюргермейстер понимающе улыбнулся и велел:

– Иди впереди. Только открой голову. Думаю, тебя тут не забыли.

Мужчина нехотя стянул капюшон и решительно надавил на толпу. Люди уже готовы были осадить наглеца, но ругательства, едва не сорвавшиеся с языка, так и не прозвучали, а оружие не было использовано. Побледнев, они отшатнулись, а затем, напирая спинами, попятились на несколько шагов. Воины, селяне, горожане и даже благородные господа, повернув головы и увидев палача подземелья Правды, поспешили сделать то же самое. Они дали ему дорогу даже с большей поспешностью, чем прокаженному. И самому сатане.

Стоявшая на ступенях стража, как и все, в полном молчании расступилась, не желая даже древками копий остановить этого человека. Идущий по пятам за бывшим епископским палачом Венцель Марцел почувствовал внутреннюю дрожь. Перед ним никто и никогда не расступался с таким необъяснимым страхом и беспокойством. Да и вряд ли нечто подобное когда-нибудь случится. Толпа, дающая дорогу Папе Римскому, императору, или королю, делает это с совсем другими чувствами. И не с такой поспешностью, животным страхом и, наверное, даже с почтением, как к этому необычному человеку. Ведь каждый из толпы, даже по воле величайших правителей оказавшись в руках палача, будет испытывать перед ним страх намного более ужасный, чем перед теми, кто послал их на муки.

Бюргермейстер, почувствовавший на себе множество любопытных взглядов, готов был даже остановиться и отдать этому внушающему ужас человеку какое-либо приказание. И все потому, что в этот миг ему хотелось быть причастным к такому непростому людскому вниманию. Пересилив себя, Венцель Марцел тайком перекрестился и, оказавшись в переходах замка, пошел рядом с палачом.

Здесь уже были другие люди. Приближенные к власти священнослужители не препятствовали вошедшим, но при этом смотрели на них как на гостей, вернее, на тех, кем они и были – просителями.

Узнав, что епископ сегодня принимает, но принимает в своей спальне, бюргермейстер с огромным огорчением, которое он, конечно, скрыл, расстался с несколькими золотыми монетами и довольно скоро оказался у огромной кровати с тяжелым балдахином из итальянской ткани.

Красные портьеры в тусклом мерцании всего десятка сальных свечей напоминали затухающий костер, от веселых огоньков которого скоро не останется даже жара.

Над меховым покрывалом, горбившимся посреди кровати, наклонился монах и шепотом произнес несколько слов.

– А-а-а, – послышалось из мехов, и оттуда же показалось восковое лицо епископа, – Подходи. Благодари…

Но едва Венцель Марцел стал изливать медовые слова благодарности за освобождение городских земель от кровавых разбойников, епископ махнул на него сухонькой ручкой:

– Не то, не то…

Бюргермейстер растерянно пробормотал:

– А также вашему племяннику, славному рыцарю фон Бирку…

Рука опять приподнялась и упала.

Встрепенувшись, Венцель Марцел поспешно достал из принесенной им кожаной сумки византийский шелк с ликом Богородицы и, развернув его, преподнес как можно ближе к лицу епископа.

– На этом нежном шелке руками моей красавицы дочери Эльвы вышита Матерь Божья. В золотых и серебряных нитях, с восточными редчайшими жемчугами она…

– Я хочу присесть…

Из затемненного угла выступили двое монахов и, соорудив из пуховых подушек горку, осторожно прислонили к ней своего хозяина. Старик неожиданно бодро развел руками, потом скрестил их на груди.

– Мои глаза уже не способны насладить душу даже чудной работой твоей, как мне говорили, прекраснейшей дочери. А вот уши мои все еще свежи. Ими я еще живу. Говорят, толпа ревела от восторга, когда он колесовал разбойников. Хрясь, хрясь…

– Да, он мастер своего дела…

– Мастер? Нет. Он великий мастер. Он достойнейший ученик мэтра Гальчини. Этого Гальчини мне подарил кардинал Павлесио, когда я был в Италии. Случилось это очень давно. Искуснейший палач и великий ученый муж был. Он все знал и все умел. Он даже знал, когда умрет. Он хотел передать свои знания и умения. Он сам выбрал себе ученика. Догадываешься, кого?

Венцель Марцел быстро кивнул.

– Вот его самого. Десять лет назад он должен был оказаться в аду. Но Гальчини из многих выбрал это чудовище. Я согласился. Мне было интересно, как из этого звероподобного существа можно сотворить нужного и полезного для меня человека. Множество дней и особенно ночей я провел, наблюдая за работой мэтра Гальчини. Он многое знал и умел. И этим он щедро поделился со своим учеником. Я сделал племяннику, этому мальчишке Бирку, достойнейший подарок…

Бюргермейстер, словно извиняясь, кашлянул.

– Рыцарь фон Бирк отпустил его от себя. Теперь он свободный человек.

– Отпустил? Глупец!.. – гневно воскликнул старик.

– Он спас жизнь своему хозяину. При осаде какого-то городка со стен полетело каменное ядро и, ударившись о штурмовую башню, разбилось на осколки. Один из осколков мог убить рыцаря. Но тот, о ком вы говорите, подставил свой щит и тело. Фон Бирк остался жив. А камень разбил щит его спасителя и ужасно покалечил руку, его державшую. Рыцарю не нужен однорукий слуга. Тем не менее, отпуская его на волю, барон тем самым отблагодарил палача.

Епископ долго молчал. Потом произнес короткую молитву и продолжил разговор:

– Палачу нужны обе руки. Теперь у него осталась только голова и то, что в ней.

– Этот человек пришел со мной. Он говорит, что сможет спасти свою руку. Для этого ему нужны инструменты мэтра Гальчини и еще немногое. Я осмелюсь просить за него, так как сегодня он спас мою жизнь и сохранил честь моей дочери.

– Да? – оживился епископ. – Мне об этом еще не докладывали.

– Это случилось всего пару часов назад. В нескольких милях от ворот Мюнстера.

– То есть у самих ворот. И что же там произошло?

– Свора оборванцев напала на мою повозку. Они ранили стрелой моего стражника. Они угрожали съесть меня и моих лошадей. Потом они стали терзать мою дочь. Этот человек, превозмогая боль раненой руки, разогнал разбойников и убил их главаря.

– И это у моих ворот, – печально произнес старик и еще печальнее добавил:

– Я на пороге смерти. Это знают все негодяи. Скоро в моих лесах будет не протолкнуться от всякого сброда, а благородные господа разорвут мое наследство. Виселицы Мюнстера опустеют, а в подземелье Правды будут хранить вино и брагу. А ведь еще совсем недавно епископские земли, находящиеся под моей сильной рукой, славились соблюдением законов Божьих и светских. Умирая, я не оставляю ничего. И хорошо, что я ничего не оставлю моим гнусным наследникам. Пусть этот человек возьмет все, что захочет в подземелье Правды.

Венцель Марцел низко поклонился.

– У меня просьба от себя лично и от своего города.

Епископ устало склонил голову и тихо пробормотал:

– Последняя.

– Да, да. Я прошу благословить на священство отца Вельгуса. О нем идет славная молва как о ревностном католике и благочинном служителе веры. Настоятель нашего Кафедрального собора уже не может достойно править службу. Он просится на уединение в монастырь.

– Отца Вельгуса? – Епископ неожиданно рассмеялся, но смех этот был сухим и прерывистым. – С удовольствием. Хотя бы умру спокойно. Он настолько ревностно относится к своим обязанностям по службе, что готов укусить всякого. Он даже Гальчини оговаривал как колдуна и чернокнижника. Представляешь – палача! Если бы не я, он бы в фанатическом припадке самолично сжег великого мастера вместе с его книгами, инструментами, травами, мазями. И, конечно же, его ученика. Но палача никто не вправе ни в чем уличить. До тех пор, пока он палач! И еще… Об этом… Он спас моего племянника. Да и тебя. Помни это и будь к нему благосклонен. Прими участие в его судьбе. Я буду следить за вами. За тобой, бюргермейстер, и за господином «Эй». Даже с небес…

– Да, епископ, – выдавил Венцель Марцел и, не разгибая спины, в поклоне попятился к двери.

* * *

– Да храни вас Бог, бюргермейстер, вы добрый человек.

– Добрый, добрый, – промычал Венцель Марцел, внимательно осматривая два огромных узла, которые свисали через плечо того, кого в этом городе помнили как палача и называли не иначе как господин «Эй». Рядом с ним стоял рыжеволосый подросток с еще одним узлом и дымящимся глиняным горшочком. – Как быть с Верметом?

– Я взял все необходимое. Все равно без меня это уничтожат или растащат. Хель, – обратился мужчина к пришедшему с ним подростку, – стащи с раненого кольчугу. Но вначале подай мне круглозубчатые щипцы.

Мальчишка с поспешностью положил у повозки в уличную грязь принесенный им узел и развязал его. Венцель Марцел с любопытством вытянул шею и увидел множество неестественно блестящих небольших металлических предметов. Половине из них он даже не мог подобрать название. А вторую половину составляли кусачки, пилочки, крючки, стамески, молоточки… Многое такое, чем пользуются ремесленники для своего ежедневного труда. Только все это было значительно мельче и сделано с великой любовью и мастерством. Будто заботливый отец сделал игрушки для своих послушных детей.

Из этой груды рыжий мальчишка вытащил требуемые щипцы и протянул их господину «Эй». Тот внимательно осмотрел их полукруглые кончики, потом порылся в одном из узлов и вытащил стеклянную бутылочку. Вынув свинцовую пробку, он наклонил бутылочку. Из нее полилась резко пахнущая жидкость, которой он обильно смочил щипцы.

– Ложись, – грубо сказал бывший слуга подземелья Правды, и раненый стражник, от страха округлив глаза, покорно опустился голой спиной в городскую жижу.

Господин «Эй» стал коленом правой ноги на грудь раненому и попытался улыбкой подбодрить Вермета. От этой улыбки раненый тихо завыл и крепко сжал веки.

– Вот и славно, – прошептал добровольный лекарь и, обхватив щипцами круглое древко стрелы, скользнул вдоль него и с усилием вошел в рану.

Жуткий крик раненого упругой волной отразился от стен узкой улицы и вспугнул сизых голубей, до которых еще не добрались городские мальчишки. Прохожие тут же остановились и поспешили на бесплатное зрелище. На вторых и третьих этажах приоткрылись окна, и из них высунулись головы любопытствующих.

– А теперь кричи, – спокойно сказал господин «Эй» и, сделав полуоборот щипцами в ране, резко вырвал их вместе с наконечником стрелы.

Всхлипывающий стражник уставился на окровавленные щипцы и тот предмет, что едва не лишил его жизни, и со страхом спросил:

– Я буду жить?

Вместо ответа господин «Эй» поманил мальчишку, в руках которого был дымящийся глиняный горшочек. Тот с готовностью протянул его. Окровавленные щипцы опустились в горловину и появились на глазах собравшихся с раскаленным куском металла. Тут же красно-белое железо легло на рану стражника, сваривая кожу и закрывая сочащееся кровью отверстие. Стражник, ошпаренный болью, широко открыл рот, но голос куда-то пропал. Лишь спустя несколько мгновений из его горла вырвался протяжный крик, а из глаз брызнули слезы.