Текст книги "Горячие дороги Алтая"

– Ему с под бешеной коровки подавай, – хихикнул здоровенный детина неопределённого возраста, и загоготал, как охрипший гусь.

Когда, как подумалось Федьке, разбойники ушли за второй поворот, вылез он из-под скалы, выбрался наверх на четвереньках, осмотрелся, тихо прокрался сто сажень, спустился на нижнюю тропу и бросился по ней бегом.

Надолго опередил деда и разбойников Фёдор, и это отвело от него, Айланыс и Степана возможную беду. Шло время, а разбойники всё не появлялись. Мальчикам уже надоело лежать на старой кошме и овчине под огромной пихтой, чьи ветви спускались до самой земли и укрывали их маленькое логово от постороннего глаза, хотелось выйти, но Айланыс удерживала их.

Наконец появился Эркемей с грозного вида людьми. Все вошли в юрту – шестигранный низкий сруб с высокой шатровой крышей, который дед называл аилом. Несколько минут не было слышно ни звука, но вот дверь отворилась и из проёма её высунулся дед. Что-то прокричав по-своему, снова скрылся за дверью.

– Дедушка зовёт, – тихо проговорила Айланыс и, ужом выскользнув из-под пихты, пошла к аилу, но не прямиком, а лесом обошла поляну и вышла на неё с противоположной стороны на натоптанную тропу.

Вскоре в аиле растопили печь и над ним поднялся дым, а потом в дымной пелене, расплывшейся по-над землёй стали расплываться и подрагивать пихты. Дым проникал в укрытие, где хоронились мальчики, им жутко хотелось чихать, они с трудом сдерживали себя и тёрли горевшие от дыма глаза.

Айланыс вышла из аила, пошла к роднику за водой, возвратилась с полным котелком и снова вошла в аил.

– Может не ждать когда они уйдут, утечь? Ты как Стёпка, идти можешь?

– Ну, и куда мы пойдём? В воровское логово? В юрте трое, а где остальные? Ты об этом подумал, мож они щас сидят в засаде и наблюдают.

– А встретимся, так что? Мы прохожие, они прохожие. Откуда им знать, что мы с обоза, а взять с нас нечего, пройдут мимо.

– А вдруг они не сразу всех мужиков убили. Мож поспрошали сначала. Мож, кто и показал на нас? Да и к чему им соглядатаи? Сейчас мужики с ружьями в тайге либо беглые, либо тати. Они ж не глупые, порешат встречных, чтоб не указали на них.

– А деда почему не убили? И Айланыс выпустили? – не унимался Фёдор.

– У них здесь и юрта, и домашность. Чуть что, разорить могут, это понятно, но с другой стороны дед им нужен. Он, видать, хороший знахарь. Видел, у одного бандита рука была перевязана, лечить его к нему привели. Не тронут.

– А и то верно, – почесав затылок, ответил Фёдор. – Значит, будем сидеть покуда здесь и ждать. К тому ж мы всё равно не знаем, куда идти. Слушай, Стёпа, дело долгое, посмотрим, что тут Марфа припасла? О, смотри, – развязывая узелок, – сырчики, лепёшки. Интересно, а баклажка с чем?

– Кислое молоко, вроде варенца, – ответил Степан. – Это по крещёному её Марфой зовут, но Айланыс мне больше глянется.

– А, тебе однако, не только имя, но и сама кыргызочка приглянулась?

– Хорошая девочка, добрая и заботливая? Ну, ладно, давай есть будем. А то и правда, кишки к животу уже прилипли.

И мальчики принялись уплетать курт и баурсаки, запивая их кислым чегенем.

А Эркемей вспоминал всё, чему научился в монастыре, что узнал у алтайских камов и колдунов, подсмотрел у русских знахарей и ведуний. Намазал разбойнику больную руку мазью, перевязал, напоил его отваром, уложил на лежанку и тот крепко уснул, а его два приятеля – Филька и Порфишка, расположившись в юрте как хозяева, сказали Эркемею: «К вечеру придут все наши товарищи, а потому ты, кыргыз, оставайся здесь, в своей юрте и никуда не уходи. Внучке своей скажи, чтобы приготовила еды поболе, а нам сейчас принесла. Расселись как хозяева и ждут, когда их обслужат, как фон баронов, разбойники они и есть разбойники, ни совести у них нет, ни сочувствия, ни жалости.

Эркемей усадил «господ разбойников» за низенький столик неподалёку от очага и стал угощать вяленым мясом, куртом, поить чаем.

Накормил их сытно, откинулись они на кошму и, лениво переговариваясь, уставились на тонкую струйку белого дыма над гаснущим очагом, поднимающуюся по столбу света к голубому отверстию дымохода.

И Эркемей тихо, вкрадчиво заговорил, что в дыме и свете плавают пылинки, похожие на маленьких мух, что гоняются пылинки друг за другом как живые, и они освещены солнцем…

Голос Эркемея постепенно усилился, зазвучал монотонно, но и твёрдо: «Пылинки кружатся и нагоняют сон. Всем хочется спать, вы уже спите, спите»…

И «господа разбойники» в самом деле заснули, один повалившись на бок и уткнувшись носом в овчину, другой сидя, склонив голову на грудь.

– Айланыс! Позови русских, им уходить надо, – обратился старик к внучке, и когда она вышла из юрты, Эркемей снова заговорил монотонно и властно.

– Порфишке спать. Спать и ничего не слышать. А ты Филька, спи, но отвечай мне. Сколько вас?

– Десятеро вместе с атаманом.

– А атаман кто?

– Господин Василь Никанорыч, а фамилию он не сказывал.

– А откуда он пришёл сюда.

– Не знаю.

Мало проку было от этой беседы, Порфишка и Филька, как оказалось, ничего не знали о своей банде. Пристали они к разбойникам неделю назад, бежав вместе с Гришкой, раненым в первом же налёте на обоз, с салаирского рудника. Однако узнал Эркемей, что был в шайке косолапый мужик с большим гранёным кистенём.

– Его Иваном зовут, а кличут Клеймёным, хоть и нет у него клейма. Он, правда, не шибко высок, но широк в кости, мясист, и неповоротлив, бегает плохо, но в ходьбе устали не знает и силы неимоверной, – так описал мужика с кистенём Филька.

Приказав варнакам спать, а проснувшись не вспоминать ничего, собрал Эркемей кое-какие пожитки и вышел к мальчикам, которых уже Айланыс привела к дверям аила. Отдал им котомки, указал дорогу и велел идти, пока не пришли другие злодеи. Поклонились мальчики старцу, поблагодарили за хлеб-соль и в путь отправились. Подойдя к пихте, под ветвями которой прятались от разбойников, обернулись. У юрты стояла Айналыс и смотрела им вслед. Помахали ребята ей рукой на прощание и вошли под сень тайги.

– Хорошая девочка, увидимся ли когда-нибудь, – тяжело вздохнув, проговорил Степан.

– Хорошие люди. Даст Бог, увидимся, и с ней и с дедушкой, – ответил Фёдор и пошёл неторопливой походкой рядом с другом по указанному Эркемеем пути.

Глава 4. Казённый город

Надо было поторапливаться, но Степан, хоть и не чуял хвори, быстро идти не мог. В его теле от вчерашнего лечения дедовскими травами была какая-то расслабленность, и эта расслабленность, хоть и приятная, казалось, притормаживала продвижение, но в действительности всё было наоборот. Стёпка шёл медленно, но без устали, шёл час за часом и не требовал привала. Фёдор уже давно выбился из сил, а Степану хоть бы что, идёт и идёт, и в его теле нет усталости. День, тем не менее, клонился к ночи, солнце заскребло по пикам деревьев, и пора было думать о ночлеге.

Ребята спустились к реке, срубили топором, подаренным Эркемеем, лесину и стали ладить костёр нодью.

Пихта для этого дела дерево скверное, горит неровно, трещит, разбрасывает искры, а берёза не сохнет, она, умирая, быстро трухлявеет в своей берестяной бересте и не годится для такого костра. Походили по округе мальчики, нашли поваленную бурей сухую сосну, и не толстую и не тонкую, как раз такую, какая требовалась для нодьи, разрубили её на три бревна и сложили из них костёр. Уложенные друг на друга, переложенные стружкой, берестой и мелкими веточками они быстро приняли огонёк горящего трута. После чего, ребята растянули кусок парусины, тоже подарок Эркемея и довольные проделанной работой приступили к ужину. Пожевали пушистых пресных лепёшек и вяленого мяса, попили чаю со смородиновым листом, попугали друг друга страшными историями о леших, кикиморах, змее огнёвке да змее горлянке и, привалившись близ костра, уснули.

Ночь прошла почти спокойно. Правда, Федьке отскочившим угольком обожгло щёку, а Стёпка чуть не лишился рубахи. Хорошо, что зажгло сразу, быстро затушил тлеющую ткань, но всё же клок с пол ладони выгорел, а когда рассвело, вскипятили они чай с чагой, развели этим чаем толкан, попили его с лепёшками баурсаками и пошли дальше.

Трава ещё не вошла в силу, но всё же доставала мальчикам до коленей и идти по тропе, над которой она перекрещивалась жирными волокнами, густо увешанными сверкающими бусинками росы, было тяжело. Кроме того, поросшая травой тропа, вносила в душу ребят лёгкий страх.

– Федь, а вдруг там змеи, я их ужас как боюсь, – с опаской ступая на тропу скрытую травой, говорил Стёпа.

– Не боись, змеи они тепло любят. Чё им тут делать… в сырости этой, – успокаивал друга Фёдор.

– А всё равно жутко и зябко как-то, – ежась и робея перед каждым шагом, отвечал Степан.

– Зябко, это точно, а и как иначе, если трава мокрая, словно по озеру бредём.

За разговорами, ежась от холодной росы, ребята шли и шли, и им казалось, что нет и не будет края этому холодному, зелёному морю, и вскоре они вымокли так, что больше уже вымокнуть было невозможно. И тогда пошли они, смело раздвигая ногами траву, не обращая внимания ни на неё, ни на скользкую тропу и забыв о змеях, и тропа вывела их на крутой взлобок, где трава была ещё совсем низкой, а с края взлобка рос молодой иван-чай. Стёпа потянулся за стебельком и вдруг… Коряга, до этого смирно лежавшая в траве, вдруг зашевелилась, поднялась, и на него глянули острые змеиные глаза.

Глаза глядели, а в это время всё шуршала и шуршала трава, и подтягивалось к плоской голове бесконечное змеиное туловище. Потом глаза пропали, клубок быстро развернулся, огромный змей заструился по взлобку и, спустя вечность, так показалось Степану, исчез в высокой траве.

– Т-т-ты г-г-гов-в-ворил, что з-з-змеи б-б-боятся м-м-мокрой т-т-травы, – заикаясь протянул Степан и ухватился за плечо друга, почувствовав как сильно закружилась голова.

Фёдор, не видевший ранее змея такого огромного размера, стоял как в полусне, шептал молитву и творил крестное знамение, и лишь когда удав исчез в траве, опустил руку и медленно опустился на траву, увлекая за собой и Степана.

Сидят, охают, вздыхают, приходят в чувства и не верится им, что змеи могут быть такой огромной длины и толщины, сошлись на том, что сей гад, размером с оглоблю будет.

– А я и не верил дядьке Ивану Капорину, говорившему, что у нас водятся такие гады, а оно вон как… есть оказывается такие ужасные твари, – задумчиво проговорил Федя.

– Да-а-а! – почесав затылок, протянул Степан, вот тебе и верю-не верю. Скажи кому, не поверят. А если бы он напал, – дрожь пробежала по телу мальчика, – заглотил бы и не поморщился.

– Эт точно, – поддакнул Федя и, поднявшись, огляделся и предложил другу продолжить движение.

(Старики, живущие на Салаире, порой рассказывают о гигантских змеях размером с оглоблю, которые водятся в их местах, но все рассказы кончаются одинаково – видели такого змея на покосе, да литовками и порешили. А в 1955 году такую змею видел житель посёлка Голуха. Больше двух метров, говорит, была. А вот верить ему или нет, дело другое. Может быть, где-то такие змеи действительно обитают, край Сибирский огромен, полностью не обжит и не исследован. И всё же, как говорится «у страха глаза велики!»)

В тот же день мальчики пришли в Верхний Тогул. Переночевали в избе у старосты, а утром, напуганный рассказом о разбойниках он отвёз их на телеге в волостное правление. Через неделю, дождавшись попутного обоза, мальчики добрались до Барнаула.

Город поразил мальчиков своим масштабом, красивыми домами и прямыми улицами. Сначала вдоль московского тракта потянулись избы, потом дома богаче, а как стали подъезжать к каменному дому начальника заводов, дорога оказалась отсыпанной чёрными блестящими камушками, как потом узнали ребята – заводским шлаком.

Понизу специфическим, непонятным запахом давал о себе знать барнаульский сереброплавильный завод, а поверху доносил до ноздрей вояжёров вонь, отнюдь не похожую на медвяный запах таёжных цветов.

В Барнауле Стёпа Кузинский и Федя Морозов отправились к Шангину.

На стук в дверь открыл слуга, один из крепостных господина обербергмейстера. Узнав в чём дело, буркнул: «Барина дома нет», – и захлопнул дверь.

Снова стучать не хотелось. Больно грозен был слуга и хмур. А как обращаться с чужими слугами ни Федька, ни Стёпка не знали. У них ведь и собственных никогда не было. Отец Фёдора работников никогда не держал, а Стёпкин батя, хотя и был из господ и дослужился до чина, дающего право на дворянство, такую роскошь себе позволить не мог.

Мальчики потоптались немного на крыльце, и пошли к заводу. Поглазели на большие кирпичные дома, на плотину, откуда падала вода на большое колесо и пошли на берег пруда ждать вечера.

Глянув на своё отражение в пруду, поняли, отчего с ними были столь суровы. Оборванные, грязные, мальчики походили на церковных побирушек, хоть сейчас иди на паперть. Впрочем, им и в самом деле хоть на паперть – ни денег, ни еды. Что на них, то и их. Котомки, топор и парусина дадены им Эркемеем чуть ли не в милостыню. И всё же не настала ещё пора для Кузинского и Морозова младших сокрушаться по поводу своей бедности.

Пришли отроки к Шангину уже к вечеру, когда высохли волосы и одежда, которую они долго жулькали без мыла и прополаскивали в пруду.

Открыл им сам Шангин, поздоровался в ответ на их пожелания здоровья, впустил в сени и спросил:

– Кто такие будете?

– Пётр Иванович, – обратился к Шангину Степан, – я сын Петра Кузинского, помните, вы к нам прошлой весной приезжали. А это сын Морозова, соседа нашего.

– Чёрт вас принёс! – чуть было не сказал Шангин, но вслух промолвил. – Так, узнаю. Степан кажется. А тебя Морозов, как звать величать?

– Фёдор Егоров Морозов.

Эти отроки были Шангину совсем не ко времени, да и ни к чему они ему были.

– Чёрт вас принёс на мою голову! О вас мне ещё забот не хватало! – мысленно чертыхаясь, думал Шангин. – Но и не оставлять же мальцов на улице, неровен час лихоманка какая приключится… беды не оберёшься. Народ ныне злой, чуть что в драку и мальцов не пожалеют, ежели под руку попадутся. А сведу-ка я их к Амалии Карловне, женщина она бездетная, да и мужа покуда дома нет. Вот и славно придумал! Ай да и молодец! Так и мне забот меньше и ей помощь по огороду.

А всё дело в том, что Пётр Иванович получил от Чулкова секретный приказ – ехать в Терсинскую волость и выяснить, видел ли кто Морозова в доме Кузинского и не слышал ли кто, о чём те говорили. Не принимал ли Кузинский от Филонова донос на Морозова, и есть ли о том доносе запись во входящем регистре 1797 года, и с какой целью крестьянин Морозов был в волостном суде и когда именно был отпущен. Это всё письменно, а накануне, без бумаг, Чулков ему прямо сказал:

– Этому смерду Морозову, Нерчинска не миновать, да туда ему, дураку, и дорога, не будет язык распускать, а вот топить Кузинского не резон. Кузинский твёрдо стоит, с Морозовым знался по соседству, но дружбы не водил, разговоры не вёл, а посему ничего противозаконного, крамольного либо еретического не слышал. И Морозов против Кузинского показаний не даёт. Ни к чему и нам не по разуму усердствовать. В Томске да Тобольске видать очень хотят перед Кабинетом выслужиться. Но наш округ не Петербург, вольтерьянцам да масонам взяться неоткуда. Да и Кузинский на Радищева али Новикова не похож. Не того полёта птица. А перед Кабинетом мы серебром отслужим, да камешками. Так, мил друг академик?

– Понял, всё понял, товарищ мой дорогой, Василий Сергеевич. – Вспомнил Шангин свои слова, и вот нате вам, перед самым отъездом являются в доме следователя эти два соколика – дети подследственных. – Не приведи господи, разговоры пойдут! – сокрушался Шангин, провожая детей за три дома от своего, но по той же улице Тобольской.

Дом Амалии Карловны Герих был просторный, не бедный, но и богатым не гляделся, вроде бы и в запустении не содержался, но и особого хозяйского догляда не чувствовалось. А всё потому что одна его содержала, слуг не было, а на наёмных работников лишних средств не имела. Огород при доме был, а в нём травы целебные и для кухни, цветы – две небольшие клумбы и грядки с овощами. Жила Амалия Карловна в этом доме с мужем Авраам Иогановичем Герихом и часто оставалась одна. Муж её по должности маркшейдер был на пять лет старше её, но гораздо моложе Шангина, шёл ему сорок шестой год. Когда Пётр Шангин только ещё начинал свои занятия минералогией и петрографией под началом Ренованца и Риддера, Авраам Герих уже возглавлял поисковые партии и нашёл на Тигирецком хребте шерлы и хрусталь, а на Бие агаты и яшмы.

В самоцветное лето 1786 года оба вступили маркшейдерами, но Шангин давно уже обербергмейстер, а Герих так и остался маркшейдером, хотя уже работает на его прииске Гериховский рудник на Алее и не одно отысканное им место числится в росписи цветных каменьев и реестре рудников и приисков.

И дело тут не в том, что Шангин закончил московский университет, а Герих барнаульское горное училище. Не умел Авраам Иоганович ни собственной выгоды усмотреть, ни беды вовремя увидеть, и хоть был немецкой нации, а забывал про мелочи, которые потом оказывались главнее главного.

Знал Шангин, что Гериха в доме нет, а посему вопрос с временным поселением ребят в его доме решится положительно. Сам-то Авраам Иоганович был в отъезде, искал на Катуни цветные камни, и когда возвратится, один Бог знал.

Гостей Амалия Карловна встретила доброжелательно, даже с радостью, сразу было видно, что устала от частого отсутствия мужа, а одиночество, как известно ещё никому радости не доставляло, разве что самым нелюдимым людям или разбойникам, скрывающимся от правосудия. Шангин дал Амалии Карловне немного денег, и они сговорились, что ребята недели полторы поживут у неё. После чего Пётр Иванович решил остаться в доме Гериха на короткое время, чтобы выведать у мальчиков подробности их трудного пути к Барнаулу. До него уже доходили слухи о разбойниках, зверствующих в Бийском уезде.

Женщина достала копчёной немецкой колбасы, холодный пирог с ревенем, миску солёной колбы и кринку с квасом, после, подперев щеку рукой, с жалостью поглядывала на мальчиков, набросившихся на это богатое собрание немецких и российских кушаний. Смотрел на них и Пётр Иванович, но его думы шли вдаль, гораздо дальше минутной жалости женщины, он думал о будущем этих детей без своих отцов.

А Стёпе и Феде казалось, что они никогда не наедятся, даже если съедят всё, что наставлено на столе, но вскоре их животы отяжелели и не так усиленно стали работать челюсти.

Хозяйка, увидев их осоловевшие глаза, убрала со стола всё, кроме кваса.

– Молодым людям хватит есть, а то заболит живот, – не из жадности, а из жалости сказала она, и попросила ребят рассказать, что привело их сюда.

Мальчики подробно рассказывали о своих злоключениях, о том, что пережили, прячась от разбойников, о своей болезни и дальнейшем пути в Барнаул. Амалия Карловна только охала, слушая рассказ, а в самых страшных местах всплёскивала руками и тихо восклицала:

– O main got!.. Arme knaben, arme knaben!

Шангин внимательно слушал мальчиков, иногда задавал вопросы о том, сколько было разбойников, как они были вооружены, как называли друг друга, как выглядели, кто главарь шайки.

– Ну, и что вы думаете делать? Зачем приехали в Барнаул? Отцов ваших давно увезли в Тобольск.

– Ну и мы в Тобольск! – не задумываясь выкрикнул Федька.

– И как же вы, милый отрок, отправитесь в сей вояж? Коня у вас нет, денег, как я понимаю, тоже нет. И где же вы найдёте пропитание в дикой степи, по которой и кыргызы-то редко кочуют?

– А что вы, Пётр Иванович, присоветуете? – по-взрослому спросил Шангина Степан.

Шангин усмехнулся, покачал головой, немного подумал о чём-то и произнёс:

– Поживите пока у Амалии Карловны, меня подождите. Дела у меня в Терсинской волости. Заеду в Сосновку, ваших родных успокою, да разузнаю, как дела. Вернусь, вызнаю в канцелярии про ваших батек, тогда и решим, что делать. А тебе Степан, возвращаться в Сосновку резона нет. Попробую тебя к осени копиистом пристроить, – подумав, добавил, – да и тебе, Фёдор, думаю, нет надобности ворочаться в село? Парень ты крепкий, найду и тебе работу. Всё матерям вашим заботы меньше. Короче, пока я из Сосновки не вернусь, никуда не суйтесь, потрудитесь на огороде Амалии Карловны, помогите ей по хозяйству. Вы ребята хваткие, деревенские, на таких земля держится. Ну, так как, останетесь?

– Спасибо за заботу, Пётр Иванович, не подведём, – ответили мальчики.

(Внимательный читатель может сказать: «Разве может быть такое, чтобы первооткрыватель многих проявлений и месторождений, горный инженер, естествоиспытатель, член-корреспондент Российской академии наук занимался политическим сыском? И не как агент-информатор, а как штатный следователь?

Сейчас, конечно, такое себе и представить невозможно, а тогда такое было. Ведь дворяне, находившиеся на государевой службе, были профессионалами во вторую, если не в третью очередь, а прежде всего они были царёвыми слугами и подчинёнными своего начальства. Тем более на Алтае, где дворяне поместий не имели и вся земля алтайская, как, впрочем, и сибирская, принадлежала дому Романовых. Только с позволения царя велись там изыскания, разработки и промысел, как промышленный, так и торговый).

Шангин не удивился новому поручению, он думал лишь о том, как бы его половчее выполнить, показав своё усердие и не потопив окончательно Кузинского.

Оставляя детей государственных преступников у Амалии Герих, он ничуть не боялся, что она растреплет о них по городу. Амалия хоть и любила поговорить, смешно путая на немецкий лад согласные, лишнего не сболтнёт.

Да и Герихи были многим обязаны Шангину. В 1792 году Авраам не проверил подаваемые на жалованье списки и унтершихтмейстеры Шишов и Сысолятин, воспользовавшись этим, казённые денежки присвоили.

У Гериха нашлись недоброжелатели, представившие дело так, будто он был в сговоре с расхитителями и Шангину стоило больших трудов убедить Гаврилу Романовича Качку – тогдашнего начальника Колывано-Воскресенских заводов, не учинять против Авраама Гериха судебного дела.

Амалия эту историю знала и добро помнить умела, а посему на просьбу Шангина не распространяться о мальчиках, ответила, что всё прекрасно понимает и будет держать рот на замке.

Глава 5. Месть кама

Проводив мальчиков, Эркемей взял лук, замотал его в тряпицу, в другой лоскут уложил колчан со стрелами. Стрелы у него были всякие, и для разных надобностей – с острым железным наконечником на зверя, с костяной вилкой на крупную дичь, с тупым деревянным набалдашником, чтобы бить белку. Вынес своё охотничье орудие из аила и спрятал под кустом напротив единственного маленького окошка, затянутого бычьим пузырём. Потом собрал в котомку курт, баурсаки, вяленое мясо, толкан, кринку с топлёным маслом, мешочек с солью, две замотанные в тряпочки пиалы. Уложил в котомку нефритовую табакерку, доставшуюся от деда, тибетскую книгу по врачеванию, кое-что из одежды, русские и китайские деньги, привязал к мешку котелок и топор. Всё это положил рядом с луком и стрелами. Велел и Айланыс собрать необходимые пожитки.

– Вот и всё! – сказал, потом подумал, и оторвал край бычьего пузыря на оконце.

Проделав всё это, заговорил с Порфишкой и Филькой, а также раненым, которого звали Гришкой. Сказал, что их сморила сытость, усталость и духота, велел, чтобы ничего не помнили, и велел проснуться.

День закончился, другие разбойники не пришли, но и «гости» не ушли, вся шайка собралась лишь утром. Айланыс только успела подоить корову. Выходили они из тайги один за другим, молча. Последним, ведя в поводу лошадь, вышел медвежьеногий, его Эркемей узнал сразу.

Разбойники привязали коней, осмотрелись, заглянули в аил, поздоровались с товарищами, у Гришки справились как дела с его раной.

Ответил, что боль уже терпима и рукой двигать может.

Потом длинноносый атаман отсчитал из кошелька монеты.

– Это тебе за приют и лечение нашего человека, – сказал, отдавая деньги Эркемею.

– Не к добру, разговаривает как с сообщником, – подумал Эркемей, но деньги взял.

– А это тебе, – атаман протянул бумажную ассигнацию, – за корову. Не горюй, у тебя тёлка подрастает, а на эту бумажку ты двух коров купишь. Это было правдой, и Эркемей взял и эти деньги.

Разбойники развели большой костёр на поляне, забили и освежевали корову и стали резать мясо на куски.

Эркемей с горечью посмотрел на истоптанную, испоганенную коровьей кровью, помётом и мочой, заплёванную разбойниками поляну и ушёл в аил, где, забившись в угол, плакала Айламыс.

– Нет, жизни здесь не будет, – подумал дед, успокоил внучку и стал наказывать ей в каком случае, что делать.

Закончив наставления, вышел к разбойникам.

А разбойники уже напекли мяса и уселись пировать. Откуда-то появилась бутыль с водкой, повытаскивали из котомок кто что имел, кто мутный зелёный штоф, кто глиняную пиалу, кто фарфоровую чашку, а кто и деревянную плошку. Не утерпел и раненый Гришка, тянется к водке с глиняной плошкой. Налили и Эркемею – «для уважения». Эркемей опустил губы в чашку, глотнул, но всё пить не стал и незаметно выплеснул её содержимое себе под ноги.

Немного времени прошло, а господа разбойнички уже пели про державу российскую, про царя батюшку, наградившего доброго молодца дубовыми столбами с кленовой перекладиной и шёлковой петелькой.

Филька и ещё какой-то мужик пошли в пляс, а главарь и этот, медвежьеногий с кистенём, ремень которого опоясывал поясницу, пошли к аилу. Эркемей насторожился, но они в аил не вошли, не пошли и дальше, а остановились у стены для обычного мужского дела.

Эркемей перевёл дух. Подумал: «Может обойдётся».

– Мужики, а давайте окрестим этого колдуна, – раздался чей-то пьяный голос.

– Правильно, нечего делать нехристю среди православных! – поддержал «правоверца» изрядно захмелевший Гришка.

– Да я крещён, братцы! – воскликнул Эркемей, подумав, – бог его знает, что взбредёт на ум пьяным и вытащил из-за пазухи крестик.

– А раз крещёный, значит, пей! – не унимался первый разбойник.

– И до дна! – выкрикнул Филька, надвигаясь на Эркемея с полной чашкой водки, но увидев, что сnарик воротится, вскипел. – Братцы, он с нами пить не желает!

– Ах ты, морда кыргызская! Туда же, барина корчишь. Насильно поить его, братва! – взъярился организатор злобной выходки.

Два мужика схватили Эркемея за руки, а третий, взяв бутылку и нож, надвинулся на Эркемея.

К счастью, мужики не вывернули ему руки, а просто за них ухватились. Эркемей ловко извернулся, сказалась выучка боя без оружия, повис у разбойников на руках, пнул под дых того, что вплотную надвинулся на него и, не давая опомниться державшим, одного пнул пяткой, удар пришёлся по берцовой кости, мужик ойкнул и опустил руку Эркемея, а второго ребром ладони ударил по носу. Освободившись, кинулся в тайгу.

Забежав за кусты, потрещал немного сучьями, затем беззвучно обошёл поляну, подошёл к тайнику и вытащил из него лук со стрелами. Колчан перекинул через плечо, на спину забросил котомку, вложил в лук стрелу с металлическим наконечником и пошёл к аилу, откуда слышались ругань и шум. Подойдя, заглянул в окошко и тут же пустил туда стрелу.

Два злодея гонялись за Айламыс, а третий стоял в дверях, загораживая выход из аила. Ему-то в горло и попала стрела, только в него и можно было стрелять, не боясь попасть в Айламыс. Разбойник захрипел, схватился за шею, и Айламыс тотчас проскочила у него под рукой.

– Айламыс! – крикнул дед, выглянув из аила, и призывно махнул рукой, увидев, что она откликнулась на его зов, – повернулась к нему лицом.

Разбойники, сидящие на поляне, услышав крики, обернулись в их сторону и увидели девочку, бегущую к старику. Кинулись ловить их, но с крепкого перепоя заплетались ногами, натыкались друг на друга и, в конце концов, потеряли беглецов из вида. Посовещавшись, зашли в широкую тележную дорогу тайги и побежали по ней. А Эркемей и Айламыс пошли по узкой тропе и совсем в другую сторону.

Эркемей вознамерился идти в Барнаул. От своего народа он давно уж оторвался.

– Проживу и среди русских. Жил же среди монголов и китайцев, и с ними проживу. Однако, прежде надо отомстить за смерть сына и кое-что вызнать, – решил, – а потом уже и в Барнаул можно путь держать.

От внучки Эркемей узнал, что главарь шайки, и тот страшный, которого звали Клеймёным, говорили о каком-то золоте. Клеймёный твердил главному, что золото надо выкапывать, а главный противился, говорил, что погодить надо.

Оставил Эркемей Айламыс у вдовы, что чуть не стала его невесткой, и снова отправился в путь.

Десять дней шёл по следам шайки, движущейся на север. Дошёл по их стопам до долины Чумыша. Спал рядом со стоянками разбойников, только чуть подальше, чтобы не наступил на него отошедший по нужде ночлежник. Костёр, конечно, не разводил, мог и без него даже в мороз выжить. Завернувшись в шубу, чутко прислушивался к каждому шороху. Выжидал и, наконец, дождался. Ванька Клеймёный встал раньше других и, не особенно торопясь, переваливаясь, зашагал по нужде к ямке, что загодя приметил на краю поляны недалеко от тропы.

Эркемей стороной, за кустами, обогнал Ваньку, подошёл к поляне с другой стороны и стал дожидаться его. Когда Клеймёный показался на поляне, Эркемей вышел из кустов, погрозил ему кулаком и побежал, умышленно прихрамывая. Разбойник ухмыльнулся, увидев старика без лука, а ножа он не боялся.

– Кистень всегда при мне, а с его помощью я разобью и руки и голову любому, – подумал Клеймёный и побежал за Эркемеем.

Старик бежал быстрее Клеймёного, но это разбойника не тревожило.

– Долго, да ещё прихрамывая, не пробежит, запыхается, – думал, – здесь не тайга, по росной траве и по листьям сразу найду, даже если свернёт с тропы.

Эркемей бежал к маленькой речке. В месте впадения её в Чумыш, низко над водой склонился толстый ствол ивы, с которого на другой берег было перекинуто брёвнышко. Перешёл по бревну Эркемей и сбросил его. Ванька видел это действие и решил, не останавливаясь, – вброд догнать старика.

Вода прозрачная, видно песчаное дно и только у правого берега дно тёмное, смотрится мутно – всё это Эркемей разглядел загодя, но Ваньке глядеть ни к чему. Влетел с размаха в омут, завяз ногой в мягком, податливом песке. В запарке пытается вытащить её, но другая нога вязнет. Дёргается Клеймёный, перебирает ногами, да только ещё сильнее вязнет. Вот уже и ногами толком двигать не может, увяз по колени.

Зыбучие подводные пески. Но разбойнику не страшно, ещё не осознаёт опасности. Думает: «Речонка маленькая и берег рядом, можно даже дотянуться до листочков, что на ветках нависшего над водой тальника.