Текст книги "Спираль Эолла. Часть третья. Возвращение на Гаур. Книга 1. Седьмое включение. Книга 2. Теократия"

– Так это были твои следы! – улыбнулся Эур, ни словом не упрекнув Катруса за кусочек мяса, унесённый им из ледника.

– Да, то были мои следы, – ответил Катрус и тяжело вздохнул. – За эту четырёхпалую ногу и хотели меня подвергнуть сожжению на костре, посчитав исчадием ада. Поэтому мне и пришлось бежать.

– Но как же ты жил до этого? Или племени до какой-то определённой поры был безразличен твой врождённый дефект?

– О, нет! Ларуны жестокий народ. Новорожденные даже с незначительным отклонением от принятого в стране стандарта, подлежат сожжению. Но родителям мой дефект удалось скрыть от жрецов. Каким-то образом они показали им другого младенца, а женщине, принимавшей роды, за молчание заплатили драгоценностями. Собственно, вряд ли эта хитрость удалась в какой-либо другой семье, но мой отец был родным братом короля и очень хотел сына, а рождались девочки, которых было уже семеро. Скрыв мой недостаток, он, естественно, рисковал всей семьёй, так как в стране была жестокая теократия, форма правления при которой власть фактически принадлежит жрецам. Не король был истинным правителем в стране, а Верховный жрец, но всё же до определённой поры в моей жизни были только светлые дни. Чёрная полоса пришла со смертью отца, но немного предыстории.

Когда мне был год от рождения, умер король и на престол был возведён мой отец, которого, как утверждала моя мать, отравили по приказу Верховного жреца Кнероса. К тому времени, когда это произошло, мне исполнилось двадцать лет, отец правил страной уже девятнадцать лет. Не знаю, что они не поделили, но, опять-таки со слов матери, отец вёл мирную политику и всячески пытался ослабить роль жреческого клана в управлении государством. Вот это, уверен, и было причиной их раздора. Печальный результат известен. Через два месяца после смерти отца не стало и матери, потом в течение трёх месяцев были изгнаны из дворца мои сёстры со своими семьями, а ещё через месяц очередь дошла и до меня.

– Убили сестёр с их семьями? – возмущённо воскликнула Наэла.

– После изгнания из дворца дальнейшая судьба сестёр мне не известна, так как вслед за ними последовал и я, – ответил Катрус. – Меня поселили на окраине города под охраной жрецов и держали в этом состоянии десять лет. По сути, я был в заточении. По прошествии десяти лет моя тайна стала известна Кнеросу. Если бы не моя четырёхпалая нога, возможно, моя жизнь на задворках города продолжалась бы и ныне. Что за этим последовало вы, друзья, можете себе представить. Жрецы объявили меня исчадием ада и изгнали из страны, и этому послужило ещё одно событие, но о нём позднее.

– И всё же бог милостив к тебе. Изгнание не смерть, – воспользовавшись паузой в воспоминаниях Катруса, проговорил Эур. Ты жив, и это главное!

– Вот ты часто упоминаешь бога. А что он дал тебе? Эту пещеру и жизнь в страхе, что придёт Турон и отберёт твоё убогое жильё вместе с твоей женой, а с этим и жизнь? Ты мало чем отличаешься от меня. Ты такой же изгой, как и я, разве что твою жизнь украшает прекрасная принцесса Наэла, которую преследует враг, и которой приходится скрываться, как и тебе в этой долине. А что дал мне твой бог!? Не отвечай, – увидев, что Эур подался к нему телом, чтобы дать ответ. – Я знаю, что ты скажешь. Надо терпеть, бог испытывает нас, а потом возвысит. Всё это вдалбливается в каждого из нас жрецами с рождения, с целью укрепления своей власти. Грешен, говорят они, принеси дар богам и все твои грехи мы снимем, вымолим тебе прощение перед ним. А где он бог? Кто видел его? Откуда жрецы знают, что ему надо, если он нем? Они утверждают, что бог бестелесен, а коли так, зачем ему дары телесных сущностей, какими являемся мы? Он бестелесен, вездесущ и вся вселенная в его власти. В таком случае, зачем ему материальные блага от каких-то букашек, какими являемся мы? Он нас просто не видит! Если даже и существует какая-то нематериальность, то она не может видеть материальность, и наоборот. Та нематериальность видит себя сущностью, значит, осознаёт материальностью, а нас не видит и мы для неё ничто – нематериальность, а в реальности мы оба материальны, только находимся в разных полюсах, как минус и плюс, которые никогда не сблизятся, как и не отдалятся друг от друга. Они находятся в единстве и борьбе, не противореча друг другу и во взаимодействии. Вот таким образом обогащаются так называемые служители бога, которые, по сути, просто воры, обирающие народ. Многие в моей стране это понимают, но молчат, а если кто-то из них скажет слово против священников и верующих в их бога людей, то тут же на лбу таких людей раскалённым железом ставят клеймо, затем приковывают к столбу позора с табличкой на груди, на которой жрецы пишут: «Эти негодяи задели чувства верующих!» По несправедливым законам моей страны чувства верующих задевать нельзя, а на чувства атеистов можно наплевать. Где и в чём правда?

– Уныние, мой друг, подобно смерти! Взгляни на жизнь свою с другой стороны. Ты не был умерщвлён при рождении, до двадцати лет жил в роскоши и неге, даже при изгнании из дворца, по сути, был свободным человеком. То, что ты имел, не имели миллионы твоих сограждан, а то, что имеешь сейчас, есть испытание перед грядущим. Выдержишь его, твоё будущее будет прекрасно, нет… закончишь жизнь в одиночестве. Жизнь прекрасна, надо только найти в ней лично своё и развивать ее, несмотря на невзгоды. Казалось бы, что хорошего от неё можно было ожидать мне, потерявшему память и обречённому на одиночество, но я страстно хотел жить и бог подарил мне эдем, дал любовь Наэлы и послал друга, тебя. И не прав ты, мой дорогой друг, говоря, что бог отвернулся от меня, я счастлив. Не надо путать любовь бога со стяжательством. Любовь Господа исходит на каждого, даже на грешника, и заключается не в предоставлении благ, а в духовной благодати. Можно быть нищим, но богатым духовно, можно быть богатым, но нищим душой, но даже и нищему духовно бог протягивает свою руку. Мы все дети его и он любит нас одинаково. Оступившегося поднимает, зарвавшегося усмиряет. Во всём должно быть равновесие, равенство, но не одинаковость, её не может быть, иначе мы до сих пор стояли бы на уровне диких животных, хотя… в нас иногда проявляется звериная сущность – жестокость и уничтожение равного себе. Всё зависит от самого человека, от его веры в бога. Я не утверждаю, что бог это какая-то сущность, он не является таковым, он Великий Разум.

Катрус внимательно слушал Эура, не менее заинтересовано слушала его и Наэла.

Катрус думал: «Как же он далёк от реальности! Хотя… его можно понять. Он забыл свою прежнюю жизнь, поэтому рад той, что имеет сейчас! Не знавший полёта, счастлив приземлённостью! Не имеющий ног, рад ползанью! Не знающий движения, довольствуется инерцией!»

Наэла думала: «Я счастлива! К нему возвращается память! Боюсь лишь одного. Вспомнив всё, он может отвернуться от меня. Видел же он в своих снах какую-то женщину. Возможно, она его жена. О! Господи! Не приведи к этому! Хотя я и желаю мужу моему полного восстановления памяти, но всё же… Он мой! Мой! Мой!»

– Прошу, не прими мои слова за нравоучение, уверен, со временем ты будешь думать так же, и проникнешься богом – Великим Разумом!

– Время рассудит, – ответил Катрус и по просьбе Наэлы продолжил рассказ о сложных годах своей жизни, но уже на первых словах был остановлен Эуром обращением к жене.

– Милая, прежде выпей сок калины, или он тебе уже не нужен? – с хитринкой в голосе проговорил Эур.

– Ну, ты и злюка. Вечно подзуживаешь меня! – вспомнив, как ещё совсем недавно негодовала на весь мир, с улыбкой ответила Наэла, добавив, – извини, я не виновата. Так сказывается беременность на всех женщинах из-за резкого снижения в нашем организме гормона спокойствия и уравновешенности, который нормализуется с принятием сока калины. А сейчас я миролюбива и спокойна, но сок всё-таки выпью, если ты мне его приготовишь, хотя он ужасно горький, ибо понимаю, что от этого зависят не только мои чувства и эмоции, но и развитие нашего ребёнка.

– Да, уж сделай милость, выпей сок сладких ягодок, – хитро улыбнулся Эур, встал со стула и направился к настенной полочке, где в деревянном сосуде хранился сок, приготовленный Катрусом.

Выпив ложку горькой микстуры, Наэла сжалась, мелко тряхнулась всем телом, но уже через минуту расцвела в благостной улыбке: «Злюка ты всё-таки, Эур, и злыдень злопамятный! Запомнил, что называла калину сладкой и издеваешься».

– Обороняюсь, в ожидании новой вспышки твоего гнева, – ответил Эур.

– Этого больше никогда не произойдёт, милый мой Эур. В обороне нет нужды. Сейчас и в дальнейшем я буду спокойна, – ответила Наэла и, подойдя к мужу, нежно поцеловала его в лоб.

Нежным поцелуем в алые губы Наэлы ответил Эур. Ещё несколько лаковых слов друг другу и через минуту Катрус, глубоко и тяжело вздохнув, продолжил свой рассказ.

– Скрываясь от жрецов Кнероса, я часто смотрел на водопад и думал о быстротечности жизни, стремящейся к своему завершению, а не к расцвету. Что жизнь моя? Миг в общем хаосе жизни планеты, галактики и вселенной. Нет вечности, всё стремится к завершению, к смерти, а в общем-то к нулю. Так стоит ли цепляться за неё? Что век, в жизни вселенной? Миг! И эти мысли подтолкнули меня к самоубийству. Но как убить себя, если нет даже ножа, а о верёвке, способной удушить, как-то не подумал. Решил взобраться на гору, ближе к водопаду и броситься вниз. Громада воды, её стремительное падение на каменные глыбы в один краткий миг перемолотят меня, я даже не успею испугаться, думал, и с этой мыслью направился в сторону водопада. Приблизившись к нему, остолбенел. Среди редкой низкорослой травы, росшей вблизи водопада, различалась тропа. Явно рукотворная, со ступенями, полого поднимающимися от подножия горы к ревущему потоку и теряющимися в нём. Не раздумывая долго, ступил на тропу и довольно-таки легко стал подниматься по ней на гору. Вскоре вошёл под ревущий поток, оказался между отвесной скалой справа и потоком воды слева, ниспадающим с огромной высоты. Рёв воды, разбивающийся о каменные глыбы, оглушал меня, но это не страшило. Мои мысли всё ещё были о самоубийстве, но одновременно с этим во мне загорелось любопытство, – желание узнать, какую тайну скрывает водопад и тропа, стремящаяся вглубь его. Дойдя до середины потока, так приблизительно подсчитал, тропа резко выпрямилась, перестала стремиться ввысь, но одновременно с этим сузилась и повела вправо Водяная пыль, веками падающая на неё, до зеркального глянца отполировала камни тропы. Она стала скользкой и опасной, но, не смотря на это, я продолжил движение по ней и вскоре был несказанно удивлён. Сначала тем, что упёрся в тупик, затем необычной находкой. На гладкой гранитной стене тупика, на высоте моей груди, чётко выделялось идеально круглое углубление с замысловатым рисунком. В памяти всплыла книга, которую довелось читать в библиотеке дворца. Много тысяч лет назад её написал великий Плиний. Книга, – это пластина из серебристого металла, неведомого нашему народу. На ней была выгравирована легенда, так, по крайней мере, считают все наши учёные. Она гласит о том, что на нашей планете есть храм знаний, вход в который доступен только избранному человеку, на пальце которого перстень с камнем, имеющим свойство изменять свой цвет. У этого человека, писал Плиний, есть ключ к храму в виде круглого медальона с изображение двойной спирали исходящей из одной точки. Описанное в книге изображение, я увидел в круге на гранитной стене, скрытой водопадом, это графическое изображение нашей галактики. Во мне возродилось желание жить, жажда жизни закипела внутри меня, захотелось найти этого человека и поделиться с ним моей находкой, о которой он, возможно, не знал. Но где я найду его? Эта мысль тотчас погасила во мне пламя жизни, вновь хандра охватила меня. Пробить гору, влетела глупая мысль в мою голову. За тупиком дверь в храм знаний, Подняв камень, что лежал у моих ног, я размахнулся и ударил им по изображению на стене. Камень выбил крохотную искорку, издал слабый глухой звук и более ничего. Я вновь ударил им по изображению в стене, ещё и ещё, и так долбил им стену до изнеможения. Остановился, когда осознал, что разрушить гору не по силам целой армии. Отбросив камень в сторону, осмотрел место ударов. Камень не оставил ни единой, даже малейшей царапины. Разочарованный и в глубоком раздумье, забыв о самоубийстве, я отвернулся от стены и побрёл к своей стоянке, что у подножия горы. Весь день бродил по берегу озера, ночь провёл в бессоннице, а утром нагрянули солдаты Кнероса. Мне пришлось покинуть моё убежище и снова бежать. Так я оказался на другой стороне озера, вблизи вашего жилища на его берегу. Увидел тебя, Эур, потом принцессу Наэлу.

Катрус умолк, взглянул на слюдяное оконце в двери и, глубоко вздохнув, проговорил: «Как быстро темнеет. Так незаметно проходит и жизнь!»

Воспользовавшись паузой в воспоминаниях Катруса, Эур подошёл к стеллажу у двери и через непродолжительное время, взяв оттуда какой-то предмет, раскрыл пред глазами товарища свою крупную ладонь.

– Что это? – увидев блеснувший в свете очага круглый предмет, проговорил Катрус, и тотчас замер, от удивления удлиняясь лицом, – челюсть медленно ползла вниз, глаза расширялись и, казалось, вот-вот выползут из своих глазниц. – Не-не-невероятно! – воскликнул, вскочил со скамьи и вновь плюхнулся на неё. – Не-не-невероятно! Но… как… где ты его?..

– Успокойся, я не тот, о ком говорил Плиний. Прошли тысячелетия и тот человек давно уже в другом мире. А этот предмет я нашёл в тоннеле. Меня интересует другое. Подобно ли изображение на медальоне тому, что ты видел на стене за водопадом?

Сглотнув твёрдый комок, застрявший в горле, Картус прокашлялся, глубоко вздохнул и, пожав плечами, произнёс: «Затрудняюсь сказать с уверенностью, но общее между ними есть. Разница лишь в том, что изображение на стене выпукло, а на твоём медальоне вогнуто и в перевёрнутом виде. Странный, странный предмет! Я вот что скажу, будь с ним осторожен, Эур. Плиний предостерегает каждого, кто попытается проникнуть в храм знаний, даже имея ключ. Собственно, я сомневаюсь, что это ключ. С какой бы стати он просто лежал в тоннеле? Уверен, он всего лишь умело изготовленная копия, а настоящий, конечно же, хранится у истинного хозяина, у которого кроме ключа должен быть перстень с камнем, меняющим цвет. У тебя, насколько я вижу, – пристально посмотрев на руки Эура, – такого перстня нет! Поэтому остаётся только одно, забыть о тайне, ушедшей в далёкое прошлое».

– Нет, дорогой Катрус, это не в моём характере! Всё таинственное манит меня, и я обязательно пойду к водопаду. Я должен лично убедиться в истинности слов неведомого мне Плиния. Возможно, он всего лишь легенда, а рисунок на скале чья-то шутка, правда… – Эр почесал затылок, – есть ещё один медальон, и в нём сокрыта великая сила. В этом мы с Наэлой уже убедились, проникая в сознание Турона. Вот он-то, я в этом уверен, настоящий, а не копия. Наэла, дай мне его, – обратился Эур к своей милой подруге жизни. – Покажем и его Катрусу.

– Он в сундуке, – ответила Наэла.

– В сундуке… Каком… сундуке? – воззрившись удивлённым взглядом на Наэлу, напряжённо проговорил Эур.

– В том, что в зале под водопадом. Я оставила его там, чтобы не потерять.

Теперь настала пора удивляться Катрусу. «Подводном зале? Каком подводном и где он?»

Не обратив какого-либо должного внимания на вопрос Катруса, Эур махнул рукой, пристально посмотрел на Наэлу, о чём-то недолго подумал и сказал, что место нахождения его не имеет существенного значения, главное, что он не потерян.

– Наш диск, его копия, и изображение на скале под водопадом говорят нам ещё об одной загадке долины богов, которую нам надо немедленно раскрыть.

– И когда же ты, мой милый, собираешься идти к водопаду? – обратилась Нала к Эуру.

– Не раньше, как растает лёд на озере. А до этого мы с Катрусом займёмся изготовлением дома, который пойдёт по воде. Правым берегом, пробираясь сквозь густые кустарники и крупные деревья, мы будем добираться до водопада много дней, а левым путь в два раза длиннее. Остаётся одно, только водой.

– Люди, а тем более дома по воде не ходят! – в упор глядя в глаза Эура, проговорил Катрус и стал тихонько отодвигаться от него.

Эур, увидев это действие, громко засмеялся. Он понял, что Катрус посчитал его не вполне здоровым, вероятно, даже способным неожиданно напасть и нанести побои, а потому на этот случай стал создавать дистанцию между ним и собой, огораживая этим себя от возможного нападения.

Катрус смотрел на Эура широко раскрывшимися глазами и не мог понять громкого заливистого смеха хозяина жилища, и осознал нелепость своего умозаключения лишь после того, как услышал разъяснение, что такое плавучий дом.

– Смотри, вот это одна связка бамбука, вот вторая, а между ними сделаем плотный настил тоже из бамбука, а вот здесь, – указав пальцем на рисунке, где именно, – мы поставим дом с двумя комнатами, здесь установим столб, на него прикрепим полотно.

Рисуя угольком на деревянной плашке изображение катамарана, Эур объяснял Катрусу своё видение во сне. – Уверен, если это плавучее средство мне приснилось, значит, я ходил на нём по воде. Не утверждаю полностью, но рискнуть стоит. Есть уверенность, что у нас получится его создать и даже пойти на нём по воде. Тогда мы легко достигнем водопада всего за пять – семь дней, а может быть и меньше, всё зависит от ветра, который будет двигать наш плавучий дом по поверхности озера.

Рассказывая о своём новом изобретении, Эур умышленно умолчал о перстне, хранящемся в кожаном мешочке, лежащем в дальнем углу стеллажа, где минуту назад находился и медальон, который, как считал он, тоже настоящий, а не копия. Но вот зачем нужны два оригинала, он до сих пор не мог понять. Скрывая от Катруса наличие кольца, полностью совпадающего с описанием, Эур руководствовался несколькими принципами, главным из которых была предосторожность, он не сполна доверял своему неожиданно появившемуся доброжелателю.

Катрус, слушая Эура, не подозревал, что находится под подозрением. Полностью доверившись Наэле и Эуру, он думал, что и они верят ему, собственно, у него действительно не было мысли нанести вред людям, давшим ему кров, поэтому полностью раскрывался перед ними сердцем, душой и мыслями.

– Плавучий дом, заманчиво! Но когда это ещё будет? – мечтательно проговорил Катрус. – И есть ли смысл возводить его. Допустим, мы начнём постройку с первыми тёплыми лучами, то соорудим его лишь к началу холодов, озеро замёрзнет и наша затея отложится ещё на год, а берегом, лишь только просохнет земля, мы можем подойти к водопаду ровно через столько дней, сколько пальцев на моих руках и ногах. Именно столько я шёл от водопада до вашего жилища у озера.

– Не забывай, друг, с нами будет Наэла и необходимый для похода груз, а это удлинит наш путь вдвое, если даже не втрое, поэтому начнём постройку завтра же.

– Эур прав. Кроме всего прочего, – Наэла улыбнулась, – с нами будет малышка.

– Это я не учёл, – ответил Катрус.

– А потому ты наказан, – улыбнулась Наэла. – Немедленно продолжай рассказ о своей жизни. Я ничего не знаю о ларунах, а обязана знать о них всё. Как настоящая правительница Таура, я должна иметь полное представление о них, знать их мысли, с целью сохранения своей страны и моего народа. Кроме того мне интересно, что произошло далее. – Выжидательно всматриваясь в глаза Катруса, Наэла хмыкнула. – Вы как два брата близнеца, только ты, Катрус, много худощавее телом и лицом, нежели мой милый Эур и в твоём взгляде тревога, усталость и познание какой-то неведомой мне истины.

Сладкий миг Катруса.

– Ты права, принцесса, за последние десять лет мне многое пришлось познать, а вот истину так и не понял, и вряд ли кто сможет её познать. Уверен, она не ведома и Великому Разуму, он, так же как и мы в постоянном движении в своём развитии не строго прямо и вверх, а скачкообразно, с падениями и взлётами. Его… да… я признаю Творцом, но не вымышленного жрецами бога. Великий Разум, как и мы стремится к совершенству, к истине, которую никогда ему не узнать, ибо и он когда-то придёт к своему концу, а попросту говоря к инерции, то есть полной смерти. На его прахе родится новый Разум и всё повторится сначала, в единстве и борьбе, в отрицании отрицания. Вот теперь я подошёл к основной части моего повествования, самой горькой и одновременно незабываемо сладостной. После изгнания из дворца, где я не ведал горя и забот, мне назначили небольшое пособие, на которое я смог купить лачугу и кое-как сводить концы с концами, но боль утраты всех привилегий терзала моё самолюбие, заглушать которое я стал хмельными напитками, а затем и дурман травой. Моя жизнь дрянь и не стоит цепляться за неё, думал я. Так не всё равно где и когда умереть, чахнуть в трезвом рассудке, или уйти из жизни в состоянии нирваны – свободным от желаний, страданий и привязанностей, свойственных бытию в круговороте рождений и смерти. Избавиться от моего прошлого, как и настоящего, осознавая жизнь никчемной, нужной лишь для роста моего тела, что будут поглощать черви, когда оно умрёт, было моей целью. Однажды, потеряв реальность с очередной дозой дурман травы, мне привиделась прекрасная страна с величественными дворцами в окружении прекрасных садов. Я как птица парил над этим великолепием, но не видел жизни. Людей, животных и даже птиц не было в той волшебной стране, всё было живо и мертво одновременно. Жили фонтаны, деревья, цветы и трава в парках и садах, были ухожены дорожки и даже тонкие тропинки не несли в себе угасания, всё сияло чистотой и благодатью, но одновременно с этим, просветлённым в той реальной нереальности сознанием, я понимал, что жизнь всё же есть, но где она не мог понять и найти. Город, и вся инфраструктура в нём не могут существовать сами по себе, кто-то всё это создал, говорил я себе, пусть не люди, но подобные нам разумные существа. И я увидел их, нет, её, одну, всего лишь одну из, возможно, существующих в том мире людей. Я увидел её возлежащей в непринужденной позе на пышной траве в тени стройного развесистого дерева. Это была необыкновенной красоты темнокожая фея, с тонкой талией и маленькой упругой грудью. Она что-то говорила, это было понятно по движению её рубиновых губ, но я не слышал слов. Она смотрела на меня большими улыбающимися глазами миндалевидной формы и манила ими к себе. Не осознавая того, что видение всего лишь наркотический сон, я поддался чарам феи, подлетел к её зовущему телу, и она всем своим существом приняла меня в свои страстные и нежные объятья. Она наслаждала меня своими ласками, и я дарил ей всего себя, но пришёл миг, когда она, удовлетворив свою сексуальную страсть, охладела ко мне и растаяла, как снежинка на тёплых губах. Я вновь остался один в том прекрасном сказочном городе. Я забился в истерике, я проносился по-над городом, и он уже не казался мне живым, он мнился мне ухоженным кладбищем. Очнулся я на полу моего убогого жилища, но в полном осознании виденного в нирване, и тотчас зарыдал от осознания того, что никогда не быть мне любимым и никогда не познать любовь, кроме как в наркотическом сне, который, вполне вероятно, может не повториться. Был вечер. Ночь прошла в головной боли, а утром я вновь принял настой дурман травы. И о счастье! Я вновь летел над знакомым мне со вчерашнего дня городом, вновь видел сады и парки, ухоженные дорожки и аллеи. И увидел её. Она, как и в первый раз, была нага, раскованно возлежала в тени дерева и ждала меня, я это понял по её зовущим к себе рукам. Она была прекрасна, так прекрасна, что мне хотелось подлететь к ней и съесть её всю до последней косточки, до последней жилки, выпить всю, до последней капли крови, чтобы она была всегда во мне и принадлежала вечно только мне. Очевидно, она поняла моё нетерпение влиться в её руки и насыщаться её телом, так как, приблизившись к ней, я был тотчас поглощён ею. Не я, а она поглощала мою плоть! Не я, а она пила мою кровь! Не я, а она владела моим сознанием! Я был во власти её и готов был стать её рабом, но, насытившись моим телом, она вновь испарилась как утренняя дымка под напором восходящего солнца. И вновь я рыдал на полу своего убогого жилища, проклиная своё рождение и саму жизнь. После второго мига любви, последовал третий полёт к прекрасной фее, за который по возвращении в реальность мне пришлось расплатиться ужасной головной болью и судорогами, тянущими тело. Трое суток я был в болезненном состоянии, на четвёртые, лишь только прекратились судороги, я с трудом встал на ноги и приготовил настой из дурман травы. Я понимал, что могу не возвратиться из состояния нирваны, но это не останавливало меня, моя жизнь уже не принадлежала мне, она полностью была подвластна фее. Я уже не мог и не желал отказываться от её любви. Я любил её, нереальную возлюбленную мою, страдал от невозможности видеть её и касаться руками её тела, и вот чаша с настоем в моих руках, я предвкушаю сладость от встречи с моей любовью, я подношу чашу к губам и неожиданно кто-то сидящий внутри меня вновь затряс моё тело. Чаша выпала из рук и содержимое её, пролившись на земляной пол, мгновенно впиталось в него. Существом, сидящим во мне, я был повержен на пол и, рыдая как дитя, стал горстями запихивать в рот ещё влажную землю, но того, что впитала она, было очень мало, чтобы ввести меня в состояние небытия. Шло время, я лежал, и не было желания встать на ноги. Последняя доза травы была выварена и пролита на пол, а другого дурмана у меня не было, не было и средств, чтобы купить её. Тогда я решил проникнуть в моё сознание силой мысли, и воспоминаниями прошлого вызвать явление видения совершавшегося со мной в наркотическом состоянии. Я понимал, что моя возлюбленная мираж, понимал, что она не реальна, понимал, что она вымысел моего задурманенного наркотиком сознания, но мысль увидеть её хотя бы ещё один раз полностью овладела мной. Собрав энергию моей мысли, я на удивление быстро проник в моё подсознание и вошёл в мою память. И о счастье! Я нашёл мою возлюбленную. Я увидел её со стороны, она лежала в моих объятьях и дарила свою любовь нереальному мне. Я видел, как его мои руки ласкают её стан. Видел, как его мои губы касаются её уст и во мне воспылала ревность. Я готов был разорвать того меня, задавить, раздавить, уничтожить. Я потянулся к нему моими реальными руками, прошёл сквозь его тело и почувствовал её вздрагивающие плечи. Мысль, что это невозможно, ожгла меня, но не остановила моё продвижение вглубь реальной нереальности, и вот я уже ощутил тело моей возлюбленной в моих руках, напрягся мыслью и очнулся, почувствовав холод земляного пола моей лачуги. Мои руки были напряжены, я чувствовал в них тяжесть, но эта тяжесть была приятной, я всё ещё ощущал тепло тела моей возлюбленной.

Тонкий луч солнца ударил в мои прикрытые глаза и разлился по лицу. Я почувствовал его тепло, а вместе с ним прилетевший из юношества приятный запах. Такой аромат издавали молодые женщины, вспомнил я, но откуда он здесь, в этой богом забытой хибаре? Откуда это приятно щекочущее ноздри благоухание прошлого? О! Этот сладостный аромат, прилетевший издалека, вновь закружил мою голову. Я ещё крепче сжал веки, чтобы не спугнуть его! Я упивался им, и вновь, как в том далёком прекрасном прошлом передо мной встали образы прекрасных дев, с которыми мне иногда приходилось играть. Они кружили меня, и я, как бы ненароком прижимался лицом то к одной, то к другой деве, вдыхал сладостный аромат, источаемый их телом, и пьянел от него. О! Как ты прекрасна, неожиданно для самого себя, громко проговорил я и услышал приятный голос.

– Я знаю, иначе ты не пришёл бы ко мне.

– Не может быть, – открыв глаза и увидев в моих объятьях прекрасную фею, проговорил я и крепко сжал веки.

– Всё, может быть, мой милый принц, – ответило видение. – Одно лишь мне не ясно, где мы? Что это за хлев? Где дворец, в котором я, витая во снах моих, видела тебя? И почему этот мой сон так явно реален. Я чувствую твой запах, слышу посторонние звуки, которых не должно быть во сне. В нём должны быть только ты и я!

Я не знал, что ответить моей обворожительной фее. Я чувствовал свою вину перед ней. Я молчал, не зная, что сказать в ответ. Одно лишь проронил: «Это не сон».

– Ты вырвал меня из моего мира и перенёс в это отвратительное, мерзко пахнущее стойло?! Да, как ты посмел, смерд! И как… как… – задыхаясь от негодования, – это получилось у тебя. Это невозможно! Немедленно, немедленно возврати меня в мой мир, к моим прекрасным нимфам.

Я слушал её и не слышал. Я видел только облик её, а слова… слова были лишь звуком, но звуком, который я вскоре понял, не лестным.

– И это пу́гало в грязных лохмотьях мой любовник! – вырвавшись из моих рук и встав во весь рост, прокричала она. – О! Какая насмешка судьбы! О, великая мать богиня нимф, унесите меня из этого зловонного места, в котором всё пропитано едкими лошадиными испражнениями и болотной гнилью! О, за что мне такое наказание! А ты, мерзкий, отвратительный человечишка, как ты посмел держать меня в своих грязных руках?! – поглядывая с высоты своего роста вниз, на меня, всё ещё лежащего на полу, прокричала она и презрительно ткнула в мою сторону своим тонким пальчиком правой руки, которую совсем недавно я с упоением целовал.

– Встань и немедленно объясни, где я и кто ты, посмевший прикасаться ко мне? – грозно сверкнув глазами, вдруг перевоплотившимися из манящих и ласковых в отталкивающие и жестокие, гневно проговорила она и затопала ногами.

Я встал на ноги, не прекращая любоваться ею. Даже в гневе она была прекрасна. Её тонкий стан и устремлённые розовыми вершинами вверх шоколадные груди, манили к себе, но я уже не осмеливался прикоснуться к ней – милой сердцу деве, я мог лишь наслаждаться ею, – её идеально прямыми ногами, покатыми плечами, красивыми руками и алыми резными губами. Порой мне казалось, что при желании она могла бы даже испепелить меня, так яростен был её пылающий гнев, но отобрать у меня любование ею она не могла.

Излив на меня свой гнев, она гордо, как властительница мира, приподняла свою прекрасную голову, приосанилась, как будто была облачена в царские одежды, хотя в действительности была нага, и повелительно произнесла:

– Немедленно предоставь мне одежды. Я не собираюсь подставлять под твой грязный взгляд моё прекрасное тело.

Да, она была нага. Я вырвал её из мира нимф в том, в чём она была, а она была ни в чём, – обнажена. Но она не чувствовала наготы, она была величаво торжественна, а я, хоть и был одет, чувствовал себя обнажённым. Она пронзала меня взглядом своих изумительных чёрных глаз и, казалось, была готова испепелить всё вокруг, но я не трепетал под их напором, не горел в огне и не был пронзён горящими стрелами её очей. Я наслаждался как её гневом, так и её телом, а вскоре просто сел на скамью и стал спокойно смотреть на неё, не вникая в её гневные тирады. А она всё распалялась и распалялась.