Текст книги "Я был счастлив. Том 2. В зените лет. Том 3. На закате лет. Приложение. На расцвете лет"

Виктор мне понравился, но сказать, что полюбила его с первого взгляда не могу. Мой первый друг обманул меня, и я стала с осторожностью относиться ко всем новым знакомствам, которых за пять лет после нашего разрыва на набережной Иртыша было всего два. С первым юношей я прервала отношения после второй встречи, – он пригласил меня на танцы в дом культуры и в танце что-то тихо говорил, я прислушалась, он нецензурно выражался. Всё, больше ни одной встречи с ним. Со вторым парнем меня познакомила Алла, это была единственная встреча, через несколько дней он демобилизовался и уехал домой на Донбасс. Виктор стал третьим. Он полностью овладел моим разумом, в настоящую, чистую любовь которого я поверила. А то, что он влюбился в меня с первого взгляда, было чётко видно, что о себе сказать не могу. Он понравился мне в наш первый новогодний вечер, но сказать, что полюбила… не могу. Во мне всё ещё был жив мой школьный друг. И всё же я встречалась с Виктором. Он приглашал меня в училище, я приходила. Шла по знамённому залу, видела знамя училища и часового у него. Наша дружба крепла. Я увидела в Викторе честного, порядочного человека, не позволяющего себе ничего лишнего по отношению ко мне. Он не позволял себе ничего низменного, даже целовал как-то робко, как бы спрашивая разрешения. Его чувства были настоящие, не надуманные, в них не было фальши. Я видела, что он влюблён в меня и вскоре пригласила его к себе домой, где он познакомился с моими родителями. Маме и папе Виктор понравился. А наша полная любовь была только после свадьбы.

В первых числах марта Виктор сделал мне предложение – выйти за него замуж. Я согласилась без колебаний и раздумий.

От автора.

В феврале я уехал в Барнаул на две недели – в отпуск, приехав в Омск, сразу поехал к Свете. Дома её не было. Решил, что она у Аллы, поехал к ней, но её не было и у подруги. Алла сказала, что Свете звонил парень из Донбасса, сделал ей предложение выйти за него замуж и сказал, что приедет. Я развернулся и поехал обратно, думая, что ни за какие коврижки не уступлю Свету. Моя ненаглядная была уже дома, пригласила за стол, потом мы с ней уединились в её комнате, где Света угостила меня купленным по случаю вином «Наурское». В тот день я сказал Свете:

– Света, давай поженимся.

Света промолчала, и я понял, что говорю как-то не так, как надо. Подумал и сказал иначе:

– Света, выходи за меня замуж!

Ответ последовал через несколько секунд, но их мне хватило, чтобы сердце миллион раз сжалось, разжалось и глухо застучало в виски.

После моего согласия на брак, мы вышли из моей комнаты, вошли в комнату родителей и Виктор сказал маме и папе, что любит меня и просит их разрешения на брак со мной.

Они, естественно, опешили. Мы с Виктором встречались всего два месяца, из них непосредственных встреч было не более двух десятков.

Родители благословили нас и 10 марта мы поехали во дворец бракосочетания.

Во дворце нас приняли без проволочек и задержек. Регистрацию предложили провести 4 апреля, но я сказала, что не успею подготовиться, и бракосочетание нам назначили на 9 апреля. Виктор сказал на выходе из дворца:

– Для курсантов военных училищ дни и часы на регистрацию брака выделяются по нашему усмотрению, а гражданским лицам попасть на регистрацию во дворец невероятно трудно, очереди приходится ждать по три месяца и более.

С обручальными кольцами была проблема, их можно было купить только по справке, выдаваемой ЗАГСом. Нам такую справку выдали, и мы их купили на следующий день. А в этот день у нас был праздничный стол. Мы пришли домой, родители нас поздравили и усадили за стол, где были сладости и бутылка коньяка с хорошими закусками.

Потом начались предсвадебные хлопоты. С водкой в магазинах проблемы не было, а с продуктами напряг. У Валентина был друг, его невеста работала в буфете райисполкома. (Чего там только не было, – чёрная и красная икра, колбасы нескольких сортов, фрукты и даже свежие огурцы. Заметьте, огурцы в апреле, о которых простой трудяга в те годы не мог даже помыслить).

От автора.

Все хлопоты по подготовке к свадьбе выпали на долю Светы и её родителей. Я выделил лишь часть денег на стол, полностью организовать свадьбу за свой счёт я не мог. Откуда у меня – курсанта могли взяться 500 рублей? Именно столько стоила наша свадьба. Написал родителям, они выслали 200 рублей, а в то время это были большие деньги. На регистрацию я пошёл в цивильном костюме, его дал Валентин, белую рубашку и чёрный галстук привезли мои родители, а туфли мы купили. Света была во всём белом, – красивое короткое платье (сшила сама), фата, белые туфельки. Света была ослепительно прекрасна, а я беспредельно счастлив!

Свадьба прошла хорошо, – без эксцессов, ругани и драк, что случается крайне редко, когда спиртное льётся морем, было весело, и всем она понравилась. С моей стороны были мои родители, два товарища детства – Виталий Корабейников (учился на третьем курсе в Омской школе милиции), и Сергей Яцков (учился на втором курсе Омской пожарной школы), и товарищи по моему Омскому общевойсковому училищу. Те из них, кто не смог прийти в первый день, пришли и поздравили нас на второй день свадьбы. На третий день мои родители уехали домой в Барнаул, а для меня этот день был последним в моём кратком отпуске. Но я учился на четвёртом курсе, до выпуска оставалось три с половиной месяца и жил не в училище, после занятий приходил домой (дом моей жены стал и моим домом), поэтому ни на день не разлучался со Светой.

09.04.1970. Омск. Дворец бракосочетания

09.04.1970. Омск. Дворец бракосочетания

В июне, после успешной сдачи государственных экзаменов, наступил «золотой карантин». Я был ещё курсантом, но уже носил мундир офицера.

После свадьбы Света проработала в Омском отделе института «Гипроспецмонтаж» до 30 июня. 25 июля, попрощавшись со знаменем училища, в парадном строю своих товарищей я прошёл по плацу училища последний раз.

Где-то дня через три после торжественного обеда в ОВОКДКУ им М. В. Фрунзе мы с Виктором выехали в его родной город Барнаул.

В Барнауле меня встретили очень хорошо. Виктор познакомил меня со своими родственниками. Мы ездили на моторной лодке по реке, на противоположном берегу Оби купались и устраивали пикники, ходили на краевую выставку достижений народного хозяйства, где Виктор катал меня на лодке по пруду и мы пили пиво с шашлыками. Были у бабушки по отцовской линии, она жила в посёлке Кармацкое в маленьком домике на берегу речки с названием «Старая Обь». До посёлка сначала добирались пригородным поездом, который останавливался у каждого «столба». Наш ж/д маршрут: Барнаул – станция Зудилово проехали часа за полтора, сейчас это расстояние электричка проходит минут за 20. Потом мы шли лесной дрогой три километра. На полпути какой-то добрый человек сделал столик и рядом вкопал скамеечку, здесь путник мог отдохнуть и поесть. Это было чудесно! Вокруг сосновый лес, пение птиц, стрекот кузнечиков, аромат трав и цветов, поляны с сочной костяникой и клубникой. Мы ели те ягоды, вдыхали аромат лета и были очень счастливы.

Кармацкий – небольшой посёлок, всего в одну улицу, на которой по обе стороны стояло дворов тридцать, но в посёлке был свой магазин-киоск, где всегда можно было купить хлеб, сахар, соль, крупы и консервы, куда без них, особенно без камбалы в томатном соусе, это визитная карточка того времени.

Дом у бабушки был малюсенький, – узкие темные сени, низкая входная дверь в единственную мизерную комнатёнку с одним окном, выглядывающим во двор с сараем, где бабушка Феодосия держала козу. Она поила нас козьим молоком и варила из него кисель, вкус его необычный, но приятный. В комнате была кровать, стол, рукомойник, вешалка у входной двери, лавочка и на ней ведро с водой. Электричества не было, благо август и вечерами ещё светло. Под вечерние сумерки мы вели разговор, потом ложились спать, бабушка на свою кровать, а мы с Виктором на матраце, уложенном прямо на пол, но нам было тепло и мы не чувствовали никаких неудобств.

Виктор катал меня на лодке по реке, мы бродили по лесу, заходили в заросли папоротника в рост высотой, ели лесную смородину и малину, а в обед и вечером бабушка угощала нас вкусной свежей картошкой, солениями, и мы пили чай, настоянный на ароматных травах и ложками ели клубничное варенье.

Витина бабушка мне понравилась, хорошая, культурная старушечка, с приятными чертами лица. Думаю, понравилась ей и я.

От автора.

После отдыха в Кармацком, возвратились в Барнаул, где ежедневно гуляли по городу, ходили в кино, изредка заходили пообедать в ресторан, цены были на удивление очень низкие. Мы заказывали салаты, вторые блюда, сок или лимонад, 300 грамм вина и всё это стоило не более пяти рублей. Сейчас, имея в кармане 500 рублей, в ресторане делать нечего, разве что пойти в захудалую столовую и купить две порции пельменей, где вместо мяса соя и свиная шкура, перемолотая в густую серую пасту. Зато демократия, хотя… о какой демократии может идти речь, когда свободное слово запирается свободной тюремной камерой, когда за листок конопли, прилипший к ботинку паяют 10—12 лет тюрьмы, а зажравшимся, заворовавшимся жлобами, стоящим у власти, на миллиарды разворовывающим государство, всё прощается. Покажут для проформы по телевизору парочку эпизодов якобы расследования о хищении каким-либо губернатором или генералом, и тишина. Через государственную кормушку прошли все верхи нашей «демократической» страны и что? Кого-нибудь судили? Ни одного! Живут и ныне те воры от власти и благоденствуют, и самый первый из них вор – первый мэр города Москвы Юрий Лужков. А народ забит, запуган, унижен, и до него нет дела никому.

Отгуляв отпуск, в начале сентября поездом «Москва – Владивосток» мы отправились на Дальний Восток, – к моему новому месту службы, – в КДВО.

Вот на этой минорно-мажорной ноте заканчиваю эту книгу. Писал её 10 дней. Сегодня 21 сентября 2019 года, 15 часов 59 минут. Сейчас буду перечитывать, дополнять, редактировать и вносить корректуру.

Часть 2. Лейтенанты

1970. Барнаул. После окончания военного училища

Предисловие

«Золотой карантин» – позади государственные экзамены и время ожидания приказа министра обороны о присвоении воинского звания лейтенант. Мы – выпускники ОВОКДКУ имени М. В. Фрунзе 1970 года уже в офицерской форме, но с погонами курсанта. Мои товарищи холостяки живут в училище, а я уже четвёртый месяц женат и живу с женой – Светланой Свинаренко, в девичестве Мосиной у её родителей – Михаила Евстафьевича и Полины Гавриловны Мосиных.

«Золотой карантин» – по сути, он не золотой, а пыльный, грязный, удушливый, потому что в ожидании погон мы не проводим время в праздности, а работаем, – каждое утро получаем задание от преподавателей и ремонтируем аудитории, – снимаем старую штукатурку, накладываем новую, красим, пилим и т. д. Я с группой моих товарищей был направлен в автомобильный учебный корпус. Здесь нам пришлось снимать с потолка и со стен аудиторий многолетний слой штукатурки, а это работа на козлах и в тумане едкой пыли, повязки на лице не помогали, лёгкие забивались белой цементной пылью, мы кашляли, отхаркивали горькую мокроту и проклинали всё на свете. Блеска в глазах от ожидания лейтенантских погон не было. Было молчаливое негодование и выполнение заданий, – четыре казарменных года впаяли в нас беспрекословное повиновение старшему, а старшим у нас был преподаватель автодела подполковник, естественно, он с нами не скоблил стены и потолок. Он даже и в аудиторию ни разу не заходил, ибо в ней стояла едкая, горькая завеса из мелкой белой цементной пыли, которая проникала во все поры нашего тела и в робу. Представьте, что стало бы с формой подполковника, и с его лёгкими, если бы он зашёл в это густое ядовитое облако пыли.

Но всему приходит конец, закончился и «золотой карантин». Я надел парадную форму (в 1970 году армия была переведена на новую форму одежды) – белую рубашку с чёрным галстуком, китель и брюки цвета морской волны, чёрные ботинки и вместе со Светой поехал в училище. Накрапывал мелкий дождь. Накинув на себя плащ-накидку (Света под зонтом), мы вышли из дома на улице Магистральная (дом 23, кв 5), и направились к автобусной остановке. Сорок минут езды на троллейбусе и вот мы уже в училище – на плацу. Дождь прекратился, я скинул плащ-накидку и… окаменел, – мой парадный мундир оказался запорошен чем-то белым, как мукой. К окаменению прибавились дыбом стоящие волосы. Что делать? Попробовал стряхнуть белый налёт рукой, получилось. Через пять минут мундир был чист. Но что это было? Долго не мог понять. Потом сообразил – тальк. Тальком была посыпана внутренняя поверхность плащ-накидки. Зачем? До сих пор понять не могу. Плащ-накидка прорезиненная, зачем её обильно посыпали тальком?

Построение. Знаменосцы внесли на плац знамя училища, мы прощаемся с ним. Затем прохождение в парадном строю перед трибуной, на которой начальник училища и командующий Сибирским Военным округом, после этого торжественный обед. Передние столы заняты генералами, преподавателями, рядом с ними лейтенанты, окончившие училище с красным дипломом. У меня обычный – тёмно-синий, я со Светой и с другими подобными мне лейтенантами вдали от тех столов, но нам проще, – на нашей стороне весёлый разговор и нам вольготнее. А краснодипломники скукожены, стесняются даже выпить стакан лимонада. Пусть их столы завалены яствами, коньяком, шампанским, а на нашем дешёвое вино и бедненькие салаты, зато мы раскованы и веселы.

Кто-то из преподавателей поздравил нас с присвоением воинского звания лейтенант, никто из тех лейтенанты не сказал спасибо. Вышел я, поблагодарил наших преподавателей за науку, поднял за них стакан с вином.

Вот и всё торжество. По настоящему я отметил этот день дома, – с женой и моими тестем и тёщей. Потом Света и я поехали в Барнаул. Отгуляв отпуск на моей родине, сели на поезд и покатили на Дальний Восток. Четверо суток в пути. Прибыли в Белогорск, оттуда в Возжаевку – в штаб дивизии, распределение в гарнизон – посёлок Поздеевка Ромненского района Амурской области. Так началась моя офицерская служба, – наша.

Глава 1. КДВО

От Светы.

Я ехала поездом на Дальний Восток и невольно задумывалась над вопросом: «Каким и как долго был путь от Петербурга до Тихого океана в конце 19, начале 20 веков, когда не было железной дороги?» Задумывалась и не могла представить. Сейчас я знаю, такие вояжи длились месяцами, но с какими трудностями встречались люди, идущие по тому пути, я не узнаю никогда, даже если и прочитаю десятки авторских книг самих путешественников. Путешествие от Барнаула до Белогорска Амурской области, нашей конечной станция, длилось четверо суток.

Мы ехали со Светой в купированном вагоне, сейчас я уже не помню наших попутчиков, но уверен, они часто менялись, – четверо суток не один день, когда даже в течение 19 часов езды от Омска до Барнаула с нами ехали, меняясь, разные пассажиры. А тут… Велика и Широка Россия!

Ехали в приподнятом настроении, и были наполнены романтикой будущего, которое представляли в розовом свете. Бескрайние поля с радужными осенними разливами плавно перетекали в пригороды городов, в вокзалы и снова в пригороды, горы, долины, посёлки и полустанки. Мы смотрели из окна вагона на уносящиеся к хвосту состава километровые столбы и считали проехавшие километры. Увеличивая свой порядковый номер, они измерялись не сотнями, а тысячами километров.

До Красноярска наш поезд шёл с довольно-таки частыми остановками, – города, крупные населённые пункты, потом нашему взору редкой чередой стали открываться мелкие деревеньки. Они проносились так быстро, что порой мы не успевали внимательно рассмотреть их. Некоторые деревеньки лишь слегка просматривались вдали, на фоне синих гор и тёмной стены леса они казались игрушечными. Многие лепились к ним как ребёнок к груди матери. Наш скорый поезд у таких населённых пунктов никогда не останавливался. Так и ехали до Байкала с редкими непродолжительными остановками у крупных населённых пунктов. К Байкалу подъезжали по горам. Впервые я увидел наше великое священное озеро-море с высоты. Сначала, как-то необычно для моего понимания, в просвете скатов гор, густо заросших лиственными и хвойными деревьями, показался голубой треугольник воды. Я принял его за клочок неба, каким-то непостижимым образом свалившийся на горы. Потом понял, это часть Байкала и стал с нетерпением ждать полного его открытия. Шло время и голубой треугольный клочок то исчезал, то появлялся вновь, то становился больше, то меньше. Так продолжалось более часа. Байкал открылся сразу и неожиданно. Он всё ещё был ниже уровня моих глаз, наш поезд всё ещё бороздил скаты высоких гор, но Байкал уже открылся мне не узким треугольником, а полотном. Он ещё не раскрылся в полную ширь, но уже поразил меня своим гордым величием. Да, это действительно море! В своей жизни я не видел настоящее море, и Байкал с его ширью, с берегами за горизонтом, дал мне его полное понимание.

Наш поезд шёл рядом с озером-морем, противоположный берег даже не угадывался в его спокойно глади. Поезд остановился, хотя не было никакого населённого пункта, вероятно, семафорил красный. Я вышел из вагона, вышли многие пассажиры, зачерпнул горсть воды и выпил её, она была холодная и абсолютно безвкусная, а на дне были чётко видны даже песчинки, – идеальная прозрачность. Было чувство отсутствия преграды, как будто я смотрел на камни и песок озера не через воду, а как обычно, и лишь урез, где была видна грань суши и воды, говорил об обратном.

Слюдянка – крупная станция у Байкала. Местные женщины знают расписание всех поездов и к их приходу выносят в кастрюлях горячую картошку, варёные яйца, соления, байкальскую рыбу и подторговывают пивом и водкой. В станционных буфетах практически ничего нет, так… всякая малосъедобная ерунда, какие-то консервы, залежавшиеся ломти жареной колбасы, бледно серый чай и ещё что-то неведомое и, конечно, несъедобное, ибо даже от внешнего составляющего этого неведомого начинают недовольно возмущаться мои внутренности.

Нужен хлеб, спрашиваю, где его можно купить. Отвечают, иду на привокзальную площадь, справа какой-то маленький магазинчик, покупателей в нём немного, покупаю две бутылки лимонада, булку довольно-таки мягкого белого хлеба и возвращаюсь в вагон. Света к этому времени уже купила варёную картошку и солёные огурцы. Будет чудесный обед! Мы не голодны, обедаем в вагоне-ресторане, а завтрак и ужин покупаем у разносчицы. Вкусно! Но горячая круглая кортошечка с огурчиками – это что-то! Ресторан с его солянкой не идёт ни в какой счёт. Приступаем к поглощению всей купленной нами вкуснятины после улетевшего в конец состава последнего окраинного дома Слюдянки. Снова созерцание родной, но незнакомой природы из окна вагона, снова удивляемся и делимся впечатлениями, читать не хочется. Какое тут чтение, когда каждую минуту что-то новое и обворожительно прекрасное. Справа по ходу движения косогоры, они густо заросли кустарником, слева извиваясь текут в Байкал ручейки и узкие реки, а позади очень длинные тоннели и, возможно, они есть ещё впереди. Тоннели это не страшно, это просто необычно, – светло в купе, свет льётся в него из окна и вдруг кромешная тьма, включается свет. В свете лампы мы едем долго, и нам кажется, что подземному переходу не будет конца, но яркий дневной свет вновь вливается в наше купе и на душе снова покой. Мы живы! Мы снова под солнцем, а не в мрачном подземелье «Аида», – таким казался нам тоннель в горах. Но самое страшное ещё впереди. Мы спускаемся с гребня горы, и наш поезд вползает на мост над пропастью. В окно смотреть страшно, высота головокружительная, Света не смотрит, а мне интересно и одновременно как-то жутко. Такое великое инженерное сооружение я не видел даже на картинках. Оно действительно грандиозно и уже второй вопрос рождается в голове: «Как в начале века, без современной техники, создано такое величайшее сооружение – мост над пропастью?» Ответ, конечно, не нахожу.

Байкал позади, снова поля и узкие долины, горы и сопки, ручьи и речушки, полустанки и деревеньки с десятком домов, по улицам которых бродят козы, пасутся гуси, и вразвалочку ходят утки, но собак не видно, вероятно, они во дворах на привязи.

1970 год, отношения с КНР напряжены, сказываются политические разногласия между нашими некогда дружными странами. Китай выискивает причины вооружённого нападения на СССР, и он их находит. Провокация на пограничной реке Уссури в Приморском крае – 2 марта 1969 года китайские провокаторы предприняли нападение на советских пограничников в районе небольшого острова Даманский. И провокация в Казахстане – пограничный конфликт у озера Жаланашколь, – бой между советскими пограничниками и китайскими военнослужащими, нарушившими границу СССР 13 августа 1969 года.

Нас, – выпускников ОВОКДКУ, как и лейтенантов других военных училищ страны, почти в полном составе направляют для прохождения дальнейшей воинской службы на Дальний Восток.

Поезд, притормаживая, втянулся в пригород города Белогорска, с какими-то обшарпанными строениями, – это явно склады с эстакадами, рядами рассохшихся бочек под ними, и горами мусора. Захламлённость и неухоженность территории складов вносят в душу уныние.

– И это моя великая страна, – поникнув головой, думаю я. – А что впереди!?

И вот уже, приближаясь к станции, машинист нашего поезда подается оповестительный сигнал – один длинный свисток.

Вокзал – низенькое приземистое здание с обелиском на привокзальной площади в память о комсомольцах 20-40-х годов. Обелиск – прямоугольная вертикальная плита на четырехступенчатом постаменте. На лицевой стороне обелиска, в верхней части – барельеф, изображающий воина гражданской войны в буденовке, воина Отечественной войны в каске и девушку-комсомолку. Под барельефом памятная надпись: «Комсомольцам Белогорска, погибшим в боях за Родину в годы гражданской и Великой Отечественной войны от комсомольцев города и воинов гарнизона». На обратной стороне надпись:

«1918 – 1968 г.г.

Мы росли не в уютном раю,

А в сражениях двадцатого века.

Отстояли юность свою

В грозных битвах за жизнь человека».

На третьей снизу ступени постамента в нише замурована капсула с письмом потомкам. Ниша закрыта пластиной с надписью: «Вскрыть в 2018 году, в день столетия Ленинского комсомола».

– Интересно, что там написано, – думаю я. – Когда ещё наступит тот далёкий 2018 год!?

Ты, потомок, можешь прочитать то послание в интернете.

Вместе с нами с этого поезда сошли ещё несколько моих товарищей по училищу, некоторые из них были с жёнами, а один и с грудным ребёнком. Вторая половина дня. Нас никто не встречает. Мы смотрим налево, направо, вдаль, ждём, когда за нами приедут и повезут в штаб дивизии. Проходит полчаса, ни единой подвижки.

– Вот что, пацаны, стойте здесь. Я иду в комендатуру. Надо выяснить, прибудет ли за нами машина, – говорю я и направляюсь к малоприметному зданию, на которое мне указал проходящий мимо мужчина после моего вопроса: «Скажите, пожалуйста, где военная комендатура?»

В комендатуре я связываюсь с дежурным по штабу дивизии. Он сообщает мне, что никакой машины не будет.

– Добирайтесь поездом до станции Возжаевка, – говорит он и бросает трубку.

Я снова набираю номер телефона дежурного по штабу, и снова тот же капитан говорит мне, что нужно ехать до станции Возжаевка, где расположен штаб дивизии.

С унынием в глазах я возвращаюсь к своей группе и говорю, что никто за нами не приедет.

– Нам нужно садиться в поезд и ехать до станции Возжаевка, там штаб дивизии, – говорю я и иду к кассе вокзала за ж/д билетами.

За мной следуют все остальные.

На станцию Возжаевка, – небольшой населённый пункт, мы прибыли поздно вечером, – было уже темно. Устроились в мрачном холодном помещении вокзала с тремя жёсткими вокзальными скамьями. Ждём автобус, который, как мы предполагали, должен прибыть из дивизии и повезти нас в штаб. Ждём десять минут, ждём полчаса, никто за нами не приезжает, а тут и дежурная по вокзалу объявила, что вокзал закрывается на ночь и нам нужно освободить его помещение.

Выходим на улицу, а там тьма и холодный осенний ветер, пронизывающий до костей. Наши милые девочки – жёны в лёгких летних платьицах.

Мои товарищи в растерянности. Я принимаю решение идти в штаб дивизии. Беру с собой одного лейтенанта, и мы отправляемся в путь.

В штабе сообщаю капитану, что со мной офицеры с жёнами и детьми. Капитан отправляет со мной дежурный автомобиль ЗИЛ, – с открытым кузовом, и вскоре вся группа, околевшая до «мозга костей» входит в штаб.

Капитан к нашему приезду организовал какое-то небольшое, но относительно тёплое помещение, вероятно зал заседания, так как в нём стояло несколько стульев. Была ночь. Все устали и голодны. С трудом дождались утра, – распределения по полкам. В дивизии оставили двух лейтенантов-холостяков, а все остальные, и мы со Светой естественно, были отправлены в гарнизон на станцию Поздеевка Ромненского района Амурской области. Ехали в кузове ЗИЛа, благо был хороший солнечный день и не очень холодно, но всё-таки не лето.

По прибытии в полк, мы представились командиру полка, и он дал распоряжение всех «женатиков» разместить по квартирам, а холостяков в квартиру пятиэтажки.

Знал бы я какие жестокие зимы в Амурской области, и что из себя представляют предлагаемые нам квартиры, отнёсся бы к выбору жилья более внимательно, но я этого не знал, как и не знал, что кирпичные дома, на вид добротные, строились пленными японцами и зимой промерзали насквозь. Квартиры в этих домах не прогревались печью, сложенною, вероятно, неумелым солдатом, а не настоящим печником. Всё тепло из неё уносилось в трубу, и уже в двух метрах от печи с чугунной плитой было прохладно. Да и обогревалась наша «ледяная избушка» бурым углём, ведро угля в топку, ведро золы из неё. За сутки печь поглощала семь – восемь ведер угля.

Бурый уголь доставлялся в гарнизон мелкой пыльной крошкой и огромными кусками в тонну весом. Я покупал уголь куском, выгружал его под окнами своей комнаты, выходил на улицу с кувалдой и долбил его на мелкие кусочки, которые загружал в топку печи. Когда я уезжал в командировку, кувалдой работала Света.

Кратко о нашем жилище. У нас была одна комната в трёхкомнатной квартире. Входная дверь в квартиру хоть и запиралась, но из неё всегда несло холодом, но основная порция морозного воздух проникала через окно на кухне, которой ни я, ни другие жильцы квартиры не пользовались. Была в квартире и кладовая комната, она тоже имела окно, через которое лились потоки клубящегося морозного воздуха. В этой кладовке мы некоторое время держали яйца, но с приходом зимы они замерзли и от затеи хранения продуктов в кладовой комнате мы отказались, оставив там лишь бочку с квашеной капустой.

В октябре или в ноябре, сейчас точно не помню, мы получили контейнер, – Светин отец отправил в нём всё, что было в Светиной комнате в Омске, – шифоньер, диван, постельное бельё, кухонную и столовую посуду и многое другое необходимое для жизни. К новому году мы купили полутораспальную кровать, очень дорогой телевизор Ладога (432 рубля), но отвратительного качества. Уже через год он стал часто выходить из строя.

Ох и намучался же я с тем телевизором! Через три года, уже в Венгрии он окончательно перегорел, и отремонтировать его никто не мог, не было радиодеталей. Выезжая из Венгрии на новое место службы, я упаковал телевизор в его родную заводскую коробку, но в дороге телевизор разбили. Грузчики в Свердловске посоветовали написать жалобу на ж/д дорогу, что я и сделал. Выплатили 220 рублей, но другой телевизор мы не купили, так как на новом месте службы – в учебном гарнизоне «Елань» телевизионные сигналы, как нам сказали, были отвратительного качества.

Наша комната в Поздеевке. Зимой входная дверь комнаты промерзала насквозь, была во льду, как и во льду, были углы комнаты. Лёд был даже под кроватью. Спать укладывались в одежде, плотно прижимались друг к другу, согревались и так засыпали, а утром «выползать» из-под одеяла было невероятно трудно, печь прогорала, комната остывала, и пар валил изо рта.

1971. Поздеевка. КДВО

От постоянного холода в комнате (по полу можно было ходить только в обуви. Крепкий мороз проникал в неё из всех щелей окон и двери), Света часто болела. Простудные заболевания, ангина и женские болезни были её злобными гостями. Особенно донимала ангина.

Промучившись и помёрзнув до середины января, проиграв в борьбе с холодом лютой зиме и не добившись успеха в создании «летних» условий в комнате, я пришёл к выводу, что без обогревателя мы окончательно закоченеем, как на вершине Эвереста. Сделал небольшие козлы, уложил на них полуметровый отрезок керамической трубы диаметром 20 сантиметров, обвил её спиралью и установил это сооружение рядом с кроватью. Включил и уже через час в комнате стало относительно тепло даже вдали от печи, но так было всего лишь дней семь, спираль стала перегорать, я её ремонтировал и, в конце концов, она полностью вышла из строя. Купил новые спирали, но и они продержались недолго. Моя затея с обогревателем рушилась, но всё же мы протянули с ним до конца зимы. Включали его только вечером, на ночь перед сном, а в остальное время суток окунались в «зиму». Из двух окон нашей крохотной квартирки постоянно тянуло холодом, хотя они были закрыты шторами. Да, и что могли сделать шторы под напором зимнего ветра, проникающего своими жгучими струями в каждую щель старого дома, если даже массивная входная дверь не могла сдержать тугие потоки морозного воздуха. Врываясь в комнату, эти потоки сливались с холодным воздухом, льющимся из щелей оконных рам в единый клубок, взрывались, и острыми жгучими иглами впивался в наши тела, от которых становилось зябко даже голове.

Худших зданий, каким был наш дом и его японский брат-близнец, стоящий на одной линии, не было во всём гарнизоне. Дома лепились друг к другу торцами через узкий проход, по которому тонкой струйкой текла тропинка, ведущая к мусорному ящику и дощатому туалету. Туалет – острая необходимость этих двух домов был «гордостью» гарнизона. Летом он качался как корабль на крутых волнах, а зимой из толчков его торчали острые пики замёрзших фекалий, на которые при всём нежелании обязательно втыкался голым задом при исполнении важного дела, требуемого человеческим организмом. Мне было проще, обязанности перед моим организмом я исполнял в казарме батальона, расположенного на втором этаже пятиэтажного здания, отапливаемого гарнизонной котельной.