Текст книги "Я был счастлив. Том 2. В зените лет. Том 3. На закате лет. Приложение. На расцвете лет"

1971. Лето. Поздеевка. Света с полевыми цветами

Много лет спустя я понял, что совершил огромную ошибку, выбрав комнату на первом этаже двухэтажного дома. Мы обогревали второй этаж, – печная труба проходила по квартире над нами и сливалась с трубой её печи. Но квартира была выбрана… Можно было пойти к командиру полка и пожаловаться на невыносимые условия жизни, но я был другого склада, – жаловаться не привык и не умел, что имел, тому был рад, а молодая жена мёрзла, постоянно болела и тоже была молчалива. Холод в комнате – это лично моя оплошность, я не подумал, что можно утеплить наше жилище, собственно, я не знал как это сделать и не умел. Наша вторая беда – неумение вести домашнее хозяйство. Мы не были приспособлены к жизни без опеки, что в первый год нашей службы на Дальнем Востоке сказалось не только на нашей неустроенности, но и на безденежье. Мы не покупали продукты впрок, получку не распределяли на весь период, аванса у военнослужащих нет, не откладывали деньги на непредвиденный случай. И однажды это больно ударило по моей душе.

Копейка и холодец.

Мы впервые начинали жить самостоятельно и жили от получки до получки, не оставляя денег на непредвиденный случай. И однажды ко дню получения ежемесячного оклада у нас остался минимальный набор продуктов и одна копейка. Выплату оклада задерживали постоянно на один – два дня, а в тот раз, о котором сейчас поведу речь, задерживали уже пять дней и как долго это продлится, никто не знал. На седьмой день безденежья – в доме не было ни хлеба, ни яиц, ни круп, ни жиров. В бумажном кульке было несколько хвостиков моркови, в вазочке горсть сахара, и одна копейка на кухонном столе, прикрытом простенькой клеёнкой.

Из окон нашей комнаты были видны казармы и Света видела меня возвращающегося со службы или на обед. На седьмой день она не стояла у окна, обессилев от голода, она лежала в постели, но не жаловалась ни на головную боль, ни на пустой желудок, настойчиво требующий энергетической подпитки.

Я вошёл в квартиру, и проговорил:

– Света, что с тобой?

– Ничего! Всё хорошо! – ответила она, и я понял, что моя жена голодна.

Я тут же почистил морковь, нарезал её ломтиками и поставил варить. Сварил, сделал пюре, приправил его сахаром и восстановил жизненные способности жены. Она ожила. После этого пошёл в штаб полка, в надежде, что привезли деньги и можно будет получить свой лейтенантский оклад – 183 рубля, но у кабинета стояла толпа офицеров с понурыми лицами. Деньги не привезли. Настроение было отвратительное. Я не мог накормить жену.

– Что делать? – думал я и перед уходом со службы пошёл в солдатскую столовую, взял тарелку, наполнил её жареной камбалой и пошёл домой. Вечером Света хорошо поужинала, но был новый день и снова деньги не привезли.

Я подошёл к пределу терпения, ворвался в кабинет начфина и потребовал деньги. Он выслушал меня и сказал:

– Ну, что я могу сделать, если денег нет! – сочувствуя мне, ответил старший лейтенант.

Его можно было понять. Но кто поймёт нас – офицеров, у которых голодные жена и дети, а самим нам надо ежедневно работать с солдатами, выходить на полевые занятия и нести караульную и гарнизонную службу?

Я взорвался. Начфин достал из кармана семь рублей и отдал их мне. Я взял, сказал спасибо и пошёл в магазин. Вскоре на нашем столе были продукты, и мы со Светой ожили. Через два дня деньги в полк привезли, задержка получки была нам уроком. (Долг я, естественно, отдал). С того дня мы стали запасаться продуктами и тратить деньги только на самое необходимое. Но мы были молоды и самое необходимое для нас было всё, что продавалось в магазине, – мясо с преобладанием костей, шоколадные конфеты, которые очень любил я, а Света смотрела на них как на нечто постороннее (с детства не была приучена к шоколаду), но сие было не долго. Конфеты всегда лежали в вазочке, и как-то в ней осталось пять – шесть штук, Света взяла одну, съела и она ей понравилась.

– Какая же я была… – сказала она себе. – Смотрела на эти конфеты как на бяку. А они очень даже вкусняшки!

С тех пор шоколадные конфеты стали двойной необходимостью, а ещё важным продуктом для нас были пряники, которые любила Света, и на которые я смотрел косо, мне больше нравилось печенье. Все эти важности и необходимости сильно истощали наш семейный кошелёк, и Света решила пополнить его. Устроилась в посёлке продавцом, но через неделю узнала, что заведующая хочет уволиться и назначить её вместо себя. Кто-то сказал ей, чтобы не принимала магазин, так как в нём большая недостача и много просроченных продуктов.

– Она постарается всё свалить на тебя. Увольняйся, – посоветовали ей.

Света пришла домой и всё мне рассказала, мы решили, уволиться, что она и сделала. Так бесславно закончился первый эксперимент по законной добыче денег моей женой.

Света хорошо шила и в разговоре с подругами говорила об этом. Весть о новой портнихе быстро разнеслась по гарнизону, и моя жена стала зарабатывать на шитье. Как-то к ней пришла жена лейтенанта Летова, моего однокашника, попросила Свету сшить платье, показала фасон. Света сшила, а оплату за работу не получила. Летова сказала, что принесёт деньги на следующий день, но за тем днём прошёл другой, потом ещё и ещё. Света встретила Летову в магазине, напомнила ей о долге, та скривилась. Пришлось мне идти к ним домой и требовать оплату. Отдали, но с таким лицом, как будто сделали одолжение. Света потом ей отомстила. Сшила платье новой заказчице по Летовскому фасону, правда, из ткани другой расцветки. Летова, увидев платье, подобное своему, не стала его носить.

Но у Светы, как, оказалось, был не только острый глаз, но и твёрдая рука. Однажды я взял её в тир, дал пистолет ПМ, она произвела три выстрела. Результат удивил меня – девятка, семёрка и молоко. Прекрасный показатель для девушки впервые взявшей в руки оружие.

В хмурые зимние вечера единственным нашим развлечением был телевизор. Телепередачи «КВН» и «А ну-ка девушки» были самыми любимыми, и конечно концерты. Показывали и фильмы, но сейчас не помню какие именно, зато помню прекрасно, что несколько раз мы смотрели телепрограммы из Китая и даже из Владивостока, хотя до него было около 1000 км.

У меня в роте был солдат хорошо разбирающийся в радиотехнике. (Через месяц после прибытия в полк меня перевели на должность заместителя командира роты по политической части, конечно, по моему согласию. Из всех молодых лейтенантов полка я был единственный коммунист, и партийный стаж у меня был уже 2,5 года). Солдат смастерил антенну-локатор, которая позволяла ловить телевизионные волны с большого расстояния. Из Владивостока ТВ передачи шли с помехами и мы отказались от их просмотра, кроме того звук запаздывал от изображения, а вот из Китая сигнал шёл чёткий, только смотреть было нечего. Каждая телепередача начиналась с чтения цитат Мао Дзедуна, потом либо балет, либо новости, либо мультфильмы, в которых упитанные детишки побеждают буржуев. В новостях обязательно какая-нибудь народная стройка, где тысячи худющих китайцев, стоя по колено в густой грязи, грузят эту грязь в тачки, а другие тысячи китайцев везут их по дощатым настилам куда-то вдаль, из техники только один-два наших трактора первых послевоенных лет. И везде красные знамёна. Знамёна на стройке, в мультфильмах и на сцене, где стройные балерины выписывают «кренделя» и прыгают как «стрекозлятки». Попрыгав и поскакав, балеринки скрывались за боковой занавесью и на сцену, маршируя, выходил строй солдат со знаменосцем впереди, сделав три круга по сцене, исчезали и они, и снова прыжки «стрекозляток», затем снова солдаты и так несколько часов кряду. По окончании «балета» на экране телевизора появлялась дикторша, она что-то говорила, вероятно:

– Вы смотрели революционный балет КНР.

После этого весь экран становился красным и на нём появлялись иероглифы, которые зачитывались закадровым голосом.

Прыгающих «стрекозлов» в спектакле не было, им в этом действе была предоставлена почётная роль – роль солдат революции. Между прочим, китаянки-балеринки довольно-таки стройные, а вот дикторши красивые, белокурые и лица чисто европейские. Так было в семидесятые годы 20 века, кто сейчас красуется на экранах телевизионных приёмников в КНР, – не знаю. Предполагаю, большой разницы не существует, та же революционная пропаганда и колонны солдат, но не на сцене, а на параде перед трибуной нового кормчего. Кто есть современный китаец, какова государственная политика Китая? Не трудно понять, если внимательно приглядеться к населению наших дальневосточных городов… и не только. Зачем им вести войну за территорию, если китайцы уже давно оккупировали Дальний Восток и плодятся на российской земле как тараканы? Они занимают сельскохозяйственные угодья России и, разворачивая свою хищническую деятельность на нашей территории, губят землю химикатами, нашу русскую землю. Они рассосались по нашей земле от Владивостока до Калининграда. Они уже встречаются даже за полярным кругом. А что будет дальше? Кто-то может сказать: «У нас земли много. Всем хватит!» Ответ: «Дело не только в земле, а в том, что они на неё принесут? А принесут они на нашу землю свою культуру, этим самым загнав нашу в узкие рамки; принесут свою веру и захватят наши храмы, этим поставят в зависимость от своей; издадут свои законы и выдвинут на первый план свою идеологию, этим уничтожат русский народ как нацию. Может такое быть? Вполне!

В свободное от службы время я готовился к занятиям с солдатами, а Света много читала, благо гарнизонная библиотека была прекрасная. В офицерском клубе два раза в неделю крутили кино, и раз в полгода приезжали артисты, однажды в нашем гарнизоне появился гипнотизёр, по моему разумению шарлатан, так как на сцену он вызывал только детей подростков, которых, уверен, подучил заранее, я вызвался, он меня забраковал.

Ещё о первой зиме на Дальнем Востоке.

Скоро зима, а у нас нет ни солений, ни варений, ни картошки, ни моркошки, ни луку одни му́ки. Почему муки? Да потому что свежих овощей мы не видим. В магазине только сушёные овощи, – картошка, лук, морковь и даже яйца, вкус у этих продуктов отвратительный. Из сушёного картофеля пюре не сделаешь, и из яичного порошка не приготовишь омлет, картофель только в первое блюдо, и он вместе с луком и морковью уничтожает его окончательно, но не умирать же с голоду, морщились, но ели. Вообще обеспечение гарнизона качественными и жизненно необходимыми продуктами питания было поставлено отвратительно. В гарнизонном магазине постоянно были только конфеты, рыбные консервы, рис, лапша, сахар, соль и хлеб. Мясо завозили один раз в неделю, и лучшие куски доставались командованию полка, старшим офицерам, торгашам и другой блатной братии, а нам – молодым семьям кости. А цена на всё мясо, без сортового разруба, одна! Да, и такое мясо удавалось купить не всегда. В дни привоза Света поднималась в 5 часов утра, шла к магазину и занимала очередь.

В наш первый год службы на Дальнем Востоке я увидел на территории какого-то склада, что располагался в посёлке, 200 литровую деревянную бочку и укатил её домой. А что делать, если командование не «чешется», если ему наплевать на своих офицеров? Выживали как могли!

– В бочке посолим капусту, – сказал Свете.

Купили капусту, где-то килограмм 120, а солить не знаем как. Я слышал, что перед закладкой капусты в бочку её нужно прокалить, но тоже не знал как. Решил паром. Закатил бочку в комнату, налил в неё полведра воды и бросил раскалённый в топке печи большой гранитный булыжник. Вода в бочке зашипела, всклокотала – брызги, пар, – ничего не видно. Вот так продезинфицировал бочку, благо, что не ошпарил паром ни Свету, ни себя.

У моего командира батальона майора Капорина была очень хорошая жена, по своему желанию, или по просьбе мужа, не знаю и это не существенно, она часто навещала жён офицеров батальона, помогала им в благоустройстве, учила вести домашнее хозяйство. Вот она и посоветовала купить капусту и засолить её. Купили.

Пришла к нам домой, не удивилась тому, что капусты очень много, приняла участие в её засолке. Вечером я выкатил бочку с квашеной капустой в кладовую, и она стояла там всю зиму. 120 килограммов капусты, а за зиму мы употребили в пищу не более 10 кг. Это был наш первый эксперимент по заготовке продуктов впрок – на зиму.

Печное отопление и лёд в комнате, это ещё не все наши горести. Огромная проблема была в стирке белья. Не было не только горячей воды, не было и холодной, воду к дому подвозила водовозка. Мы заранее выставляли вёдра и кастрюли, этим и жили. А однажды у нас украли ведро, мы остались без воды, и долгое время выставляли только кастрюли, тазик и чайник. Благо, что была баня, иначе мы просто бы завшивели.

Все офицеры любили париться, поддавали в парной пар, но на верхней полке сидели только стойкие к жару. Пар плотным полотном обволакивал парную и сквозь него плохо просматривались ступени полка́. И вот однажды я зашёл в парную, посидел минут пять на её средней ступеньке и, хорошенько прогревшись, решил выйти. В парном тумане нижнюю ступеньку не было видно, и я решил, что следующим шагом ступлю на пол парной. Нога провалилась, я со всего маху врезался в дубовую дверь. Благо, что она открывалась наружу, иначе я бы разбился насмерть о ту массивную дверь или переломал ноги и руки. Я плашмя вылетел из парной и распластался на полу помывочного зала. Никто из находящихся в бане мужчин даже не протянул руку. Падая, я слышал, как по бетонному полу бани катилось моё обручальное кольцо. Повезло, оно не укатилось в сливное отверстие, я его нашёл и с тех пор всегда снимал перед уходом в баню. Повезло, не разбил ни голову, ни руки, ни ноги, – ни одной царапины, ни единого кровоподтёка, ни единой ссадины. Чудеса! (Подобное уже было в моём детстве, когда я, проезжая на велосипеде по проспекту, врезался во внезапно открывшуюся шоферскую дверку легкового автомобиля. Пролетел по воздуху метров пять и шмякнулся на асфальт. Помню, лежал, а в полуметре от меня промчался грузовик. Встал, ни единой царапины, ни единого кровоподтека, – целенький и чистенький как молоденький огурчик).

Пришёл домой, рассказал Свете о моём полёте и сказал ей, чтобы снимала обручальное кольцо перед уходом в баню, а в парную, чтобы вообще никогда не входила.

Четыре месяца службы на Дальнем Востоке пролетели быстро, через два дня новый 1971 год. Мы со Светой сходили в посёлок, купили мясо для холодца, кое-что из продуктов и вечером, растопив печь, установили на её раскалившуюся докрасна чугунную плиту таз с мясной лыткой, залили её доверху водой и отправились в клуб на просмотр какого-то художественного фильма.

Возвращались в приподнятом настроении. Радостные и возбуждённые от просмотра фильма, подошли к дому, открыли дверь в нашу комнату и остолбенели. Комната была в дыму, он был до такой степени плотный, что сквозь него невозможно было различить даже пол под нашими ногами, а впереди, в районе чугунной плиты печи, ярким красным пламенем пылал огромный костёр.

– Плита провалилась, – первое, что пришло мне в голову.

Я рванулся к печке и в пламени огня увидел таз, в котором горели кости.

Таз пришлось выбросить, комнату проветрить, отчего в ней стало так же холодно, как и на улице, но это было ничто по сравнению с запахом горелой кости, который держался в нашей комнате до самой весны. С первым теплом мы ежедневно держали окна открытыми и в середине лета едкий запах горелой кости полностью выветрился. Холодец был нашим очередным «научным» этапом семейной жизни, и таких этапов впереди было ещё очень много. Эксперименты, удачи и провалы, ссоры и непонимание, но без оскорблений. Так мы притирались друг к другу. В любой молодой семье на первых этапах её жизни есть конфликты и слёзы. Главное не довести эти слёзы до горючих, когда уже ничто не сможет потушить их огонь. Мы не срывались в тёмные глубины, где унижение и ненависть. Мы не заглушили нашу любовь, были верны ей. Мы поддерживали друг друга и этим были счастливы. Мы учились друг у друга, учились понимать и слышать не только себя, но и каждого из нас, а это долгий процесс, но мы выдержали.

В училище мы – курсанты впервые познакомились с новой для мотострелковых войск техникой – БМП-1 (боевая машина пехоты). Что было до этого в мотострелковых войсках? Изжившие себя БТР-152, БРДМ и БТР-60 – разработка 1956 – 1959 годов. Наш дальневосточный мотострелковый полк перевооружался и к концу 1970 года полностью встал на гусеницы БМП. Мы – молодые лейтенанты, выпускники общевойскового училища 1970, были первыми офицерами полка, кто довольно-таки хорошо знал эту новую боевую технику, и нам пришлось учить солдат войне на ней, а это новая тактика ведения боя, как в наступлении, так и в обороне. Сначала полевые занятия «Пеший по машинному», «Пеший по танковому», а потом полковые учения на новой технике. А учения всегда только зимой и в самый лютый мороз.

По тревоге поднялись и выехали из гарнизона. Марш бросок на БМП, к вечеру прибыли на полигон, разместили солдат в полевых деревянных казармах, накормили ужином и в ночь вышли в поле, где солдаты стали вгрызаться в землю, – рыть окопы, а землю не брала не только БСЛ (большая сапёрная лопата), но и лом, она промёрзла и от удара по ней металлом звенела, как колокол. А к утру окопы должны быть вырыты, такой приказ. Пошли на хитрость, каждый солдат оттрасировал свой окоп и разложил на нём костёр. К исходу ночи земля прогрелась, и её можно было брать лопатой, но на глубину всего лишь в 30 сантиметров, потом снова костёр и снова лопата и лом. К полудню батальон вгрызся в землю, а к обеду слегка потеплело. Обходя роту, я входил в колки и часто тревожил тетеревов. Этих больших, красивых птиц я увидел впервые. Ещё многое мне предстояло увидеть впервые, смотреть и удивляться.

После учений наш полк на БМП возвратился в гарнизон. Нас встречали наши женщины. Они смотрели на нас, как на героев, а мы на них с улыбкой и любовью. Они были наш тыл, в который мы верили и который берегли.

Но с окончанием учений, служба не окончилась. Нужно было вычистить оружие, привести в порядок обмундирование, загнать в парк боевой техники БМП, отскоблить машины от снега, комков земли и поставить их в ангар.

Во втором батальоне произошло ЧП. Механик-водитель БМП, сдавая машину назад, задним бортом придавил к стене солдата, смерть наступила мгновенно. Безответственность, невнимательность, разгильдяйство? Да, всё это, но и усталость. Кто виноват? Все! От механика-водителя, до командира полка.

Солдата похоронили тихо и без почестей. Сообщили родителям, выслали им цветное фото могилы их сына, на которой стоял красивый памятник. Родители приехали на могилку сына и… на могиле ни креста, ни памятника, голый холмик земли. Возмущение родителей, письмо командованию, разборки, выговора, а осенью новое ЧП.

Смерть солдата в мирное время недопустима! Каждая смерть, это недоработка, просчёт командира. А если погиб сам командир – офицер? Это что? Не буду производить разбор, просто приведу ещё один случай, а тебе, потомок, придётся самому ответить на эти вопросы.

Во время учений сверхсрочник-тыловик изрядно выпил водки и выехал на автомобиле из расположения части по каким-то важным делам. На промёрзшей зимней дороге не справился с управлением автомобиля и перевернул его. Был выброшен из кабины, остался жив, но попал в «капкан», – ладонь его руки была крепко прижата машиной к промёрзшей до каменного состояния земле. Освободить её не представлялось никакой возможности, а жить хочется. Сержант стал зубами грызть плоть своей руки, перегрыз до кости, но сил сломать её уже не хватило. Нашли его через несколько часов, но он был уже мёртв.

В 1971 году в полк прибыла группа лейтенантов техников.

Был сильный дождь. Наступил вечер, нужно было включить свет на территории парка боевой техники. Дежурный по парку лейтенант-техник пожалел своего помощника – солдата, не выпустил его из дежурного помещения под дождь, решил сам включить свет. Подошёл к рубильнику, взялся за него и тотчас был поражён электрическим разрядом. Двадцатилетний юноша проносил погоны лейтенанта всего два месяца, – один месяц после окончания училища, в отпуске, и один месяц в полку. Его похоронили тихо и без ружейного салюта.

Описав этот случай, вспомнил, что не многим дольше проносил бы погоны лейтенанта и я, если бы не улыбка фортуны, которая смягчила удар электрического тока по моей бестолковой голове через торопливые руки. Сейчас уже не помню, с какой целью я протянул по плинтусу электрический двухжильный провод в изоляционной оплётке и подсоединил его к силовой линии в квартире, но удар электротока сидит в памяти до сих пор. Дело было так: зачем-то мне понадобилось разрезать тот провод, возможно, хотел присоединить к нему дополнительную линию. Взял металлический нож, присел возле провода, взял его в руки и стал пилить ножом. Нож, разрезав изоляцию, уткнулся лезвием в токопроводящие жилы, и я отлетел от плинтуса метра на два. Сижу на задней точке своего тела, вращаю глазами и соображаю, что же произошло. В недоумении, испуге и ещё невесть в каком состоянии, молча смотрела на меня жена. Когда оба пришли в чувство, поняли, секунду назад могла произойти трагедия.

– Ничего себе, долбануло! – сказал я, приподнялся, подошёл к ножу, отлетевшему от меня метра на полтора, взял его в руки и воскликнул.– О-го-го! Здорово его оплавило!

Намеченную работу я всё же сделал, но перед этим отключил провод от силовой линии. Произошедший со мной случай осознал немного позднее. Сказал: «Значит, двести двадцать меня не берёт!»

Из наших ребят, – выпускников ОВОКДКУ, первым погиб Юра Муренков. Он тоже служил в КДВО, но не в одном со мной полку, поэтому подробностей его смерти не знаю. Слышал, что он проводил занятия по метанию боевых гранат. У солдата его взвода произошёл какой-то сдвиг в голове, вероятно, обычный мандраж, который возникает при первом метании гранаты. Сорвав чеку с гранаты, солдат не метнул её в мишень, а от испуга бросил себе под ноги. Юра накрыл гранату своим телом. За этот героический поступок он получил лишь холмик земли на своей могиле, а спустя сорок лет за подобный подвиг какой-то майор получил посмертно звание Героя России. Один героический поступок и разное определение его государством.

И вот пришла весна. Наша первая весна на Дальнем Востоке. Если зимой дули холодные влажные ветра, от которых уже через три минуты белели лица (во время движения в строю командир приказывал солдатам, чтобы они смотрели на лица товарищей), то с приходом тёплых дней, когда с небес низвергались потоки воды, приходилось претерпевать другие неудобства, – обволакивающую сырость и грязь под ногами. В то далёкое время грязь на улицах и дорогах была спутницей жизни советского человека не только в сёлах, но и в городах. Грязь и глубокие лужи на дорогах были обыденным явлением, не вызывающим негодования ни у кого из советских граждан, тем более у офицеров несших службу в отдалённых гарнизонах. Всё это мы прошли за четыре года учёбы в военных училищах. С нами вместе тяжёлую воинскую службу несли и молоденькие, красивые девчоночки – жёны офицеров и сверхсрочников.

Вот ты, потомок, ухмыльнувшись, можешь сказать:

– О каком негодовании может идти речь? Человек природе не указ.

Ты будешь прав, но отчасти. Сейчас в воинских гарнизонах стоят прекрасные казармы, разбиты аллеи и дорожки, на клумбах цветы, а дорожки и строевой плац в асфальте. Ничего этого в нашем гарнизоне не было. Во время дождей дороги и плац разбухали и выпучивали густую, липкую грязь, – ни пятачка сухой земли. До своих подразделений офицеры гарнизона добираться по щиколотку в грязи. Но были ещё караульная служба, полевые занятия и плац, на котором полк стоял, увязнув ногами в грязи, которая была почему-то гуще, жирнее и глубже, нежели на дорогах. Стояли и маршировали мимо трибуны, на которой стоял командир полка. Возле трибуны был уложен бетон, чтобы брызги из-под наших ног не летели на мундир подполковника. Это был единственный пятачок чистой земной поверхности.

В гарнизоне ходил анекдот.

После года службы молодой лейтенант приехал в родной город, в отпуск, ступил на асфальт и заплакал. К нему подошли прохожие и спросили:

– Что плачешь, лейтенант? Чем помочь?

Лейтенант ответил:

– Первый раз за год увидел асфальт.

Сейчас этот анекдот кажется бледным и серым, потому что трудно понять чувства человека, целый год месившего ногами грязь.

Некоторые офицеры не выдерживали, запивались, особенно пьянкам были подвержены те офицеры, кто «безвылазно» служил в отдалённых гарнизонах по десять и более лет.

Помню в один летний день гарнизон «встал на дыбы», – исчезли два капитана. Их искали два дня, нашли на третий день на чердаке дома. Они угорели от выпитого и жары. Через месяц в своей кровати сгорел сверхсрочник, – выпил, лёг в постель с зажжённой сигаретой, уснул, пожар. А в моей роте были два командира взвода, капитаны. Служили эти два товарища в отдельном батальоне, один был его командиром, другой заместителем по политической части. Как-то в тот батальон приехал с проверкой генерал. К нему с докладом вышел комбат, он был очень пьян, не в лучшем состоянии был и его заместитель по политической части. Вот так эти два капитана стали командирами взводов, с чего начали после окончания училища, к тому и пришли.

Не знаю, чем я понравился заместителю командира полка по политической части, но из всех подчинённых ему политработников он выделял только меня. Предполагаю, что я произвёл благоприятное впечатление на начальника политотдела дивизии, когда в беседе с ним он предложил мне перевестись на политработу. В КПСС я вступил в 1968 году, год был кандидатом в члены КПСС, а членом партии с 1969. Кроме меня он беседовал ещё с двумя лейтенантами – моими товарищами по училищу, они были кандидатами в члены КПСС и отказались от политической работы, я согласился, ибо понимал, что если откажусь, то могу навечно засохнуть на Дальнем Востоке и мне долго не видать продвижения по службе. Собственно, замполит полка майор Абрамян не прогадал, выдвигая меня в число лучших политработников полка. На каждый праздник я получал ценные подарки и благодарности. Дважды был на партийно-хозяйственном активе округа. Второй раз сидел рядом с командующим КДВО на трибуне. А в мой первый раз на том высоком собрании мне предложили выступить, я сказал то, что было действительностью. Сказал, что я молодой офицер и молодой политработник, который не всегда читает даже газеты, к чтению которых приучил меня замполит полка, короче, расписал его как опытного наставника и грамотного политработника, и майора Абрамяна уже через несколько месяцев повысили в должности, – перевели в дивизию. Человек он оказался благодарный. Прямо сказал мне, что никогда не забудет то, что я сделал для него. И действительно, по его рекомендации уже в 1971 году командование дивизии хотело направить меня в Германию для прохождения дальнейшей службы, но перевод сорвался, у меня не было политического образования. Этот пробел нужно было срочно закрыть, меня откомандировали на трёхмесячные курсы политсостава – в Эстонию. В десятке километров от Таллина был посёлок Ягола, вот в этом посёлке и был учебный центр.

Перед отбытием в Эстонию я попросил Свету сфотографироваться в фотоателье. Молодожёнам быть в разлуке три месяца очень тяжело. Её фотография согревала меня. А Света оставалась не одна, она была в Омске с родителями.

Лето на Дальнем Востоке изумительное. Не знаю, как и где, но в Амурской области произрастает фундук, дуб, лимонник, дикий виноград, пионы, ирис, мак. Здесь мы – Света и я впервые увидели чёрную берёзу. Дальний Восток изобилует сопками. На одной из таких сопок вблизи гарнизона мы впервые увидели чёрную карликовую берёзу. Издалека мы принял весенние безлистные деревья за сгоревший лес, а когда подошли к сопке вплотную удивились – берёза и чёрная! В тот день я ухряпал мой белый плащ, думал всё – хана ему, ничего, обошлось, черный налёт легко снялся одёжной щёткой.

Весенне-летние поля Амурской области – это широкое зелёное море с красными гребнями, – это цветущий мак в злаковых растениях; в низинах красивые огромные цветы – и́рис и пионы; сопки в масляной зелени – «лаковых» листьях проснувшихся от зимней спячки деревьев. Непостижимо, лютая зима, мягкая весна и нежное лето, – всё это Дальний Восток!

1971. Омск. Света перед моей поездкой в Эстонию

До событий на Даманском чёткой границы с Китаем не было. Нет, она, конечно, была, стояли заставы и пограничные столбы, а вот укреплений и КСП (контрольно-следовая полоса) на заставах не было. Границу следовало закрыть на замок. С этой целью на заставы были направлены мотострелки (пехота всегда была и будет подсобным рабочим армии). Мои солдаты рыли окопы, капониры для техники и выполняли другую работу по усилению границы. Вот там впервые, – на границе с Китаем, я увидел виноград и лимонник, удивился.

– Виноград… на Дальнем Востоке?

Попробовал виноград и лимонник. Ягоды кислые, особенно лимонник, но без горечи. Там же впервые увидел фазанов, спокойно разгуливающих меж кустарников по земле. Они абсолютно не боялись людей, правда, близко к себе не подпускали.

На границе мы работали месяц. Выполнив работу, возвратились в гарнизон.

Ближе к осени зачастили дожди, – серость, грязь, уныние. Но надо жить и служить. Надо ходить в магазин, а в гарнизоне он как голый пасынок у злобной мачехи, ни кур, ни мяса, ни фруктов днём с огнём не сыщешь. Ходили в посёлок и там, в основном, всё покупали.

Гуси, утки, овцы, коровы и лошади спокойно бродили по зелёным лужайкам на окраине гарнизона и особо не мешали несению службы, но были такие животные, которые нападали на людей. Гусям, по их гусиным мозгам, вечно кто-то досаждал и они, вытянув свои длинные шеи, с шипением нападали на людей, особенно на детей. Косо поглядывали на людей и коровы, и лишь лошади, казалось бы, были равнодушны к населению гарнизона, но однажды и та и другая скотина проявила свой норов.

Как-то Светлана одна решила пойти в поселковый магазин, тропинка к нему проходила по краю лужайки. Идёт, солнышку и травке зелёной радуется, слышит, кто-то топочет сзади. Обернулась и в тот же миг, в полуметре от неё пронеслась, низко склонив рогатую голову, до этого мирно пасущаяся, корова. Света, естественно, в шоке, и корова в расстройстве, – не поддела рогами, мирно идущую женщину. Разворачивается рогатая скотина, принимает боевую стойку, – копытом по земле бьёт, голову рогами вперёд выдвигает и вновь бросается в атаку. Света, что было сил бегом в сторону КПП, а там солдатики стоят и ржут, как кони, ну, прям, хуже тварей безмозглых. Помочь бы девушке, так нет, радость испытывают, поганцы.